Сорок метров или двадцать кило

- Уффф…. Мелкий, ну ты и тяжелый! Отдохну пока. Надо тебя спиной положить. Так удобно?

- Да.

- Не больно?

- Нет.

- Это хорошо, братишка.

- Нет… не хорошо.

- Почему не хорошо? Ты же сказал, что не больно?

- Я вообще… ничего… не чувствую.

- Это от страху.

- Нет… я ни рук… ни ног… не чувствую. И губами… шевелить… не могу.

- Ты ушибся просто, скоро пройдет. Звезданулся ты здорово, братишка. Метров пять летел.

- Ага… прям на рельсы. Я слышал… как спина треснула.

- Да хорош тебе, Мелкий! Ничего у тебя не треснуло, ушибся просто. А ноги от страху не чуешь.

- Нет. Я слышал… как треснула. Как… палкой… об колено.

- Тебе больно, вот ты и боишься.

- Мне не больно…. Больно… чуть-чуть было…, когда упал. А потом треснуло…, и не больно стало. Андрюш?

- Чего?

- Я спину сломал.

- Мелкий, хорош пургу гнать! Просто ушибся. Думаешь, мне сейчас нормально? Я тебя на спине от переезда тащу. И моток этот хренов килограмм двадцать весит.

- Двадцать? Так много?

- Ага. Мы с тобой на славу поработали – сорок метров точно скрутили. Даже больше.

- А денег… сколько будет?

- За двадцать килограмм-то нормально выйдет. Феоктистов по двести принимает, считай, что четыре штуки срубили.

- Ух ты…, так много.

- Ага. Ты небось, столько и не держал никогда?

- Неа… не держал.

- Вот и подержишь. Щас только отдохну минут пять, и пойдем.

- Андрюш..., что это за свет?

- Хрен знает, фары какие-то. Только б не менты. Черт!

- Чего?

- Менты. Прям, рядом остановились. Два «УАЗика». Че-то быстро они. Откуда узнали?

- Что… делать-то?

- Ничего. Ждать будем. Хорошо, что в кустах сидим. Тут темно – не увидят. Слышишь, смеются? Чего они такие веселые? Пакеты достают. Черт!

- Чего?

- Мангал достали. Бухать они сюда приехали.

- А может…, пойдем?

- Куда? Заметут сразу. У нас тут кусты одни по всей округе. Черт!

- Чего?

- Ничего. Если тут кусты одни, то куда они ссать будут ходить?

- Куда?

- Сюда! В наши, мать их, кусты будут ссать.

- На нас… что ли?

- Нет, блин, подвинуться попросят.

- Андрюш…, давай пойдем.

- Некуда идти, братишка. Ждать надо. В ментовку нам нельзя. Посадить-то не посадят, но ночью покуражатся всласть.

- Бить… будут?

- Обязательно будут. Мы с Кирюхой у них ночевали разок. Больше неохота.

- А я… не знал…, что ты… в милиции был.

- Конечно, ты не знал. А то бы мамке все растрепал. Ты ж у нас мамсик!

- Я… не мамсик.

- Мамсик.

- А почему… вы там… были?

- Да по фигне! Вообще ни за что забрали.

- Ну, расскажи…, Андрюш. Пожалуйста.

- Ладно, ща расскажу, времени у нас теперь хоть отбавляй.

- Короче, месяца два назад мы с Кирюхой вечерком мимо площади шли. А там – у палатки мажоры городские тусовались. Четверо их было. Ну, сам знаешь, пацаны такие в блестках, брючки узкие, рэпчина из машины рубит. Вино, вроде, пили. Машина классная, «Лэнд Ровер». Мажорчикам на вид лет по семнадцать – не меньше. А мы че? Нам-то че до них, идем мимо. Уже почти прошли площадь, а один нам в спину кричит: «Эй, бомжи!» Я спрашиваю: «Ты кому?», а другой мне, прикинь, орет: «Тебе, сучара! Кому ж еще?» И ржут все вместе. Я им: «За базаром следите!», а они еще больше ржать давай! Но ржали неуверенно как-то. Так лохи обычно ржут, когда им страшно, но понт держать надо. Хотя чего им бояться? Мы с Кирюхой дохлые, а их еще и больше. И старше они. Но Кирюха разозлился, аж глаза покраснели. Ну ты знаешь, он такие вещи не любит. Он с места как рванул и на них полетел. Я, конечно, впрягся. И мы с ними давай махаться. Ты прикинь, Мелкий, один ихний сразу ноги дал, даже по морде получить не успел, а остальных мы замесили. Они нежные оказались, домашние – даже махаться не умеют. Кирюхе в губу только попали, и то вскользь. Они нам орали, прикинь: «Хватит! Вы че? Проблемы будут!» Мы добивать-то сильно их не стали и уходить собрались, а тут, прям, менты выруливают на «буханке». Те (городские, в смысле) сразу ментам орут: «На нас быдло напало! Мы к вам в гости приехали, а нас бьют!» Каким-то Валентином Игоревичем козыряли через слово, звонили с мобилы, трубку ментам передавали. А мы с Кирюхой мордой вниз на снегу лежали. В браслетах. Нам один сержантик хорошо «эрдэхой» по коленкам прошелся. Раз по пять врезал. Вон он, кстати, возле мангала стоит со стаканом. Лысенький такой. Повернись на бок, увидишь.

- Я не могу… двигаться… Я тело… не чувствую.

- Черт! До сих пор?

- Ага. Андрюш…, а что… такое «эрдэха»?

- Ну, РД. Типа, резиновая дубинка. Короче, нас прям на площаде менты хорошо уважили.

- Сильно били?

- Били здорово. С душой.

- А тех… тех не били?

- Городских-то? А за что ж их бить? У них Валентин Игоревич какой-то есть. А мне чем козырнуть? Крикнуть: «у меня мамка пошивом занимается»? Так только рассмешу.

- А что… дальше было?

- Ну, лежали мы на снегу минут тридцать, пока они там звонили-перезванивали. Мажорчики пару раз подходили – в морду пинали. Потом нас в «буханку» и – в райотдел. Там тоже выхватывали: Кирюха - в кабинете, я – в «обезьяннике» (это клетка такая на первом этаже). Менты хотели, чтоб мы признание накатали, что ограбить городских собирались. А мы че дебилы под такое подписываться? Вот нас и пинали по двое, по трое. Браслеты часов шесть не снимали. Видишь, до сих пор руки изрезаны? А мажоры по ментовке с кружками ходили – пили что-то. То зайдут на меня посмотрят, то Кирюху проведают. Довольные такие, с улыбочкой – как дома у себя. Мне их заявление менты раз пять читали, говорят: «Признание пиши, чтоб от «заявы» не отличалось». А в «заяве», сам понимаешь, что: «стояли спокойно, слушали музыку, а тут вдруг два отморозка с ножами и кастетами». Говорили еще: «Пиши, падла, кореш твой давно тебя сдал. Все на тебя свалил. Пиши, а то один по полной загремишь. О матери, мол, подумай». Но я им не верил. Кирюха меня никогда не сдаст. Он сдохнет, но не сдаст. Кирюхе они, кстати, то же самое говорили. Прикинь, суки! Но Кирюха им тоже не поверил. Вот так вот ночку и провели.

- А как вас… выпустили?

- А ты мелюзга дотошная – до всего докопаешься. Не хотел я тебе рассказывать, но что уж тут. Только никому не говори, понял? Вообще никому! Даже Кирюхе. И при мне не напоминай. Хорошо?

- Хорошо… расскажи.

- Значит, били нас били, потом собрались в СИЗО везти. Говорят: «Так толку мало, кинем вас в камеру к пидорасам. Там сразу запоете». Я думал, что все – конец мой настал. Восемнадцати-то нет, значит, на «малолетку» повезут. А там – беспредел. Там у ментов козлы есть прикормленные. Скажут им: «Этого опустите, срок скостим», они и опустят. А как жить-то, если опустят? Только в петлю лезть. Но один мажорчик ни с того ни с сего говорит: «А давайте мы лучше вопрос полюбовно решим». Менты заржали, мол, «чего с них взять? С босотой полюбовно не решишь». А тот им: «Мы не про деньги. Давайте их обоих сюда». Сержант (этот как раз – лысенький) за Кирюхой сгонял и ко мне в «обезьянник» на лавочку посадил. У Кирюхи вся рожа в крови, и ухо синее – плоскогубцами крутили. Мажоры ментам че-то нашептали, те посмеялись и говорят нам: «Ноги раздвигайте». Мы не раздвигаем. Они ржут: «Не ссы, братва, трахать не будем. Раздвигайте, а то в СИЗО поведем». Мы раздвинули, а мусора нас за коленки схватили, чтоб сдвинуть уже нельзя было. И мажоры давай нас пинать между ног, прям подошвой наступали, с размаху. Раза по три каждый. Мы орали с Кирюхой как на футболе. Меня даже вырвало. Менты поначалу только щурились, а потом совсем отвернулись – не могли смотреть. Ну а мы корячились, будь здоров! Потом мажорчик говорит: «На колени, твари». А мы по полу катаемся, не соображаем ничего. Даже думать больно было, только катались и орали во всю глотку. Кирюха говорит, что я еще рычал. Мусора нас под руки взяли и на колени перед мажорами поставили, а мы как плюшевые – хоть раком нагибай. Ну и те напоследок все сопли, что были, из ноздрей повтягивали и в рожи нам нахаркали. Потом с ментами поручкались и уехали на «Крузаке». Браслеты нам только тогда сняли, кинули тряпку: «блевотину, - говорят, - свою убирайте». А потом «заяву» при нас порвали и отпустили. Мелкий, ты об этом никому! Понял? В ментовке на коленях стоять - все равно, что опущенный. А Кирюха с ворами общается, они за такое и зарезать могут.

- Андрюш.

- Чего, Мелкий?

- Ничего…. Страшно.

- Да ладно тебе, дурила, всякое бывает.

- Черт! Уже час тут валяемся, а они еще шашлык не пожарили. Мелкий, ты как?

- Не знаю. Не могу… двигаться.

- Мелкий, не пугай меня. А ну, пошевели пальцем.

- Не могу.

- Просто, не хочешь.

- Не могу…. Совсем… не могу.

- Ну попробуй, братишка, пожалуйста. Ради меня. Хоть чуточку попробуй.

- Андрюш, не могу…. У меня, как будто…, тела нет.

- Тихо, Мелкий! Молчи! Лысенький к нам идет. В сортир, наверное. Я тебя закрою, дыши тише. Ага, вот так.

- Ушел?

- Ага. Ушел падла.

- Я слышал…, но ничего не почувствовал.

- Конечно не почувствовал, я ж на тебе лежал. Эта падла мне всю куртку обоссала.

- Спасибо, Андрюш.

- Не за что. Всегда пожалуйста.

- А почему… он нас не увидел?

- У них светло, а мы в темноте. Из темноты мы их хорошо видим – даже лучше, чем они себя. А вот из света темноту хрен разберешь: просто темно, просто кусты. А на то, что мы тут лежим, им насрать. Точнее, нассать. Но тем лучше, братишка. Перемучаемся, а потом домой.

- Едет кто-то?

- Ага. «Девятка» возле них встала. Вроде, не ментовская. Е мое! Да они шалаву заказали.

- Менты… шалаву?

- Ага. Им можно, они закон охраняют. Это бонус такой: если ты служишь закону, то можешь его нарушать, и тебе за это ничего не будет. Смотри-ка, все Лысенького поздравляют, и шалава к нему обниматься лезет. Я ее знаю, она на лесобазе снимается, прям, где ДПСники стоят.

- Это… как в «Нашей Рашше».

- Почти так и есть. Маринка ее зовут, на класс старше меня училась. По идее, ща в одиннадцатом должна быть, но ушла после девятого. Работать, видимо, ушла. Гы. Че они все Лысенького-то обнимают? Е мое! Да у этого волка свадьба, походу.

- Свадьба?... Тут?

- Не, сейчас у них мальчишник. За день до свадьбы мужики мальчишник устраивают, традиция такая. На мальчишник друзья жениху шалаву снимают, так принято.

- Так у него же… свадьба завтра.

- Ага. А сегодня – мальчишник.

- А он что… жену не любит?

- Откуда я знаю, может и любит. Жена-то тут причем?

- А зачем ему… шалава? Это же… как измена.

- Мелкий, это ж традиция. То же самое, что елку на Новый Год наряжать. Так принято. У мужиков - мальчишник, у баб – девичник.

- А на девичнике… невеста тоже… мужу изменяет?

- Я-то откуда знаю? Я ни разу на девичнике не был. Может и изменяет, хотя вряд ли. Где ты у нас мужика для съема найдешь? Стояли б мужики на лесобазе, тогда бы и их снимали.

- Мелкий?

- А?

- А у тебя девка есть?

- Нету.

- А любишь кого ни будь?

- Не скажу.

- Ну скажи, интересно же. Я никому не разболтаю. Ты ж меня знаешь, братишка. Так любишь или нет?

- Люблю.

- Кого?

- Светку… Павлову. Из класса.

- А она тебя любит?

- Нет…. Не знаю…. Она не знает…, что я ее люблю.

- А ты ей скажи. Подойди, прям, и скажи: «Светка, давай со мной гулять». Только сразу не говори, что любишь. Да и вообще лучше не говори. Они смеются над этим. Просто, скажи: «Давай гулять». И в кафе ее позови, хоть в «Жемчужину», а потом серьги ей подари. Завтра провод Феоктистову сдадим, как раз серьги купишь. Девки любят серьги. Кирюха, знаешь, как сделал? Он когда на Катьку запал, на ту, которая с Одноглазым гуляет, в школе ее подловил и говорит: «Ты серьги любишь?» Она ему: «Люблю, конечно». А он ей: «Тогда завтра вместо школы ко мне приходи, покувыркаемся до вечера, и я тебе серьги золотые дам».

- И че?

- Ни че. Пришла, дела сделали, и он ее прогнал на хрен. Будет еще Кирюха всяким шалавам серьги дарить.

- А она что… Одноглазого не любит?

- А я откуда знаю? Может, любит. Только серьги больше любит, чем Одноглазого.

- Андрюш…, я так не хочу…. Я, чтоб любовь была, хочу.

- Мелкий, не тупи. Так не бывает.

- Бывает…. Я, знаешь, как решил?... Я Светке не скажу…, что люблю… и гулять не позову.

- Почему?

- А вдруг она… не такая…, какую я люблю?

- Что за хрень ты сейчас сказал?

- Ну, смотри…, я ее люблю за то…, что она добрая…, умная… и ласковая. Но я ее… не знаю…. А вдруг она… не такая будет…, когда я ее лучше узнаю…. Вдруг она… такая, как Катька с серьгами…. Тогда любовь… кончится…. А я не хочу…, чтоб кончилась…. Я без нее не смогу.

- Мелкий, ты че, плачешь? А ну не плачь, засранец! А в кафе позови, может, она и не такая, как Катька. Всякое бывает. Может, вы поженитесь.

- Нет.

- Почему нет?

- Я ходить… не могу…. Я спину сломал.

- Заткнись, дурила! Ничего ты не сломал.

- Сломал…. Я теперь паралитик.

- Хватит ныть! А ну прекрати! Не пугай меня, мелочь тупоголовая. Давай лучше, поиграем. Помнишь, как в детстве играли? Ты был Робин Гудом, а я шерифом. И мы плевали, что вокруг не Шервудский лес. Помнишь, как целый день играли и знали, что мы не здесь, а там?

- Помню, Андрюш.

- Вот и хорошо. Теперь слушай, мы с тобой не в кустах лежим, а сидим дома в креслах у камина. Как Шерлок Холмс с Ватсоном.

- У нас дома… нету кресел и камина.

- А ты представь, что есть. Мы сдали очень много провода, ну очень много и купили большой дом с креслами и камином. Мамка у нас ходит в красивом платье и не болеет. У тебя с руками и ногами все хорошо. Ты лучше всех в городе танцуешь и можеть набить морду кому угодно. Ты сильный, как Федя Емельяненко. Даже сильнее. Понял?

- Да.

- Теперь ты женишься на своей Светке?

- А она… хорошая?

- Она хорошая. Она просто обалденная. Она даже лучше, чем ты об ней думаешь. Ты пригласил ее в «Жемчужину», и она оказалась вообще нереально классной.

- Тогда женюсь…, если она захочет.

- Конечно, она захочет! Ты же такой сильный и смелый. И дом у тебя хороший, с камином.

- Нет…, тогда я ей… дом сразу не покажу…. Пускай, она меня… не за дом, а за меня… полюбит…. Дом не покажу…, пока она… жениться не согласится.

- Правильно, Мелкий, не показывай. Потом покажешь.

- Черт! Падлы ментовские! И приспичило же сразу троим в сортир идти! А мы тут валяемся, как слизняки. Даже хуже, слизняки, хоть, не понимают ничего.

- Андрюш…, ну мы же… не в кустах.

- А где мы?

- Ну, дома… у камина.

- Да пошел ты, Мелкий, со своим камином! Я так больше не могу. Была б волына, вылез бы и всех тут положил.

- Андрюш, ну, пожалуйста…, давай еще поиграем…. Я тоже… так больше не могу.

- Хорошо. Играй.

- Когда я вырасту…, я стану ученым.

- Каким ученым?

- Хорошим ученым…, добрым…. Я сделаю так…, чтобы бедных не было.

- Как Ленин что ли?

- Нет…. Ленин богатых убил…, а бедные… так и остались… бедными…. А я сделаю…, чтоб все богатыми были.

- Что, бедных убьешь?

- Нет…. Я бедных вылечу…. Я что ни будь придумаю…, чтобы бедные… стали богатыми…. Я пока не знаю как…, но придумаю…. Я буду учиться…, хорошо буду учиться…. В школе…, а потом в институте… в хорошем.

- Ты не будешь учиться в институте.

- Почему?... Я же сильный…, как Емельяненко…. Ты же сказал…, что у меня ноги… работают.

- Да причем тут твои ноги? В институт за деньги поступают, а кто тебе столько денег даст? У мамки нету столько. Себя сначала от бедности вылечи.

- Нет…. Я воровать… больше не буду…. Я в институт… так поступлю…, без денег.

- Ну, хрен тебя знает. С нашей школы никто без денег не поступал. Без денег только те поступают, у кого их совсем много. Как это правильно называется? А! Привилегия! У них, вроде как, привилегия такая: если у тебя совсем много денег, то тебя везде бесплатно принимают. Вон, у директора лесобазы сын бесплатно учится. Дебил дебилом. Он же хрен от карандаша не отличит, а учится без денег.

- Нет…. Я умным стану…, а потом… бедных вылечу.

- А зачем тебе оно надо? Чего ты к бедным-то привязался? Пускай себе подыхают.

- Я не хочу…, чтобы люди в ад попадали…. К нам в класс… священник приходил… и говорил, что чужое… брать нельзя…. А то в ад попадешь…. А мы с тобой сейчас… чужое взяли…. А если б мы богатыми были…, чтоб хоть каждый день… серьги покупай…, то чужого бы… брать не стали…. И не попали бы… в ад…. А так попадем…. И еще много кто… попадет…. Почти все друзья наши… попадут…. А папка уже там…. Я священнику сказал…, что ад – это несправедливо…, пока бедность есть…. А он мне говорит…: «Будь скромен… и довольствуйся малым…, тогда и чужого… брать не станешь».

- А священник твой как выглядит? Худенький и бледный?

- Нет…. Он круглый такой…, розовощекий.

- Так ты ему скажи: «Исповедник наш любимый, мать же твою за ногу! Отец ты наш ласковый пухломордый! Чего ж ты малым-то не довольствуешься? Чего ж ты не на хлебушке с водичкой сидишь, а меня скромности учишь? Батюшка ты наш распрекрасный, хреначь в свою келью плюшки дожирать, а меня в покое оставь грешного! Мне, скажи, и в ад не страшно – тут страшнее». А? Мекий? Чего он тебя жизни решил учить? Он не видал ее никогда, потому и говорить ему просто. Сидит в своей церквушке -молитвы поет. По мне, ад – это очень даже справедливо. Туда тот попадает, кто откупиться не может. У входа в Рай, Мелкий, кассир сидит, а рядом табличка «МЕСТА ПЛАТНЫЕ». Вот и я заработать хочу на билет. Класть мне на бедных и бедность, хрен с ними! Я бедных еще беднее сделаю, если надо будет. Я сам пожить хочу! Хоть чуть-чуть, но пожить. А в старости пару церквей для таких батюшек отремонтирую, а мож и приют для сирот построю. Все грехи свои, мать их, с лихвой перекрою! Всё мне там простят, когда деньги увидят! Я буду, как Тони Монтана: «Мир принадлежит тебе!» Слышишь, Мелкий? Вот, где правда! Вот она! Мелкий, ты чего молчишь? Чего с тобой? Мелкий!

- Кро…, кро….

- Чего? Кровь? Где кровь? Твою мать, да у тебя крови полон рот! А ну, выплевывай!

- Неаггу…, неаггу….

- Не можешь? Черт, у тебя ж губы не шевелятся! Ща я тебя на бок поверну, сама стечет. Откуда столько крови? Губу укусил? Кровь-то темная, как из вены. Чего она так течет? Подожди, подожди, я тебя на живот положу и за плечи подыму. Так легче вытечет. Так хорошо? Мелкий! Хорошо так?

- Ан… дрюш…, я… дом… домой… хочу.

- Щас пойдем, подожди. Ты только держись! Слышишь, Мелкий? Мелкий! Чего молчишь?! Говори со мной! Мелкий, Саня, Санечка, говори со мной! Говори, мать твою! Люди! Помогите!

- Кто здесь?

- Это я! Я тут! Помогите!

- Кого ты держишь?

- Это братишка мой.

- Чего с ним?

- Он, вроде, спину поломал.

Владимир Пейсахов

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: