ПО СОСЕДСТВУ МЫ ЖИВЕМ

Степан Лобозеров

Сцены из деревенской жизни

Часть первая. «СТАРИННЫЕ ЛЮДИ»

Действующие лица

Бабка Фен я. Дед Василий, Владимир — корреспондент. Федор — сын деда и бабки. Елизавета — соседка.

Часть вторая. «РАССЛЕДОВАНИЕ»

Действующие лица

Ел и завета. Матвей — ее муж. Люба — их дочь. Владимир. Федор.Бабка Фен я. Дед Василий.

Действие происходит в сибирской деревне с наши дни.

СТАРИННЫЕ ЛЮДИ

Деревенская изба, в которой прежде всего бросается в глаза чистота, доходящая до стерильности. Старый комод, кровать, табуретки. В углу множество икон. Домашней вязки половики, коврики. На подо­конниках множество цветов в горшках, которые никогда не забывают полить. На стенах гирлянды чеснока, пучки засушенных цветов, трав. Между ними — большая рамка, в которую вставлено множество пожелтевших от времени фотографий. Солнечный день ранней весны. У окна сидит и смотрит на улицу бабка Фен я, подвижная еще старушка лет под восемьдесят. У другого окна—дед Василий, дряхлый уже старичок. В руках у него посошок, с которым он, видимо, никогда не расстается.

Бабка (выглядывая кого-то в окно). Гляди-ко, Василий, Ковалиха идет. К нам вроде.

Дед. Это чья?

Бабка. Да Ивана Ковалева дочка, не помнишь, что ли?

Дед. Так он ведь помер, однако?

Бабка. Помер. А это дочка его, на курферме работает. Чего это она к нам-то?

Дед. Может, пензию несет?

Бабка. Пензию Варька-почтальонка приносит, а эта на птичнике, чего ж она-то понесет? Это, однако, она из-за Любки своей.

Дед. Это чьей?

Бабка. Да Любка, дочка ее. Колька наш гулял с ней, а она и забрюхатела. А Колька-то, как приперли его, так и убежал в город. Да чего ты, не слыхал, что ли?

Дед. Колька наварначил, а с нас какой спрос?

Бабка. Так вот поди, скажи ей теперь. К нам, точно к нам идет. А если чего, ты так и говори: мы, мол, люди старинные, с пас и спросу нет. У Кольки есть батька с маткой, пусть сами и разбираются.

Входит Елизавета. Женщина лет пятидесяти. Она горда от важ­ности порученного ей дела, и в то же время чувствуется, что у нее здесь какой-то свой интерес.

Елизавета. Здравствуйте.

Бабка. Здравствуй, здравствуй! Чего скажешь?

Елизавета. Как поживаете-то?

Бабка. Так нам чего — сидим да в окошко глядим.

Елизавета. А я вот с сельсовета к вам.

Д е д. С бумагой штоль какой?

Елизавета. А какие вам бумаги-то надобно?

Бабка. Так нам они зачем? Пензию принесут и ладно. А бумаги нам ни к чему, по сельсоветскому делу ты, что ли?

Елизавета. А то б зачем? Сам председатель к вам послал.

Д е д. Это чего?

Елизавета. Да вот, вспомнил про вас.

Дед. Облигации штоль опять? Дак мы старые, скидку бы надо какую по старости.

Бабка. У нас и так их вон, ящик цельный.

Елизавета. Какие теперь облигации.

Бабка. А тогда чего ж?

Елизавета (оглядывая жилище стариков). А воду-то вам кто ж таскает, колодец-то вон где.

Бабка. А внучка, внучка. Она уж тут кажный день.

Елизавета. Хорош сынок. Бросил стариков престарелых да и не чешется.

Бабка. А нам чего? У нас пензия.

Д е д. У сына свой дом, а у нас изба пока что своя. Чего нам сын? Мы тут пока что сами хозяева.

Елизавета (словно бы и не слушая ответы стариков). Прямо к вам послал.

Дед. Это кто?

Елизавета. Председатель. С сельсовету. Чего это вы рассказывать станете, какие-такие геройства?

Дед. Чего?

Бабка. Чего рассказывать-то?

Елизавета. Да с городу приехал, из газеты. Писать чего-то будет.

Бабка. Кого писать?

Елизавета. Не знаю, мне не докладывают. А весть к вам приказано.

Бабка. Да кого весть, чего надо-то?

Елизавета. А вот он и спросит, чего ему надобно. Я в сельсовете была, а Павел, брат, председатель-то, и упросил. Тебе, дескать, все равно в ту сторону идти, заведи корреспондента к старикам, пусть он там с ними разберется. Ладно, готовьтесь. На стол тут соберите, то-се, из городу все-таки, аж из самой газеты.

Бабка. Да чего надо, чего писать-то будут? Елизавета. Сами вспоминайте, чего такого натво­рили, что писать про вас приказано. А уж он отпишет, не беспокойтесь.

Дед. А к молодым пошто не ведешь?

Елизавета. Сказано же — к вам велено, к старикам.

Б а б к а. А со стариков какой спрос? А уж если стариков надо, дак вон Федул еще не помер. Он, однако, и Василия постарее будет.

Елизавета. Федул уж из ума давно выжил. Ладно, готовьтесь. Сказать вам забежала, пока он там фотографирует чего-то. Чтоб знали, что к чему. Счас приведу. (Выходит.)

Бабка. Чего делать-то будем, Василий?

Дед. Кого писать-то будут?

Бабка. Дак вот, поди... И эта вильнула хвостом, да и... Про Кольку-то ничего не сказала, а глазами-то зыркает. Из-за него, из-за него и натравила на нас. Председатель-то брат ей, она и науськала его, чтоб к нам послал отписывать. Дак, опять же, если насчет Кольки с Любкой, дак зачем к нам, а не к Федору?

Д е д. А может, как я лес спалил, вспомнили?

Бабка. Сколь годов-то прошло? Да и выплатили мы все тогда. (Оба перебирают в памяти свои прегрешения.) Вот чего! Вот теперь и пришло на ум. Огород они мерить будут. Сотки-то, что две у нас лишние, сколько уж ругань идет? Вот они и станут перемеривать. Вот ведь змея-то какая, подколодная! Это она председателя-то и подучила из-за Кольки. А тот и направил к нам кото­рого из городу, чтоб перемерил все да еще и отписал. Чего делать-то будем, Василий?

Дед (стучит посошком об пол). Я вот ей!

Бабка. А чего ей, если она, с которым из городу, придет! Отрежут, отрежут! Не две, а все четыре отрежут. Чтоб неповадно, скажут, было. Вот варнак-то, да Коль­ка-то. Наварначил вон чего, а теперь нам разорение. На стол ведь она приказала собирать, чего делать-то будем? (Растерянно смотрят друг на друга.) А мы вот как сделаем, Василий. Ты сиди, да и помалкивай, сиди и помалкивай. Оглох, мол, да и только.

Дед. Оглох... А эта? Счас только,скажет, разговаривал?

Бабка. А мало ли чего бывает со старыми-то людями? Оглох, да и весь спрос.

Дед. Я оглох, а ты как?

Бабка. А с меня чего? Мое дело, скажу, маленькое. Вы,скажу, хозяина, кормильца пытайте, а я, скажу, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. (Выглядывает в окно.) Ведет, ведет, чтоб ее... На стол ведь надо чего-то? А ты так и сиди молчком, так и сиди. Руки-ноги, мол, еще шевелятся, а слышать-то уж ничего, мол, не слышу. (Выглядывает-в окно.) Молодого какого-то ведет. С очка­ми, с сумками какими-то. А ты все равно не бойся, Ва­силий, сиди да и помалкивай. А уж с меня-то они ничего не стребуют, закона такого нету.

Стук в дверь:Стучат чего-то?

Дед. Может, дом пробуют: гнилой али нет?

Бабка. Не, это они, наверно, в сенцах в дверю сту­кали, по-городскому. А как, правда, дом отпишут?

Входят Елизавета и Владимир. Владимир, оттого что в роли писателя ему приходится выступать впервые и самозванно, очень боится попасть в смешное положение, о котором, не дай бог, дойдет слух до редакции.

Елизавета (Владимиру). К стуку-то у нас старики непривыкшие, так проходите.

Владимир (озадачен настороженностью, с кото­рой его встречают старики). Здравствуйте!

Бабка. Здравствуй, здравствуй!

Не получая приглашения проходить, Владимир, не зная, что делать, оглядывается на Елизавету.

Елизавета. Чего тут-то стоять? Приглашай, бабка, гостя.

Бабка. Дак бабка чего? Вон стулья.

Гости садятся.

Владимир. Не помешали?

Бабка. Чего?

Елизавета. У их делов-то! Сидят днями да друг на дружку глядят. Настоящих-то стариков мало оста­лось — перемерли. А эти вон как устроились да и в ус не дуют. Вот председатель вас сюда и направил разобрать­ся. Что, бабка, за стол, что ль?

Владимир озадачен объяснением цели, его визита, но смолчал.

Бабка. Дак раз пришли, вот, собираю. (Собирает на стол.)

Елизавета. Вы счас не постуете, скоромного-то можно?

Бабка. Дак пост-то когда уж кончился.

Елизавета (Владимиру). За стол давайте. Счас нас бабка угостит по-стариковски. Вот, а как выпьем, так они вам еще и песни старинные пропоют. Дед, давай, что ли, за стол-то, чего там-то сидеть?

Дед старательно не реагирует.

Дед, да ты чего, оглох, что ли?

Бабка (Владимиру). А оглох, оглох, батюшка. Как молынья-то полыхнула, он и оглох в одночасье.

Елизавета. Да чего вы мелете-то, только что разговаривал.

Бабка. Дак говорить-то он вроде бы еще скажет когда чего, а уж слышать-то совсем ничего не слы­шит. (Владимиру.) Мы люди старинные, чего с нас взять?

Елизавета. Я вот председателю-то перескажу, так он разберется, старинные вы или нонешние. Ишь, к ним из самого городу направили, а они вот чего выт­воряют. Он вам покосы-огороды-то перемеряет и пен­сию пересмотрит. Гляди-ко ты на их, старые, ста­рые, а...

Д е д. А чего их перемеривать? Все давно вымерено. А пензию всем дают. А мы и налоги какие надо отдаем.

Елизавета. О, сразу услышал, глухой-то, как про огород заговорили.

Бабка (Владимиру). А уж это у него так, батюшка: то глухой, а то дак услышит когда чего. (Елизавете.) А тебе грех, Елизавета, па старых-то людей. Чего такого мы натворили, чтоб отписывать?

Елизавета. А вот счас товарищу корреспонденту и расскажете, чего вы творили, а чего не творили. (Вла­димиру.) Спросите их, хорошенько спросите. Да пусть все как на духу выкладывают.

Дед. Чего спрашивать — все давно перемеряно.

Елизавета (кивая на Владимира). Дайте человеку слово сказать, а то ишь, глухой, а разбушевался хуже путнего. Да и присядьте к столу-то. А то гостей усадили, а сами....

Бабка. Дак мы что? Мы сядем. Только чего с нас пытать-то.

Елизавета. Давайте по одной для храбрости да и... чтоб как на духу.

Б а б к а. Я ее сроду не пила, а Василий уж тоже сколь годов в рот не брал.

Владимир. Я, собственно, попросил бы вас рас­сказать о прошлом.

Старики молчат.

Ну, что вам особенно запомнилось из прошлого, чем вы раньше занимались.

Дед. Дак мы давно выплатили. Все, сколько стребо­вали.

Владимир. Извините... гм... что выплатили?

Д е д. А все, сколько стребовали.

Елизавета. Да чего, кому выплатили-то?

Бабка. За лес выплатили. Все, сколько стребовали. У нас, однако, и квитанция лежит.

Дед. Справка такая у нас имеется.

Владимир (Елизавете). Какой лес?

Елизавета (старикам). Да кому какой ваш лес-то нужон?

Бабка. Сами же пытаете, чего раньше было. Вот Василий и говорит, что сполна выплатили. Да и зату­шило-то в тот же день. Туча пришла.

Елизавета (Владимиру). А, так это они про по­жар. Он, дед-то, как-то лет двадцать или тридцать назад лес поджег.

Бабка. А кто его поджигал? Сам загорелся.

Дед. Все выплатили, сколько стребовали.

Владимир (не зная, что говорить). Значит... гм... все выплатили?

Дед, Бабка (вместе). Все, все, как есть, до ко­пейки.

Бабка (бежит искать). Вот, тут где-то и справка была. Чуть не две тысячи выплачивали.

Владимир. Нет, нет, мне не надо, я не за этим. Я, собственно, о другом хотел вас расспросить.

Дед с бабкой растерянно смотрят на Владимира.

Почему-то мы все о другом говорим. Видите ли, газета — это моя, так сказать, официальная работа. Как говорится для поддержания... гм... брюк. Основной же моей профес­сией, то есть основным занятием, является... Ну, я пла­нирую написать роман, в крайнем случае — повесть. Тема историческая: партизанское движение в наших мес­тах. Но это не будет документалистикой. Это будет пол­ноценный... полноценное произведение. И вы, как живые свидетели всего, что здесь происходило... Словом, я хочу взять у вас материал.

Дед с бабкой недоуменно молчат. Елизавета тоже недопоняла.

Ну, материал для романа. Или в крайнем случае по­вести.

Бабка (осторожно прерывает всеобщее молчание). Дак у стариков-то какой матерьял? Ситчику если како­го — кусочек завалялся, да занавески старые.

Елизавета. Ишь, какие ушлые! Старыми занавесками хочут отделаться. Вы в дурачков-то не играйте, а да­вайте матерьял, как на следствии.

Владимир. Нет, нет, зачем? Я, наверное, не так выразился. Ну, понимаете... (Проникновенно.) Вот вы прожили большую и трудную жизнь.

Елизавета. Такие везде проживут.

Владимир. Простите, Елизавета Ивановна, но... Мы все время говорим о каких-то посторонних вещах. (Старикам.) Вот вы прожили большую жизнь. (Деду.) Простите, вам сколько лет?

Елизавета. Да, приписали они все.

Владимир. Что приписали?

Д е д. А ничего мы не приписывали. Как были из сель­совету и все перемерили...

Елизавета (перебивает). Да кому нужон твой огород? (Владимиру.) Годов себе они наприписывали. Как узнали, что пенсия будет, так и давай писать. Чтоб раньше уйти, значит, на пенсию-то.

Бабка. А ничего мы и не приписывали. Когда свадь­ба-то была, Василию уж тогда сколь годов было, а с тех пор сколько прошло, посчитай?

Елизавета (старикам). Ну, дак, давайте матерьял-то. (Владимиру.) Про что их еще-то - допросить?

Владимир. Почему допросить? Я просто пришел поговорить, как с очевидцами, как с живыми свидете­лями.

Елизавета. А добром-то от их ничего не добьешь­ся. Они вон две сотки захватили лишних, да и живут при­певаючи.

Бабка. Ты пошто так говоришь-то, Лизавета, пошто стариков обижаешь? Как приходили и мерили...

Елизавета (перебивает). Слышали, слышали! Опять скажете «без изменениев оставили»? Так это потому сказали, что вы тогда уже успели засеять эти сотки. А счас новая размежевка будет, и уж теперь-то вам этих соток не видать.

Дед. Мы ничего не приписывали. Как Ермолай пе­реехал, а огород пустой остался...

Елизавета (перебивает). И годов, скажешь, себе не приписывали?

Дед. А ты посчитай-ка, сколько мне в ерманскую было?

Владимир. Это в первую мировую?

Дед. А вот когда немец пришел.

Елизавета. На войну-то взяли тебя, значит, моло­дой еще был.

Бабка. Какой же молодой? Ну да, тогда-то, конеч­но, помоложе был, но уж не так чтобы.

Владимир. Простите, а революцию вы помните? Вам ведь тогда уже пятнадцать лет было.

Бабка. А пятнадцать, что великий, что ли? Чего он в пятнадцать-то натворит? Это уж ему вон сколько было, когда лес-то поджег.

Владимир. Да нет, я ничего... Я в том смысле, что в пятнадцать лет многое можно запомнить. Толстой, например, помнил о себе с двух лет.

Дед. Революции у нас не было.

Владимир. Как не было?

Б а б к а. А не было, не было, батюшка. Может, где-то чего-то и было, а у нас ничего.

Елизавета. Как же не было-то? А царя как сбро­сили?

Бабка. Царя-то мы и в глаза сроду не видали. Да и когда он был-то, бог его знает.

Владимир. Но ведь... кгм... Ну хорошо, а граж­данская война? Ведь здесь она закончилась только в два­дцать втором году, вам тогда было уже двадцать лет. Вы не были в партизанах?

Бабка. А не был, батюшка. Он мужик смирный, зачем ему партизаны?

Елизавета. Ты чего ж это бабка открещиваешься-то? Может, деда б твоего героем признали, а ты отгова­риваешься.

Бабка. Дак ему зачем герой? Герои-то все воевать любят, а он смирный мужик был, работящий,

Владимир. Ну хорошо, сами в партизанах не были, но ведь бои-то были? Земляки, наверное, родные, соседи участвовали.

Б а б к а. А из суседей Федул один остался. Вот у него бы и отписать?

Елизавета. Так погоди, дед, ты же вроде где-то воевал, говорили? Или ты, может, за царя воевал, а те­перь и темните?

Бабка. А ничего он и не воевал. Это когда к нашей

деревне войско подошло, а командеры и давай звать

мужиков. А мужики пошли да и не пустили-то войско.

Елизавета. Погоди, какое войско-то? Это на Омулевке, что ли?

Бабка. Ну да. Мужики пошли с ружьями, а бабы за ими, а и ребятишки туда же, да все на гору-то и выскочили. А ихние-то атаманы поглядели, сколь на­роду высыпало, да и подумали, что все это солдаты с пуш­ками, да и убежали. Вот и Василий там был. Елизавета. Убегал, что ль?

Бабка. Чего ему убегать? Он с мужиками был и с командерами.

Дед. Мне и ружье тогда дали, берданку. А патронов три всего досталось.

Владимир. Так, значит, вы все-таки участвовали в партизанском движении?

Бабка. Ничего он и не участвовал.- Мужики пошли, и он пошел. А воевал-то он потом с ерманцем.

Владимир. Но как же не участвовал? Отогнали карательный отряд, и он там был. А дальше?

Бабка. А чего дальше? Самустили их, мужиков-то, командеры эти, они и пошли на Семенова воевать. А тот Изота убил да... Кого еще-то?

Дед. Позвали нас командеры красные, мы и пошли. Я-то не хотел идтить, а они: отдавай, значит, берданку тогда. А берданка-то новехонькая была, как отдашь? Вот и пошел с имя.

Владимир (всем). Ну вот, видите, ведь он участ­вовал в гражданской войне.

Бабка. Дак тут завоюешь. Кабы снова-то Семенов пришел? Он уж раз был до этого. Прокопа, дядю моего, увели в ров да и убили. Тут поневоле завоюешь. Владимир. Но ведь воевал же? Елизавета. Воевал... За огород он воевал, за две сотки лишние. Вот об этом и надо написать.

Бабка. Ты зачем, Лизавета, напраслину-то нагова­риваешь? Сотки все перемерянные, раз не отрезали тогда, значит, так и надо, все по закону, значит. А если ты из-за Кольки это, дак мы за него не ответчики, у него батька с маткой есть.

Елизавета. А чего это мне ваш Колька? Тут к вам из сельсовета по делу пришли, а не Колька. А если уж по правде сказать, так вырастили кобеля. Натворил дслов да и деру.

Дед. Мы за Кольку не ответчики. Он наварначил — с него и спрос. А как это нас за него разорять?

Елизавета. А кто вас разоряет-то? Разоришь вас, как же! Тут две сотки захапали, да Федор комбикорму, наверно, на тысячи наворовал.

Владимир. Простите...

Елизавета (не слушая). Что, не так, скажете? На тысячи, не меньше.

Бабка. Федор тут ни при чем. У него...

Елизавета (перебивает). Ладно. Не об этом раз­говор.

Владимир. Простите, Елизавета Ивановна, но мы постоянно отклоняемся от темы.

Елизавета. Так с ними разве не отклонишься? Не успел школу закончить и вон чего натворил.

Бабка. Колька теперь...

Елизавета (перебивает). Ладно, корреспонденту только и делов слушать да про Кольку про вашего. (Вла­димиру.) А вот хочете, я вам гору эту самую Омулевую покажу, куда мужики-то с бабами выскочили?

Владимир. А это далеко?

Елизавета. Да тут она, с заднего двора видать. (Старикам.) У вас собаки-то нету там?

Дед. Мы за Кольку не ответчики. Вот так-то!

Елизавета. Собаки нету, говорю?

Бабка. Какая у нас еще собака? Федора когда кто поймал, что ли? Это зачем так напрасно-то говорить?

Елизавета. Не бойтесь, поймают еще. (Влади­миру.) Пойдемте, поглядите на гору нашу знаменитую.

Владимир (старикам). Да, мы посмотрим, можно? Я сейчас.

Выходят.

Бабка. Вот ведь змея-то какая, вот змея. И Федора-то, того и гляди, что засудит. Брату-председателю на­шепчет, а тот чего, родную сестру не послушает, что ль? Это ведь она нарочно его увела, чтоб на ухо ему все пе­ресказать, чтоб без нас-то. И обскажет! Счас она ему все обскажет. Что делать-то будем, Василий?

Дед (стучит посошком в пол). Я вот ей!

Бабка. Видишь они как: вроде бы про старинное спрашивать пришли, а ведь подвела-то все к огороду. Брешут ить они, брешут, что про войну-то им надо. Это им так, вроде бы как заделье, чтоб в дом попасть. А гнут-то все к пензии да к огороду. Да еще и матерьял стребовали. Да ведь и Федора-то сюда же припутала, вот ить змея-то какая. Счас, счас она ему там обскажет на ухо-то. А мо­жет, она про гору-то сбрехала, чтоб покос перемерить? Дак покос что, там лишков нету, пускай меряют. А мы вот как сделаем, Василий. Ты сиди тут, а как они зайдут да спросют, дак она, мол, к Параньке, к соседке, за солей побежала, соль, мол, кончилась. А я той минутой за Фе­дором-то кого-то и пошлю. Федор-то, он им так просто не поддастся, он им сумеет обсказать. Сиди, Василий, не бойся ничего н сиди, а я счас... (Выходит.)

Дед кому-то грозя постучал посошком в пол. Подошел к окну, наблю­дает за действиями бабки на улице. Входят, продолжая начатый, видимо, во дворе разговор, Елизавета и Владимир.

Елизавета. Вот бы и написать про это в газете. А то ведь никакой жизни, девчонка, только, только... (Умолкает, не желал, чтобы разговор услышал дед.)

Владимир. Видите ли, я в сельхозотделе, и... такая тема меня...

Елизавета (перебивает). О, а бабка где? Один оглох, а другая совсем попряталась?

Владимир. Простите, Елизавета Ивановна, но этот тон... Может, нам как-то по-другому? Такой материал, а мы так ни о чем и не поговорили.

Елизавета. С кем говорить-то? Бабка спряталась, а этот в глухие записался.

Дед. Мы за молодых не ответчики! Вот так-то!

Елизавета. Бабку, говорю, куда дел? (Владимиру.) Это она к Федору, к Федору побежала, к сыну своему.

Владимир. Зачем?

Елизавета. А вот приведет его счас, так и будет тут «матерьял».

Владимир. Но ведь мы хотели поговорить о прошлом?

Елизавета. Вот счас и наговоримся. Живыми б только как выйти отсюдова. А то ведь Федор-то, он психо­ванный, еще и с колом прибежит.

Дед. Как приходили и мерили...

Елизавета (перебивая). Да уймись ты со своим огородом. (Владимиру.) А всего лучше — уйти б отсю­да от греха подальше. Пошли бы к нам, а девчонка вам все бы и пересказала. По крайности хоть бы их попужать, что вот, мол, возьмем да напечатаем. Матерьял-то, мол, уже есть.

Владимир. Нет, ну а что он, собственно, против нас? Зашли поговорить... В конце концов ему же должно быть приятно, если о его родителях... Странно.

Елизавета. Ну говорите, говорите, вон он, герой-то, спрашивайте чего надо. Только поскорей, пока другой герой не прибежал. С топором.

Дед. А хозяйка велела сказать, что она за солей по­бежала.

Елизавета. Куда, куда?

Дед. Так и велела сказать. Он-то с вами живо раз­берется.

Елизавета (Владимиру). О, видите, чего я гово­рила? (Деду.) Смотри как напужал! Как бы не упасть со страху. Давай, рассказывай, чего зря сидеть будем. Владимир. Дедушка, а сколько вы пробыли в пар­тизанском отряде? Дед. Чего?

В л а д и м и р. В отряде, говорю, сколько вы про­были?

Елизавета. Да через неделю, наверно, убежал. Владимир. Простите, дайте нам поговорить. (Де­ду.) Вот мы выяснили, что с Омулевой горы вы вместе с другими мужчинами села ушли в партизанский отряд. И сколько вы там пробыли, в каких боях участвовали?

Дед. Чего?

Е л и з а в е т а. А он снова оглох. (Деду.) Да не бойся, не про огород тебя спрашивают. Сколько воевал-то, ну, против Семенова-то?

Дед. Мы-то мобилизовались, а из вашей-то родовы никто не пошел, мы, дескать, тут останемся.

Елизавета. Чего ты... Кто это не пошел? Откуда ты знаешь-то?

Д е д. И ваши не пошли, и Федул не ходил, и еще какие мужики.

Елизавета. Гляди-ка ты на его! Не пошли... Отку­да ты знаешь-то, это что, где записано, что ли? А сам-то зачем пошел, ружье жалко было отдавать? Вот то-то и оно! У вас всегда так: как бы чего захапать да не от­дать. Не пошли...

Владимир. При чем здесь ружье? (Деду.) Дедушка, а в каких местах проходили бои с Семеновым?

Дед (Елизавете). Я в колхозе вон сколько отрабо­тал, и пензию урезать — нету права. Так-то!

Елизавета. О, герой, ему б только пенсию по­больше.

Владимир. Дедушка, а как здесь проходила кол­лективизация?

Дед. Чего?

Владимир. Как организовали первые колхозы, вы помните?

Входит бабка.

Елизавета. О, объявилась. За подмогой, что ль, бегала?

Бабка. А Василий рази не сказал? За солей, за со­лей к Параньке бегала.

Елизавета. А где соль-то твоя?

Б а б к а. А нету. Нету, говорит, и не было. В магазин, знать, не завезли.

Елизавета.- Да чего ты нас как малых детей-то? Будто мы уж совсем придурки какие. Давай вон, рас­сказывай корреспонденту, чего вы еще творили, да по­скорей. А то счас прибежит, так будет тут «соля».

Владимира давно уже раздражает Елизавета, но, боясь вступать с ней в спор, он только морщится, решив не обращать на ее реплики внимания.

Владимир. Бабушка, извините, пас не представи­ли. Меня зовут Владимир, а вас?

Елизавета. Бабка Феня она.

Владимир. А полностью как, по отчеству?

Елизавета. Да зовите Феней, да и все. Ее все так зовут.

Владимир. Простите, Фе... Феня... Извините, забыл отчество.

Елизавета. Да бабка Феня, да и все.

Владимир. А вы помните, как у вас проходила коллективизация?

Бабка. Чего?

Елизавета. Колхоз, колхоз. В колхоз как вас аги­тировали, спрашивает.

Бабка. А чего колхоз? В колхоз мы еще когда по­ступили? Как всех начали прижимать, так и мы поступи­ли. И коня увели в бригаду и корову с телкой. А вот твой-то батька еще после нашего сколь хозяином был.

Елизавета. Чего скажешь, кулак, что ли? (Вла­димиру.) У нас тут и кулаков-то не было никаких. У нас ни помещиков этих самых, ни кулаков не было. Мамка-то мне все рассказывала.

Дед. Вон сколько мы в колхозе отбухали, и как это нам теперь без пензии?

Елизавета. Этот все про свое...

Быстро входит Федор. Намерения у него самые решительные.

Федор. Это чего тут, пошто стариков обижаете?

Елизавета. О, а кто это их обижает?

Федор. Ты мне не крути. Если надо чего разбирать­ся — ко мне иди. А их зачем трогать?

Елизавета. Да кто трогает-то? Нас председатель сельсовета послал. Вон, товарищ корреспондент из горо­да. К ним как к людям направили, а ему «трогать».

Владимир. Извините, я хотел бы поговорить с вашими родителями. Собираюсь писать повесть, а может быть, даже роман об истории нашего края. Ну, партизан­ское движение, коллективизация... А ваши родители все это видели своими глазами. И я хотел бы поговорить с ними как с очевидцами, участниками этих событий.

Федор (бабке). А чего ж сказали, огород отни­мают?

Владимир. Это недоразумение какое-то.

Бабка (осмелев от присутствия сына). Дак они вроде бы начинают-то про старинное, а сами все к огоро­ду да к пензии гнут.

Елизавета. Да кому тут нужен ваш огород-то?

Владимир. Да нет, при чем здесь огород? (Федо­ру.) Давайте познакомимся, меня зовут Владимир.

Федор. Федор я.

Владимир. А отчество?

Федор. Так раз это мой родитель, то Васильевич, выходит.

Владимир. Ах, да, я совсем... Так мы поговорим!..

Федор. А чего бутылка-то нераспечатанная?

Елизавета. Брезгуют с нами пить твои родители.

Федор. Какие теперь с них пивцы. Ну, так, может, за знакомство? (Владимиру.) Шофером я тут, в кол­хозе.

Владимир. Да, очень приятно.

Федор (разливая). Давайте, а то на сухую-то чего наговоришь? И с Лизаветой, может, помиримся.

Елизавета. А кто это с тобой ругался-то?

Федор. Ну, за родителей, значит?

Владимир. Да, за таких интересных и заслужен­ных родителей.

Елизавета. Даже на две сотки лишнего заслу­жили.

Федор (миролюбиво). Вот ведь какая, никак не может без этого.

Елизавета. Какая есть.

Федор. Ну и чего вам старики наговорили?

Владимир. Оказывается, ваш отец был в парти­занском отряде?

Федор. О, он у меня ого-го! Герой! Видишь, Лизавета, не захотела за меня замуж идти, а счас бы у те­бя тесть героем был.

Елизавета. Герой, все леса в округе пожег.

Федор. И до этого уже докопались. Так вы, зна­чит, Владимир, так про него в книжке и напишете?

Владим и р. Видите ли... Я не буду писать о ком-то конкретно, это будет роман, то есть вымысел. Но как прототип ваш отец может послужить... то есть послужит прототипом.

Федор. Вот так-то, батька. Служил ты в парти­занах, служил в Красной Армии, а теперь будешь слу­жить этому... типу, что ли?

Владимир. Прототип. Нет, вы не подумайте, в этом нет ничего обидного. Шолохову, например, для образа Григория прототипом послужил вполне конкрет­ный человек.

Е л и з а в е т а. Он уж и так дослужился, на дом писа­телей присылают.

Федор. А что? И дослужился. Верно, батька?

Дед. С партизан-то я убег все ж таки. Они куда-то совсем далеко выступили, к Амуру-реке, а наши-то мужи­ки и говорят: «Чего нам туда иттить, дома все хозяйство развалится». Да и повернули обратно. Я и берданку принес. Потом уже ее отобрали-то.

Федор. Ха! Вот те и герой! Ты зачем про это-то рассказываешь?

Бабка (Владимиру). А он глухой, батюшка. Не­дослышал, знать, чего, коли не так сказал.

Федор. Ладно, матка, не бойся, теперь ему полная амнистия за давностью годов. Ну, так как, Лиза, может, по второй да споем, чем ругаться-то?

Елизавета. Ты давай про дело говори.

Федор. Про какое дело?

Елизавета. А зачем мы сюда пришли?

Владимир. Да, давайте продолжим наш разго­вор. (Деду.) Значит, у вас коллективизация проходила без эксцессов, то есть у вас не было такой классовой борьбы, как на западе?

Федор. Как, батька, чего тут у нас было, а чего не было-то? А то я и сам толком не понял.

Елизавета. Где надо, так ты сразу поймешь

Федор. А как же, если надо.

Владим и р. Но ведь у вас, вероятно, были в де­ревне кулаки?

Федор. Как не быть, вот его папашу, деда моего, выходит, чуть не раскулачили.

Владимир. Как? Отец партизана и кулак?

Бабка. Это ладно, что батюшка-то в колхоз сразу все сдал задарма. А то б угнали.

Федор. Выяснили.

Дед (Елизавете). А Пронька-то, Матвея твоего родитель, хальной варнак был. Полдеревни крестьян разорил, а потом и самого увезли куда-то, сгинул.

Елизавета. Чего ты городишь-то, он репрессиро­ванный был, а после войны их всех оправдали.

Бабка. Дак вот тут и возьми: кто прессированный, а кто дак и ни за что пропал.

Владимир. Да, это время культа. Но это я, ве­роятно, не охвачу.

Дед. А вот как на войне-то бывало...

Владимир. На гражданской?

Д е д. А на которой с немцем...

Федор. Он у меня и на последней был. Как ты там с немцем-то воевал?

Д е д. С немцем я при конях был.

Елизавета. При немцах, что ли?

Дед. При конях. А есть такая страна — Болгария. Дак там этот... виноград. Как ягодки, цельными пучками и пресладкий.

Елизавета. А то мы не знаем.

Дед. Ешь, ешь его, бывало, а чуть время прошло, и опять исть охота.

Елизавета. Во, герой-то ваш. Все садочки, на­верное, у бедных болгаринов пообобрал. Это уж, навер­но, родовина такая: как бы где чего плохо лежит. На вой­не и то успевают.

Федор. А чего это мы чужого взяли?

Елизавета. А две сотки кто отхватил?

Ф е д о р. А ты мерила?

Елизавета. Мерила. В сельсовете-то все известно, на все учет.

Федор. А как твой Матвей орехов в город каждый год на тысячи продает, это ничего?

Елизавета. Орехи в лесу. Кто хошь, иди да добы­вай. Только с ними-то погорбатиться еще надо, не как с комбикормом.

Бабка. Вот видишь, Федор, комбикорм какой-то припутывает.

Елизавета. Это не я припутываю, а он приворо­вывает.

Федор. Тебя чего сюда послали к старикам, по­рядки свои наводить?

Елизавета. А это не твоего ума дело, зачем меня послали.

Федор. Думаешь, не знаю, чего ты злишься? Матвей спился совсем, а у меня на этот год машина будет. Про­считалась, так теперь и шипишь?

Владимир. Извините, мы...

Елизавета (перебивает). Чего ты плетешь? Кому ты нужон-то да и с машиной своей ворованной? Матвей хоть на мотоцикле, так на своем, на кровные заработан­ном. А тут наворовал да еще и похваляется. И тогда не пошла за тебя и счас бы трижды не пошла. Просчи­талась...

Владимир. Извините...

Никто больше не обращает на Владимира внимания.

Бабка. Вот она к чему подвела-то, от старинного-то!

Дед. Хведор! Ты с бабами не ругайся. Пущай она больше не приводит да чего не надо не пишет. А то ишь удумала — отписать привела.

Бабка. Дак и правда удумала.

Федор. А ты что, помогала мне мешки в амбар за­носить? У меня хоть раз была с комбикормом недостача, была?

Елизавета. Так ты уж все науки прошел по этому делу, как же поймаешь тебя. Но люди-то все знают, не скроешь. И сыночка такого же вырастил. (Владимиру.) Вот про это и надо написать: день и ночь комбикорм ворует, а сыночек его...

Федор (перебивает). А ты об своей, об своей до­ченьке расскажи, как она... Не успела школу закончить...

Елизавета. А с кем, с кем она, не с твоим ли ко­белем?

Федор. Ты парня с девкой не равняй! Парень пар­нем, а девка — совсем другое. Что ж остальные-то никто не забрюхатели, твоя одна?

Елизавета. А от кого, от кого забрюхатела-то? Кто ей речи-то сладкие говорил, кто вокруг змеем-то

увивался?

Федор. А мало ли чего он скажет? Что ж, если па­рень сказал сладкую речь, дак девка сразу должна и ручки кверху?

Владимир. Извините, зачем вы так о женщинах.

Федор. А как еще, если она в школе себя сберечь не сумела. А наш дурак из-за этого убежал в город и десяти­летку не закончил... Каких-то два-три месяца осталось.

Елизавета. Убежал! Сами же его туда и сплавили, чтоб концы в воду.

Федор. Кто сплавил, кто сплавил? Что мы, нехристи какие — родному сыну не дать десятилетку закончить?

Елизавета. Беда какая! Он-то год, да и в вечернем закончит, а Любке теперь всю жизнь!

Федор. Да ты чего, лучше не могла придумать? Сплавили... Да у нас вон и письмо от него лежит. Если, дескать, приедете за мной, то совсем убегу. На БАМ или еще куда подальше. И сестра моя, Верка, у которой он остановился, приписку сделала, чтоб не трогали его пока, не в себе, дескать, парень. Сплавили...

Дед (вдруг некстати ударился в воспоминания). А вот еще случай был когда с Семеновым-то...

Федор. Погоди, батька, тут вон рядом хуже Семе­нова. (Елизавете.) Может, скажешь, мы специально и подучили, чтоб он Любку твою... того...

Елизавета. А чего, с вас сдеется!

Федор. Ну!.. (Владимиру.) Вот, вот про кого писать-то надо! Пока такие...

Елизавета. Какие? Ну, какие?

Федор. А такие!

Елизавета. От такого слышу! (Владимиру.) Вот про это и надо написать. И комбикорм помянуть, и сотки лишние, и как он сыночка своего выучил.

Владимир. Простите...

Федор. Ну, Лизка!..

Бабка. Хведор! Ты зачем с бабой ругаешься? Ты кто, мужик али кто? Если надо—натрави на нее свою Катерину, и пусть они хоть волосы друг дружке повы­дерут, а сам зачем путаешься?

Елизавета (беря Владимира в свидетели). Вот, вот про это и надо написать. Вон еще с кого началось-то. Слышали, как учит, чтоб до драки, значит? Они этого воспитали, а тот того кобеля. (Вдруг заплакала.) А дев­чонка теперь... не успела... не успела и на свет божий поглядеть, а уж вся жизнь переломанная. Куда она те­перь? Кому она? А ведь не щенок какой, дочка родная, сколько ночей не поспишь, пока ее выходишь-то?

Федор (тоже чуть не плачет). А мой, значит, ще­нок? Мы, значит, своего не выхаживали? А если он те­перь правда убежит куда подальше да и сгинет, каково нам будет, каково?

Елизавета (успокоилась, вытирает слезы). Как же, сгинет такой. Такой всю деревню по миру пустит и не почешется. А вот Любке-то теперь... (Владимиру.) Вот вы бывзяли да и написали про это в газете. Как ихняя родовина всю деревню в ужасе держит. Вся деревня от них в ужасе плачет.

Федор. Кто плачет? Кто держит? Вас подержишь, как же? Таких подержишь, так и сам без рог останешься. Такие сами кого хочешь подержут. Плачут они!

Елизавета (Владимиру, но больше для Федора). А вот пойдемте к нам, пойдемте, Любка вам сама все расскажет, как было, как на духу расскажет. Мы про них такое напишем! Пойдемте.

Федор. Ага, она расскажет! Ты уж ее, наверно, как по учебникам научила, что да как говорить. Она расскажет.

Елизавета. А вот пойдемте, пойдемте,уж ребенок-то не сбрешет.

Владимир. Но ведь это молодежная тема. Это этика, мораль, а я в сельхозотделе,

Елизавета. Так она же вам все обскажет как на духу, а вам только записать надо да напечатать, чтоб ихняя родовина хоть раз в жизни покраснела.

Бабка. Хведор, ты зачем ругаешься. А как правда пропечатают? У ней ить брат в сельском Совете сидит, ему что, он там все может пропечатать.

Ф е д о р. А чего же мне, молчать? Так если б я молчал, они б давно меня с потрохами съели. Ишь, встрепенулась! А я еще когда-то на ней жениться хотел.

Елизавета. Тьфу! Жених! Такими женихами толь­ко... (Владимиру.) Пойдемте, она вам все, она вам под честное слово все расскажет.

Владимир. Но ведь мы так и не взяли материал?

Бабка. Вот, Хведор, ты с ней ругаешься, а она при­вела из городу, и какой-то матерьял с нас сыскивают.

Федор. Я ей покажу—матерьял! Я ей такой ма­терьял со стариков стребую — век сама голая ходить будет.

Бабка. За занавески на меня напустились, дескать, старые.

Федор. Я ей покажу занавески! Я ей такие зана­вески покажу, что она своим шторам-тюлям не рада будет!

Елизавета (Владимиру, но все так же больше для Федора). А вот пойдемте, сами послушайте. (Вы­водит Владимира.)

Федор (вслед). Тогда и я пойду, пусть при мне го­ворят, при мне! А то твой ребенок такого наплетет в га­зету... что потом ни в одну тюрьму не примут. При мне пусть, при мне, я закон знаю. (Выходит за ними.)

Владимир (на секунду появившись в дверях, видно, дальше войти его не пускают). До свиданья!

Бабка (сурово). Бог простит.

Владимир исчезает. Какое-то время еще слышны крики со двора,

потом все умолкает. Бабка подходит к деду, уснувшему еще в начале ссоры и проспавшему всю перебранку.

Бабка. Василий, а Василий?

Дед. А, чего?

Бабка. Ты бы лег на кровать-то?

Дед. Заснул, что ль? А и приснилось-то, будто я на собрании на колхозном, еще при старом председателе.

Бабка. Дак тут хуже всякого собрания было.

Дед. Ушли, что ль, неугомоны-то?

Бабка. Ушли, ушли. Может, тебе чаю согреть с брус­никой? У нас ведь брусника еще осталась.

Д е д. А случай-то я им так и не рассказал. Это как я к Семенову под расстрел-то попал.

Бабка. До Семенова им, как же! Ведь это я как в воду глядела, когда сказала, что это они из-за Кольки пришли. Какое же им старинное, чего им с него? У них свое на уме. Я тоже медалю свою хотела показать, за труд-то которая, а потом, думаю, засмеют. Уж бог с ней да с медалей, огород не отобрали и то ладно.

Д е д. А больше-то ничего не стребовали?

Бабка. Кричал опять тот-то молодой про матерьял, а Федор-то им и показал. Это ладно, бог надоумил за ним послать, а то ведь без него-то чего бы они с нами сделали.

Д е д. А она счас в сельсовет, да и снова брату на-жалится.

Бабка. А как же не нажалится, тут и говорить не­чего, еще как нажалится-то!

Дед. А тот и снова пришлет какого-нибудь отпи­сывать.

Бабка. Дак, а как же не прислать? Еще как при­шлет-то. Такого пришлет, что не только огород, а и самих-то в живых не оставит.

Д е д. А чего же делать будем? Пришлет, а мы и Фе­дора не дозовемся.

Бабка. Вот и думаю, чего делать. Огород-то ладно, бог уж с ним да с огородом, так они ведь еще и Федора-то, того и гляди, что засудят.

Дед. Может, покаяться идти? Пусть уж забирают эти сотки, только б отступились от нас.

Бабка. Отступются они, как же. Сотки, что ль, им эти нужны? Говорю же тебе, из-за Кольки все. Тут те­перь пока Федора не посадют и дом не отберут — не отступятся.

Дед. Дом-то отбирать — нету такого закона.

Бабка. Тогда самих со свету сживут. Вот что, Ва­силий. Сбегаю-ка я к Григорию, к племяннику. Тот-то и грамотный и в городе учился, он-то уж чего-нибудь да присоветует. А может, и бумагу какую выправит, а я счас минуткой и обернусь. А то ведь засудят они Фе­дора, насовсем засудят.

Дед. Ты убежишь, а тут снова кого пришлют, и чего я делать буду?

Бабка. Не успела она еще к брату-то сбегать. Дома ведь они счас у ней разбираются.

Дед. Не успела... Такая везде поспеет. Нет уж, ты пошла — и я с тобой.

Бабка. Да куда ж ты со своими ногами?

Д е д. А уж лучше как-нибудь да идти, чем тут си­деть их дожидаться.

Бабка. Ладно, собирайся. Мы тогда на лавочках-то отдыхать будем.

Собираются.

А Гришка-то, он ушлый, уж он-то обязательно присовету­ет. Счас, Василий, до Епифанихи доползем, а там и ла­вочка. Посидим, отдохнем, да и дальше до Бычковых. На ихней посидим, а там и до Гришки совсем ничего. Счас, Василий, бумаги я какие есть соберу, да и дви­немся.

РАССЛЕДОВАНИЕ

Дом Елизаветы. Вся обстановка под «городскую» квартиру: повал современная мебель, ковры, яркие дорогие шторы и т. д. И в то же время можно сразу определить, что это деревенская изба. Это, ве­роятно, и от большой русской печи, от ухвата и кочерги, прислоненных к ней, от больших цветных фотографий хозяев дома в деревянных рамках. Толкая впереди себя Владимира, входит Елизавета. За ними Федор. Чем больше стараются его игнорировать, тем больше он дает о себе знать.

Елизавета (Владимиру). Вот сюда, проходите и садитесь. И блокнот доставайте, чтоб сразу все запи­сать.

Федор (садится). Запишем, все запишем, только не по-вашему. А то вы тут напоете, вы тут насвищете.

Елизавета (только Владимиру). Садитесь, а я счас и чаю и чего еще сами пожелаете.

Федор. Ага, с чаю начнешь, а комбикормом кон­чишь.

Елизавета (Владимиру). Вы, главное, его не слушайте, а уж девчонка вам все обскажет. А напеча­тать потом и с портретом можно, чтоб и тот, молодой кобель, в полный рост был и этот с мешком комбикорму в пьяном виде там присутствовал. Счас я девчонку крикну, на огороде она.

Федор. Да свидетелей, свидетелей не забудь, А то без свидетелей-то вы тут книгу сочините, картину при­думаете.

Елизавета (впервые обратившись к Федору). Не бойся, все как у людей будет. (Выходит.)

Федор. Вот, а теперь сам посуди, Владимир, как с такой родниться прикажешь? Да она на третий же день под статью подведет. (Закуривая.) Давно рабо­таешь?

Владимир. Только устроился. Если честно — это моя первая командировка. И вот, влип.

Федор. Часто такое бывает?

Владимир. Что?

Федор. Да вот такое, как у нас?

Владимир. Не знаю. Я в первый раз встречаюсь.

Федор. Суда тут, конечно, быть не может. Если б он большой, а она несовершеннолетняя, тогда другое дело. А так, когда оба шпана... Какая тут статья, не знаешь?

Владимир. Не знаю.

Федор. На алименты бить будут. А что с него возь­мешь? С нас, конечно, станут выжимать. А у самих-то... (Показывает взглядом на обстановку комнаты. Понизив голос.) Он, Матвей-то, мужик-то ее, каждый год орехи возами в город возит. А добывает безо всяких договоров.

Владимир. Без чего?

Федор. Чтоб орехи-то добывать, договор надо заклю­чить в районе, а он так прет машинами. Как думаешь, браконьерство можно приписать?

Владимир. Не знаю.

Федор (внимательно посмотрел на Владимира, слов­но только что его увидел). Я думал, в газете все знают.

Владимир. Я только устроился.

Федор. А как же книжку свою писать будешь?

Владимир Там главное вымысел, фантазия.

Федор Фантазия Вот они счас и наплетут тебе фантазию в два голоса Да еще и Матвей заявится Не рад будешь, что пришел сюда. Ну, Колька, припомню я тебе «первую любовь» Это учительница в школе их так выгораживала первая любовь, дескать, то да се. А тут из-за этой первой любви последние зубы потеряешь Матвей-то, он психованный. Да если еще пьяный придет. Он не станет спрашивать, кто ты и что ты.

Владимир. Но ведь она сама меня позвала?.. Федор. Еще и за это будет бить. Пьет да ревнует к кому попало Один раз уж поджигал меня. Ладно, что шибко пьяный был, спичку не мог зажечь. А так все чин-чином — и соломы и веток к стене натаскал. (Выгляды­вая в окно.) Брата б, председателя, не позвала, а то с нее сдеется. Ага, ведет. А по дороге инструкции ей на­шептывает. (Садится на прежнее место.)

Елизавета вводит упирающуюся Любу, девушку лет семна­дцати. Та настроена явно враждебно ко всем. Отвечает резко, отрывисто, глядя в одну точку. Признаков беременности еще совсем неза­метно.

Елизавета (как бы представляя Любу Владими­ру). Вот. (Любе.) Да садись, садись, чего стоять. И не бойся ничего. (Кивая на Федора.) А на этого так и вовсе не гляди. Будто его здесь нету.

Люба, даже не взглянув пи на кого, садится.

Федор. Ага. Зато я погляжу. И послушаю. Елизавета (озабоченно Владимиру). С чего на­чать-то?

Владимир К.гм Вероятно с этого., кгм... Ну,

со знакомства, наверное.

Елизавета (Любе). Ну?

Федор (Владимиру). Так ты и за неделю не пере­слушаешь. Они с Колькой вот с таких лет бегали, мож­но сказать, на одном горшке сидели.

Люба еще сильнее сжала губы и свела брови.

Елизавета Ты при ребенке не очень-то тут вы­ражайся

Федор. А чего, не сидели? Ну, про горшок это я так, к слову (Владимиру, поясняет) Тогда в деревне и горшков то не было, тогда они так, самопроизвольно.

Елизавета. Чего ты тут про свои горшки заладил, чего ребенка сбиваешь?

Федор. Ладно, пусть говорит, (Владимиру.) Ишь, какие цацы, и про горшок им не скажи. Будто бы и не си­дели никогда на нем, будто бы и не знают, что это такое.

Елизавета. Да ты чего привязался-то со своими горшками, слово ребенку не даешь сказать. Он что, в газе­те про горшок твой будет писать?

Федор. А чего? Пусть с него и начнет. Чтобы все ясно было, без обману.

Елизавета (махнув на Федора рукой). Говори доча.

Люба. Чего говорить-то?

Елизавета. Ну, как у вас началось-то с этим кобе... с этим... Николаем? Ну? (Люба молчит.) Чего ты слова-то сказать не можешь? Вот товарищ корреспондент уже и ручку приготовил.

Федор. Пускай она скажет, кто первый?

Елизавета. Чего первый?

Федор. Кто первый начал. А то ведь у теперешних-то на девяносто процентов девки начинают.

Елизавета. Чего начинают?

Федор (вертит рукой). А вот это самое. Моргнула, вильнула, а парень он что — он дурак, он и побежал. Пусть вот она и скажет сейчас: моргала или нет.

Елизавета. А чего это ей моргать-то приспичит?

Ф е д о р. А того. Да ты-то что, пусть она сама скажет.

Елизавета. Ну-ка, доча, скажи. Хотя, погоди, чего это мы перед ним-то распинаемся, ишь, расселся. Плюнь на него, а говори все корреспонденту. Ну? (Владимиру.) С чего начать-то?

Владимир. Вероятно... Ну... (Любе осторожно.) Как вы познакомились?

Федор. Говорю же: на горшке.

Елизавета. Опять со своим горшком лезешь?

Владимир (Любе так же осторожно). Вы, вероят­но, в колхозе познакомились?

Федор. Это как?

Владимир (видя, что все в недоумении). Ну, на сельхозработах. Я хотел сказать... Вот у нас, например, когда на первом курсе отправляют на месяц на сельхоз-работы, там все обычно и знакомятся.

Федор. И что, тоже... того... (Делает жест рукой, как бы обрисовывая большой живот.)

Владимир (смутился). Н-нет... Зачем... Ну, я не знаю, когда как.

Федор. И чем кончалось? Ну, алименты там или еще чего?

Елизавета. Да свадьбой! Чем еще у добрых людей кончается? Это у вас кобе... это вам одни алименты на уме. Будто бы без этого уже и прожить невозможно, будто все и счастье в этих алиментах! (Владимиру.) Это уж, видно, родовина у них такая: ничем их не проймешь, окромя алиментов.

Федор (даже привстал от возмущения). Мне, что ли, нужны эти твои алименты паршивые?! Да мне... пропа­ди они трижды пропадом!

Елизавета. А чего же тогда сыночка сплавил?

Федор. Кто сплавил? Я сплавил? Говорю же тебе: письмо лежит. Сам убежал и еще дальше бежать собрал­ся. Сплавил...

Елизавета. Он добегается.

Федор. Чего с него взять-то — парнишка. Какой у него еще ум?

Елизавета (обрисовывая рукой большой живот). А на это у него ума хватило?

Федор. А тут ума не надо.

Люба вдруг встает и быстро, так же ни на кого не глядя, выходит. Проводив ее взглядом, все какое-то время молчат.

Елизавета. О, довел ребенка.

Федор. Я ей хоть слово сказал против?

Елизавета. А кто все говорит-то? То с горшком своим привязался, а то показывать стал при ребенке-то.

Федор. Чего это я показывал?

Елизавета (обрисовывая живот). А это вот, я, что ли, показывала?

Федор. Так это вон Владимир про это сказал.

Владимир. Я?

Федор. А как же, про студенток-то забыл, что ли? Ну, как ты их на сельхозработах-то?

Владимир. Я?

Федор. Ну не ты, дак другой кто. К нам тоже приез­жают студенты по осени. Раз., ночью уже, захожу за ворох зерна, темно, кто это, думаю, там копошится, а там...

Елизавета (перебивает). Во, еще это начни при ребенке рассказывать.

Федор. Да чего ты: «ребенок, ребенок...» (Обрисовы­вая живот.) А это-то у ребенка что, дух святой? Если уж она такой ребенок, ничего не знает, не соображает, дак это-то как получилось?

Елизавета. Это ты у своего, своего спроси, как получилось. Ишь, вырастил, а теперь еще и посмеивается сидит.

Федор. Кто посмеивается? До смеху мне, как же. Счас еще браконьер твой пьяный заявится, совсем обхо­хочешься.

Елизавета. Вот и пусть придет. Он тебе язык-то живо укоротит. А то ишь, моду взял, жесты всякие при ребенке.

Федор. Да Владимир про это первый заговорил, чего ты на меня-то напустилась? Ты лучше веди своего... (снова делает жест) «ребенка», а то мы сюда не чай пить припер­лись.

Елизавета. Ты мне если еще раз покажешь...

Ф е д о р. О, уж и при тебе нельзя и ты тоже «ребенок», ничего не знаешь, не понимаешь?

Елизавета (Владимиру). Ну вот как с ним разго­варивать? Счас, приведу. (Федору.) Но если ты еще хоть одно слово, хоть один жест свой бесстыжий пока­жешь...

Федор. Ладно, веди, веди.

Елизавета выходит.

Ишь, жесты ей не по нутру. Тут теперь не о жестах надо думать, а... Ну что, записал?

Владимир. Пока ничего.

Федор. Ты там помяни, как она созналась, что мор­гала.

Владимир пожимает плечами.

А чего, может, это-то и есть самое главное. С чего начи­нается-то все? Моя вон тоже с этого начинала, а теперь я двадцать лет проморгаться не могу. Ты начни с того, что девки теперь совсем облахудрились. Курить начали, пьют вместе с ребятами да еще и губы красют. Какая же тут устойчивость? А ребятам что, на дармовое-то.

Владимир. По-моему, нормальные.

Федор. Кто, ребята, что ль?

Владимир. Все. И парни и девчонки.

Федор. Если так, чего ж тогда писать будешь?

Владимир. Ну, может, получится материал на мо­рально-этическую тему. О любви и дружбе.

Федор. Ну-ну, давай! Счас Матвей придет, он нам покажет и любовь и дружбу.

Владимир. Я-то здесь при чем? Я на работе.

Федор. Ага, он шибко будет разбираться, на работе ты или на культурном отдыхе. Это уж потом разберутся, когда поздно будет. (Помолчав.) У крышки гроба.

Владимир. Он что, ненормальный, что ли?

Федор. Говорю же тебе — поджигал меня. А если уж в своем доме поймает, тут и говорить нечего. (Выглядывает в окно.) Куда эти-то убежали? Вот-вот заявится, а им слезы-мимозы.

Владимир. А может быть, в другом месте?

Федор. Чего?

Владимир. Ну, взять у них.материал?

Федор. Плюнь ты да и езжай. Сами разберемся. И так хватит этого самого «матерьяла». Про стариков моих напишешь, да и книжку же ты хотел начинать?

Владимир. Я бы с удовольствием, но как теперь, неудобно? Сбежал, скажут. Еще и в редакцию могут напи­сать. А я только устроился.

Федор. Тебе что дороже: редакция или собственная голова?

Владимир. Ну что он, совсем ненормальный?

Федор. Говорю же тебе — псих, рецидивист лесной. Все кедровники пооббил. А может, и угробил там кого. Откуда узнаешь-то — тайга. Пошли лучше к старикам. Они тебе еще на пять листов наговорят. Бутылочку возь­мем. Да там и так осталась недопитая. Ты пойми: там дело благородное, партизаны, а тут чего — внештатная беременность?

Владимир (с тоской). Я бы с удовольствием...

Ф е до р. Ну и пошли. Чего нам тут собственной смер­ти-то дожидаться?

Владимир. Ну, хорошо. Только предупредить надо, попрощаться.

Федор. Да какое прощание? С зубами ты тут рас­прощаешься да с ребрами. Пошли.

Владимир. Сейчас, тогда я записку. (Пишет.) Федор. Во, это давай. Не на того, мол, напали. Ишь, с портретом им подавай. Написал? Пошли.

Идут к двери. Навстречу Елизавета с Любой. Федор только скрипнул зубами.

Елизавета. А куда это вы?

Владимир. Мы...

Федор (перебивает). А чего мы тут рассиживаться будем? На ковры твои любоваться?

Елизавета (Федору). Тебя-то сюда и не звал ни­кто. А вы как же, Владимир?

Владимир. Мы решили, пока вас нет, взять мате­риал у его родителей. Мы ведь так и не взяли его пол­ностью.

Елизавета (кивая на Любу). А с ней как же?

Владимир. Потом. Я ведь, собственно, из сельхозотдела.

Елизавета. Разбередили, значит, ребенка, а теперь убегать?

Владимир. Да нет, мы только...

Елизавета. Я ведь и председателю могу все рас­сказать. И до начальства, которое повыше, дойду, как к нашим детям относятся. Девчонка уже приготовилась, с духом.собралась, а тут... Глядите, я ведь и куда повыше могу.

Федор. Там-то мы матерьял недобрали. А партизаны поважней каких-то...

Елизавета. Каких? Ну-ка, каких?

Федор. А всяких.

Елизавета. А «всякие-то» в чужие дома нахально не лезут. (Владимиру.) Глядите, мы ведь и сами можем написать в газету. И приписочку сделаем. Вот, мол, как ваши корреспонденты относятся к детям простых колхоз­ников. Если у кого-то у городской случится такое, так про нее, значит, можно писать, а если про дочку колхозни­ка, так сразу деру?

Федор. Да чего писать-то, ты подумала, чего пи­сать-то? Если бы она там перевыполнила или раньше сроку, а то... Нашла об чем хвастать!

Елизавета. А это, по-твоему, не раньше сроку, не раньше? Другие вон теперь в техникумы да в институты пойдут, а ей? (Плачет.) А все из-за того, что твой кобелина об чем не надо раньше срока начал думать.

Люба порывается бежать, но Елизавета крепко держит ее за руку.

(Любе.) Погоди, никуда я их не выпущу, пока не напишут все как было. Чтоб все через газету узнали, какое у твоего сыночка моральное лицо, чтоб ни одна девка после этого его к себе не подпустила.

Федор. Это еще посмотреть надо, какое у кого лицо.

Елизавета. Вот и посмотрим. Садись, доча. (Вла­димиру.) А вы блокнот доставайте.

Владимир. Да, да, я все.

Федор (тоже садится). Ну и что, снова да ладом начнем: «Как познакомились?»

Е л и з а в е т а. Да хоть с чего. Только начинайте.

Федор (Владимиру). Начинай сразу с того, как они схлестнулись. А то так мы и за неделю не разбе­ремся.

Владимир (Любе). Кгм... У вас, вероятно... кгм... вначале была дружба?

Федор. Да какая там дружба? Раз в таком положе­нии, значит, дружба, черт ее знает, уже когда кончилась. (Любе.) Ты скажи, Колька-то мой тебе хоть нравился или просто так это, ради интересу?

Елизавета. Какой это еще у нее интерес может быть? Интерес вот он, счас только проявляется. Интерес

ему подавай!

Федор. Ты не жужжи, пусть она сама скажет, нра­вился или нет.

Елизавета. Скажи ему, доча, скажи.

Люба (впервые подняв глаза прямо на Федора). Ну и нравился, ну и что? И сейчас нравится.

Федор. Так... А на меня-то чего так глядеть, я-то в чем тут виноватый?

Люба (снова уставившись в одну точку). Вы все не

виноватые.

Федор (Елизавете). О, видишь?

Елизавета (снова со слезами на глазах). А то не вижу? Уж мне-то сколько это видеть приходится.

Федор (стараясь как можно теплее, Любе). Ну, а чего же тогда... кгм... не вышло-то?

Е л и з а в е т а. Не вышло ему. А это чего? Это б счастье наше было, коли б не вышло-то, а то сиди вот теперь с тобой.

Федор (Елизавете). Да я не про то совсем. Почему до конца, говорю, не вышло.

Елизавета. А до какого ж тебе еще-то конца надо?

Федор. Ну, убежал же он, не просто же так убежал, значит, поругались или еще чего.

Елизавета (Любе). Чего у вас вышло-то? Ну?

Люба. А вам-то зачем?

Елизавета. Вот те на! Кому ж это надо-то, коли не нам?

Люба. Раньше что-то не замечалось, чтоб надо было. Это теперь забегали.

Елизавета. Ну вот, один у нее ответ, (Любе.) Ты хоть скажи нам, из-за чего поругались-то?

Люба. Из-за Петьки.

Федор. Чего-чего? Из-за какого еще Петьки?

Люба. Ивлева, с нашего же класса.

Ф е д о р. А зачем это тут Петька? Какое ему тут дело?

Входит М а т в е й, здоровенный мужчина с размашистыми жестами и постоянным выражением иронии на лице. Владимир следит за ним с нескрываемым страхом. Федор сразу весь подобрался. Елизавета, зная уже, что сейчас будет недовольна приходом мужа, Люба никак не отреагировала. Матвей действительно немного навеселе.

Матвей (окинув всех быстрым взглядом, искренне обрадовавшись при виде Федора). А-а! Сватушка дорогой, сам пожаловал! То все по амбарам да по баням от меня прятался, а тут, гляди-ка, сам явился.

Федор. Кто это от тебя прятался, да еще по баням?

Матвей. А ты вспомни, вспомни, как я в субботу приходил к тебе, шибко уж захотелось тогда по душам поговорить, а ты мелькнул в окошке, да и исчез. Так исчез, будто бы никогда и не родился.

Елизавета. Погоди, Матвей, тут разобраться надо.

Матвей. А вот мы и разбираемся со сватушкой моим дорогим, с тестюшкой, с куманьком или, черт его знает, кем он теперь нам приходится. Исчез он тогда, ис­парился, значит, в секунду, а я к его хозяйке под окошко.

Федор. Чего мне исчезать? Дома, значит, не было.

Матвей. Вот-вот, ты так тогда хозяйке и приказал: дома, дескать, тебя нету. А где ж он, говорю, тестюшко-то мой...

Елизавета. Какой тестюшко-то? Кто он тебе будет, посчитай?

Матвей (только махнув рукой Елизавете, чтобы не мешалась). Где ж, говорю, тестюшко-то, или сватушка, или кумушка...

Елизавета. О, кумушка уже ему стал.

Люба незаметно исчезает.

Матвей. Где ж, говорю, этот змей-то подколодный.

Елизавета. То-то! А то кумушка ему.

Матвей (Елизавете). Ты не перебивай, не мешайся.

Федор. Пойдем, что ль, Владимир? Все равно тут теперь никакого навару.

Матвей. А ты погоди, погоди, зятек! Навар-то потом будет, сначала еще заварганить надо.

Федор. Чего нам от пьяного ждать?

Матвей (кивая на Владимира). А это что, подстав­ного, что ль, притащил? Своего спрятал, значит, а этого взамен привел? Так ничего не выйдет, тестюшко, тощий, таким не откупишься.

Елизавета. Да ты чего мелешь-то? Корреспондент это, из газеты.

Федор (Владимиру). Во, вот это в статью обязатель­но включи. Какое же тут воспитание у девки будет? Тут прямая дорога к ранней беременности.

Матвей. Ага. Ему, значит, мало, что вся школа, вся деревня узнала, ему надо, чтоб на весь район, на всю область ославить, корреспондента приволок?

Владимир. Нет, вы не так поняли...

Елизавета (Матвею). Ты чего, не разобрамшись-то, кидаешься?

Федор. О, а это уже оскорбление при исполнении служебного.

Елизавета (Матвею). Ну-ка, сядь, счас же сядь и не суйся, если ничего не знаешь.

Федор. Ишь, ухарь, не успел'зайти и сразу про баню вспомнил.

Матвей (Елизавете). Может, ты им счас бутылочку, а меня в лес за вениками отправишь?

Елизавета. Ну надо же, теперь с этим еще,.. Матвей. Может, я тут лишний, может, у вас тут свои разговоры? (Кивая на Владимира.) Может, этого спе­циально притащили, чтоб он любовь вашу старую запи­сал?

Елизавета. Да ты чего мелешь-то? Из-за девчонки они пришли, чтоб ихней родовине стыдно стало.

Матвей. Из-за девчонки, говоришь? А где ж твоя девчонка, где?

Елизавета. Да только что тут была. С вами разве поговоришь по-человечески.

Матвей. Ну так вот: иди ищи свою девчонку, а я пока тут этих поразвлекаю, я пока тут с тестюшкой по душам. А то ведь так-то его не поймать, по баням скрывается.

Федор. Кто скрывается? Ты тут не очень-то! Ду­маешь, поймал в своем доме, так все можешь. Не беспо­койся. Советская власть все видит.

Матвей. Через окошко, что ли? Так мы их прикроем.

Федор. Все видит, если надо, и через стены увидит.

Елизавета. О, Советскую власть вспомнил, а как комбикорм-то воровал...

Матвей (перебивая). Ты иди, ищи свою девчонку.

Елизавета. Ладно, счас приведу. (Матвею.) А ты гляди тут. (Всем.) Счас я, быстренько.

Елизавета выходит. Матвей, с минуту выждав, быстро выбегает в сени и возвращается оттуда с ружьем. Закрыв на крючок дверь, садится возле нее на табурет, положив ружье па колени стволом в сторону

гостей.

Матвей. Вот так-то! А теперь поговорим.

Ф е д о р. За ружье-то ты еще ответишь! Как подпали­вал-то, свидетелей не было, а тут-то вот он, свидетель, тут-то не отвертишься.

Матвей. Этого свидетеля, может, вместе с тобой отсюда вынесут.

Федор. Всех не перебьешь, правда-то, она всегда вылезет.

Матвей (Владимиру). А ты разве видел чего или слышал?

Владимир. Я?

Матвей. Ты, ты. А то ведь как бывает-то, в картинах иностранных: какой свидетель видел чего или слышал, его и раз... и нет свидетеля, будто он никогда и не родился. Так видел?

Владимир. Да поймите, я вообще не имею к этой теме никакого отношения. Я...

Матвей (не слушая больше Владимира, Федору). Вот видишь, он отношения не имеет.

Владимир. Просто ваша жена попросила...

Матвей (сразу напрягшись). Чего это она попро­сила?

Федор. Ответишь, за все ответишь!

Матвей (Владимиру). Так чего там моя жена?

Владимир. Она сказала...

Матвей. Ну? Вам обоим сказала или ему?

Владимир. Сначала ему.

Матвей. Ага. Сначала все ж таки ему? И чего она сказала?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: