Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






ПАРАДОКСЫ ИЗУЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ В РОССИИ




Социальная стратификация постсоветской России остается одной из самых спорных предметных сфер в отечественной социологии, несмотря на появление в последнее десятилетие значительных исследований по этой тематике.[1] Для моделей социальной структуры, которые социологи строили на базе государственной статистики или своих собственных эмпирических исследований (массовых опросов населения), обычно использовались международные, то есть признанные социологическим сообществом, принципы классификации или методики социальной таксономии населения, включающие такие операциональные признаки, как доход, образование, характер занятости и профессиональной деятельности респондента, стандарты потребления, причисление себя или своей семьи к определенному классу или социальному страту, а также (но реже) – социально-культурные ресурсы, аспирации и т.п. Как правило, в фокусе внимания российских социологов оказывались две задачи, продиктованные интересом государственных заказчиков социологии: определение параметров бедности населения (и возможностей ее сокращения; или иначе - проблемы «социального неравенства») и перспективы формирования и развития «среднего класса». В обоих случаях интенции исследовательской работы и, соответственно, внутренние установки при интерпретации материала оказывались (пусть и непрямым образом) заданными политическими соображениями обеспечения стабильности системы власти.

Результатом такой коллективной работы можно считать получение устойчивых распределений данных по нескольким шкалам или социальным категориям населения (чаще всего по 5-ти или 10-членной классификации) и согласованная их интерпретация[2]. В рамках тех задач, которые ставили перед собой эти исследователи, они в полной мере реализовали намеченные цели. Исследования, проводимые коллективом Левада-центра (ранее - первым ВЦИОМ) с 1989 года, на широкой и регулярно замеряемой базе массовых опросов (в режиме систематического мониторинга - с марта 1993 года), дают схожие распределения (если взяты аналогичные операциональные и классификационные признаки) [3]. (см. граф.1)

Вместе с тем, сам факт идентичности получаемых результатов не дает поводов для успокоения, поскольку при этом не снимаются концептуальные противоречия и затруднения, всплывающие всякий раз, когда дело касалось теоретической интерпретации эмпирических данных. Суть проблемы можно свести к следующему: смысл исследований стратификации, так как он идет от Маркса и Вебера, заключается в эвристически сильной посылке (подтверждавшейся эмпирическими исследованиями в развитых или успешно модернизирующихся странах), а именно: социальное положение индивида (в группе или в обществе в целом) в значительной мере определяет и детерминирует его мотивацию, идентичность, ответственность перед другими, характер социальных интересов актора и его активность, в особенности – готовность к участию в политике (борьбе за свои интересы) или в деятельности гражданского общества, поведение в других отношениях – образцы потребления, тип социализации, мобильности, идеологические и религиозные установки, этику и т.п. В первую очередь речь идет об экономических интересах (стремлении к увеличению доходов или о защите уже имеющихся активов, собственности, прав), хотя с ними непосредственно связаны и вопросы групповой или корпоративной солидарности, поддержание ценностно-нормативной системы группы, межгрупповых границ и барьеров, формы партийной или гражданской активности и организации и проч. Такая постановка вопроса была вполне оправданной для фазы интенсивных социальных изменений традиционно-сословной структуры европейского общества, ломки системы закрытого общества и выхода на сцену социальных групп с четко означенными групповыми и корпоративными интересами (и материальными, и идеальными: утверждения своего мировоззрения, престижа, авторитета, культуры, идеологии и т.п.), определяющими политические стратегии и реальные конфликты в обществе. [4]

Однако в нашем же случае «объективистские» таксономии (принадлежность к «классу», «страту») и «внешние» характеристики, вменяемые или приписываемые респондентам в соответствии с международными процедурами, оказываются слабо связанными с субъективными представлениями российских респондентов. Как показывает опыт, социально-позиционные или статусные характеристики индивида не сопряжены в сознании людей с их жизненным миром и поведенческими стратегиями и, соответственно, никак не представлены в их политических или идеологических установках, их активности в публичном поле.

Причины трудностей интерпретации получаемых данных о социальном положении респондентов обусловлены, прежде всего, размытостью и нечеткостью контуров социальных групп в России, неясностью социальной морфологии советского и постсоветского общества, проблематичностью для самих респондентов вопросов об отнесении их к тому или иному социальном слою или социальному классу. Абсолютное большинство респондентов характеризуют свое социальное положение на некой воображаемой социальной лестнице статусов как «среднее». Если взять только самые последние опросы (декабрь 2015, февраль и март 2016 г., N=1600), то мы увидим, что 75-85% опрошенных считают себя принадлежащими к «среднему классу» (разным «стратам» «среднего класса») или считают, что они занимают в обществе «среднее положение», что с точки зрения социальной стратификации является абсурдом. (Но что не бессмысленно с точки зрения ценностной и символической идентификации респондентов, а это опять-таки требует своего объяснения). Даже откинув «верхний средний класс», мы все равно получаем упорное определение почти половиной населения себя как «средних», к которым тяготеет, или примыкает нижний слой «среднего класса» (31-33%). Подобный результат давно стал тривиальным и многократно подтверждаемым фактом. Поэтому сомнения вызывают не качество исследований, а сама подобная постановка исследовательской задачи. Она латентно исходит из посылки об адекватности транзитологической парадигмы, то есть из того, что Россия – «нормальная развивающаяся страна», что в России наблюдаются все те же процессы, что и в других странах переходного типа, но, может быть, трансформационные изменения происходят не так быстро, как у других. [5] Но именно это обстоятельство – генерализация исходных оснований для анализа - и вызывает возражения, поскольку сама такая логика не принимает во внимание инерцию прошлого, то есть институциональный контекст посттоталитарного социума и возможности его воспроизводства. Поэтому, прежде чем представить аргументы несогласия с такой общепринятой интерпретацией, очень кратко представлю результаты исследований нашего Центра, с тем, чтобы можно было яснее очертить поле расхождений.

На протяжении всех 90-х годов основная масса населения (примерно 70-73%) воспринимала все происходящее на фоне хронического снижения своего общественного положения, утраты прежнего статуса, заданного рамками директивной государственно-распределительной экономики (присущего этой системы организации труда, мобильности, доходов, аспираций). Вплоть до середины 2000-х годов (после краха этой системы и начавшихся реформ) шло интенсивное перемешивание и турбулентное «перемещение» статусных групп.[6] Одни группы поднимались на 1-2 ступени воображаемой лестнице статусов, другие опускались на какой-то момент, но поднимались в следующие годы (шаг замера составлял 5 лет) и т.п. Но основной тренд заключался в увеличения численности самых нижних страт, куда сваливались деклассированные остатки прежних иерархических групп и категорий госслужащих (график 1 и 2). Устойчиво «поднимались» (и, безусловно «выиграли» от происходящих перемен) по общественной лестнице всего 6% опрошенных. Острее и болезненнее свою нестабильность или снижение статуса переживали те, кто ранее, в советское время занимал относительно авторитетные или уважаемые, престижные позиции (управленцы среднего звена, бюрократия и, служащие – учителя, врачи, ИТР).

Со второй половины 2000-х годов тренд начал меняться. Доля самых низких статусных категорий стала сокращаться (росли реальные доходы населения); численность страт, которые население определяло как «нижний средний» класс и в еще большей степени – как «средний средний», увеличивалась. Тем не менее, основной массив опрошенных живет с мыслью, что люди в ходе общественных пертурбаций последних 20 лет теряют нечто важное, не получая ничего взамен (табл.1)

Таблица 1






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных