Часть первая Ночь угря 2 страница

Она почти не спала в эту ночь. Утром ее разбудила Кристина – она спешила на работу. Она была во всех отношениях полной противоположностью брату. Высокая, худощавая, с острым лицом, она говорила подчеркнуто громким голосом – отец часто пародировал этот голос. Но Линде она нравилась. В ней была какая-то естественная простота, нежелание что-либо усложнять. И здесь она отличалась от брата – тот повсюду видел проблемы. В личной жизни эти проблемы оказались неразрешимыми, а на работе он бросался на каждое новое дело, как рассвирепевший медведь.

Еще не было девяти, когда Линда поехала в Арланду^[2] – хотелось побыстрее улететь. На первых страницах газет крупными буквами сообщалось об убийстве полицейского. Ей удалось попасть на двенадцатичасовой рейс на Мальмё. Из Стурупа^[3] она позвонила отцу, и он за ней приехал.

– Весело было? – спросил он.

– А ты как думаешь?

– Не знаю. Меня там не было.

– Мы говорили об этом ночью, если ты помнишь.

– Конечно, помню. Ты была не особенно вежливой.

– Я устала и расстроилась. Убили полицейского. Праздник испортили. Радоваться нечему.

Отец кивнул, но ничего не сказал. Он высадил ее на Мариагатан.

– Как дела с этим садистом?

Он поначалу не понял.

– Ну, с этим живодером? Горящие лебеди?

– Думаю, что кто-то просто хотел порезвиться. В окрестностях озера живет довольно много народу. Кто-то да увидел бы, если бы такое было на самом деле.

Курт Валландер поехал в полицию. Поднявшись в квартиру, Линда заметила у телефона записку от отца – накануне звонила Анна и продиктовала следующие слова: Позвони мне. Очень важно. Далее следовал комментарий отца, но Линда не сумела расшифровать его почерк. Она позвонила отцу по прямому номеру.

– Почему ты мне не сказал, что звонила Анна?

– Забыл.

– А что ты здесь написал?

– Мне кажется, она была очень взволнована.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал. Она была взволнована. Лучше всего, если ты ей позвонишь.

Линда набрала номер Анны. Сперва было занято, потом никто не ответил. Она подождала немного и позвонила еще раз – безрезультатно. В семь часов вечера, когда они с отцом поужинали, она накинула куртку, дошла до Анны и нажала кнопку звонка. Как только дверь отворилась, Линда поняла, что отец был прав. Анну было не узнать – лицо переменилось, глаза беспокойно бегали. Она втащила Линду в квартиру и захлопнула дверь.

Казалось, ей хотелось как можно скорее отгородиться от окружающего мира.

Вдруг Линде вспомнилась мать Анны, Генриетта.

Худая, почти тощая женщина с порывистыми, нервными движениями. Линда всегда относилась к ней с некоторой опаской – ей почему-то казалось, что мать Анны похожа на хрупкую вазу, что она может разбиться от чересчур громкого голоса или от того, что кто-то нарушит покой, который, как казалось, был для нее важнее всего на свете.

Линда помнила день, когда она впервые пришла к Анне домой. Ей было тогда лет восемь или девять. Анна училась в параллельном классе, и сейчас уже никто из них не мог бы сказать, почему их потянуло друг к другу. Потянуло, и все, подумала Линда. Кто-то наверху набрасывает на людей невидимые веревочки и связывает их вместе. Так случилось и с нами. Мы были совершенно неразлучны, пока этот угреватый мальчишка не встал между нами, когда мы обе в него влюбились.

Исчезнувший отец Анны присутствовал только в виде выцветших фотографий. Но на поверхности и снимков не было – Генриетта позаботилась, чтобы в доме не было никаких следов, как будто хотела этим сказать дочери, что о возвращении отца даже мечтать незачем. Он исчез, чтобы никогда не вернуться. Анна прятала его фотографии в комоде, под нижним бельем. Линда припоминала длинноволосого мужчину в очках. Он смотрел в объектив с таким видом, словно его снимали вопреки его желанию. Со стороны Анны это было проявлением высшего доверия – показать ей эти снимки. К тому времени, когда они подружились, отец вот уже два года как исчез. Анна все время вела молчаливую борьбу со стремлением матери уничтожить все, напоминающее о муже, – и в доме, и в жизни. Как-то раз, когда она собрала последние из остававшихся его вещей в бумажный пакет и вынесла в подвал вместе с мусором, Анна ночью пошла туда и достала пару башмаков и сорочку. И спрятала их под кроватью. В глазах Линды вся эта история с исчезновением отца выглядела увлекательным приключением. Тогда ей иной раз хотелось, чтобы все стало наоборот, чтобы это не Аннин отец, а ее вечно ссорящиеся родители в один прекрасный день испарились бы, как два облачка дыма в голубом небе.

Они сели на диван. Анна откинулась на спинку, лицо ее оказалось в тени.

– Как прошел бал?

– В самый разгар мы узнали, что убили полицейского. Тут все и кончилось. Но платье всем понравилось.

Знакомо, подумала Линда. Анна никогда не приступает прямо к делу. Если у нее есть что сказать, она всегда будет ходить вокруг да около.

– А как мама? – спросила Линда.

– Нормально. – Анна вздрогнула от собственных слов. – «Нормально»… Что значит – «нормально»? Хуже, чем когда-либо. Два года она уже сочиняет реквием по своей жизни, она называет его «Безымянная месса». Дважды уже пыталась сжечь ноты, но в последнюю секунду выхватывала из камина. Ее уверенность в себе примерно на таком же уровне, как у человека с единственным зубом во рту.

– И что за музыка?

– Почти ничего не могу сказать. Иногда она начинала напевать мне отдельные куски. Но только в те редкие моменты, когда ей начинало казаться, что ее работа чего-то стоит. Но никакой мелодии мне так никогда и не удалось уловить. А разве бывает музыка без мелодии? Ее музыка похожа на крик, как будто бы кто-то колет тебя иголкой или бьет. Никогда в жизни не поверю, что кому-то захочется это слушать. Но меня восхищает, что она не сдается. Я дважды предлагала ей заняться чем-нибудь другим, ведь ей нет еще и пятидесяти. Оба раза она бросалась на меня чуть не с кулаками, царапалась и плевалась. Мне тогда казалось, что она сходит с ума.

Анна осеклась на полуслове, как будто вдруг испугалась, что рассказала что-то лишнее. Линда ждала продолжения. Ей вспомнилось, что у них когда-то уже был похожий разговор, когда вдруг выяснилось, что они влюблены в одного и того же мальчика. Никто тогда не хотел начинать разговор. Обе молчали, сдерживая дыхание. Обеим было страшно – на карту была поставлена их дружба. Тогда это молчание продолжалось до поздней ночи. Это было на Мариагатан. Мать Линды к тому времени уже уехала вместе со своими чемоданами, а отец пропадал где-то в лесах у озера Кадешён – ловил психа, избившего водителя такси. Линда даже вспомнила, что тогда от Анны слабо пахло ванилью. Разве есть духи с запахом ванили? Или, может быть, это такое мыло? Она не спросила тогда и не собиралась спрашивать теперь.

Анна сменила позу, и лицо ее оказалось на свету.

– У тебя никогда не было чувства, что ты вот-вот сойдешь с ума?

– Каждый день.

Анна раздраженно тряхнула головой:

– Я не шучу. Я говорю серьезно.

Линде стало неудобно.

– Было такое. Ты же знаешь.

– Да, ты резала себе вены. И вылезала на парапет моста. Но это отчаяние. Это разные вещи. Каждый человек хоть раз в жизни впадает в отчаяние. Это как набросок взрослой жизни. Если человек никогда не стоял у моря и не выл на луну, выкрикивая проклятия своим родителям, он никогда не станет взрослым. Принц и принцесса Беспечальные – пропащие существа. Им словно сделали анестезирующий укол в душу. Мы, живые люди, знаем, что такое горе.

Линда позавидовала, как Анна формулирует свои мысли. Язык и мысли, подумала она. Если бы мне вдруг захотелось так же красиво излагать, как она, пришлось бы сесть за стол и долго записывать и править.

– В таком случае я никогда не боялась сойти с ума, – сказала она.

Анна встала и подошла к окну. Потом вернулась на диван. Все похожи на своих родителей, подумала Анна. Точно так же делает ее мать, чтобы побороть тревогу. К окну – и назад. Отец прижимает кулаки к груди, Мона трет нос. А что делал дед? Дед не сжимал кулаки и не бегал к окну. Он плевал на все и продолжал писать свои скверные картины.

– Мне кажется, вчера на улице в Мальмё я видела отца, – вдруг сказала Анна.

Линда наморщила лоб, ожидая продолжения. Но продолжения не последовало.

– Тебе кажется, что вчера ты видела отца на улице в Мальмё?

– Да.

Линда задумалась.

– Но ты же никогда его не видела? Впрочем, нет, видела, но ты тогда была еще совсем маленькой, чтобы что-то запомнить.

– У меня есть фотографии.

Линда посчитала в уме.

– С тех пор как он исчез, прошло двадцать пять лет.

– Двадцать четыре.

– Хорошо, двадцать четыре. Как выглядит человек через двадцать четыре года? Никто не знает. Думаю, что он изменился.

– И все равно – это был он.

– Я даже не знала, что ты вчера была в Мальмё. Я думала, ты едешь в Лунд. Экзамен, или что у тебя там.

Анна задумчиво разглядывала ее:

– Ты мне не веришь.

– Ты и сама себе не веришь.

– Это был мой отец.

Она села.

– Ты права – я была в Лунде. Но когда я приехала оттуда в Мальмё, что-то случилось на железной дороге, и отменили поезд. У меня ни с того ни с сего появилось два свободных часа. Я разозлилась – ненавижу ждать. Никогда не понимала этой мудрости, что время нельзя ни потерять, ни накопить. Понятно, что пока ждешь, можно заняться чем-то другим. Но я разозлилась. Пошла в город – просто так, без всякой цели. Просто скоротать эти дурацкие два часа. Купила совершенно не нужную мне пару чулок. Около отеля «Санкт-Йорген» упала какая-то женщина. Я даже не подошла, мне от этого всегда плохо делается, когда кто-то вдруг заболевает, или вот так падает ни с того ни с сего. Юбка задралась, и меня возмутило, что никто ее не поправит. Я была уверена, что она мертва. А люди… они стояли вокруг и пялились на нее, как будто это был какой-то выброшенный на берег мертвый зверь. Я ушла оттуда, пошла к Треугольнику^[4] и зашла в отель, чтобы подняться наверх в стеклянном лифте. Я часто захожу туда, когда я в Мальмё – как будто в стеклянном воздушном шаре возносишься на небо. Но в этот раз не вышло. Теперь лифт открывается только ключом от номера. Я совершенно растерялась, как будто у меня отняли любимую игрушку. Села в кресло у окна и решила, что посижу здесь до поезда.

И тогда я его увидела. Он стоял на улице. Внезапно поднялся сильный ветер, такой, что даже стекла задрожали. Я подняла глаза – он стоял на тротуаре и смотрел прямо на меня. Наши взгляды встретились, и мы секунд пять глазели друг на друга, не шевелясь. Потом он опустил глаза и ушел. Я была настолько потрясена, что не догадалась за ним последовать. Да в ту минуту я и не поверила, что это он. Игра света, галлюцинация… такое случается, когда думаешь, что видишь какого-то старого знакомого, а это совершенно чужой человек, случайный прохожий. Но когда я выскочила на улицу, его, конечно, уже не было. Я пошла назад на станцию, кралась по улице, как хищник, пытаясь чуть ли не по запаху найти, где он. Но его нигде не было. Я была настолько взволнована, расстроена… я пропустила этот поезд и еще раз прошла все улицы в центре. Не нашла, конечно. И все равно я уверена, что это был он. Это мой отец стоял там, на улице. Он старше, чем на фотографиях. Но мне словно удалось выудить из памяти еще один ящик с фотографиями, фотографиями, которых я никогда раньше не видела. Это был он, я совершенно убеждена. Мама как-то описывала его взгляд – он всегда, перед тем, как что-то сказать, заводил глаза к небу. И он именно это и проделал, пока стоял там, на другой стороне улицы. У него теперь не такие длинные волосы, как тогда, когда он исчез, другие очки, не те в толстой черной оправе, а совсем без оправы… Это был он. Я знаю точно. Я позвонила тебе, потому что мне надо было с тобой поговорить, чтобы не сойти с ума. Это был мой отец. И ведь не только я его узнала, это он первый увидел меня и остановился, потому что тоже узнал.

Как поняла Линда, у Анны нет ни малейших сомнений – из окна отеля на Треугольнике она видела своего отца. Линда попыталась вспомнить, что они проходили в институте про свойства памяти, о том, как следует оценивать показания свидетелей, о невольных добавлениях и просто иллюзиях. Она вспомнила, что она знала о теории распознавания образа и тех компьютерных упражнениях, которыми их заставляли заниматься в Высшей школе полиции. Каждый должен был с помощью компьютера спрогнозировать изображение себя самого через двадцать лет. Линда вдруг увидела, что с годами она станет все больше похожа на своего отца, может быть, даже на деда. Мы идем по пути отцов и праотцов, подумала она тогда. Где-то в наших лицах все время проскальзывают черты всех наших предков. Если в детстве ребенок похож на мать, в старости он становится похожим на отца. Когда человек видит в своем лице что-то незнакомое, то это черты его давно забытых предков. Но нет, не может быть, что это был отец Анны. Он ни за что бы не опознал свою дочь во взрослой женщине – она же была совсем маленькой, когда он их покинул. Если он, конечно, исподтишка не наблюдал за ней все эти годы, так, что она ничего не подозревала.

Линда припомнила все, что знала об Эрике Вестине. Родители Анны были очень молоды, когда она родилась. Оба – уроженцы больших городов, но волна движения «зеленой невинности» увлекла их в смоландскую глушь. Линда слабо припоминала, что у Эрика Вестина были прекрасные руки – он делал оригинальные и очень удобные сандалии. Но она также слышала, как мать Анны говорила о нем как о безответственном бездельнике с вечной сигаретой марихуаны во рту, возведшего ничегонеделание в жизненный стиль и совершенно неспособном взять на себя ответственность за ребенка. Но почему он сбежал? Никаких писем, никаких намеков, даже никаких приготовлений к уходу он вроде бы не делал. Исчез – и все. Его разыскивала полиция, но никаких признаков возможного преступления не нашлось.

Эрик Вестин сбежал, и только потом стало ясно, что он тщательно планировал побег. Он взял с собой паспорт и все деньги. Сумму, видимо, небольшую – их доходы были ничтожными. Он продал машину, принадлежавшую даже не ему, а матери Анны, – это она, дежуря по ночам в больнице, накопила немного денег. И вот в один прекрасный день он просто взял и скрылся. Такое, правда, бывало с ним и раньше – он иногда пропадал без предупреждения. Поэтому мать Анны впервые забеспокоилась только через несколько недель и заявила в полицию о его исчезновении.

Линда припоминала, что ее отец тогда тоже участвовал в поисках. Но поскольку на преступление ничто не указывало, дело Эрика Вестина так и осталось лежать «на контроле» – среди многих других дел. Криминального прошлого у Вестина не было – ни обвинений, ни судимостей. Но ничто не свидетельствовало и о том, что его настигло внезапное помешательство. За несколько месяцев до побега он проходил детальное врачебное освидетельствование и был признан совершенно здоровым, если не считать легкой анемии.

Из статистики Линда знала, что большинство из находящихся в розыске в конце концов возвращается. Из тех, кто не вернулся, большинство – самоубийцы, остальные просто не хотят возвращаться. Очень немногие исчезновения связаны с преступлениями. Тогда пропавшие лежат в земле в каком-то неведомом месте либо на дне моря или озера, привязанные цепями к грузу, чтобы не всплыли.

– Ты с мамой говорила?

– Еще нет.

– Почему?

– Не знаю. Я все еще в шоке.

– Мне кажется, в глубине души ты совсем не убеждена, что это был он.

Анна посмотрела на нее умоляюще:

– Я знаю, что это был он. Если это не он, значит, у меня с головой не в порядке. Я тебя поэтому и спросила, не боялась ли ты когда-нибудь сойти с ума.

– Почему он вдруг вернулся? Через двадцать четыре года? Почему стоял и смотрел на тебя в окно? Как он узнал, что ты там?

– Понятия не имею.

Анна вновь поднялась, подошла к окну и вернулась.

– Мне иногда кажется, что он и не исчезал. Просто сделался невидимым.

– Но почему?

– Может быть, просто не выдержал. Причем дело не во мне или в маме. Думаю, что ему захотелось чего-то большего. Жизни, которой мы жили, ему было мало. И это погнало его в дорогу. Пытался убежать от самого себя. Некоторые люди завидуют змеям – те могут менять кожу. И может быть, он все это время был где-то поблизости, только я об этом не знала.

– Ты попросила меня прийти, чтобы я тебя выслушала и сказала свое мнение. Несмотря на то что ты так уверена, что это твой отец стоял там перед окном, я думаю, ты ошибаешься. Тебе просто хочется думать, что он вернулся, снова стал видимым. Двадцать четыре года – большой срок.

– Я знаю, что это был он. Мой отец. После всех этих лет я увидела его снова. Я не ошибаюсь.

Разговор иссяк. Линда почувствовала, что Анне хочется остаться одной, так же, как незадолго до этого она нуждалась в ее обществе.

– Поговори с матерью, – предложила Линда. – Либо ты и в самом деле его видела, либо увидела то, что хотела увидеть.

– Так ты все-таки мне не веришь?

– Дело не в том, верю я или не верю. Только ты одна можешь знать, кого ты видела на улице перед отелем. И ты должна понять: мне трудно поверить, что это правда. Я же не утверждаю, что ты лжешь. Зачем тебе лгать? Я говорю только, что те, кого не было двадцать четыре года, почти никогда не возвращаются. Подумай об этом. Поговорим завтра – утро вечера мудренее. Я могу зайти завтра часов в пять, тебе удобно?

– Я совершенно убеждена, что это был он.

Линда наморщила лоб. В голосе Анны появилась какая-то напряженность. Или пустота. Может быть, она и врет, подумала Линда. Или не говорит всю правду. Но зачем ей врать мне? Она должна понимать, что я вижу ее насквозь.

Линда возвращалась домой по совершенно пустому городу. Около кинотеатра на Стура Эстергатан стояло несколько молодых людей, в полном безмолвии углубившихся в чтение афиши. Интересно, заметили ли они ее невидимое полицейское обмундирование?

На следующий день Анна бесследно исчезла. Линда сообразила, что что-то случилось, когда в условленное время – пять вечера – позвонила в ее дверь. Анна не открыла. Она позвонила еще раз и крикнула в щель для почты – никого. Она подождала с полчаса, поколебалась и достала из кармана куртки отмычки. Один из ее приятелей купил несколько таких наборов в США и раздарил друзьям. Линда тоже получила такой подарок. После этого они по секрету тренировались – открывали все подвернувшиеся двери. Не было, наверное, стандартного замка, который Линда не могла бы вскрыть.

Быстро подобрав нужную отмычку, она вошла и закрыла за собой дверь. Прошла в пустые комнаты. Все было прибрано, как и накануне. Мойка пуста. Анна была очень пунктуальна. Если они договорились на определенное время, а ее нет, значит, что-то случилось. Только что? Линда села на диван, на тот же самый, где сидела вчера. Итак, Анна считает, что видела на улице своего исчезнувшего отца. Теперь исчезает она сама. Это, разумеется, как-то связано. Как? Возвращение отца – возможно, только плод Анниного воображения. А исчезновение самой Анны – тоже воображение? Она долго сидела и пыталась представить, что же могло произойти. Хотя, впрочем, она все-таки ждала, что Анна вот-вот появится – мало ли что: могла опоздать или просто забыть.

Аннино странное отсутствие словно стало кульминацией этого дня, начавшегося для Линды очень рано. В половине восьмого она пошла в полицию, чтобы встретиться с Мартинссоном, давнишним сотрудником Курта Валландера, приставленным к ней в качестве старшего наставника. Не то чтобы работать с нею вместе – нет, Линде, как и другим аспирантам, предстояло начать со службы в отделе охраны порядка и патрулировать улицы на машине в составе разных экипажей. Но к Мартинссону в случае чего она могла обратиться. Линда помнила его с детства. Тогда Мартинссон и сам был как большой ребенок – самый молодой из отцовских сотрудников. Отец рассказывал, что Мартинссон нередко не выдерживал и несколько раз даже собирался уйти из полиции. За последние десять лет отцу не однажды приходилось уговаривать Мартинссона не увольняться.

Линда спросила отца, вмешивался ли он каким-то образом в решение руководства во главе с Лизой Хольгерссон назначить Мартинссона ее наставником. Нет, уверенно ответил он. Во всех делах, касающихся Линды, он старался держаться как можно дальше. Линда слушала его с недоверием. Она больше всего боялась именно этого – что он станет вмешиваться в ее работу. По этой причине она до последнего сомневалась, стоит ли ей брать направление в Истад или поискать работу в другом месте. Когда они писали заявление, где бы они предпочли работать после окончания школы, она в качестве альтернативы Истаду указала Кируну и Люлео,^[5] то есть по возможности подальше от Сконе. И все же вернулась в Истад, все остальное в конце концов оказалось нереальным. Потом она сможет поехать куда угодно – если, конечно, и в самом деле собирается прослужить всю жизнь в полиции. Последнее далеко не очевидно. Раньше, у предыдущих поколений, так, возможно, и было, но за годы обучения в Высшей школе полиции они с товарищами не раз обсуждали этот вопрос – они не обязаны посвятить службе в полиции всю свою жизнь. Ведь опыт, приобретенный в полиции, позволит устроиться кем угодно – от телохранителя до руководителя службы безопасности на предприятии.

Мартинссон встретил ее в вестибюле. Они прошли в его кабинет. На столе стояли фотографии двоих его детей и приветливо улыбающейся жены. Линда тут же прикинула, чью бы фотографию ей поставить на своем письменном столе. Мартинссон рассказал, что ей предстоит. Для начала она будет патрулировать улицы с двумя другими коллегами, уже давно служащими в истадской охране порядка.

– Оба славные ребята, – сказал Мартинссон. – Экман иногда кажется усталым и вялым, но когда доходит до дела, тут ему нет равных – предусмотрителен и инициативен. Сундин – прямая противоположность. Он может тратить массу энергии на пустяки. Иной раз, как в старые времена, остановит прохожего за переход на красный свет. Но он тоже прекрасно понимает, что это значит – быть полицейским. Так что будешь кататься с двумя очень и очень опытными дяденьками.

– А как они смотрят на то, что я женщина?

– Если ты выполняешь свои обязанности, им и дела нет, какого ты пола. Всего только каких-нибудь десять лет назад все было по-другому.

– А отец?

– А что – отец?

– Я – его дочь.

Мартинссон подумал, прежде чем ответить.

– Разумеется, есть и такие, что только и ждут, что ты опростоволосишься. Но ты, думаю, догадывалась об этом, когда брала направление сюда.

Потом они почти час обсуждали «ситуацию» в истадской полиции. «Ситуация» – это слово Линда слышала сколько себя помнила. Еще в детстве, играя под столом, она постоянно слышала, как папа под звон бокалов обсуждает с кем-нибудь эту вечно невыносимую «ситуацию». Она ни разу не слышала, чтобы «ситуация» была терпимой. Причин плохой «ситуации» было множество: скверно сидящее новое обмундирование, радиосвязь в полицейских машинах, набор персонала, идиотские директивы из центра, опасные тенденции в кривых преступности; все вызывало тревогу и раздражение. Быть полицейским, подумала Линда, значит каждый день вместе со своими коллегами, занимаясь борьбой с преступностью и наведением порядка, оценивать, как «ситуация» изменилась со вчерашнего дня и что может ждать завтра. Этому нас не учили. Как действовать на улицах и площадях, я имею представление, во всяком случае теоретическое, а вот как научиться оценивать «ситуацию», я не имею ни малейшего понятия.

Они пошли в столовую и выпили кофе. Свою точку зрения на «ситуацию» Мартинссон выразил предельно лаконично: полицейских все меньше, работы все больше.

– Последние годы я много читал. Такое ощущение, что преступления в Швеции никогда не приносили такой выгоды, как сейчас. Если искать исторические параллели, надо совершить довольно далекое путешествие в прошлое, во времена Густава Васы, когда он собрал нас в единое королевство. До этого, во времена удельных князей, еще до того, как Швеция стала Швецией, в стране царил ужасающий беспорядок. И беззаконие. А теперь мы даже не защищаем закон. Все наши усилия направлены только на то, чтобы удержать беззаконие в терпимых рамках.

Мартинссон проводил ее в вестибюль.

– Я вовсе не хочу подрезать тебе крылья, – сказал он. – Нет ничего хуже, чем разочаровавшийся полицейский. Никогда не падать духом – это, пожалуй, главное условие для хорошей работы. И быть в хорошем настроении.

– Как мой отец?

Мартинссон поглядел на нее с любопытством.

– Курт Валландер – замечательный полицейский, – сказал он. – Да ты это не хуже меня знаешь. Но, конечно, не самый большой бодряк в этой конторе. И это ты тоже знаешь не хуже меня.

Они постояли в приемной. Какой-то сердитый дядька жаловался дежурной, что у него незаконно отобрали водительские права.

– Насчет убийства полицейского… – сказал Мартинссон. – Как ты отреагировала?

Линда рассказал про бал, про телевизор в кухне… и как все закончилось.

– Это нелегко переварить, – сказал Мартинссон. – Всем не по себе. Мороз по коже. Знать, что есть невидимое оружие, направленное на каждого из нас… Когда такое случается, многие задумываются, не уйти ли из полиции. Но почти никто не уходит. Остаются. Я – один из таких.

Линда покинула здание полиции и пошла, борясь с ветром, в дом на Эстере, где снимала квартиру Зебра. По дороге она еще раз обдумала все, что было сказано Мартинссоном. И попыталась представить все, что им сказано не было. Этому научил ее отец: прислушиваться к невысказанному. В невысказанных словах частенько содержится самая важная информация. Но сколько она не прокручивала в уме разговор с Мартинссоном, ничего такого не нашла. Простой и достойный человек, подумала она. Он и знать не хочет никаких тайных психологических побуждений.

Она задержалась у Зебры всего на несколько минут – у малыша болел животик, и он непрерывно кричал. Они договорились встретиться в субботу, чтобы Линда могла без помех рассказать о бале и о том фуроре, который произвело сшитое Зеброй платье.

Но все же этот день жизни Линды Валландер, 27 августа, запомнился ей не разговором с Мартинссоном. А бесследным исчезновением Анны Вестин. Вскрыв отмычкой замок в квартире Анны и сидя на ее диване, Линда попыталась представить Анну, вспомнить интонации ее голоса, когда она рассказывала о человеке за окном отеля, похожем на ее отца. Есть же двойники, подумала Линда. И это наверняка не только легенда, что каждый человек имеет на земле своего двойника, который родился в тот же день, что и он, и умрет в тот же день. Двойники существуют на самом деле. Я сама встретила свою мать в метро в Стокгольме и чуть не бросилась к ней. Наваждение исчезло, только когда она развернула финскую газету и углубилась в чтение.

Что, собственно, рассказала Анна? Был это ее воскресший отец или его двойник? Она настаивала, что это был отец. Анна всегда настаивает на своем, подумала Линда. Может даже соврать. Но чего она точно не может – так это опоздать на условленную встречу или забыть, что к ней придут.

Линда еще раз обошла квартиру и остановилась у книжной полки в уголке столовой, оборудованном для занятий. В основном романы, путевые каталоги. Но совершенно нет профессиональной литературы. Линда наморщила лоб. Где медицинские книги? Она посмотрела на других полках. Единственное, что ей удалось найти, – популярный врачебный справочник. Это зацепка, подумала она. Разве у студента-медика не должно быть дома полно медицинских книг?

Она открыла холодильник. Все как всегда. Ничего необычного, все на месте, будущее присутствовало в виде неоткрытого пакета молока со сроком годности до второго сентября. Линда снова уселась на диван в гостиной, пытаясь не упустить важную зацепку. Может ли студент-медик обходится без профессиональной литературы? Что, если она держит ее где-то еще? Вряд ли – она живет в Истаде и постоянно говорит, что именно здесь и занимается.

Она продолжала ждать. В семь часов позвонила домой. Отец снял трубку и ответил с набитым ртом:

– Я-то думал, мы поужинаем вместе.

Линда замешкалась – ей и хотелось, и не хотелось говорить об исчезновении Анны.

– Я занята.

– Чем это?

– Своей собственной жизнью.

Отец проворчал что-то невнятное.

– Я сегодня встречалась с Мартинссоном.

– Я знаю.

– Что ты знаешь?

– Он говорил мне. Что вы встречались. Только и всего. Не принимай все так близко к сердцу.

Она повесила трубку. А в восемь часов позвонила Зебре и спросила, не знает ли та, куда подевалась Анна, но Зебра не виделась с Анной уже несколько дней. В девять, поужинав за счет ресурсов Анниного холодильника и буфета, она набрала номер Генриетты. Та подошла не сразу. Линда начала очень осторожно. Она вовсе не хотела пугать эту хрупкую даму. Анна, случайно, не уехала в Лунд? Может быть, она в Копенгагене или Мальмё? Линда старалась задавать самые невинные вопросы.

– Я не говорила с ней с четверга.

Четыре дня, подумала Линда. Тогда она, конечно, ничего не знает об этом человеке на улице в Мальмё. Она не поделилась с матерью, а ведь они очень близки.

– А почему ты спрашиваешь?

– Я позвонила ей. Никто не отвечает.

В голосе Генриетты послышалась тревога.

– Но ты ведь не звонишь мне каждый раз, когда ее телефон не отвечает?

Линда была готова к этому вопросу. Надо соврать.

– Да вот захотелось приготовить ужин и пригласить ее. Вот и все.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: