Приготовления к похоронам

У удмуртов бытовало представление о нечистоте покойника, от соприкосновения с которым будто бы могли быть нежелательные последствия. Подобные представления могли появиться на реальной основе: от соприкосновения с умершими от инфекционных заболеваний такие последствия, очевидно, бывали, но при незнании их причин представление об опасности распространилось на все трупы. Постепенно появились суеверные толкования и различные действия для очищения. Так, считалось, что от контакта с трупом у моющих потом всегда будут мерзнуть руки. Поэтому все необходимые действия с покойником производили старые люди. Мужчин мыли старики, женщин и детей — старухи^[18].

Покойного обмывали, одевали сразу же после смерти. Эту процедуру обычно выполняли 3 человека (родственники, специальные люди или те, кого просил покойный перед смертью). Воду брали обязательно из реки, но не из колодца или родника, старались зачерпнуть ее по течению и не расплескать, чтоб она не попала на землю^[16]. Мыли теплой водой березовым веником на большом куске луба. После мытья воду сливали в такое место, где никто не ходил. Вредоносное действие приписывалось вещам, соприкасавшимся с покойником: венику, ковшу, которым его обливали, одежде, в которой он умер, и лубку, на котором мыли^[15]. Их выбрасывали в специальные места, называемые кур куян, (место для бросания лубков), "шелеп куянни" ("место, куда выбрасывают щепки"). Первый термин весьма архаичный, возможно, он произошел от специального предмета, на котором хоронили или уносили на кладбище покойника. Второй, вероятно, появился позже, вместе со способом изготовления дощатых гробов. В суеверных представлениях это место наделяется вредоносной силой, способной нанести порчу на людей и скот. И сегодня эти нечистые, опасные участки природного окружения жители деревни тщательно обходят. Нередко их используют для магических действий в лечебных целях ("куяськон") - бросают жертвенные предметы и угощения для духов болезней и эпидемий: Чер, Кыль, Мыж, Дэй. Поскольку в сельской местности сегодня не везде сохранились специально отведенные места, постольку вещи и предметы, имеющие вредоносные свойства, хоронят в могиле умершего или сжигают^[18].

Умирать на перине обычно не давали, умирающего переносили на пол, постелив что-либо из старой одежды. Объясняли это тем, что будто бы на перине умирать тяжело. Пуховую подушку в гроб класть было нельзя, иначе умершего на том свете "заставят перышки пересчитывать". Очевидно, это толкование придумано для того, чтобы не пришлось выбрасывать дорогую вещь — перину: ведь чтобы справить новую, требовалось несколько лет. И если даже случалось, что смерть застала на перине, ее все же не выбрасывали, а выносили на несколько дней во двор. Страх перед покойником заставлял удмуртов торопиться с похоронами: нередко хоронили на другой день. В подготовке к похоронам участвовали родственники, соседи. Лицам, мывшим покойника, дарили что-либо из вещей покойного. Одаривали и тех, кто делал гроб, копал могилу. Одевали покойника не обязательно в новую, но чисто выстиранную одежду, преимущественно светлых тонов. Смертную одежду полагалось шить только вручную, не завязывая на нитке ни одного узелка.

Смертную одежду полагалось шить одинарной ниткой, иголку держали при этом от себя. Считалось, что для покойников все надо делать наоборот, даже косы заплетали наоборот. Подобные действия вызывались представлениями о загробном мире как о "зеркальном отражении" мира живых.

Глаза и лицо умершего закрывали каким-либо покрывалом. В прошлом, очевидно, лицо покрывали берестяной или кожаной маской^[16].

По покрою смертная одежда была традиционной, национальной. И если даже при жизни женщина носила рубаху на кокетке, по происхождению более позднюю, то в качестве смертной еще долго шили прямую, без кокетки и без пуговиц, заменяя их завязками из тесемок. Северные удмуртки подвенечное платье хранили в качестве смертной одежды. Если же оно было сильно поношенное, то шили другое, но подвенечное просили положить в гроб^[15].

Стариков нередко хоронили в валенках, в шубе, надевали шапку и варежки, в соответствии с религиозно-мифологическим воззрением о царстве мертвых как вечной стране холода, находящейся уйшор палан — в полунощной стороне^[16].

На ноги покойнику надевали новые лапти, женщине — белые холщовые чулки и носки, мужчине — белые онучи, которые надевали не так, как живому человеку, а обертывали, как и у русских, в обратном порядке. Так же в обратном направлении крутили вокруг ноги веревки лаптей (отсюда выражение; обут, как покойник, если человек по ошибке неправильно надел онучи).

Обряженного усопшего укладывали на кур — липовый луб или в гроб на скамейку под матицей, головой к дверям. Рядом с гробом у изголовья или на подоконник ставили чашу с водой (то же у русских, мордвы, карел и многих других народов), что, очевидно, было связано с заботой о душе умершего. На дно гроба клали стружки, березовые ветки (очень широко распространенный обычай), шерсть, белую холстину, сверху также покрывали полотном. С представлениями о загробной жизни связано сопровождение умершего различными вещами и едой.

В XVIII В; Н. П. Рычков писал: "Вотяки похороняют своих умерших так точно, как бы они знали, что они в час смерти своея вступают в другую жизнь. Они кладут с ними котел, топор, нож, чашку, ложку, лапти и тому подобные вещи" ^[19]. Об этом же сообщал И. Г. Георги: "В гроб Клали кочедык, сумку с деньгами, кремнем, огнивом и трутом, табакерку, трубку, иногда — вино. В рот порой клали масло или куски сушеной говядины"^[20]. Закамские удмурты в погребенье клали сменное белье, нередко — сезонную одежду, мужчинам — трубку, если курил, кочедык для плетения лаптей, женщинам — иголку с нитками, наперсток, веретено, гребень.

Детей снабжали игрушками, позднее — букварем, тетрадями, карандашами и т. д. Старший член семьи на луб или в гроб клал деньги — музъем дун (плата за землю), чтоб умерший смог бы купить себе место на том свете. В некоторых местах в день похорон шили специальный холщовый мешочек, куда помещали деревянную чашку и ложку, предварительно расколов, еду, серебряную монету, мыло, семь ниток пряжи, мешочек зашивали и ставили в изголовье покойного, сбоку укладывали смену белья. В других местах в гроб с левого боку ставили сюмык сливочного масла. По представлениям удмуртов, масло — символ богатства и благополучия. Губы покойного смазывали маслом, чтобы показать умершим, что на этом свете их родич жил в достатке и чтоб на том свете он также жил безбедно, и еще, чтоб его путь в загробный мир был ровным и гладким, "как по маслу". В Свердловской области удмурты в гроб, на грудь покойного, клали каравай хлеба; в нагрудный карман — несколько серебряных монет; с левой стороны — 3 палки, чтоб отгонять злых духов. В других удмуртских деревнях, например Кукморского и Бавлинского районов Татарии, чашки и ложки, расколов пополам (ритуальное "умерщвление" вещей?), оставляли на могиле, туда крошили кусочки пищи^[21].

Среди вещей, сопровождавших умершего, особая роль отводилась ниткам. По одним представлениям удмуртов, нитки символизировали дорогу, по которой умерший отправляется на тот свет; по другим — нитки были связующими нитями умершего с живыми родственниками; иногда нитки специально завязывали, чтоб покойник не смог возвратиться домой. Нитки укладывали с умершим: сизьым нюжа сӥньыс — семь нитей пряжи, равных длине тела; нитки раздавали всем родственникам, участвующим в похоронном обряде^[16].

Одетого покойника укладывали в гроб, положив туда предварительно мелкой стружки и листьев от березового веника и застелив все это белым холстом. В изголовье клали подушечку из кудели или листьев веника, на белую наволочку пришивали крест из черной ткани. По обычаю, покойника даже ненадолго нельзя было оставлять одного, особенно ночью; поэтому ночью у гроба дежурили 2—3 человека — уй пукись, — сменяясь через каждые 2—3 часа^[15].

Пока умерший находится в доме, никто не брался за работу ^[22]. Ночное бдение у гроба покойного называлось "уй пукон". Пришедшие проститься с покойным приносили с собой муку, крупу, яйца, масло, вино. В этом обычае можно усмотреть желание умилостивить покойного подношениями, а также следы родовой солидарности (подобная взаимопомощь соблюдалась и при других семейно-родовых обрядах, например, свадьбе). Ближайшие родственники одаривали присутствующих чем-либо из вещей покойного, причем делали это как бы от его имени, передавая подарки (часто весьма символические, обязательными при этом были уже упоминавшиеся выше нитки), через гроб или над ним, чтобы умерший "видел", что дарят. Особо одаривали тех, кто обмывал покойного, и могильщиков, часто им дарили полотенце или что-то из одежды умершего^[16].

Удмурты считали, что до похорон душа незримо присутствует в доме, поэтому не разрешается шить, резать что-либо ножницами, есть вилкой, резать хлеб ножом. Эти действия направлены для предотвращения случайного ранения, причинения боли вездесущей душе. Поскольку душа в течение 40 дней после похорон изредка навещает дом и родственников, для нее всегда на столе лежат ложка и чашка^[18].

При выносе покойника из дома закрывали ему лицо, выносили ногами вперед, снимали с петель дверь и прилаживали ее так, чтобы отворялась не в ту сторону, как прежде, иногда выносили через окно или раскрывали даже крышу ^[23]. На дворе гроб часто ставили на чурбак и поворачивали 3 раза против солнца ^[24]. После выноса покойника в порог втыкали топор, чтобы смерть больше не пришла в этот дом ^[25], на то место, где стоял гроб, клали кирпич из печи. Подметали пол в избе, сор клали с гробом на телегу.

После выноса покойника мыли полы. Во многих местах существовал обычай снимать дверь с петель и укреплять ее так, чтобы она отворялась в другую сторону. Для того, чтобы умерший не мог найти дорогу обратно в дом, удмурты Казанской губернии ставили гроб на низенький чурбан и три раза поворачивали его против солнца. У сарапульских удмуртов практиковался обычай заметать следы провожавших покойника. Участники похорон, выйдя с кладбища, также выполняли разнообразные очистительные обряды: жгли костер, так как верили в очищающую силу огня; мыли обувь и т. п. Каждый провожающий наносил другому удары по спине пихтовыми ветками, приговаривая: «ступай домой, не оставайся здесь». В некоторых местах провожавшие размахивали можжевеловыми ветками: «не ходите с нами, ступайте к себе домой!» В Уржумском уезде зафиксирован обычай проводить топором черту через дорогу, чтобы преградить духам путь в деревню. По возвращении с кладбища домой очищали себя дымом, прыгая через костер или обтирая руки золой. В Казанской губернии хозяин дома или кто-нибудь из его родственников посыпал их головы золой. Телегу (или сани), на которой везли гроб, в течение трех дней не заводили во двор, а оставляли на улице^[26].

Чтобы не бояться покойника, садились на то место, где стоял гроб, притрагивались к пятке умершего, брали с собой горсть земли с его могилы. Бросая в могилу землю, запрещалось брать ее голыми руками. Так живые ограждали себя от влияния смерти. По возвращении с кладбища очищали лопаты от земли, участники похорон мылись в бане, переодевались в чистую одежду^[18].

Бывали случаи, когда умерших насильственной смертью, самоубийц и утопленников в доме не держали, а вырывали под окном неглубокую яму, где покойник лежал до дня похорон, накрытый ветками хвойного дерева. Таких покойников не отпевали, хоронили их за пределами кладбища^[15].

Похороны

Удмуртам были известны захоронения различных типов. Очевидно, одним из древнейших было захоронение без гроба, кур вылын (на липовом лубе). Такой обычай зафиксирован в удмуртских деревнях Куединского района Пермской области. В этом случае по углам могилы ставили стойки и на них настилали доски — настил, чтобы "земля не упала на лицо покойного". Иногда вместо гроба делали сруб-склеп. Для сруба домика использовали ель или пихту. О древности обычая хоронить на лубе свидетельствуют многие данные: даже сейчас в каждой деревне имеется особое место, считающееся нечистым, куда выбрасывали вещи покойного (одежду, в которой он умер, его постель, стружки и щепки от гроба), и называется это место "кур куян" (букв.: "место, куда выбрасывают луб").

Довольно большое распространение и глубокую древность, по-видимому, имели захоронения в коросах — долбленых колодах (корос — колода с дверью?), шайкорос — колода с дверью для тела умершего; "гроб, выдолбленный в липовом дереве, наподобие пчелиного улья", в стволах хвойных деревьев, выдолбленных в виде корыта. Подобные захоронения можно было еще встретить в некоторых южных деревнях Удмуртии в 20-х г. XX в^[16].

Позднее удмурты стали хоронить в гробах (шайпул), которые, однако, по-прежнему часто называли "корос", или "гидкуа, корка — "дом"; положение во гроб называли "гид-куа пыртон" — "введение в дом" ^[27]. Старое название гроба — "шайпул" (букв.: "кладбищенская доска", или "доска для тела умершего") говорит о том, что вначале ограничивались одной доской — смертную, покойницкую доску, на которую клали покойного после омовения и обряжения, затем эта же доска служила дном гроба) ^[28], или конструкцией из 4—6 нескрепленных между собой досок — плах. Обычай сколачивать гроб гвоздями — сравнительно недавнее явление. На крышке гроба или с его боков вырезали оконце — "урт ветлон пась" (букв.: "отверстие для хождения урт — души"), чтобы душа могла выходить ^[22].

Захоронение удмурты производили в обычных грунтовых ямах небольшой глубины (кускемозь, гогыкемозь — до пояса, до пупа). Яму копали в день похорон, старались не оставлять ее пустой, открытой, чтобы не вселились злые духи.

Существенную роль в погребении играл культ солнца: ориентируя захоронение головой на север, удмурты считали, что погребенный будет всегда смотреть на юг, на солнце^[16].

В день похорон с утра мужчины-односельчане отправлялись копать могилу, а в доме собирались люди проститься с покойником и проводить его в последний путь. Прощались, подходя поочередно к покойнику и при этом целуя иконку, лежащую на его груди, или лоб. По другую сторону гроба стояли два человека из членов семьи умершего и каждому, кто подходил, дарили несколько суровых ниток, а близкой родне раздавали вещи покойного.

Выносили в первую очередь крышку, затем гроб с телом, стараясь не задеть дверной косяк. Задеть косяк, по суеверию, считалось дурной приметой, якобы быть еще одному покойнику. За дверью запевали христианскую молитву. Членам семьи покойного, особенно его детям, воспрещалось выносить гроб.

Суеверное представление о том, что покойник может возвращаться, и страх перед ним заставляли принять некоторые меры для предотвращения его возврата. После выноса тела было принято садиться на то место, где стоял гроб, «чтобы не бояться покойника», а перед выходом из дома по той же причине заглядывали в печь. Если уже вышел из дома вслед за гробом, возвращаться в избу за чем-либо запрещалось, в таких случаях говорили, что «покойник себе спутника ищет».

До конца деревни гроб по очереди несли на руках. Впереди похоронной процессии несли мешочек — «гостинец» от покойного (монетка, несколько ниток, кусок хлеба, понемногу масла и меду), который отдавался первому встречному. По пути следования похоронная процессия ненадолго останавливалась у дома, где жил старый или больной человек, который хотел, но не мог прийти проститься с покойником.

У околицы останавливались, гроб ставили на повозку и закрывали. На кладбище ездили только близкие родственники. Дома оставались 2—3 пожилые женщины, чтобы сделать уборку и приготовиться к поминкам. Если церковь была близко, перед погребением покойника возили туда отпевать, где и оставляли на ночь. Удмурты Уржумского уезда выполняли так называемый обряд «облегчения страха». Держа в руке хлеб с маслом, над ртом покойника делался крестообразный знак, при этом говорили: «Облегчаем твой страх»^[26]. На кладбище (шайвыл) гроб открывали для прощания, после чего заколачивали и осторожно опускали в могилу. Перед этим туда кидали монетку, «чтобы откупить место»^[15].

Прежде чем закрыть гроб крышкой, кто-нибудь из родственников умершего, стоя у края могилы, раздирал надвое белый холст. Ту часть, которая остается в левой руке, он клал на грудь покойника, а другую часть уносил домой и привязывал к приталке двери или к стене, где она оставалась в течение года. При разрезании холста говорили: «душу берем сюда, а счастье сюда»^[26]. Гроб опускали на специальных полотенцах или холстах. Это было связано с представлением, бытовавшим у многих народов, о переходе души в загробный мир по мосту через реку. Считалось, что мостом будет служить холст, на котором опускали гроб^[15].

Когда могилу зароют, родные и близкие говорили: «живи мирно на том свете и не нуждайся ни в чем». Если умерший был женат, предлагали ему вступить в брак, если младенец, то просили умерших родственников позаботиться о нем. В Елабужском уезде, забрасывая гроб землею, говорили: «земля, которая попадет тебе в рот и нос, пусть будет золотом и серебром. Прилежно храни оставленную семью... Дай обильного хлеба на пиво и кумышку тебе». Когда могилу зароют, зажигали несколько свеч и крошили хлеб на могильный холмик. Затем начиналась поминальная трапеза. Часть кушаний, а также кумышка давалась и умершему: «Мы пьем кумышку и тебе наливаем... пей ее на том свете. Хлебом поминаем тебя, ешь его там. Ешь и пей вместе со своими новыми друзьями, живи с ними в согласии». Для покойников оставлялись чашка и ложка, но они предварительно разбивались на части с тем, чтобы ими никто не мог воспользоваться. Девушки на могиле оставляли кусочки лоскутов: «Это тебе на рубашку, это на юбку, это на платье». Члены семьи покойного не принимали участия в опускании гроба, но они первые бросали горсти земли, причем землю брали не голыми руками, а щепкой или подолом верхней одежды. Над могилой устраивали небольшой холмик. Утаптывать землю на могиле или утрамбовывать лопатой не полагалось. В изголовье сажали деревце. При погребении некрещеного на могиле ставился не крест, а столбик, на котором вырезали тамгу — пус — знак семейной собственности. Хоронили, как правило, рядом с умершими родственниками^[26]. Традиционным было привязывать к надмогильному столбу или кресту разноцветные куски тканей, ленточки, полотенца, иногда рубахи ^[29]. Смысл этого, а также обычая развешивать в доме полотенца трактуется по-разному: подарки умершему и его новому окружению, указание ему дороги и т. д.

Приведя в порядок могилу, на ней устраивали скромную трапезу, оставшуюся еду (хлеб, масло, печенье, яйца) брать домой не разрешалось, ее крошили на могилы^[15].

После этого самый старший из участников похорон, называя каждого по имени и ударяя березовой веткой, отправлял участников обряда с кладбища за ограду, а погребенного просил остаться: "Твой дом теперь здесь, живи хорошо, ни в чем не нуждайся, не мучай живущих". За кладбищенскими воротами топором очерчивали полукруг, как бы отделяя мертвых от живых. Возвращаясь домой, старались не оглядываться ^[16]. По возвращении с похорон совершали целый комплекс очистительных обрядов: сани или телегу, на которых везли гроб, оставляли возле кладбища или перед воротами усадьбы, чтобы дождь или снег смыли с них всю скверну, иногда их специально мыли, чистили, порой сани вообще бросали ^[22]; лопаты, которыми копали могилу, тщательно очищали от кладбищенской земли, даже остругивали; участники похорон прыгали через костер; пожилая женщина, родственница умершего, обсыпала всех золой из очага; все "грели" руки у печки, мылись в бане, переодевались (эти действия зафиксированы еще в XVIII в. ^[20]окуривали избу можжевеловыми ветками и т. п.

Обычно у удмуртов в каждой деревне имелось свое кладбище. Как правило, оно располагалось невдалеке от селения, чаще всего за рекой или оврагом с родником, в лесу, на возвышенном месте. Большинство кладбищ огораживалось, а за оградой нередко прорывали специальный ров, который служил границей между миром живых и мертвых.

Родственники здесь также "селились" своими родовыми группами, внутри деревенского участка соблюдались еще патронимические ряды, или группы. Погребения в чужом ряду осуждались, поэтому из-за кучности захоронении возможны были перекрывающие друг друга могилы, при этом старались "откупиться" серебряными монетами. Все старые кладбища удмуртов, так же как и старые деревни, являлись родовыми. На них не хоронили лиц, не принадлежащих к данному роду"^[16].

Умерших неестественной смертью (утопленников, убитых молнией, самоубийц), а также инородцев и иноверцев хоронили в особых местах, за оградой кладбища, даже ориентировка их погребений порой могла быть противоположной, без сопровождающих вещей и жертвенной пищи. Убитого молнией хоронили на месте его гибели. Считалось, что умершие неестественной смертью превращаются в злых духов "кутӥсь" (букв.: ловящий, хватающий), которые насылают на людей всякие болезни ^[30]. Особо выделялись могилы жрецов, прорицателей, знахарей, ведӥнов, считалось, что после смерти они могут стать "кылчин убир" и станут посещать живых и всячески вредить живущим и устрашать их.

Младенцев, умерших, не успев получить имени, хоронили на особом кладбище, называемом "нимтэм шай" — "кладбище безымянных". По сведениям археологов, известные до сих пор прикамские могильники не содержат захоронений детей в возрасте до 4—5 лет ^[31].

Существовал своеобразный обряд символического захоронения родственников, умерших на стороне, чьи тела не были погребены на родовом кладбище. На многих кладбищах некрещеных удмуртов можно видеть "домики" в виде столба с крышей — это могилы погибших в первой мировой, гражданской, Великой Отечественной войнах. В одних случаях (у закамских удмуртов) эти могилы стоят на кладбище рядом с могилами родственников, в других (у завятских удмуртов) для них отведено специальное место. По свидетельству информантов, символическое захоронение совершалось следующим образом: близкие родственники расстилали на месте будущей "могилы" белую холстину, равную по длине телу погибшего. Топором прочерчивали размеры. На холст клали еду, а на землю — серебряные монеты. После этого обряда считалось, что земля для покойного родственника откуплена и Мукылчин — хозяин земли — не будет обижаться, что могила как бы пустая. Возможно, полагали, что пусть не тело, но душа умершего обязательно возвращается домой. В изголовье "погребенного" ставили столб с крышей, иногда сооружали символический столик, покрытый скатертью, для совершения поминальной тризны. На столбе, его называют "корка" — "дом, изба", писали или вырезали тамгу, имя и даты рождения и смерти ^[21].

Поминки (кисьтон)

Особенно ярко и значительно культ предков выступал в обычаях родовых или семейных поминок, занимавших очень важное место в системе религиозно-мифологических представлений удмуртов. "По смерти человек, по верованиям вотяков, получает большую силу и власть над людьми: он может наслать болезнь на них и на их скотину, наказать неурожаем и т. д. Чтобы избавиться от таких напастей, вотяк время от времени кормит умерших и тем задабривает их, тогда они сменяют гнев на милость и не против бывают облагодетельствовать здоровьем и богатством тех своих родственников, которые угощают их" ^[25]. Поэтому умилостивительные поминальные обряды начинались фактически с момента наступления смерти.

Вечером после похорон устраивался поминальный ужин — кисьтон — с приглашением всех, кто приходил на похороны. Прежде чем сесть за стол, молились, обращаясь сначала к ранее умершим с просьбой принять новопреставленного, жить дружно, желали им благополучия на «том свете» и просили их помогать оставшимся в живых. Кончив молитву, стоя отведывали кушанья, откладывая по ложке или по кусочку в тарелку, предназначенную для умершего, которую ставили у печки (куяськон). Затем садились за стол, где оставляли место для покойника и клали для него ложку.^[15].

На поминки резали курицу. По представлениям удмуртов, эта птица "берлань чабья" (букв.: назад гребет), поэтому курицу приносили в жертву только умершим, при других молениях курицу никогда не жертвовали. Курицу резали особым способом: держа головой на север или к закату солнца (в зависимости от традиций в ориентировке погребений). Кровь "отдавали" земле, а кости иногда относили на кладбище и зарывали в засыпку могилы. В набор похоронных поминальных блюд входили: табани с зыретом (блины с соусом), шаньги, пироги с рыбой, перепечи (ватрушки с начинкой из мяса и крови, яиц), каша полбяная, суп с мясом жертвенной курицы^[16].

Веселиться на поминках было не принято. В конце поминального вечера содержимое тарелки покойника выносили собакам. После еды все кости собирали в тарелку или корзину и в полночь назначенные выносили и все содержимое закапывали в огороде. Остальные в это время читали молитвы.

Поминки (кисьтон) в честь покойного устраивались еще на седьмой (сизьым уй) или девятый день (укмыс уй), на сороковой день (ньыльдон уй) и через год (ар уй). На седьмой или девятый день поминали в кругу семьи, сорочины и годины отмечались с приглашением всех родственников. Для поминок на 40-ю ночь и в годовщину резали барана или овцу в зависимости от пола умершего, которому предназначались приносимые в жертву животные.

В честь умерших устраивались еще жертвоприношения йырпыд сётон (буквально: давание головы и ног). "Йыр-пыд" жертвовали осенью, в ноябре—декабре, после завершения всех полевых работ. В назначенный день сын запрягал жертвенную лошадь, ехал к кладбищу и объезжал его против солнца. "Приглашая своего умершего отца на посвященный ему праздник, он говорил: "Отец, твою любимую лошадь тебе жертвую, приходи уж домой, всех наших родственников пригласи" ^[21], считалось, что приглашают 77 поколений родственников^[32].

Жертвенное животное должно было быть черной масти ^[33] без всякого изъяна, иногда уже при рождении его предназначали для этой цели. В некоторых случаях сам умирающий делал выбор, считалось, что это была любимая лошадь или корова покойного. Перед закланием жертвенное животное поворачивали головой на север или запад,— там, полагали, находится "страна мертвых" (при других жертвоприношениях ориентировались обычно по солнцу). Кровь животного "дарили" земле, "нижнему миру". На голову животного надевали уздечку, а под жертву бросали щепки, которые впоследствии складывали в лукошко вместе с костями. Старший родственник (если это была "свадьба" для мужчины) или родственница варили в бане, а раньше в куале (семейном святилище) в большом котле голову лошади или коровы, ноги, немного мяса с левого бока, внутренние органы. Отдельно варили пшеничную или полбяную кашу. Под вечер собирались родственники^[16]. Если обряд посвящали мужчине, варили конские головы и ноги, женщине — коровьи^[15].

Под вечер собирались родственники. За столом, в красном углу, восседал "тӧр"— наиболее уважаемое лицо, выбранное из родственников. В некоторых деревнях в качестве "тор" была женщина, если жертвовали женщине, и мужчина, если жертвовали мужчине. Гости за столом угощались, съедая бульон ("кӧслым") и кашу ("ӝук"), приготовленную на бульоне. Кости от головы и ног складывали в большое лукошко ("кизён куды") или сито, которое ставили специально для этого посреди избы. Это было "угощение" для умерших родственников — гостей. В лукошко складывали также копыта, остатки шерсти, бросали по кусочку от каждого внутреннего органа — сердца, печени и т. д., бросали и деньги (мелкие монеты). Клали в лукошко и подарок ("кузьым") — новую одежду миниатюрных размеров (как на куклу), женщине — рубашку ("дэрем"), иногда платье и чалму (женское головное полотенце), мужчине — мужскую рубаху ("пиосмурт дэрем"), иногда штаны.

После ритуальной трапезы все вставали вокруг лукошка и начинли петь, двигаясь по кругу против солнца. В песнях обращались непосредственно к умершему или умершей, называя их нередко по имени:

Миквор агайлы вал сётӥськом,Зол кутыны но мед быгатоз. / Дяде Миквору лошадь отдаем, Крепко ухватить пусть сумеет.

Или:

Ой, бакель кар, бакель кар, вордылэм анае, Яратылон ыскалдэ ми сётӥськом. / Ой, благослови, благослови, родимая мать, Любимую корову твою мы ведь отдаем.

В песнях просили их не сердиться на своих родных и помочь им выращивать домашний скот:

Тӧдьы йыр горд ыскалэз йӧло но вӧё мед луоз. / С белой головой рыжая корова Обильной на молоко и масло пусть будет.

Наказывали, чтобы в том мире не забывали о других умерших родственниках, жили с ними дружно:

Валдэс ке кыткиды, нылдэ-пидэ пукты, огнад гинэ эн ворттылы. / Лошадь если запряжешь, детей посади, один не катайся.

Если "йыр-пыд сётон" посвящался мужчине, то подбирали для него и "невесту". Эту роль разыгрывала либо пожилая женщина, либо мужчина. "Виль кенак", т. е. молодушка, одевалась в свадебный наряд, плакала и причитала, как невеста на свадьбе ^[21]. В этот же вечер провожали "гостей" домой, просили не обижаться, передавали приветы тем, кто не приехал на "свадьбу". Лукошко с костями выносили из избы.

"Свадебный поезд" под аккомпанемент колокольчиков и свадебных песен (пожилые люди надевали на себя колокольчики, бубенчики —"шыркунъёс") увозил лукошко с костями за пределы деревни: за реку, в лес, к кладбищу, к специальным деревьям.После трапезы все это с шумом, криками, под звон бубенцов несли за околицу в направлении к кладбищу^[16]. Женщину, варившую мясо, везли на санях. За околицей жгли костер из соломы, туда бросали содержимое корзины, в некоторых деревнях ее подвешивали к дереву, изгороди^[15]. Здесь же разводили костер из соломы или специально принесенных щепок, прыгали через огонь. Огонь костра, по давним представлениям людей, обладал очистительной силой. Собираясь возвращаться домой, вновь запевали песню, обращаясь с добрыми словами к умершим: "Ой, однако, шедьтэм ук но мамаймы но интызэ,— Ушъяд ке но, ушъямон но, данъяд ке но, данъямон." / "Ой, однако, нашла ведь наша мама место,— И похвалить похвалишь, и прославить прославишь."

Перед возвращением кто-либо из стариков пропускал всех по одному и после каждого проводил черту топором, приговаривая: "Такой-то (имярек) возвращается", как бы ограждая живых от мертвых^[16]. По возвращении домой, прежде чем войти в избу, громко стучали в дверь, посыпали голову пеплом, в сторону вошедших бросали горсть золы, чтобы мертвые "не вошли" в избу вместе с живыми.

Обратно шли с пением свадебных песен, дурачились, шумели — чтобы тому, кому посвящался обряд, «жилось» весело. Умерших родственников поминали в любое воскресенье, когда приготовляли какое-либо праздничное кушанье. В таких случаях сначала молились, поминая умерших родных, потом стоя отведывали со словами «азяды мед усёз» (пусть перед вами упадет) и лишь после этого садились за стол. ^[15].

Из установленных для поминовения сроков наиболее благоприятным являлся канун пасхи — в ночь на великий четверг. По представлениям удмуртов, в это время умершие чаще и с большим желанием выходят в мир живых.

Сущность поминального обряда, называемого тырон (плата), состояла в приготовлении поминальной пищи и угощении умерших. Когда пища поспевала, старший мужчина в семье брал по кусочку от пирогов, блинов, мяса, ложку похлебки, немного вина или кумышки и, приговаривая, клал все это в чашку, находящуюся около воображаемого умершего: «Хорошо ты жил в этой жизни, так же хорошо живи и в будущем. Не мучь, не притесняй нас. Хорошенько храни нашу скотину. Смотри за нашими ребятишками... Не хватай нас ни спереди, ни сзади». Вслед за старшим то же самое проделывали остальные. После этого частички номинальной пищи бросались также и в корыто, стоящее у печки или у дверей: «Эй, вы там, прадедушки, прабабушки! Пусть это будет вам. Для вас мы наварили и напекли. Будьте довольны, не сердитесь! Сохраните посеянный хлеб. Сберегите жито от мышей! Сохраните наших детей!» Поминая имена умерших, просили их принять жертвенную пищу, вместе пить и есть, с добрым сердцем принять в свою среду вновь умершего. Если покойный был не женат, просили умерших поженить его, а ему самому не скучать на том свете, ведь у него там есть родственники. Если умершая — девушка, советовали выйти замуж. В Малмыжском и Уржумском уездах при поминках старший в доме после молитвы брал блин, обмакивал его в кумышку и давал собаке. Если собака съедала его, это значило, что умерший живет на том свете счастливо и все принимались за веселый пир в уверенности, что и умершие благосклонно принимают участие в нем. Если же собака не обратила внимания на блин, а пошла прочь от него, то все с грустью расходились по домам.

Сарапульские удмурты утром в день поминовения крошили в корыто блины, туда же лили кумышки и пива и отдавали его собакам. И если они мирно ели, то это означало, что и умершие на том свете живут мирно, в согласии, если грызутся, то и умершие грызутся между собой. Поминая умершего, читалась молитва. По окончании поминок умерших провожали на кладбище. В Сарапульском уезде все представители рода, держа в руках чаши с вином, выходили во двор. Один из них нес старый лапоть, в котором находились пух, перья и раскаленные угли, раздувая которые, он произносил следующую молитву: «Старики, ешьте, пейте и уходите отсюда, уведите с собой того, кто завидует нам и желает зла». Выбросив лапоть на задний двор, он возвращается в избу и не произносит ни слова, пока не вытрет руки золой^[26].

У башкирских удмуртов на второй день после поминок, которые называются «макмыр шыд», женщины, желая доставить своим предкам удовольствие, наряжались как во время святок и «ездили» верхом на палках, имитируя ржанье лошади. Если встречали на улице постороннего мужчину, схватывали его и, бросив палки, насильно начинали ездить на нем, пока не удавалось тому отбиться^[34].

Помимо семейных поминальных обрядов у удмуртов существовали и существуют общественные (родовые) поминки. В день общественных поминок, которые проводились два раза в год, весной и осенью (тулыс кисьтон, сӥзьыл кисьтон, зӧк поминка, почи поминка, виро сётон, уллань сётон), пожилые люди, в большинстве женщины, шли на кладбище с угощением, а вечером ходили по домам родственников (своего воршуда, бӧляка, иськавына), поминая всех умерших предков (называя, кого помнили, по имени), просили здоровья, благополучия, содействия и помощи во всех своих делах: "Чеке, пересьёс, тӥледыз буре ваиськом, сурлэсь-виналэсь эн вожъяське, сиемды-юэмды потыса эн улэлэ, шыдэз-нянез удалтытэ, ушнез турынэсь-куаресь эн карелэ, эн тугалэ, пудоез-животэз нюке-гопе эн донгелэ, сьӧсьлы-каблы эн сётэ, пересез но, пиналэз но огдэс-огды обид эн каре, огазьын сие-юэ, эн чортэ, эн мыжтэ, со дуннеяды ӟеч улэ (Примите, старейшие, мы вас добром поминаем, от (того, чего нет) пива и вина не завидуйте, голодными и жаждущими не оставайтесь, пропитание наше (букв.: суп-хлеб) уродите в достатке, хлеба наши дурными травами не засоряйте, не спутывайте, скот в овраги-ямы не сталкивайте, врагу-злодею не давайте, и старого и малого не обижайте, вместе ешьте-пейте, не мучайте страданиями-болезнями, на том свете по-доброму живите)" ^[35].

Жертвовали курицу во дворе, утку у реки ^[36]. Вечером, во время поминок, иногда топили баню и приглашали туда умерших родственников: "Айда, старики, в баню, париться будем, мойтесь, очищайтесь". О покойниках, "пришедших" на поминки, заботились, старались, чтоб им не было скучно, чтоб они не ушли голодными ^[37]. На утро хозяйка дома варила суп с мясом жертвенной птицы, накрывала стол, просила угоститься на дорогу и своих "гостей", чтоб до следующих поминок быть им сытыми. После этого подметала пол и просила всех "прибывших" на поминки предков выйти из дома. Все присутствующие выходят провожать умерших. Эти проводы удмурты называют "келиськон", в отличие от проводов гостей "келяськон". За столом в избе обязательно оставляют одного человека, его называют "сюмык тор" (это как бы хозяин, страж сюмыка — особой ритуальной деревянной чашки, обычно в ней замаливают пищу при молениях). После проводов все заходят обратно в дом и отпивают глоток кумышки из сюмыка, у которого сидел тор. При этом говорят: "Они сказали "спасибо" и ушли". Кусочки пищи, пожертвованные умершим, из корытца бросают собакам: если они при этом грызутся и ссорятся, то говорят, что умершие хорошо приняли угощение, оно им понравилось^[38].

Все поминки удмуртов являются проявлением развитого у них культа предков. Раньше чем через год после похорон не разрешалось устраивать корка миськон — генеральную уборку, когда мыли потолки, стены, утварь. В течение года не полагалось белить печь^[15].

Ын вурон

У северных уцмуртов известен обряд ын вурон веме - помочь по шитью полога. Он устраивался в семьях, где была девушка на выданье. В обряде по приглашению девушки участвовали родственницы и из других деревень.

В назначенный день приглашенные собирались, и девушка вела их в клеть (кенос) для угощения. В этот день она получала первую коллективную оценку своему умению готовить хмельные напитки: характеристика женщины включала оценку качества ее кумышки. После небольшого угощения женщины приступали к работе. Хотя помочь называли ын вурон (шитье полога), изготовляли не только полог, но и рубашки, и полушерстяные кафтаны невесте, а также мужскую рубаху, предназначенную будущему жениху, но ее не доделывали (для ворота делали только разрез, а завершали его, когда определялся жених). Работали с песнями. К фасадной стороне готового полога подруги невесты на память пришивали цветные лоскутки, бусинки, мелкие серебряные монетки, высказывая при этом свои благопожелания. Девушка и ее мать занимались приготовлением угощений помочанам^[39].

"Ни пожилые мужчины, ни молодые парни не допускаются в компанию женщин во время шитья полога и они одни весь день угощаются и поют разные песни. Когда полог бывает готов, к этому времени у хозяйки дома уже поспела и каша, сваренная, по обычаю, из ячменной крупы с вяленой говядиной. Приготовленный полог развешивается посреди двора. Приходят старшие в дом и, благословляя кашу, кладут на полог деньги. Между тем под полог садятся от трех до пяти мальчиков и к ним туда также подается каша, которую они съедают на здоровье неве-сты, и только тогда, когда они кончат есть кашу, начинается ужин взрослых, сопровождаемый пением и пожеланиями счастья невесте. Мальчикам за едение каши невеста дает по мелкой монете" ^[40].

Обряд ын вурон был признанием готовности девушки к замужеству и сигналом для ее сватанья: она переходила в разряд невест. В XX в. известны случаи, когда ын вурон устраивали уже для сосватанной девушки. При этом в нем участвовали женщины и из будущей ее семьи. По завершении намеченной работы здесь устраивали сговор^[41].

Корка туй

Сам праздник новоселья корка пырон/ ~сюан совершался весьма просто. После укладки глинобитной печи или в другой назначенный вечер приходили гости: родственники и соседи. Они приносили с собой подарки (посуду, кухонную утварь, домашних животных, мучную стряпню). Встречали гостей тӧро -крестные родители хозяина или хозяйки и старые родственники^[42].

Семейная пара встречающих приглашала пройти в дом, за матицу всех пришедших на новоселье. Гости собирались и становились вокруг стола. Хозяин в молитве испрашивал у бога благословения на добрую жизнь в новом доме: «Осто, Инмаре, маке корка сётид, мед ӟеч уло, татын мед пересьмо, мед куло». («Благослови, Господи! Какую избу дал, пусть в ней буду жить хорошо; пусть в ней состарюсь и умру»)^[43].

Обязательным угощением в этот день были: яичный блин, каравай хлеба, солонка с солью, которые символизировали богатство, достаток, здоровье членов семьи. Особым моментом в поздравлениях и благопожеланиях, произносимых гостями, был обряд вбивания в стол или матицу (или вручение хозяйке) медных монет с лоскутками. Это обрядовое действие чук/туг/чача шуккон с XVIII в, вошло в ритуал проводов рекрута, оно было призвано охранять от разных бед отлучающегося надолго из дома солдата. В конструкции дома матице отводилась роль поддерживающего потолок элемента. Мифологическое понимание как центра избы, символа и хранителя материального и моpального благополучия дома и семейства выработало определенные церемонии по отношению к ней. Так, установление матицы происходило при полном молчании. Если матица села легко, считали, что и жизнь в доме будет легкой. Строителей угощали, под матицу подкладывали пучок шерсти для тепла и серебряную монету для богатства и здоровья^[42].

Ныл кураськон

Переход из одной био- и социо-возрастной группы в другую выражался не только в изменении половозрастного названия, внешнего облика, одежды, поведения. Помимо всего, определению переходных границ, перемены в социальном статусе помогали специальные ритуальные действа — обряды "перехода". До сих пор бытующий обряд "ныл кураськон" символизирует вступление девочек в следующую биосоциальную и социвозра-стную ступень — девичество. Переход из одной возрастной категории в другую, в особенности — достижение совершеннолетия — событие, имеющее значение не только для молодого человека или девушки и их семьи, но и для всей деревни.

Обряд, призванный установить новый социальный статус девочек совершают обычно в Пасху, что весьма симптоматично, так как пробуждение в природе традиционно ассоциируется с "весной" жизни человека — юностью.

Накануне праздника в каждом доме, где есть девушки, готовящиеся к посвящению, топят баню. Все члены семьи моются. Девушки готовят девичий праздничный наряд, который они надевают впервые в жизни. В день праздника девушки отправляются за благословением к деревенскому жрецу, который руководит ритуалом. После этого девушки с ведрами в руках ходят из дома в дом за подношениями для приготовления ритуальной каши. Заходят практически в каждый дом и везде их одаривают: кто даст несколько свежих яиц, кто — крупы, топленого масла или сала, некоторые дают мясо. Получив желаемое, девушки уходят не сразу, некоторое время продолжают беседу, затем благодарят хозяев и покидают дом. Перед уходом непременно сообщают о времени начала праздника и приглашают на него. Обойдя все дома, девушки направляются к месту проведения обряда, которое находится на окраине деревни. В приготовлении ритуальной каши — жук пӧзьтон — девушкам помогают юноши, прошедшие несколькими днями ранее обряд посвящения — "урай вӧсь" (или — "эро карой"). Кроме молодежи, в приготовлении каши принимают участие несколько женщин, которые очень тактично и ненавязчиво руководят ее действиями. Юноши раскладывают костер, приносят дрова, рубят их, устанавливают котлы и т. д. В обязанности девушек входит лишь подготовка продуктов к варке.

К вечеру все жители деревни от мала до велика собираются на месте проведения обряда. Каждая семья приносит с собой посуду для ритуальной каши. С этого момента руководство ритуалом переходит к жрецу (вӧсясь). Он обламывает три ветки с ритуальных елей (куинь лыс), растущих тут же, на поляне, и раскладывает их на траве, сверху стелет чистое полотенце (бамкышет), а на него ставит ритуальную чашу (сюмык), в которую девушки наливают немного вина, и большое ритуальное блюдо (тэркы) с жертвенной кашей.

Вслед за этим следует ритуал подношения монет (люгезян): предварительно омытые водой монеты белого цвета различного достоинства всеми присутствующими поочередно кладутся на полотенце. После завершения подношения "вӧсясь" и двое его помощников встают лицом к югу, за ними — новопосвящающиеся девушки, затем мужчины, юноши, мальчики, и в последнюю очередь — женщины, девушки, девочки. Мужчины обнажают головы. Начинается церемония моления с кашей, во время которой жрец обращается к богам, прося счастья, удачи и благополучия всем присутствующим, в первую очередь — девушкам.

После окончания молитвы начинается раздача каши. Участников обряда ею наделяет кто-либо из мужчин. Каша выдается для всей семьи в одной большой чашке. Одновременно новопосвященные девушки угощают односельчан вином. Угощение происходит чисто символически: угощаемые едва отведывают вино и с благопожеланиями "таза лу!" (будь здорова!) возвращают обратно. Обряд завершается ритуалом благодарения — "тау карон": присутствовавшие на празднестве, обнажив головы и повернувшись на юг, кланяются и покидают место проведения обряда. Праздник обычно заканчивается поздно вечером традиционным посещением родственников и соседей, которые поздравляют девушек, угощают их.

Через несколько дней новопосвященные девушки и юноши устраивают встречу в лесу. Там варят собранные во время "ныл кураськона" яйца и вместе едят, затем веселятся, играют, поют.

В ритуале посвящения участвует вся деревня, что создает особую атмосферу праздника: торжественную, приподнятую, но достаточно сдержанную в проявлении чувств, хотя они и переполняют присутствующих.

Молодые и дети приобщаются к духовной жизни деревенского коллектива, познают этические и эстетические нормы, учатся вести себя среди людей должным образом. Дети и подростки внимательно наблюдают за поведением и действиями взрослых и молодых: им также предстоит в будущем пройти через этот обряд посвящения. Старики и взрослые вспоминают юность, строго, но доброжелательно следят за поведением молодежи, хотя замечания и наставления делают редко, да в этом и нет особой необходимости, так как все ощущают значимость момента. Итак, девушки вступили в новый этап своей жизни. С этого момента они становятся полноправными членами деревенского коллектива, входят в следующую возрастную категорию. О них говорят "адями чёт луизы" (стали, как люди), "калык радэ пото" (выходят в люди)^[1].

Литература

1. ↑ ^{1,0 1,1 1,2 1,3} Никитина Г. А. Семья / Г. А. Никитина // Народная педагогика удмуртов / Г. А. Никитина. - Ижевск, 1997. - С. 44-45.

2. ↑ Островский Д. Вотяки Казанской губернии // Труды / Об-во естесствоиспытателей при имп. Казан. ун-те. - Казань, 1874. - Т. IV. - С. 26.

3. ↑ ^{3,0 3,1 3,2 3,3 3,4 3,5 3,6 3,7} Христолюбова Л. С. Свадьба / Л. С. Христолюбова // Семейные обряды удмуртов (традиции и процессы обновления) / Л. С. Христолюбова. – Ижевск, 1984. - С. 14-35.

4. ↑ Зеленин Д. К. Троецыплятница: (этногр. исслед.) / Д. К. Зеленин // Памятная книжка и календарь Вятской губернии на 1906 г. - Вятка, 1905. - С. 1-51.

5. ↑ Худяков М. К. Культ коня в Прикамье / М. К. Худяков // Известия Гос. акад. ист. матер. культуры. - М., 1933. - Вып. 100. - С. 251.

6. ↑ Верещагин Г. Е. Вотяки Сосновского края. - СПб, 1886. - С. 7.

7. ↑ ^{7,0 7,1 7,2 7,3 7,4} Никитина Г. А. Ребенок в традиционной культуре удмуртов / Г. А. Никитина // Народная педагогика удмуртов / Г. А. Никитина. - Ижевск, 1997. - С.14-17.

8. ↑ ^{8,0 8,1 8,2 8,3} Герд К. П. Человек и его рождение у восточных финнов / К. П. Герд. - Хельсинки, 1993. - С. 10-75.

9. ↑ ^{9,0 9,1} Владыкин В. Е. Три свадебных напева / В. Е. Владыкин // Гыдыке / сост. Т. Г. Перевозчикова. - Ижевск, 1991. - С. 4.

10. ↑ ^{10,0 10,1 10,2 10,3 10,4 10,5 10,6 10,7} Христолюбова Л. С. Рождение ребенка / Л. С. Христолюбова // Семейные обряды удмуртов (традиции и процессы обновления) / Л. С. Христолюбова. – Ижевск, 1984. - С. 60-70.

11. ↑ Владыкин В.Е. Социально-утопическая система удмуртов: опыт анализа заклинательных текстов-куриськонов / В. Е. Владыкин // Вестник Удмуртского университета. - 1992. - № 5. - С. 111.

12. ↑ Кошкурников В. С. Быт вотяков Сарапульского уезда Вятской губении / В. С. Кошурников. - Казань, 1880. - С. 25.

13. ↑ ^{13,0 13,1} Христолюбова Л. С. Проводы в армию / Л. С. Христолюбова // Семейные обряды удмуртов (традиции и процессы обновления) / Л. С. Христолюбова. – Ижевск, 1984. - С. 102-106.

14. ↑ Богаевский П. М. Очерки быта Сарапульских вотяков / П. М. Богаевский // Сборник материалов по этнографии при Дашковском музее. - М., 1888. - Вып. 3. - С. 49.

15. ↑ ^{15,00 15,01 15,02 15,03 15,04 15,05 15,06 15,07 15,08 15,09 15,10 15,11 15,12 15,13 15,14} Христолюбова Л. С. Похоронно-поминальные обряды / Л. С. Христолюбова // Семейные обряды удмуртов (традиции и процессы обновления) / Л. С. Христолюбова. – Ижевск, 1984. - С. 83-94.

16. ↑ ^{16,00 16,01 16,02 16,03 16,04 16,05 16,06 16,07 16,08 16,09 16,10 16,11 16,12 16,13} Владыкин В. Е. Семейно-родовые культы в дохристианском религиозном комплексе удмуртов / В. Е. Владыкин // Религиозно-мифологическая картина мира удмуртов / В. Е. Владыкин. - Ижевск, 1994. - С. 154-164.

17. ↑ Удмурт оскон: вашкала куриськонъёс, вӧсяськонъёс, статьяос = Удмуртская вера: древние молитвы-заклинания, статьи / сост. В. Е. Владыкин, С. Н. Виноградов. - Ижевск, 2010. - С. 23.

18. ↑ ^{18,0 18,1 18,2 18,3 18,4} Протопопова Е. Р. Суеверные представления и действия в похоронно-поминальных обрядах удмуртов / Е. Р. Протопопова // История и культура финно-угорского народа: материалы междунар. студ. конф. - Глазов, 1997. - С. 64-66.

19. ↑ Рычков Н. П. Журнал или Дневные записки путшествия капитана Рычкова по разным провинциям Российского государтсва в 1769 и 1770 гг. - СПб., 1770-1772. - Ч. I. - С. 163.

20. ↑ ^{20,0 20,1} Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов... - СПб., 1799. - Ч. II. - С. 52.

21. ↑ ^{21,0 21,1 21,2 21,3} Атаманов М. Г. Погребальный ритуал южных удмуртов (кон. XIX - нач. XX вв.) / М. Г. Атаманов, В. Е. Владыкин // Материалы средневековых памятников Удмуртии. - Устинов, 1985. - С. 135-136.

22. ↑ ^{22,0 22,1 22,2} Емельянов А. И. Курс по этнографии вотяков: остатки старинных верований и обрядов у вотяков. - Казань, 1921. - Вып.3 - С. 9

23. ↑ Шестаков В. Глазовский уезд // Вестник РГО. - СПб., 1859. - Кн. 26. - С. 104.

24. ↑ Гаврилов Б. Произведения народной словесности, обряды и поверья вотяков казанской и Вятской губерний Б. Гаврилов. - Казань, 1880. - С. 183-184.

25. ↑ ^{25,0 25,1} Елабужский М. Обряды некрещеных вотяков Елабужского уезда / М. Елабужский // ВЕВ. - 1895. - № 19. - С. 800-803.

26. ↑ ^{26,0 26,1 26,2 26,3 26,4} Ложкин В. В. Удмуртская традиционная драма (к вопросу изучения жанра) / В. В. Ложкин // Об истоках удмуртской литературы: сб. ст. – Ижевск, 1982. - С. 165-166.

27. ↑ Volksbrauche und Volksdichtung der Wotjaken/ Aus den Nachlasse von B. Munkacsi; Herausgegtben von D. R. Funch // MSFOu. - Helsinki, 1952. - V.102. - S. 42.

28. ↑ Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Конец XIX - начало XX вв. / Ю. Ю. Сурхаско. - Л.: Наука, 1985. - С. 75.

29. ↑ Holmberg U. Finno-Ugric Mythology // The Mythology of All Racesin thirteen volumes. - Boston, 1927. - V. 4 - C. 35.

30. ↑ Смирнов И. Н. Вотяки // ИОАИЭ. - Казань, 1890. - Т. VIII, Вып. 2. - С. 223.

31. ↑ Генинг В. Ф. История населения Удмуртского Прикамья в Пьяноборскую эпоху. Ч. I-II: Чегандинская культура (III в. до н.э.) // ВАУ. - Свердловск; Ижевск, 1970. - Вып. 10: Труды Удмуртской археологической экспедиции. - Т. 4. - С. 115.

32. ↑ Перевозчикова Т. Г. Удмуртские термины, загадки / Т. Г. Перевозчикова // Советское финно-угроведение. - 1978. - № 2. - С. 128-131.

33. ↑ Buch М. Die Wotjaken: Eine ethnologishe Studie. - Helsingfors, 1882. - C. 147.

34. ↑ Ильин М. И. Похороны и поминки вотяков д. Купчеенево Белебеевского кантона Башреспублики / М. И. Ильин // Труды / Науч. о-во по изучению вотяцкой культуры. - М., 1926. - № 1. - С. 67.

35. ↑ Васильев И. Обозрение языческих обрядов, суеверий и верований вотяков Казанской и Вятской губерний / И. Васильев // ИОАИЭ. - Казань, 1906. - Вып. 5. - С. 343.

36. ↑ Первухин Н. Г. Эскизы преданий и быта вотяков Глазовского уезда / Н. Г. Первухин. - Вятка, 1888. - Эскиз II. - С. 119—120, 124—125.

37. ↑ Богаевский П. М. Очерги религиозных представлений вотяков / П. М. Богаевский // Этнографическое обозрение. - М., 1890. - Кн. 7. - С. 46,55.

38. ↑ Ошибка цитирования Неверный тег <ref>; для сносок.D0.92._.D0.92.D0.BB.D0.B0.D0.B4.D1.8B.D0.BA.D0.B8.D0.BD не указан текст

39. ↑ Христолюбова Л. С. О жизненных циклах и ролевых функциях женщины / Л. С. Христолюбова // Женщина в удмуртском обществе. XVIII - начало XXI в. - Ижевск, 2006. - С. 38-39.

40. ↑ Первухин Н. Г. Эскизы преданий и быта вотяков Глазовского уезда / Н. Г. Первухин. - Вятка, 1888. - Эскизы I, II.; Вятка, 1890. - Эскиз V. - С. 56.

41. ↑ Никитина Г. А. Сущность крестьянской взаимопомощи и ее значение в жизни удмуртских крестьян (конец XIX-начало XX века) / Г. А. Никитина // Хозяйство и материальная культура удмуртов в XVIII-XX веках: сб. ст. - Ижевск, 1991. - С. 53.

42. ↑ ^{42,0 42,1} Волкова Л. А. Мифология крестьянского подворья / Л. А. Волкова // Земледельческая культура удмуртов (вторая половина XIX - начало XX века) / Л. А. Волкова. - Ижевск, 2003. - С. 294-307.

43. ↑ Верещагин Г. Е. Собрание сочинений: в 6 т. / Г. Е. Верещагин. - Ижевск, 1995. - Т. 1: Вотяки Сосновского края. - С. 70; Сообщение К. П. Туктаревой, удм., жит. д. Курегово. Глазовский р.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: