Виталий Павлович Климов по прозвищу Киндер, 27 лет

Когда мы с ним познакомились. Белый ещё не был Белым. Его кликали Юношей да Вечной Отмычкой. Но! Уже тогда он себя проявлял.

Везуха у него была — мама дорогая. Именно везуха, а не чуйка. Некогда ему было чуйку выработать. А везуха в Зоне вешь необходимая. Думаешь, почему сталкеры в азартные игры не играют? Потому что власть с картами и рулеткой борется? Как бы не так. Чтобы везуху попусту не тратить, вот почему. Шахматы, шашки — другое дело.

Мы ходили тогда под Намбер Ваном, который сейчас на другой зоне кантуется, с маленькой буквы. Дяденька был сволочной, жадный. Но! Не жестокий. Если что, сразу стрелял, без фокусов. Может, поэтому Белый к нему и потянулся…

Как-то надо было вынести из Зоны хороший хабар. Хороший, редкий, и, главное, срочно его ждали в Предзонье. Не хотелось бы, чтобы военные его себе поимели. Но! Человек предполагает, а боженька не фраер.

Намбер думал, что он великий хитрец. Вот он нас и выбрал — совсем ещё зелёных, а я вообще выглядел как трудный подросток.

Ну а Белый уж таким лохом смотрелся, что даже бандиты на наше добро не позарились. Да и страховали нас до самого Периметра. Мы же без оружия шли, так задумано.

Я нёс пустой новенький контейнер. То есть не совсем пустой, а с мелочью — «фенечки», «кашка», пара «узелков», словом, сувениры, а не артефакты. Зато у Белого контейнер старый, крышка на соплях — явно кто-то выкинул, а салажонок подобрал. Но! Серьёзные в нём вещи хранились — флакон «вселенской смази», две «ракушки» и «сучья погремушка», да ещё какая-то неизвестная мне вещь — самая ценная.

Периметр мы прошли спокойно — не то прикрывали нас хорошо, не то везуха Белого работала. А только выходим мы в Предзонье, садимся в автобус и едем в город Чернигов. Я себя чувствую на седьмом небе, как дембельнутый, а Белому, конечно, этого не понять. Он улицу-то путём перейти не мог, такой был дикий — хуже Топтыгина.

И вот приходим мы в гостиницу «Градецкая». Многоэтажный гадючник, хуже общаги. Тараканы лютуют и мебель разваливается. Но это нам по барабану, потому что нужен нам портье. Ему надо сдать хабар.

Кто этот портье — мы не знаем и не надо нам знать. Нам надо знать одно — на стойке должна стоять табличка: «Дежурный администратор». И от руки должно быть подписано ФИО — «Джобуа Бесик Автандилович». А кто за стойкой сидит, не важно — хоть баба, хоть негр преклонных годов. А если таблички нет, то действовать по другому варианту, но! Речь не об этом.

Табличка на месте, имя тоже. Но не сразу должны мы бросаться к Бесику Автандиловичу, а сперва дождаться, пока настанет полдень. Вроде как мы экономим, не хотим оплачивать лишние сутки.

Сидим в креслах, ждём. Белый читает стихи, чтобы не было скучно. А мне и так не скучно — плейер крутит Тома Уэйтса. Вроде как я Белому несознательный младший братик, такое гоним кино. Хотя я в Зону пришёл пораньше.

Кончились стихи, отхрипел Уэйтс, настал полдень, метнулись мы к стойке. Только метнулись не одни. Но! Это не страшно, потому что не одни же мы хотим поселиться. Есть ещё желающие, так как готель недорогой. Но протягивают эти желающие не паспорта, а удостоверения. И не Бесику Автандиловичу, а нам. А господин Джобуа виновато этак улыбается: ничего, пацаны, всякое бывает, какие ваши годы…

Заводят нас в кабинет — что у вас, ребята, в рюкзаках? А в рюкзаках контейнеры. Ну, за свой я спокоен — такую мелочевку на любой барахолке можно купить у калеки, который сидит с табличкой «Пострадал от Зоны» — по-русски, по-английски и на мове. К тому же по документам я несовершеннолетний. А с Белым хуже. Мы ведь на подробный досмотр не рассчитывали.

Тут же понятые стоят. Капитан Кулиш переписывает каждую песчинку из моих великих сокровищ. Но! Капитан Кулиш меня не знает, а я о нём в курсе. Капитан Кулиш нарочно приехал из Киева, чтобы нас тут перехватить. Значит, шли мы прямо к нему в зубы. Мы шли прямо, а Намбер косвенно — нас же допросят с химией. С химией героев-молодогвардейцев не бывает. Спасибо, Бесик Автандилович.

Мелочь моя на солидное дело явно не тянет. Но! Вот когда они до второго контейнера доберутся… Никакая лоховская внешность не поможет. И святая душа не сработает. Будут нам долго втирать, что плохие дяди втянули нас в грязную авантюру, а сами сидят и посмеиваются в Зоне. Такая у капитана Кулиша служба.

Доходит очередь до Белого. Он спокойно так стоит, потому что плохо представляет, что впереди корячится. И свою позорную коробочку вынимает тоже спокойно. Переворачивает контейнер и высыпает содержимое на стол, на зелёное сукно.

Капитан Кулиш сразу шарахнулся — он-то знает, что может скрываться в контейнере, вынесенном из Зоны. И что бывает при неосторожном обращении с мощными артефактами.

Я тоже знаю, только шарахаться мне некуда, сзади стоят понятые, глазами лупают — не представляют, сколько рентген можно схватить ни за хрен собачий. И не только рентген. В хабаре и «казуист» может заваляться, тогда на готеле «Градецкая» можно поставить жирный крест…

Но! На столе только какие-то камешки, веточки и стекляшки, да ещё консервная банка из-под тушёнки.

— Издеваетесь, сопляки?! — орёт капитан. — Да я вас… да я вам!.

А хрюли нас? Нет такого закона, чтобы в контейнере нельзя было носить камешки, веточки и стекляшки. А тем более банку из-под тушёнки.

Перед понятыми извинился капитан, проводил их до двери, и начали они с помощником нас метелить. Аккуратно так, без синяков. Больно, конечно. Но! Ментов ведь тоже можно понять! Больше-то ничего с нами нельзя сделать! А делать что-то надо! Ихняя служба и опасна, и трудна!

Плейер мой себе оставили, на добрую память.

В итоге вынесли нас из готеля на пинках. Почесали мы рёбра и пошли, солнцем палимы. Белый удивляется, за что это нас так жестоко мудохали. Ведь мы же ничего запретного и опасного не выносили…

Вот именно за это, говорю.

Поели мы вареников с вишней в кафешке и потянулись домой — то есть в Зону. Плача и рыдая.

Намбер нас встречает на условленном месте — за блокпостом в Чапаевке. И по рожам нашим определяет весь расклад…

Нет, о том, что мы сами толкнули хабар на сторону, и речи не шло. Меня за крысу не держали, а Белый вообще считался блаженным по причине противоестественной честности. Он даже весь свой мусор обратно приволок. Но! Куда же правильный-то хабар делся, на двести тысяч долларов? Клиент не поймёт…

Я этой цифры, конечно, не знал, а и знал бы — скрысятничать не решился. Нашли бы меня и в Китае.

Но! Понимаю я, что всё равно тут, на железнодорожном разъезде, и прекратятся наши молодые жизни. Потому что надо же то-то делать! И хорошо, если просто пристрелят!

А Белый, вижу, этого не понимает. Ему страшно неудобно, что он людей подвёл. Но почему? Контейнер же опечатанный был!

Но, на счастье наше, пришёл Намбер Ван не только со своими подручными. Там и другие люди были.

Батюшка первым начал на него крошить батон — зачем отроков послал к халдеям в огненную печку? Разве это по-божески? И почему доверился тому, кого прямо так и зовут — Бесик?

Сразу нас повалить поп не дал, решили созвать совет из заинтересованных солидных людей.

Толковали долго, и старый сталкер Бабай сказал — да, встречаются люди, которые портят хабар. Не намеренно, а просто так получается. Да хоть Призрака взять — у него «волчьи слёзы» долго не живут, садятся мигом, как китайские батарейки. Ни у кого не садятся, а у него садятся!

Но эта тема как-то развития не получила.

А потом вышел Жареный и сказал:

— Ты, Намбер, сам виноват. И ты за пацанов бога молить должен, что так всё обошлось. Иначе стали бы их крутить по полной, и тогда вылез бы наружу второй вариант. А стали бы они разматывать клубочек по второму варианту, так очень бы ментура далеко зашла, сам соображать должен. Поэтому ты лично туда пойдёшь и лично с Бесика спросишь. С молодых спроса нет, а весь долг на тебе… Да уж не сам ли ты те камешки пацану насыпал?

Долго ждал Жареный случая прищучить Намбера. Дождался.

И пошёл тогда уже Намбер Ван солнцем палимый. Но не дошёл до города Чернигова, по дороге попался.

А я сделал вывод — верно говорят в аэропортах, не принимайте от посторонних людей никаких посылок.

Белый тоже сделал вывод — и с тех пор держится подальше от любых артефактов…

Глава одиннадцатая

— Черентай, — сказал Майор. — Тут есть. Какой-нибудь овраг. Или котлован. Или карьер.

— Откуда ж мне знать? — сказал Паша. — Я только вдоль железки ориентируюсь.

По городу они проехали спокойно — взрыв в гостинице не только не привлёк никого, наоборот, все даже вроде бы попрятались — видать, крепко их напугал покойный белобровый пахан.

И возле ёлки на площади никого не наблюдалось…

Город Кошкин вообще был такой провинциальный, что до него даже реклама как следует не добралась. Если не считать жуткого баннера с логотипом «Русское мясо» на выезде.

— Давайте хоть сколько-нибудь проедем до санатория, — сказал Печкин. — А потом уж и «хаммера» свалим с трассы… Слушай, разве праворульные «хаммеры» бывают?

— Не нравится мне, — сказал Майор. — Твой план. Но попробуем. Тем более. Попуток не видно.

Да и встречных машин не попадалось, словно объявлена была воздушная тревога, и весь транспорт из города уже укатил куда-то, битком набитый…

Разгонять машину Майор не стал — сам внимательно смотрел по сторонам и журналиста заставил.

Некоторое время они ехали молча, потом Майор сказал:

— За нами. Менты. Приготовься.

— Будем отстреливаться? — сказал Печкин.

— По обстоятельствам, — сказал Майор.

— Чёрный «хаммер», прижаться к обочине и остановиться! — раздался голос из динамика. — Чёрный «хаммер»…

Майор прибавил газу.

— Догоняют, — сказал Печкин.

— Фигня, — сказал Майор. — Оторвёмся.

— Нет, — сказал Печкин. — Не уйдём. О, блин… Да они что — с ума сдурели? Милицейский «вольво» резко поравнялся с их машиной, но шёл не параллельно, а…

— Врубай «обратку»!!! — заорал Майор.

…Артефакт, назывемый сталкерами «обратка», не имеет ничего общего с теплоэнергетикой. А вот с машиной времени — имеет. Он переносит своего владельца на несколько минут назад. То есть даёт возможность переиграть ситуацию. Причём полностью сохраняются воспоминания о предыдущем событии.

Вот учёные всё думали, зачем существует такая особенность человеческой психики, как дежа вю — явление любопытное, но совершенно бесполезное. Ну, покажется тебе, что вот такое с тобой уже было, — и что?

Оказывается, как раз для подобных случаев. Словно чувствовала природа, что непременно придёт время — и устроит долбаный её разумный сыночек Зону, а в Зоне будут попадаться вот такие артефакты. У «обратки» есть и официальное название, но оно столь заковыристое, что слово «континуум» в нём ещё самое простое и понятное.

«Обратку» им подарил на дорогу Мыло. От сердца оторвал, потому что артефакт был редкий и очень дорогой. Сталкеру он мог попасться раз в жизни, а чаще всего вообще не попадался. Кроме того, неизвестно было, как поведёт он себя вне Зоны. Может, вообще никак не поведёт. Мыло ещё предупредил, что «обратка» слабенькая, временной лаг у неё небольшой, и сработает она скорее всего однократно. А если повезёт — пару раз…

…— Чёрный «хаммер». прижаться к обочине и остановиться! — раздался голос из динамика. — Чёрный «хаммер»…

Майор резко затормозил, крикнул:

— Выходите с поднятыми руками!

Распахнул дверцу и пропал в снегу.

Печкин и Черентай вышли из машины, подняли руки — у воришки они были украшены наручниками и обрывками цепи.

Из подкатившего «вольво» вышли двое и направились к «хаммеру».

Ребята были молодые и даже симпатичные, но стволы их автоматов направлены были прямо в грудь Печкину — Черентая и эти не считали за человека.

Майор стрелял из пистолета с глушителем. Никто из патрульных даже слова сказать не успел…

— Настоящие, — сказал Майор, осмотрев патрульную машину. — Я думал, опять бандюки переодетые…

И вдруг заплакал.

— Зона ваша, — сказал он. — Сучья ваша Зона. Сначала стреляешь. Потом думаешь.

Майор обхватил голову руками и заревел как зверь.

— Сева. — Печкин осторожно потрогал его за рукав. — Сева, давай я ещё попробую… Белый очень огорчится, что мы за собой горы трупов оставили из-за него…

Майор уставился на него непонимающе…

…— Чёрный «хаммер», прижаться к обочине и остановиться, — раздался голос из динамика. — Чёрный «хаммер»…

Майор резко затормозил, крикнул:

— Выходите с поднятыми руками!

Распахнул дверцу и пропал в снегу.

Печкин и Черентай вышли из машины, подняли руки — у воришки они были украшены наручниками и обрывками цепи.

Из подкатившего «вольво» вышли двое и направились к «хаммеру».

Ребята были молодые и даже симпатичные, но стволы их автоматов направлены были прямо в грудь Печкину — Черентая и эти не считали за человека.

— Вы откудова, черти, выскочили? — сказал патрульный в чине сержанта. — Все дороги перекрыты…

— Ни хрена не все, — сказал Печкин. — Вас первых встречаем…

— Свои мы, — сказал Майор и появился из снега, отряхиваясь.

— Тут никаким своим не положено, — сказал сержант.

Майор протянул удостоверение, Печкин тоже.

— Сержант Архипкин, — сказал патрульный. — Товарищ полковник, вам разве не довели, что трасса перекрыта?

— Никак нет, — сказал Майор. — Мы трое суток. Этого гаврика. Пасли. В засаде.

Сержант посмотрел на Черентая, всё ещё стоявшего с поднятыми руками, с уважением и вдруг заметил браслеты наручников.

— А что же он у вас… — сказал сержант и мотнул в сторону воришки автоматным стволом. — Цепи рвёт?

— Особо опасный, — гордо сказал Печкин. — Не смотри, что он такой хлипкий. Только мы эти фокусы знаем. Видишь какой теперь стал смирный? Учись, сержант. А вы кого ловите?

— Никого не ловим, — сказал Архипкин. — Самому обеспечиваем безопасность.

— Кому — самому? — сказал Печкин.

— Сергей Сергеичу, — сказал сержант.

— Опаньки, — сказал журналист. — Что-то не слышал я сообщений о высочайшем визите в эти края…

— Так он же в санаторий поехал, — сказал сержант. — В «Глубокий сон». Совершенно секретно поехал — видите, даже вы не в курсе…

— У нас служба другая, — сказал Печкин. — Нам и не положено знать. А что, у Сергей Сергеича так душа заболела о народе, что полечиться в дурке решил?

Сержант хихикнул, смутился, потом опомнился и сделал вид, что это он кашлял.

— Так он к Домнушке поехал за консультацией, — сказал наконец Архипкин. — Нельзя же официально объявить…

— Какая. Домнушка, — сказал Майор.

— Бабушка там лежит. Домнушка. Русская Ванга, — сказал сержант. — Неужели не слышали?

— Да я и в болгарскую-то Вангу не верю, — сказал Печкин. — Надо же.

— Вся Россия к ней ездит, — гордо сказал сержант, словно была эта бабушка его собственной.

— Знакомое дело, — сказал Печкин. — Вот в середине позапрошлого века жил в Москве юродивый — Иван Яковлевич Корейша. И ездили к нему за советом и крестьяне, и мещане, и купцы, и офицеры, и даже великие княжны. А вот про государя императора, врать не стану, не слышал…

— И чего он им предвещал? — сказал любознательный сержант.

— А он всем одно и то же твердил, — сказал Печкин. — «Без працы не бенды колоцацы», что в переводе с польского означает «Без труда не будет калачей». И каждый клиент эти слова толковал по-своему…

— За деньги?

— А то.

— Всегда на Руси дураков хватало, — вздохнул сержант, и неизвестно, до каких бы высот вольномыслия досягнул, но тут в салоне «вольво» заматерилась рация — в гроб, в печёнку и в двенадцать первоапостолов.

Сержант поспешно ринулся туда, выслушал указания — согнувшись, но всё равно как бы по стойке «смирно».

— Едут назад, — сказал он облегчённо. — А с «вертушки» вас, похоже, не засекли. Тогда, может, и не выскребут нас… Только вы машину подайте ещё в сторону, а мы вас закроем, как будто так и надо…

Пассажиры «хаммера» так и сделали, потом залезли в салон и стали ждать. Патрульные стояли у разных концов своего экипажа навытяжку, отдавая честь.

Минут через пять поехал совершенно секретный кортеж.

Сперва группа мотоциклистов.

Потом бесконечная вереница чёрных автомобилей. Водители их при этом выполняли фигуры высшего шоферяжа — три чёрных же «членовоза» то и дело менялись местами, чтобы враг не угадал, в каком из них заключается Главное Тело.

Далее следовали две кареты «скорой помощи».

Две пожарные машины и бензовоз между ними.

Американский школьный автобус с детьми — видны были белые рубашки и приплюснутые к окнам рожицы.

Автоцистерна с надписью «Молоко».

Автоцистерна с надписью «Живая рыба».

Фура с надписью «Живые цветы».

Автобус-«мерседес» с надписью «Русские русалки», причём из люка, несмотря на зиму, высовывалась по пояс пригожая девица в серебристой чешуе и приветственно махала голой ручкой.

Пять армейских кунгов с надписью «Перевозка людей запрещена».

Автокран и два грузовика с песком.

Грузовик с прицепленной к нему полевой кухней.

Потом пошли машины с региональным начальством, их охраной и обслугой, и не было конца этой гордой мелочи…

Так, во всяком случае, рассказывал потом Печкин в баре «Хардчо». А последним, утверждал он, катил катафалк ритуальных услуг, украшенный венками от безутешных.

Но это уж он приврал…

— Всё, — облегчённо выдохнул сержант Архипкин. — Товарищ полковник, можно мы у вас погреемся?

— Валяй, — сказал Майор. — Поморозил щёку, сынок. В «хаммере» и вправду было тепло.

— Слава богу, — сказал Архипкин. — Что бирку нам не выкинули.

— А то бы что? — сказал Печкин.

— А то бы мы стояли и ждали, когда с нами разбираться приедут. Всё-таки нарушение… Обошлось!

Печкин сказал:

— Ребята, а если бы мы не остановились?

— Тогда на таран, — развёл руками сержант.

— Неужели вы рискнули бы жизнью за Сергей Сергеича? — сказал Печкин.

Сержант Архипкин явно подозревал в нём представителя организации, испытывающей человеков, но всё-таки ответил честно:

— Да я его люблю не больше вашего. Только без него ведь потом такая хрень бы началась и анархия! Люди-то при чём?

— Молодец, — сказал Майор. — Верно мыслишь.

— Служу России, — сказал сержант.

И журналист подумал, что прежнее «Служу Советскому Союзу!» звучало гордо и чётко, словно три выстрела, а «Служу России!» как-то грустно выходит, не хватает чего-то… Язык не обманешь!

— Вы, если ехать вам в ту сторону, так езжайте, — сказал Архипкин, у которого горела щека от обработки домашней варежкой. — А то скоро попрут в ту сторону народные массы — за это время там столько скопилось — до утра будете выгребаться. Когда Домнушка принимает, на трассе чёрт-те что творится… Но это уж не наша забота, мы из соседней области!

Патрульные откозыряли, покинули салон, сели в свою машину. «Вольво» лихо развернулась и помчалась в сторону города Кошкина, навстречу желающим потолковать с блаженной.

— А сходим-ка и мы к Домнушке, — сказал вдруг Печкин. — Пусть установит, кто такой Паша Черентай на самом деле…

— Не надо, — пискнул Черентай.

— Зачем, — сказал Майор. — Или ты тоже. Как все. Русская Ванга.

— Да нет, — сказал Печкин. — Только надо же нам как-то в этот «Глубокий сон» попасть!

Глава двенадцатая

Санаторий «Глубокий сон» был окружён высокой кирпичной стеной — можно было бы предположить, что раньше это здание было тюрьмой, но нет — не древняя кладка была, и кирпич какой-то затейливый, с вытисненным узором.

Ворота в стене тоже выглядели современно, в стиле «техно» — с какими-то датчиками, со множественными глазками камер.

— Ментовскую сбрую снимем? — сказал Печкин. — В гражданке пойдём?

Майор поколебался.

— Снимем, — решился он. — Тут серьёзно. Тут и запрос могут. Особенно после. Такого визита.

— Хотел бы я знать, о чём Сергей Сергеич её спрашивал, — сказал Печкин. — Была бы у меня сенсация…

— Перетопчешься, — сказал Майор.

— А вот шапочку-маску я оставлю, — сказал Печкин. — Жарко мне в топтыгинском подарке. Не сперли бы это лохматое чудо!

Майор вышел из машины, подошёл к воротам и нажал единственную кнопку.

— Ваш номер, — прозвучал безжизненный дамский голос.

— Седьмой, — сказал Майор, потому что сказать «первый» было бы неубедительно.

— Вы академик Брыксин?

— Да, — сказал Майор. — Хрен ли там. Академик.

— Вставьте в драйвер вашу личную карточку.

— Какую. Карточку.

— Карточку посетителя. Когда вы записывались на приём, вы получили карточку посетителя. Вставьте её.

— Вставь себе, — сказал Майор. — Монгольский вибратор. Четырёхлопастной. С изменяющейся геометрией.

— Не хулиганьте.

Печкин понял, что Майор может всё испортить, если не уже. Он подошёл поближе, наклонился к дырочкам микрофона и сказал:

— Простите его. Он волнуется. Мы привезли больного.

— У нас нет больных. У нас отдыхающие. Это санаторий.

— Пусть будет так, — сказал Печкин. — Мы привезли отдыхающего. Он в критическом состоянии. Мы заплатим.

— К сожалению, мы никого не принимаем в приёмные дни, — сказала дама с некоторым даже сочувствием.

— Так они же приёмные, — сказал Печкин, чувствуя себя персонажем не то Кафки, не то Ионеско.

— Я имею в виду дни, когда принимает Домнушка, — пояснила невидимая дама. — Если вы к ней, то у нас предварительная запись.

— Ладно, — сказал Печкин. — Запишите нас предварительно.

— Предварительная запись производится в дни предварительной записи. Послезавтра будет как раз такой день. Тогда вы приедете и запишитесь. Вам назначат дату приёма.

— И сколько ждать?

— Около года, — сказала дама. — К Домнушке все хотят.

— Интересно, — сказал Печкин Майору, — в машине у бандюков есть палатка? Ведь гостиницу мы оптимизировали…

— Захлопнись. Папанин, — сказал Майор. — Гражданочка. Мы из милиции. Наш задержанный нуждается. В срочной помощи.

— Он истекает, — добавил на всякий случай Печкин.

— Да я ещё тогда отлил, когда с ментами, — обиделся конвоируемый Паша.

Майор задумчиво постучал костяшками пальцев по металлу, прислушался к звуку и поглядел на «хаммер» — видимо, прикидывал, можно ли на нём протаранить ворота…

— Не хулиганьте, — сказала дама. — Вы можете разбудить отдыхающих.

— Послушайте, — сказал Печкин. — Нам действительно срочно надо попасть к вашему начальству. Вы мешаете следствию…

— Начальства сегодня нет, — сказала дама. — Сегодня принимает Домнушка. А вы не записаны.

— Мы заплатим, — сказал Майор. — Сколько потребуется.

— Много потребуется, — сказала дама. — Вы столько не зарабатываете.

— А вы попробуйте, — сказал Печкин. — Кому деньги передать?

— Перечислите на банковский счёт санатория, — сказала дама.

— А кэшем?

— Гражданин начальник, — сказала дама. — Вы откуда такой? Кто же нынче с наличкой связывается?

Печкин в растерянности отошёл и отозвал Майора.

— Зря ты про милицию ляпнул, — сказал журналист. — Теперь она нас ни за что не пустит. И никакого ордера у нас нет…

— Отведите машину на парковку, — потребовала дама. — Вон люди приехали…

Про парковку она сказала вовремя, еле успели, потому что к санаторию один за другим стали подъезжать автомобили — по большей части дорогие иномарки с московскими номерами.

Из машин стали выходить своевременно записавшиеся счастливцы.

— Ничего себе, — сказал Печкин. — Какие люди! Гламур на гламуре! Белла Блэк! Адвокат Схимник! Банкир Мальчуков! А вот и академик Брыксин!

Он называл всё новые и новые громкие имена, но в большинстве своём они ничего не говорили Майору. Он никогда не вращался в высших сферах.

— «Зуда», — сказал Майор. — У нас есть «зуда».

— «Зуда» в помещении хороша, — вздохнул Печкин. — А нас туда не пустят. Да и пустили бы — что толку? Выбегут все из санатория в дикой панике, включая психов.

— Ну, — сказал Майор. — А мы пройдём. Тихонько. Подсунем кому-нибудь. Паша и подсунет. В карман. Или в сумочку. Она пока разгонится…

— Сева, — сказал журналист. — Нам люди нужны. А они разбегутся. И когда-то ещё в себя придут! К тому же там и настоящие больные лежат. Негуманно!

— Резон, — сказал Майор. — Тогда не знаю. «Ниточки» у нас нет. Дырку в воротах. Не вырежем.

— Размечтался, — сказал Печкин. — Вот же не везёт! Какой репортаж можно было бы забацать! А я не при исполнении…

— Попробуй, — сказал Майор. — Купить место. В очереди. Они жадные. Все.

— Я тоже жадный, — сказал Печкин. — Не для того Белый копил бабки.

— А откуда, — сказал Майор. — У него столько.

— Ты что, не знаешь? — удивился журналист. — Ему же принято отстёгивать за спасение, хоть он сам никогда не попросит. Сдаёшь Арчибальду хабар — пять процентов Белому, как закон… Вот и накопилось. Очень он хочет свою личность выяснить.

— Не знал, — сказал Майор. — Почему не сказали.

— Потому что это все должны знать, — сказал Печкин, и тут в голову ему пришла кое-какая мысль.

Лавируя среди автомобилей, он подошёл к академику Брыксину. Академик был настоящий, из советского времени. Борода клинышком, шаляпинская шуба распахнута, вокруг ассистенты…

— Игорь Кузьмич, здравствуйте, — поклонился Печкин.

Академик взглянул на него с явным неудовольствием:

— Не имею чести знать…

— Ещё как имеете, — сказал Печкин. — Года три назад я делал статью для «Русского натуралиста» про вашу комиссию по лженауке. И встретить вас в очереди на приём к гадалке ну никак не ожидал… Вы, помнится, так негодовали тогда, так шарлатанов обличали, покруче покойного Гинзбурга!

— А-а, это вы, — сказал Брыксин с ещё большим неудовольствием. — Ну, Домнушка не совсем гадалка, она, скорее, феномен, достойный изучения…

— Это вы своим коллегам доказывать будете, — сказал Печкин. — Они вас живьём съедят…

— Зубы обломают, — высокомерно сказал академик. — Оказывается, вы дешёвый шантажист, а мне тогда показались вполне здравомыслящей и образованной личностью… И статья получилась довольно грамотной и толковой, без ляпсусов…

— Игорь Кузьмич, — сказал Печкин. — Понимаете, нам очень надо туда пройти. Не для сенсации, а по делу. Очень важному делу.

— Если вам деньги нужны, так не дам я вам денег, — сказал академик. — Хрен вам, молодой человек. Во-от такенный!

И даже показал, какой именно.

— Денег мне не нужно, — сказал Печкин. — Мне туда нужно. За ворота. А вот у меня есть кое-что, что могло бы вас заинтересовать.

— И что именно? — ухмыльнулся учёный.

— Артефакт, — сказал журналист.

— Эти артефакты, — сказал академик, — в мою лабораторию тащат ящиками. Настоящий — один из ста. Учтите, я год проработал на Янтаре…

— У меня настоящий, — сказал Печкин.

— И что же это?

— «Обратка», — сказал журналист. — Настоящая «обратка». Он вытащил из-за пазухи коробочку и открыл её.

Глаза Игоря Кузьмича загорелись тревожным пламенем. Он схватил коробочку и впился взглядом в её содержимое.

— Траченная? — сказал он.

— Только дважды, — сказал Печкин. — Поневоле пришлось…

— Давно вынесена из Зоны?

— Два дня, — сказал Печкин. — Видите — ещё искрит. И вибрация чувствуется… На стенд её надо, пока не сдохла.

— Сколько хотите? — сказал академик дрожащим голосом.

— Мы родной науке не вороги, — сказал Печкин. — Гусары денег не берут-с. Я же сказал — нам нужно туда пройти. Поэтому давайте осуществим трансфер — вы отдаёте мне своё место, я вам артефакт… Это здесь возможно — продать очередь?

— Ещё как возможно, — торжествующе сказал академик. — Тут есть ребята, которые только этим и кормятся, как барыги возле театра на Таганке — впрочем, вы вряд ли можете это помнить. И даже мы, бедные студенты, этим порой промышляли… Где вы её взяли?

— Знакомый сталкер подарил, — честно сказал Печкин.

— Царский подарок, — сказал академик. — Что значит разоблачение какой-то Домнушки по сравнению с Нобелевкой?

Глава тринадцатая

В приёмной предсказательницы посетителей встречал огромный портрет крошечной скрюченной старушки, закутанной в пёструю индийскую шаль и сидящей в инвалидной каталке. За спиной старушки были изображены самые яркие представители российской элиты, перечислять которых уже с души воротило — потому что они и так мельтешат везде, тогда как мы с вами практически нигде.

Элитные рыла сияли: видимо, бабуля только что всем им предсказала долгую счастливую жизнь — то есть ещё дольше и счастливее, чем они уже имели. Новые назначения, новые месторождения, новые ангажементы, новые гранты, новые откаты…

Вдоль нижнего края полотна шли буквы:

РУССКАЯ ВАНГА ВИДИТ ТЕБЯ!

И помельче:

«Фотографировать запрещается».

Очеса у старушки были не нарисованные — в полотно художник-новатор смело вставил стеклянные глазные протезы, отчего зрителю становилось страшновато.

Печкин отметил про себя, что для последнего визитёра на картине нет места. Интересно, кого-нибудь придётся замазать? И кого именно?

Ковёр под ногами — повышенной ворсистости, по нему даже ступать было неловко. С потолка свисала роскошная хрустальная люстра из семи ярусов. Пройти под люстрой мог бы разве что Киндер, и то пригнувшись, поэтому её обходили.

Зато вдоль стен тянулись ряды простых деревянных откидных кресел — как в старых кинотеатрах. Оттого вновь приехавшие випы вынуждены были сидеть плечом к плечу — даже те, кто в жизни бы не присел с вынужденным соседом на одном гектаре. Русская Ванга стремилась уравнять всех. Посетителю должно быть неудобно, как сказал один литературный персонаж, иначе какое от него удовольствие?

Кое-кого из бомонда журналист знал лично и даже хотел подойти, но Майор показал ему кулак.

Они скромно присели на последних местах, зажав между собой Черентая. Черентай вертел головой, словно подросток, обманом пробравшийся в берлинский музее порнографии на станции Цоо.

Из колонок лилась музыка для релакса, и женский голос то и дело наставлял:

— Соблюдайте тишину. Не повышайте голоса. Не курите. Не лузгайте семечки. Отключите мобильную связь. Прекратите жевать. Не бросайте на пол жевательную резинку. Не прилепляйте её к поручням кресел и сиденьям. Не разваливайтесь. Не закидывайте ногу на ногу. Сосредоточьтесь на вашем вопросе. Верная формулировка — залог адекватного ответа…

Первая посетительница всё не выходила. Остальные мало-помалу стали переговариваться полушёпотом. До Печкина, сидевшего на отшибе, доносились обрывки фраз:

— …может прервать беременность по фотографии биологического отца ребёнка…

— …заговорила его от положительного результата пробы на допинг…

— …предсказала отставку мэра Москвы, когда он был ещё простым прорабом…

— …дала ему оберег от угорания с любовницей в гараже и от триппера заодно…

— …и его мочой, говорит, побрызгай вокруг особняка — тогда туда даже с ордером никто не сунется…

— …и если через эти очки на людей глядеть, то головы у всей семёрки покажутся собачьи…

— …нет, говорит Домнушка, знак твой теперь не Козерог, а Вилы. И точно — застрелили его через три месяца…

— …ясен пень — бабка в теме…

— …нужно в полнолуние, в самую полночь, взять из дубового ящика много денег и принести председателю суда в узелке из некрашеного индийского льна…

— …только пули, сказала, возьми не простые, а со смещённым центром тяжести — тогда крепко присохнет к тебе суженый…

— …белому петуху на Ивана Купалу отруби голову на еловом пне — и в три дня разорится твой Фицуотер…

Широк, видно, был диапазон у русской Ванги!

Наконец вышла первая посетительница, прижимая к носу мокрый платок. На все негромкие вопросы она только отмахивалась. Кто-то сказал ей вслед:

— Если на каждые «поющие трусы» столько времени тратить, то нам тут неделю сидеть!

— В следующий раз вас выведут, гражданка, — сказали колонки. — Настоятельно рекомендую всем воздерживаться от комментариев. В туалет выходить только по одному в сопровождении служителя…

— Строго у неё тут, — сказал Печкин и замахал рукой служителю — наверняка тот был здешний санитар.

Майор кивком одобрил его затею. В конце концов, они не к бабке пришли.

Туалет, как и всё прочее, был шикарный — сияющая его чистота как-то не вязалась с низменным предназначением…

— Покурим? — сказал Печкин санитару. — Настоящий «Кент», не Молдавия…

— Тут датчики кругом, — сказал санитар, и Печкин потащил пачку обратно в карман.

— Только мы их, конечно, отключили, — успокоил санитар и взял сигарету.

Они уселись в массажные кресла чёрной кожи. Под спиной журналиста задвигались валики. Почему в туалете такая роскошь, а важных людей держат в чёрном теле?

— Давно служишь? — сказал Печкин.

— Как с армии пришёл, — сказал служитель.

Судя по лицу, из армии он пришёл еще тогда, когда она была действительно армией.

— Слышал я, — сказал Печкин, — что была у вас лет семь назад какая-то заварушка. Зарезали кого-то… Это правда?

— Брехня, — сказал санитар. — Никого у нас не резали. Главврач пропал — это да, это было. Пациенты сбегали — было. А резать никого не резали… Угрожали, правда, нервы портили…

— Вот и славно, — сказал Печкин. — Собственно, меня пока библиотека интересует…

— Библиотека сегодня не работает, — сказал санитар. — Потому что работает Домнушка. Не до чтения.

— Много работы? — сочувственно сказал Печкин.

— Сегодня — да, — сказал санитар. — Такие заполошные в очереди попадаются — куда нашим буйным. Одного депутата даже зафиксировать пришлось… Ну ты понял кого.

— Однозначно, — согласился Печкин.

Он хотел спросить про библиотекаршу, но голос незримой надзирательницы достал их и в этом укромном месте:

— Спецперсоналу собраться в холле!

— Ещё один психопат, мать его дивизию! — сказал санитар и спешно заплевал окурок. — Не-ет, с нашим контингентом спокойнее…

И устремился к выходу.

Печкин тоже встал и пошёл — всё-таки он журналист, должен быть в гуще событий…

В холле орали, причём все.

Два санитара пытались удержать невысокого мужичка в дорогом сером костюме и в очках в золотой оправе на одутловатом лице. Двое других амбалов пытались помешать служителям санатория.

Печкин узнал дебошира и саркастически улыбнулся.

— Аферистка! — кричал мужичок. — Старая дура! Провокаторша! Небось с немцами сотрудничала! Я всю вашу лавочку выведу на чистую воду! Арестовать её! Истремистка! Это моральный теракт против нашего директората!

Тут встал Майор и молча ткнул крикуну в лицо свое липовое удостоверение — до сих пор помогало.

— Напишите заявление, — сказал он. — При мне. Будут приняты соответствующие. Разберёмся. Без паники. Ваши документы.

Дебошир посмотрел на дерзкого и заорал ещё громче:

— Этого тоже арестовать! Погонами ответишь за пособничество! Деньги назад! Это не предсказание, а разжигание!

Амбалы-телохранители вельможного крикуна достали пистолеты, но Майор стремительно и ловко подскочил сзади и ударил их лбами друг о друга. Для этого ему даже пришлось подпрыгнуть.

Оставшись без охраны, мужичок сник и заткнулся. Кто-то достал фотоаппарат, и холл озарила вспышка. Скандалист закрыл лицо руками.

Остальное довершили санитары, выбросившие всех троих из приёмной.

— Не бейте его, мы и так живём в аду. Но ему запрещено впредь появляться здесь, — запоздало провозгласили колонки.

Печкин вздрогнул.

Оставшиеся посетители вздохнули и почувствовали даже некую солидарность: уж мы-то не станем себя так безобразно вести, уж мы-то с великим уважением отнесёмся к словам русской Ванги, без базара…

И действительно — очередь пошла быстрее, и хотя не все выходили из кабинета с весёлыми лицами, но вели себя вполне прилично.

— Пойдём, — сказал Печкин, когда подошла их очередь. — Неужели тебе не интересно?

— Нет, — сказал Майор. — Но пойдём.

— Вы что — все трое? — сказал знакомый санитар.

— Мы, брат, конвой, — сказал Печкин. — Хорошо бы Домнушка помогла нам этого злодея раскусить…

Он кивнул на Пашу и с ужасом увидел, что бомжик беспечно играется с жемчужным колье. На минуту нельзя было оставить Пашу Черентая!

— Домнушка раскусит, — сказал санитар. — Не таких разоблачала. Значит, вы не для себя, а для дела… Уважаю!

Он отодвинул рукой бархатную портьеру и пропустил троицу в помещение, где принимала Домнушка.

Здесь было не так роскошно, как в предбаннике, — журнальный столик со свежим номером «Эсквайра», простые венские стулья, иконы в красном углу…

Домнушка оказалась в точности такой, как на картине, — только за инвалидным креслом не випы стояли, а одна молодая женщина в белом халате.

— Послушаю вас, — сказала Домнушка. — Небось бандиты? От пули заговорить? Так это не по моей части…

— Мы, — сказал Майор. — Наоборот.

— А какая разница? — сказала Домнушка. Голос у неё был низкий и не соответствовал маленькому телу. — Аура у вас одинаковая, карма аналогичная, цвет радужки схожий, напряжение биополя сопоставимое…

— Матушка, — проникновенно сказал Печкин. — Едино Фемиде служим слепошарой, без гнева и пристрастия. Не сочти за труд, идентифицируй нам этого злодея…

И указал на Черентая, съёжившегося перед пронзительным взором русской Ванги.

Домнушка сняла круглые очки, протёрла их шалью и снова воззрилась на воришку.

— Вижу… — грозно сказала она. — Вижу, что… Что вы с ним сделали, негодяи? Мальчик мой, что они с тобой сделали?

Она вскочила, и оказалось, что тщедушное тельце было всего лишь манекеном, а ростом Домнушка была повыше Печкина.

— Это не он, — сказал журналист. — А тот, кого вы имеете в виду, шлёт вам поклон, Кира Петровна…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: