Сквозь частой тополовой рощи
Пленяя зрение очес,
Возходит месяц над водою!
И луч серебряный волною
Лиется долу на предмет:
То слабо вдруг, то устремленно,
То косвенно, то преломленно,
То прямо нам являет свет!
***
О! коль ты кроток и прекрасен,
Светильник мрака и любви!
Прохладен, чист, блистающ, ясен…
Ты мир!- и мир в моей крови
Тебе дивяся возродится.
Ах! вся душа не наглядится
На гордый твой и милый вид!
Катись путем твоим безмерным,
Путем эфирным, гладким, верным…
Да будет дух мой твой Друид!
Какое сердцу наслажденье,
Когда, являясь из-за гор, –
Несешь ты чувствам умиленье,
И очаровываешь взор!
Меж облаков прозрачных, чистых,
В упругих воздухах струистых,
Сквозь легкую завесу сфер –
Для мравиев, как для гигантов,
Из звездных огненных брильянтов
Горишь, как яркий солитер!
***
Взойдешь ли осветить долину,
И бархат черватый лугов…
Лилеи, розы и жасмины,
Благоуханный сонм цветов;
Тут все как будто улыбнется!
Куда твой свет, - куда польется,
Там искры влажныя росы
Как диаманты заблистают;
И мнится на сердце растают
Твои безценныя красы!
***
Мелькнешь ли в безднах Океана,
Катясь в зерцале гладких вод,
Утешишь горлицу Ливана,
Утешишь с нею смертных род –
Для всех несешь твою отраду,
Прольешь небесную прохладу
Полям и нивам на браздах!
Твой свет, в нощи, в лютейши мразы,
Несчетны со сребром алмазы
В Гранландских сыплет в вечных льдах!
***
Светило! что тебе подобно
Доднесь во множестве веков –
Созданье свыше, благородно,
Картина верная богов? –
Так! смертный с чистою душею,
Грядущей мудрости стезею
Подобен свету твоему.
Твой образ – истинно полезна:
Прохлада – кротость в нем любезна:
Отрада – лирный, звучный тон!
Твой блеск – Поэзия гремяща,
Изящна сладостна, паряща
От чувств пред вышний Геликон!!!
Саранск
с.Константиново
Михаил Муравьев
Сила Гения
(1785, <1797>)
Любимцы гения от самой колыбели
Прекрасного заемлют нежный вкус,
И водят граций хор и слышат песни муз.
Тьмой разных он путей ведет их к славной цели
И расточает тьму даров:
И плески множества, и почести дворов,
И душ отменных дружбу.
Дыханьем гения тревожится пиит,
И умствует мудрец, и рвется сибарит
Из рук отчаянной любовницы на службу,
И в двадцать лет уже победой знаменит.
Но менее сердит,
Сей гений резвости влагает в пустомелю,
Который при дворе на службе ту неделю
С Темирой томноюна арфе он звенит,
Внушает сказку Мармонтелю
И с Бомарше смешит.
Не может тяжкий труд и хладно размышленье
Мгновенным гения полетам подражать,
И сокровенную печать,
Которая его дает благоволенье,
Нельзя искусству похищать.
Сей огнь божественный, сие одушевленье,
Которое творит, -
Он, он его своим возлюбленным дарит;
Он обращает им все средства в наставленье.
Вергилиев, Корреджев колорит,
Иль поражающий и живописный вид
Природы дикой, мрачной,
Иль сердце нежное, которо тонко спит
Под дымкою прозрачной, –
Всё служит гению. Малейшие черты
Источником ему бывают красоты,
Но со счастливейшим души образованьем,
Когда бы льстился мирт со лавром соплетать,
Сердечный терн быть может дара тать;
Душевно здравие владеет дарованьем.
Ах! если дух тесним страстей обуреваньем
И свет покрыт густою тьмой,
Тогда и гений сам светильник гасит свой.
Воспитанник его, оставленный и сирый,
С расстроенною лирой,
Заросшей странствует тропой.
Соперник дерзостный Албана
Иль Тассов ученик,
Произведет ли он дышащих граций лик
Или Армидин сад в средине океана?
Услышит Духа бурь во песнях Оссиана
Иль с Юнгом, может быть,
Он будет слезы лить.
Но сей покров волшебный,
Который для него природу одевал,
Рукою снят враждебной,
И мир без своего очарованья стал.
Не будет боле он в сени уединенной,
У тока чистых вод,
Взирати, восхищен, на ясный неба свод
И жить с природою, потерян во вселенной.
Без нужды воздыхать, возможно ль петь любовь?
И между тем как томна кровь
Влачится тягостно Меандром,
Изобразит ли он любимую Леандром,
Уединенную священницу любви,
Прекрасну Иро, во крови
У башни, где вела счастливейшу неволю,
С возлюбленным своим делящу горьку долю?
Изобретет ли он волшебный островок
И посреди его лиющийся поток,
Над коим зыблются древесные вершины,
Остановляющий журчание свое
Для восприятия стыдящияся Лины,
И шорох листвия, пужающий ее?
Ах! должно быть природы милым чадом,
И слышать глас ея,
И в полноте вкушать всю сладость бытия.
Коль беден тот, что скорби хладом
Зрел юности цветы поблекшей своея;
Неосторожно свел две сцены жития,
Со утром сумерки, надежды с сожаленьем,
И, чашу роскоши стремительно пия,
Все выпил радости и вместе с вожделеньем!
Счастливый юноша! прекрасной музы друг!
Питомец грации моральной!
Будь доле в обществе небесных сих подруг;
Довольно времени для истины печальной.
Ах! юношества цвет
Уносит резвости, стыдливость, воздыханья,
Как роз благоуханья,
Которые зефир по воздуху лиет.
Не разгоняй сей рой сияющий и звучный
Веселий резвых, легких снов,
Которых общества желал бы философ
В своей пустыне скучной,
Желал бы суетно; меж тем как весь их строй
Сегодня учится в уборной
У Нины непокорной,
Которой рабствует и пастырь и герой.
Приложение 5
Манифест русского предромантизма –
«Сила Гения» М.Н.Муравьева
(образец анализа поэтического текста)
Многое в идейно-тематическом звучании этого стихотворения объясняет двойственный характер его жанровой природы. С одной стороны, «Сила Гения» – особенно, по-видимому, в первой редакции (1785), – ощутимо связана с дидактическими традициями классицизма, итогом чего на жанровом уровне выступают зримые реликты эпистолы. Но в то же время стихотворение, о чем свидетельствует в т.ч. окончательный его поздний вариант (1797), стремительно приближается к жанровой модели предромантического дружеского послания. Последнее особенно значительно влияет на характер лирической медитации.
Объектная тема произведения – осмысление глазами человека конца XVIII столетия феномена Гения в культуре и искусстве. Обращает на себя внимание в этой связи чрезвычайная насыщенность стихотворения ассоциативными для мировой культуры конца XVIII - начала XIX веков образами и именами. Культовые имена Мармонтеля, Бомарше, Вергилия, Корреджио, Тассо, Оссиана, Юнга – вплетены в единый рисунок с персонажами популярных в Европе еще с заката классицизма пьес и поэм (в т.ч. и на античный мифологический сюжет): Армида, Меандр, Леандр, Иро, Лина. Примечательно, что если первый «ряд» равно соотносим и с «легким» искусством и с творчеством трагедийного плана (Юнг, Оссиан) – то «знаки» литературных героев практически полностью связаны только с проблемами так называемого «нового «искусства для света»» и любовной его тематикой (Муравьев вступает в своеобразный «диалог» с собственным творчеством, как бы прямо отсылая читателя к своему манифестному «Посланию о легком стихотворении»!).
Помимо собственно культурологического ассоциативного пласта заметные место и роль принадлежат и образам-типажам современных автору «людей света»: «...тревожится пиит, / И умствует мудрец,и рвется сибарит / Из рук отчаянной любовницы...»; «пустомеля», «...который при дворе на службе». Типажи намеренно схематичны, условны, в значительной степени диктуются канонами французской «легкой поэзии»: ср. – в первых строках образ «Темиры томной», которая «на арфе звенит», а в финале – «Нины непокорной, / Которой рабствует и пастырь и герой».
Однако, весь «хор» этих второстепенных ассоциативных ярко выраженных ролевых персонажей – лишь «увертюра», подготовительный фон к главной философско-эстетической проблеме, ключевой для предромантизма – проблеме Гения.
Стержневой образ лирического героя (в подтексте частью соотносимый и с автором) практически со всеми остальными названными нами персонажами связан лишь по принципу «отталкивания», контраста. Главный «закон» жизни света – искусство (в т.ч. – и в негативной коннотации: как игра, ложь, притворство). В отношении же к Гению «...сокровенную печать, / Которая его дает благоволенье, / Нельзя искусству похищать».
Уникум Гения видится Муравьеву в свободной симфонии – равно: Ужасного и Прекрасного. Сравним:
а) «... поражающий и живописный вид / Природы дикой,мрачной», «...дух тесним страстей обуреваньем»; «Услышит Духа бурь во песнях Оссиана»;
б) «...сердце нежное, которо тонко спит / Под дымкою прозрачной»; «...будет... он в сени уединенной /... / Взирати, восхищен, на ясный неба свод»; «...должно быть природы милым чадом / И слышать глас ея, / И в полноте вкушать всю сладость бытия»; грации и музы – «небесные подруги», их «рой сияющий и звучный» (курсивы – мои: А.П.). О том, что на пьедестал возведено именно Прекрасное, свидетельствует прозвучавший еще в первой музыкально-смысловой части «тезис»: «...Малейшие черты / Источником ему /Гению/ бывают красоты...».
Ключевой дар Гения, позволяющий ему свободно сочетать столь противоположные грани мировидения, оговорен еще в первой смысловой части эпистолы: труд и размышленье никогда не смогут «Мгновенным гения полетам подражать» (курсив – мой: А.П.).
Во второй части, «населенной» образами европейской драматургии, Прекрасное (бесспорно, доминирующее) обретает более «наглядных» «проводников» – в лице символообразов водного потока и Тишины:
а) «У тока чистых вод»; «...лиющийся поток, / Над коим зыблются древесные вершины», «...чашу роскоши стремительно пия...»;
б) «сердце нежное, которо тонко спит»; «уединенная сященница любви», поток, «Остановляющий журчание свое», «шорох листвия» - «пужающий».
Диалектическое противоречие сфокусировано при всем этом в том, каким видится поэту Бытие Гения в мироздании. Явственны зерна меланхолической трагической рефлексии, характерной для предромантизма – Гений обречён: «Жить с природою, потерян во вселенной». У-единение в мире гармонии оборачивается отъ-единением от общего «хора жизни». По образной ассоциативной связи этот эпицентр второй части возвращает нас к печальному признанию-открытию в финале первой части: «...свет покрыт густою тьмой, /...гений сам светильник гасит свой». Мотив одинокости и потерянности в итоге катарсически обостряется.
Оптимистическая грань мировоззрения предромантизма представлена в «Силе Гения» во всей полифонии многообразных литературно-философских традиций:
а) реликты проветительского дидактизма: «Душевно здравие владеет дарованьем»; «...должно быть природы милым чадом...» (в последнем случае – характерный культ естественности!); Гений – «питомец грации моральной!»;
б) сентименталистская поэтика: творцы-гении «Прекрасного заемлют нежный вкус»; «Сердце нежное...»; «...юношества цвет» и «воздыханья» – «...зефир по воздуху лиет...» (вновь – в новом ассоциативном обрамленьи: мотив полета!);
в) гедонистическая философия в «диалоге» новоевропейской «легкой поэзии» с анакреонтикой: «чаша роскоши», «Будь доле в обществе небесных сих подруг <муз и граций>, / Довольно времени для истины печальной...»;
г) собственно постулаты становящегося предромантизма – ср. через ключевые формулы-определения дара Гения: «сокровенная печать», «Сей огнь божественный, сие одушевленье»; «Жить с природою, потерян во вселенной».
Мелодико-композиционная структура стихотворения – трехчастна:
I. Общий абрис феномена (в т.ч с выходом на контекст европейской культуры). Сердцевина – в ставшей позже классической формуле о «мгновенных полетах» Гения (полностью мы приводили ее в самом начале анализа). Мелодический спад наступает ближе к ее финалу:
а) на тематическом уровне – через подключение символических мотивообразов «сердечного терна», «обуреванья страстей» и света, покрытого тьмой;
б) на жанровом уровне – через активизацию дидактического задания эпистолы (идея о душевном здравии)
II. Панорама «творений Гения» (контекст – образы европейской драматургии и поэм). Характерная сентименталистско-предромантическая образность (Тишина, поток) «проверяется» на жизнестойкость меланхолической рефлексией (ср.: «...сей покров волшебный /...Рукою снят важдебной, / И мир без своего очарованья стал...». Финал решен в парадоксальной иллюзии «исчерпанности» - на высшей точке наступает резкий спад, угасание: «И, чашу радости стремительно пия, / Все выпил радости...».
III. Дружеское послание-завет “счастливому юноше” – “прекрасной музы другу” Именно здесь жанровые новации дружеского послания наиболее наглядны (мотив полета, символообраз “веселий резвых, легких снов”). Концовка решена в ключе чрезвычайно популярного в “легкой поэзии” приема пуанта: «сценой» финала оказывается уборная светской красавицы.
Цепочка хронотопов в стихотворении, если мы теперь посмотрим в целом, делает картину как будто бы еще более ”калейдоскопичной”:
I. Мир света;
II. Сквозной хронотоп “полетов Гения” (подготовка постоянной смены декораций);
III. Хронотопы-декорации:
1.хронотоп “бурного пейзажа” (в т.ч. – через ассоциацию с Оссианом);
2.хронотоп мира “любовного томленья” (главные “дирижеры” музыкальных партий – прекрасная Иро и “льющий слезы” Юнг);
3.“волшебный островок” – хронотоп идиллии, с характерными картинами Тишины, потока, древесной сени (фокусный образ – купающаяся красавица Лина);
4.игровой хронотоп анакреонтики и “легкой поэзии” (“чаша роскоши” и философия гедонизма);
IV. Мир “счастливого юноши” – поэта и мечтателя (сквозной мотив – потеря, лёгкость и кратковечность радостей Бытия);
V. Уборная светской красавицы.
Однако, произошедший музыкальный диссонансный спад – лишь мнимый. На деле же перед нами – искусное обрамление-“кольцо” (ср. хронотопы I и V), заключающее “в рамку” новаторскую эстетику Гениальности.
Приложение 6
ТЕСТОВЫЕ ЗАДАНИЯ
(некоторые варианты)
Необходимые пояснения
При ответах необходимо будет вспомнить также материалы общего курса «История русской литературы XVIII века» и спецкурса, читаемого для студентов кафедры русской литературы, - «Русская поэзия от рубежа XVIII-XIX веков к Пушкинской эре: Лица и жанры». Для чистоты эксперимента ответы – не прилагаются.
I. Выберите четыре жанра, характерных для «меланхолической школы» в поэзии русского предромантизма:
1. Дидактическая поэма;
2. Анакреонтическая ода;
3. «Слезная драма»
4. Романс-баллада;
5. Элегия;
6. Торжественная ода;
7. Идиллия
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|