Но еще ни разу я не мог
Столько мёда взять в кувшине глиняном
И разлить по полу, будто мот.
Право, не она, а я, наверно, должен
Был сказать о чувстве не простом.
Не могу теперь и часа прожить,
Чтобы не насытиться вином
Уст ее медовых, страстных, нежных,
Не целованных еще никем…
Уходил так с редкою надеждой,
Что уж завтра я не буду нем.
CXVII
Стал твой лик мне любим и дорог,
Хоть ни разу не видел тебя.
Всё ж каким-то внутренним взором
Оконтурил твой образ, любя.
Снишься ты мне южанкой дивной,
Кареглазой кудесницей в снах.
Волос твой цвета спелого нивы
Среди тысяч смогу распознать.
Отчего-то и я стал уверен,
Что ты ждешь той двадцатой весны,
Когда, выйдя однажды на берег,
Распознаем мы в яви все сны.
Снюсь я, верно, тебе исполином,
Хоть на деле совсем не такой.
Ты родишь мне мальчёнку, сына,
А потом мы расстанемсь с тобой.
CXVIII
CXIX
Ты гори, гори, зорька ясная,
Ты гори, гори – не сгорай;
Над клонящимся к иве ясенем
Всеми красками полыхай.
Брызни золотом прямо в сердце мне,
Льды холодные давят грудь.
Изгони из него тучи серые –
До рассвета в нем хоть побудь.
Утром призраки ночи ветреной
Растворятся, сгинут, как сны;
И, как свыше мне будет велено,
Вновь пополню запасы казны –
Стихотворной своей кладовочки
Неприхотливым сбором рифм.
Может, жизнь им длинней уготовлена,
Чем тому, кто корпел над сим.
CXX
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|