Но еще ни разу я не мог

Столько мёда взять в кувшине глиняном

И разлить по полу, будто мот.

Право, не она, а я, наверно, должен

Был сказать о чувстве не простом.

Не могу теперь и часа прожить,

Чтобы не насытиться вином

Уст ее медовых, страстных, нежных,

Не целованных еще никем…

Уходил так с редкою надеждой,

Что уж завтра я не буду нем.

CXVII

Стал твой лик мне любим и дорог,

Хоть ни разу не видел тебя.

Всё ж каким-то внутренним взором

Оконтурил твой образ, любя.

Снишься ты мне южанкой дивной,

Кареглазой кудесницей в снах.

Волос твой цвета спелого нивы

Среди тысяч смогу распознать.

Отчего-то и я стал уверен,

Что ты ждешь той двадцатой весны,

Когда, выйдя однажды на берег,

Распознаем мы в яви все сны.

Снюсь я, верно, тебе исполином,

Хоть на деле совсем не такой.

Ты родишь мне мальчёнку, сына,

А потом мы расстанемсь с тобой.

CXVIII

CXIX

Ты гори, гори, зорька ясная,

Ты гори, гори – не сгорай;

Над клонящимся к иве ясенем

Всеми красками полыхай.

Брызни золотом прямо в сердце мне,

Льды холодные давят грудь.

Изгони из него тучи серые –

До рассвета в нем хоть побудь.

Утром призраки ночи ветреной

Растворятся, сгинут, как сны;

И, как свыше мне будет велено,

Вновь пополню запасы казны –

Стихотворной своей кладовочки

Неприхотливым сбором рифм.

Может, жизнь им длинней уготовлена,

Чем тому, кто корпел над сим.

CXX

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: