Послесвадебные обряды

Через неделю после ярашона родители новобрачной, пригласив двух-трех родственников, ехали к дочери посмотреть на ее житье в новом месте — обычай адскон (свидание); отдельные информаторы называют его сюлык кыскон (снятие сюлыка), однако он не соответствует тому содержанию, которое вкладывалось в данное понятие раньше. Обряд сюлык кыскон был связан с ношением айшона, который вместе с сюлыком надевался на невесту в день привоза ее в дом мужа. Через несколько дней после свадьбы большой нарядный с длинной бахромой сюлык с нее снимали и заменяли более скромным. При этом обряде ее родные не присутствовали, он выполнялся родственниками жениха. С прекращением бытования айшона перестал соблюдаться и обряд сюлык кыскон, но смутное воспоминание о нем осталось и ошибочно перенеслось на адскон.

Сялтым - купание невесты

В Завьяловском районе первый визит родителей новобрачной к дочери носил название бер сюан, то есть поздняя свадьба. На бер сюан они отправлялись примерно через неделю после ярашона, пригласив с собой около 10 родственников пожилого возраста, не ездивших на свадьбу. Родители жениха делали ответный визит. На бер сюане гости пели соответствующие свадебные песни.

Навестить своих родителей в первый раз молодая должна была обязательно с мужем и свекровью, после чего ей позволялось навещать их свободно. В южных и северных районах через некоторое время после свадьбы она ехала домой с мужем за прялкой — кубо понна. В Дебесском, Шарканском, Игринском, Селтинском, Ярском районах, кроме того, был распространен обычай мажес нуон — привоз граблей: перед началом сенокоса мать молодой привозила ей косу и грабли. По деревне гуляли с граблями, к которым, как и к прялке, привязывали чук — полотенца, ленты, платки, лоскутки.

После свадебных торжеств родственники молодого по очереди приглашали новобрачных в гости (обычай — кен ӧтчан). Так невестка постепенно знакомилась с родней мужа.

В последний раз в качестве молодушки в центр внимания окружающих она попадала летом, в первый день сенокоса, когда устраивался обряд сялтым – снятие с молодой шортдэрема и купания ее в реке. Без этого обряда она не могла снять шортдэрема, как бы ни было жарко. Осенью ее родители приглашали новобрачных за обещанной в приданое скотиной. За приданым ездили сами молодые, родители мужа и 3-4 родственника. После увоза всего приданого весь цикл обрядов, связанных со свадьбой считался завершенным^[3].

См. также

Свадебная (сюан голос)

Рождение ребенка

Дородовые обряды

Обряды, связанные с рождением ребенка, у удмуртов формировались и развивались под влиянием условий жизни и их религиозных представлений. Семья не мыслилась без детей.

Любовное, трепетное отношение удмуртов к детям отмечали и дореволюционные исследователи. Г. Е. Верещагин писал, что удмурты "счастье полагают только в детях, особенно в сыновьях, поэтому у кого есть дети, тот считает вправе назвать себя счастливым, довольным судьбой" ^[6]. В силу того, что в прошлом земельный надел в общинах выделялся только на мужские души, любая семья радовалась рождению мальчиков, но никогда у удмуртов, как у некоторых этносов, не было ярко выраженного предпочтения рождению мальчика перед рождением девочки, всегда просили богов, чтобы в семье были и те и другие^[7]. К девочкам, и к мальчикам отношение было почти одинаковое, особенно если в семье уже есть дети: и мальчики, и девочки. Но там, где нет детей, из чисто хозяйственно-экономических соображений ждут мальчика, как помощника, наследника... Но если рождаются одни мальчики, с нетерпением ждали девочку — "черсны юрттӥсь луоз" (будет помощница в прядении)" ^[8].

В народе в таких случаях обычно говорили, что "без девочек в семье скучно", что "хорошо не только мужскую свадьбу играть (то есть не только сыновей женить), надо и из дома выдавать". Считалось, чем больше детей, тем больше эту семью любят боги. В народе твердо знали: один ребенок — это еще не ребенок, два ребенка — только полребенка, три ребенка — это уже ребенок. Не редкостью было в удмуртской семье более десяти детей. Обычно детей называли "зарни бугоре" (мой золотой клубочек), "дыдыке, гыдыке" (мой голубочек), "пичие, мусое, нуные" (мой маленький, милый), "нылы, пие" (доченька, сынок)^[9].

Продолжение рода — одна из функции семьи, поэтому еще на свадьбе, то есть при создании семьи, удмурты совершали ряд действии, которые, по религиозному мнению их исполнителей, должны были обеспечить деторождение невестки (например, на колени ей сажали ребенка). Ей высказывали пожелание иметь побольше детей, говорили «одӥг пи — питэмлэсь пи», то есть один сын от бездетности сын^[10]. В народе с древних времен существовала масса различных приемов и действий, направленных на обеспечение семьи потомством. Одни из них выполнялись уже на свадьбе, другие — при отсутствии беременности в течение нескольких лет. Так, молодых перед первой брачной ночью кормили кашей, желая им побольше детей. По народным представлениям, все кушанья, отличающиеся множественностью (а зерна злаков ею обладают в полной мере), должны были служить цели приумножения: урожая, приплода, достатка в семье, рождения детей^[7].

Забота о будущем благополучии ребенка начиналась задолго до появления его на свет, что выражалось в действиях, направленных прежде всего на то, чтобы ребенок родился физически здоровым и красивым. С этим связан ряд ограничений, запретов, относящихся к будущей матери, а иногда и к отцу. У удмуртов было распространено поверие, что если будущая мать посмотрит с неприязнью или брезгливостью на физические уродства какого-либо человека, то ребенок родится именно с этими недостатками. Беременной женщине и ее мужу запрещалось причинять боль кому бы то ни было, калечить, убивать животных, зверей, так как считалось, что это отразится на будущем ребенке: он может родиться с какой-нибудь отметиной. Будущей матери запрещалось перешагивать через коромысло, веревку, оглобли, «чтобы ребенок не запутался в пуповине». Не рекомендовалось ходить на похороны, особенно к удавленникам. Будущих отцов отстраняли от копания могилы. Особенно строгими были все эти запреты до первого движения ребенка в утробе матери. Беременная женщина становилась особенно наблюдательной и суеверной и все заметные явления окружающей природы и события в коллективе связывала с будущим своего ожидаемого ребенка. Увидев, скажем, человека, который ей понравился своей внешностью, она старалась зафиксировать этот момент в памяти и «передать» его красоту своему ребенку: для этого считалось достаточным лизнуть свою руку^[10].

Беременность женщины всегда сохранялась в тайне как можно более длительное время, чтобы уберечь как мать, так и плод от возможного сглаза, порчи. Чтобы оградить себя от злых сил, женщины привешивали на себя ладанки, крестики, железные предметы, например, ключи. Чтобы предохранить свой плод от подмены (воштэм), удмуртки часто опоясывались шерстяной ниткой. Окружающим рекомендовалось воздерживаться от споров, пререканий с беременной, не завидовать ей, по возможности меньше говорить об ожидаемом ребенке, чтобы не навлечь дурных последствий. В свою очередь и будущая мать должна была сохранять добрые отношения со всеми, стараться быть ласковой, обходительной в словах, осторожной в поступках и мыслях.

В целях сохранения жизни ребенка большинство удмурток остерегалось от заблаговременного приготовления всего необходимого для новорожденного, обычно ограничивались шитьем рубашки и нескольких пеленок. Любопытно, что это суеверие оказалось живучим, и даже сегодня многие молодые женщины по совету старших опасаются запасаться большим количеством детских принадлежностей до родов^[7].

Бездетные супруги воспринимали отсутствие детей как тяжелую участь, наказание божье, удар судьбы. Женщины в таких случаях с горечью говорили: "Кылдэмез сыӵе, вылды" (Так, видимо, суждено, предопределено), но при этом предпринимали все возможные меры к зачатию ребенка. Часто обращались к знахаркам, бабушкам, известным в народе как целительницы (кот тупатьясь — правящая живот, кот кыс-кась — массажирующая живот), прибегали к различным заговорам, магическим приемам, принимали настои трав, мази и т. д^[7]. По сведениям К. Герда, бездетная женщина должна была "с особыми заговорами в полночь пойти в лес и завязать узлом молодую пихту или ель. Если надо мальчика, встать лицом к востоку и завязать верхушку ели, если девочку — лицом к западу и завязать пихту". Поскольку народ отсутствие детей воспринимал не только как несчастье, но и позор, в отдельных удмуртских деревнях бытовал своеобразный обычай "наказания" бездетных супругов. Во время празднества, посвященного рождению ребенка в чьем-либо доме, присутствующих бездетных супругов-односельчан укладывали рядом на пол лицом вниз и со смехом, шутками (иногда не безобидными) стегали метлой, приговаривая, "муртлэн пиян дортӥз гинэ эн ветлэ, асьтэос но сюлмо кариське, милемыз юыны ӧте" (не ходите только по чужим праздникам родин, и сами будьте старательными, чтобы потом пригласить нас на пир) ^[8].

Роды

Роды чаще происходили в бане, при этом активную помощь оказывала бабка-повитуха. В необходимых случаях она прибегала к различным средствам, которые должны были облегчить муки роженицы. Так, с этой целью она стремилась как-нибудь напугать роженицу, заставляла ее мужа перешагивать через нее и признаться при этом в своих грехах (изменах жене) и т. п.

При трудных родах несколько женщин били в печную заслонку, «чтоб напугать, отогнать злых духов, которые мучают роженицу». Новорожденного повитуха заворачивала в старую мужскую рубаху — рубаху отца, если родители хотели, чтобы следующий ребенок был мальчиком. По завершении родов повитуха перевязывала пуповину шелковой или льняной ниткой и обрубала у мальчика на полене топором^[10] на камне со словами: "Та тӥр кадь кужмо мед луоз, та из кадь юн мед будоз, тэле ветлыны, тӥрен ужаны мед кылдоз" (Да будет силен, как этот топор, да растет крепким, как этот камень, пусть приведется в лес ходить, топором работать)^[8]. Пуповину девочки обрубали на прялке ножом или серпом. Позже стали перерезать ножницами^[10] со словами: "Ас кылдэмзэ ачиз быдэстыны мед быгатоз, черсны-вуриськыны мед кылдоз, ужаны кужмо мед луоз, ӟеч шудэн-бурен кузпаллы сётыны быдэсмоно мед луоз!" (Да будет справляться с выпавшей на ее долю работой, пусть прясть-шить доведется, да будет крепкой в работе, с удачей-счастьем да доведется выдать замуж за удачливого)^[8]. Когда оставшийся конец пуповины отсыхал, его не выбрасывали, а прятали в укромном месте: пуповину мальчика — в щель конюшни, «чтобы у него водились кони и чтобы он вырос хорошим хозяином», а девочки — в щель хлева, «чтобы у нее водились овцы», или забивали в прялку, «чтобы была хорошей пряхой», иные прятали ее, завернув в бумагу, «чтобы новорожденный вырос умным, грамотным человеком». Одним словом, место хранения зависело от того, кем и каким хотели видеть в будущем своего ребенка. Считалось, что если пуповину выбросить, то человек вырастет неспокойным. Хранение пуповины обосновывалось повернем, согласно которому она могла служить в качестве оберега, талисмана. Поэтому, когда парня призывали на службу в армию, спрятанную когда-то его пуповину клали ему в карман, думая, что она спасет его владельца от смерти. В тех случаях, когда роды происходили не в бане, а в избе, в тот же день топили баню, где повитуха массажировала роженицу, мыла ее и новорожденного, правила ему головку. Баню топили три дня подряд, все эти дни повитуха жила в доме роженицы, ухаживала за нею и новорожденным. За свои услуги она получала в подарок фартук, платок, мыло и т. п. До конца третьей бани, оберегая от «дурного глаза», новорожденного посторонним не показывали.

В день рождения ребенка в доме устраивался вӧй вӧсян, то есть моление с маслом: на стол ставили горшок с маслом, каравай хлеба, кашу, зажигали свечи и молились, радуясь благополучным родам, желая счастья, здоровья и достатка новорожденному и роженице. В этот день по обычаю без залога никому ничего из дома не давали, «чтобы не унесли счастье новорожденного»^[10].

Наречение имени

Большое значение придавалось наречению имени. Имя ребенку выбирали родители, старшие члены семьи или старший из детей. Ребенка называли именем умерших родственников (бабушки или дедушки) или близких друзей. До XVIII в. это были удмуртские языческие имена, образованные от названий птиц, животных, растений, явлений природы, предметов домашнего обихода, этнонимов и т. д., например, мужские имена; Кайсы (клест), Пужей (олень), Кион (волк), Герей (от геры — соха); женские; Дыдык (голубь), Италмас (купава), Дукъя (глухарь) и т. п.2. С принятием христианства эти имена перешли в разряд так называемых банных имен (мунчо ним, кушем ним, то есть данных еще в бане сразу после рождения).

Христианские имена давали по святцам. В конце XIX — начале XX вв. среди банных имен нередко встречались и церковные — факт, говорящий об их прочном проникновении в удмуртскую среду. Настоящим считалось записанное официально имя, и человека чаще звали этим именем. Однако в случае, если крещеное имя не нравилось, продолжали звать банным. В семьях, где часто умирали дети, прибегали к обряду скрывания имени — ним ватон, когда официальное имя скрывалось, утаивалось, а объявлялось неофициальное банное. Официальное имя мужчины подчас обнаруживалось лишь при призыве на службу в армию. В прошлом к имени относились как к талисману: о верили, что подходящее имя может оберегать человека от болезней, от несчастий и наоборот. Поэтому частые болезни ребенка иные объясняли несоответствием его имени. В таких случаях прибегали к обряду перемены имени — ним воштон^[10].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: