Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Эрна-Амалия Курциус




В пьесе бр. Тур «Особняк в переулке» я исполняла роль Эрны Курциус — фашистки, штурмбанфюрера, преступницы, арестованной в восточной зоне Берлина.

Премьера спектакля «Особняк в переулке» была в 1949 году, когда уже в полном разгаре шла так называемая «холодная война».

Я хотела каждым спектаклем «Особняка в переулке» говорить с нашими зрителями о низости, о бесчеловечности поджигателей войны. Моя личная ненависть к фашизму побуждала меня достовернее изображать страшное существо Эрны Курциус, охваченное истерией войны. Я не удовольствовалась бы только личиной врага, напяленной на себя, — ведь временем действия были не «святки», и не с ветки новогодней елки взяла бы я маску гиены.

Кто из нас может забыть фашистское нашествие?

Кто из нас забудет рев самолетов, несущих смерть и разрушение нашим городам и населенным пунктам? Кто может изгнать из памяти ночные улицы наших городов, по которым шагали маленькие ножки детей, уводимых родителями в бомбоубежища, в «щели»?

И вот мне нужно было изобразить одну из тех, кто насылал смерть миролюбивым народам.

Воплощать Эрну Курциус, в особенности вначале, было очень страшно. После одного из спектаклей «Особняка в переулке» Николай Боголюбов посоветовал мне «меньше дрожать губой». Да ведь нижняя губа у меня дрожала сама по себе и с такой силой, что приходилось прикладывать пальцы ко рту, останавливать дрожание.

{256} В моей первой студийной роли Матильды Босс я была хозяйкой «губы», теперь «губа» мне отомстила!

Ужасно было погружаться в трясину внутреннего мира Эрны Курциус.

Как Эрна Курциус я на допросах должна была бороться за существование. «Мне» нужно было заметать следы своих черных деяний, увиливать в ответах на талантливо поставленные советским следователем вопросы. Мне помогало выполнить тяжелую миссию сценического воплощения фашистки то, что, вызывая ненависть зрительного зала к Эрне Курциус — поджигательнице войны, тем самым я принимала участие в борьбе сегодняшнего дня за мир мира. Иначе я не отделила бы себя барьером артистизма от этого выродка. Иначе во тьме и безумии внутреннего мира Эрны Курциус я могла бы задохнуться.

Вот я стою у порога сцены.

Сейчас мне, актрисе, надо сделать несколько шагов по плоскости, так как никакого материального порога нет и в помине, а штурмбанфюреру Эрне-Амалии Курциус надо войти в кабинет советского военного следователя майора Каштанова (его с подъемом душевным исполнял Владимир Романович Соловьев). Сложное состояние пред выходом на сцену — пререкание между «образом» и исполнительницей. Должен победить «образ». Эрне Курциус нет дела, что испытывает советская актриса, ее воплощающая. Она должна так отвечать на вопросы следователя, чтобы избегнуть высшей меры социальной защиты.

Эрна Курциус, как никто, разбирается в кодексе законов и постановлениях военных трибуналов. Она не сомневается, что майор Каштанов тоже знает свод законов.

Стою. Дрожу… Вот близится реплика, по которой «я» должна войти в кабинет Каштанова. За «мной» послан дежурный:

— К допросу!

Много свершено Эрной Курциус преступлений. Сейчас она увидит своего судью. Смертный холод распространяется по телу. Левой рукой прижимаю «я» левый борт пиджака, как бы защищаясь от неизбежного и смертельного нападения. Правая же рука — в кармане клетчатого мужского пиджака. В этой руке — решение обороняться до последнего. Эрна Курциус — хищный и хитрый зверь, и все повадки ее — повадки хитрого и хищного зверя. Как атомную энергию поджигатели войны предполагают пользовать как орудие массового истребления, а не в созидательных целях, так и человеческим разумом пользуется Эрна Курциус только для обмана, укрывательства, спасения своей презренной жизни.

Я долго искала внешнее выражение сущности Эрны Курциус. На мне был светлый «тевтонский» парик. Мой длинный нос подвергся деформации с помощью прозрачной ленточки, его укорачивающей, и небольшого комка гуммоза, придавшего моему профилю {257} «скалистый» вид. Клочком прозрачного тюля я сплющивала ноздри. Было тяжело дышать, но мертвенность, какая сообщалась лицу узкими и недвижными ноздрями, стоила того.

Платье было темно-зеленое, очень простое. И был накинут сверх платья мужской клетчатый пиджак — мне казалось, что арестована была Эрна неожиданно для себя. И во внезапности она накинула пиджак одного из своих взрослых сыновей. У Эрны есть сыновья, но она их сама ввергла в бойню — военные чины и звания ей дороже сыновей.

Главное, что выражало биографию и характер Эрны, были тяжелые коричневые, мужские же, бутсы. Берсенев увлек меня этой формой обуви. И была «я» в коричневых кожаных перчатках. В наружности Эрны Курциус было соединение истерической, почти психопатической женщины и чего-то, противоречащего образу женщины: военные бутсы, почти мужская военная выправка.

Я искала в Эрне Курциус глаз, выражающих холод цинизма и суету безумия. Она мертва для добра, эта гадина. Ее ненависть к прекрасному, свободному, живому доведена до белого каления. И мысли ее отравны, и голос ядовит.

Не только свою мерзкую жизнь защищала она, но ей надо было скрыть от следователя место, где замурован архив с секретными бумагами, с планами новой войны, списки лиц, заинтересованных в новой интервенции. Вот с чем шла на допрос штурмбанфюрер Эрна Курциус.

Когда в первую генеральную (для «пап и мам») я показалась на пороге со смелостью висельника, мне очень сильно зааплодировали в зале. Это сочли скандальным. Как? Аплодисменты фашистке?

В полном согласии с Берсеневым некоторыми изменениями мы добились молчания зала при выходе Эрны. Быть может, через два‑три спектакля аплодисментов не было бы и само по себе: ведь зрители последующих спектаклей не знали меня лично, а видели только ненавистную гадину. Они не отделяли исполнительницу от «образа».

Это не легко — испытывать на себе ненависть зрительного зала. Актеры не стали бы играть отрицательные образы, если бы своеобразную радость им не доставляло то, что ненависть призывают они по воле своей к образу, ненавидимому и актером. Только при этом условии отрицательный образ перестает быть гнетущим, неэстетическим, а делается художественным произведением.

Актеру не нужно быть «образом». На время спектакля должно становиться образом. Быть и становиться — огромная разница. Ведь если быть, тогда надо действительно заснуть, когда засыпает образ, умереть в миг, когда по какой-то причине умирает образ, сойти с ума, раз безумствует образ. Мы, конечно, {258} не удовлетворяемся тем, чтобы только казаться «образом», мы не хотим быть симулянтами вместо творцов, но, если совсем стереть границу между собой и «образом», то не будет ни искусства, ни мастерства, а начнется галлюцинация.

Переходя порог сцены, я чувствовала, что Эрна Курциус идет на суд нашего зрительного зала.

Я искала в себе то равновесие, чтобы одновременно выходить Эрной Курциус на допрос к следователю майору Каштанову и выводить на суд советского народа не только цинизм и безумие одной Эрны Курциус, а цинизм, безумие всех поджигателей войны.

Враждебно отношусь я к формальному «деланию» ролей, к актерскому штукарству, к сценическому шулерству. Верую, — только умело затронутая актером его же творческая природа обнаружит в «образе» все потаенное, раскроет в нем все до дна души. Тем не менее я часто бываю обвиняема именно в штукарстве и в формализме как в прессе, так и своими товарищами по театру. Хорошо, что, огорчая меня, это все же не отнимает убежденности, что моя профессиональная совесть чиста.

Не «бирманской штучкой» было одно физическое движение в роли Курциус, и я хочу сказать несколько слов о нем.

Советский следователь ошеломил Эрну Курциус, назвав фамилию немецкого летчика, которую Курциус так упорно пыталась засекретить. Допрос кончен. Следователь нажимает кнопку звонка — в дверях конвойный. Эрна оглядывается на следователя — может быть, он задаст ей еще вопрос?

«Все», — отрезает следователь. Эрна делает крутой поворот и левой ногой в тяжелом ботинке, поднятой почти под прямым углом, отчеканивает шаг. Поворот Курциус резок, стук ноги тоже резок, но это не «эксцентрика» и не театральный «трюк». В хроникальных фильмах я видела, как шагали гитлеровцы, как высоко вздымались ноги этих манекенов, и мне захотелось виденное выразить «шагистикой» штурмбанфюрера Эрне-Амалии Курциус.

Может быть, все, что я описываю сейчас, и в малой мере не получалось так на сцене, но я говорю об искреннем устремлении своем жить «в образе» и воздействовать «образом», что помогало не штамповать роль при очень частом ее повторении.

Друзья

«Но, когда уже одна чистая правда стала его (писателя. — С. Б.) предметом и дело касается того, чтобы прозрачно отразить жизнь в ее высшем достоинстве, в каком она должна быть и может быть на земле и в каком она есть покуда в немногих {259} избранных и лучших, тут воображенье немного подвигнет писателя; нужно добывать с боя всякую черту»[25].

Стремление русского реалистического искусства всегда неизменно: чтобы человек стал справедливей и человечней, чтобы краше стала жизнь.

К этому, изображая уродство человека и жизни, стремились и такие беспощадные к этому уродству сатирики, как Гоголь и Салтыков-Щедрин.

Не сбылся второй том «Мертвых душ» у великого патриота и писателя: стояли пред его глазами «бедность да бедность, да несовершенство нашей жизни».

Державная воля советского народа направлена к тому, чтобы богаче и совершеннее стала наша действительность и человек в ней.

Растет материальная и духовная мощь советского народа. И лучшие люди его не могут быть названы «избранными» — так их бесчисленно много, наших лучших людей.

Советским художникам не надо искать образов, вдохновляющих на создание положительного героя, а просто надо отразить тех, кем полна и жива наша земля.

Мы, актеры и режиссеры, зависимы от драматургии. От драматургии зависит наша возможность объемно явить на сцене положительного героя.

В линейном чертеже драматурга, в строчках его пьесы, должна существовать хотя бы в зародыше данность третьего измерения, возможность жизни положительного образа.

Зрители не верят нимбам над головами иконописных святых, тем более они не поверят человеку пьесы и сцены, который лишен соблазнов и борений.

Лучший наш человек должен быть показан в борьбе за лучшее. Борьба эта может быть с явлениями внешнего мира, она может вестись человеком с самим собой, с внутренними противоречиями, которые несет с собой жизнь.

Важно, чтобы человек переборол соблазны, чтобы, стоя на жизненном перекрестке, выбрал верную дорогу, — в этом высшее достоинство человека, в этом его великая ценность.

Мне не часто поручают положительные роли, поэтому с таким трепетом я отношусь к ним, с такой нежностью и таким страхом — чтоб не исказить любимые черты.

Я попытаюсь рассказать о том, как работалось и что чувствовалось мной уже на сцене в роли Анны Георгиевны Греч в пьесе Константина Симонова «Так и будет».






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных