Пиво в баре на углу

Не знаю, сколько лет назад это было, 15 или 20. Я сидел у себя. Жаркий летний вечер, мне было тупо.

Я вышел за дверь и оглядел улицу. Большинство семей уже поужинали и теперь сидели и смотрели телевизионные приемники. Я дошел до бульвара. Через дорогу был местный бар – в старомодном здании, стойка деревянная, выкрашена зеленым и белым. Я вошел.

Почти всю жизнь я провел в барах, поэтому уже не воспринимал их так остро. Если мне требовалось выпить, я обычно брал выпивку в винной лавке, уносил домой и пил один.

Я вошел и отыскал табурет подальше от толпы. Не то чтобы здесь неуютно, просто я не в своей тарелке. Но если мне хотелось куда-то выйти, выходить больше было некуда. У нас в обществе интересные места в основном либо незаконны, либо очень дороги.

Я заказал бутылку пива и закурил сигарету. Рядовой местный бар. Все друг друга знали. Рассказывали неприличные анекдоты и смотрели телевизор. Была только одна женщина – старая, в черном платье, рыжем парике. На ней висело с десяток ожерелий, и она снова и снова подкуривала. Я уже пожалел, что вылез из дому, поэтому решил вернуться, как только допью пиво.

Вошел мужик, сел рядом. Я на него даже не посмотрел – неинтересно, – однако по голосу прикинул, что, должно быть, моих лет. В баре его знали. Бармен обратился к нему по имени, а парочка завсегдатаев поздоровались. Он взял пиво и посидел рядом минуты три-четыре, потом сказал:

– Ну как оно?

– Оно ничего.

– В наших краях недавно?

– Давно.

– Я тебя тут раньше не видел. Я не ответил.

– Сам из Лос-Анджелеса? – спросил он.

– Более-менее.

– Как считаешь, «Доджеры» в этом году прорвутся?

– Нет.

– Не нравятся «Доджеры»?

– Нет.

– А кто нравится?

– Никто. Я не люблю бейсбол.

– А что любишь?

– Бокс. Бой быков.

– Бой быков – это жестоко.

– Да, жестоко все, если проигрываешь.

– Но у быка нет ни шанса.

– Ни у кого из нас его нет.

– Ты такой агрессивный. В Бога веришь?

– В твоего – нет.

– А в какого веришь?

– Сам не знаю.

– А я вот в церковь хожу, сколько себя помню. Я не ответил.

– Можно тебя пивом угостить?

– Конечно. Принесли.

– Сегодня газеты читал? – спросил он.

– Да.

– Читал про пятьдесят маленьких девочек, что сгорели в бостонском приюте?

– Да.

– Ужас, правда?

– Видимо, да.

– Видимо?

– Да.

– То есть ты не уверен!

– Если б я там был, меня бы потом весь остаток жизни мучили кошмары. А когда только прочтешь об этом в газете, все иначе.

– Тебе что, не жалко этих пятидесяти маленьких девочек, которые сгорели заживо? Высовывались из окон, кричали.

– Наверное, было ужасно. Но видишь ли, это просто газетный заголовок, статья в газете. Вообще-то я об этом не думал. Я перевернул страницу.

– И ничего не почувствовал?

– Вообще-то нет.

Он немного посидел, отпил из стакана. А потом заорал:

– Эй, вот сидит парень, который, блядь, ни хуя не почувствовал, когда прочел, как в Бостоне заживо сгорели пятьдесят маленьких девочек.

Все посмотрели на меня. Я смотрел на свою сигарету. Минуту стояла тишина. Потом женщина в рыжем парике сказала:

– Будь я мужчиной, пинками бы гоняла его вдоль по улице.

– Ив Бога он не верит! – сказал мой сосед. – Ненавидит бейсбол. Он любит бой быков и смотреть, как заживо сгорают маленькие сиротки!

Я попросил у бармена еще пива – только себе. Он с отвращением толкнул мне бутылку. Два парня играли на бильярде. Тот, что помоложе, – здоровяк в белой футболке – отложил кий и подошел ко мне. Встал за спиной и давай сопеть, стараясь набрать в легкие побольше воздуху, чтоб грудь казалась шире.

– У нас хороший бар. Мы тут козлов не терпим. Мы им хорошенько даем по жопе, мы их тут месим, мы выбиваем из них говнище.

Я чувствовал, как он стоит за спиной. Поднял бутылку, вылил пиво себе в стакан, выпил, закурил. Рука моя ничуть не дрожала. Парнишка еще немного постоял, затем вернулся к бильярду. Сосед встал с табурета и ушел.

– Этот сукин сын – агрессивный, – услышал я. – Людей ненавидит.

– Будь я мужчиной, – произнесла женщина в рыжем парике, – он бы у меня пощады просил. Терпеть не могу такую сволочь.

– Так всякие Гитлеры говорят, – сказал кто-то.

– Вот мерзкие придурки.

Я допил, заказал себе еще пива. Парнишки продолжали играть на бильярде. Кто-то ушел, и замечания по моему поводу начали стихать, не унималась только женщина в рыжем парике. Она все больше пьянела.

– Мудак, мудак… ну ты и мудак! Воняет от тебя выгребной ямой! И наверняка еще страну свою ненавидишь, а? И страну свою, и мать, и всех остальных. Ай, да я вас таких знаю! Мудаки, дешевые трусливые мудаки!

Наконец около 1.30 ночи она ушла. Ушел и один из бильярдистов. Здоровяк в белой футболке уселся в конце стойки и заговорил с тем мужиком, который угощал меня пивом. Без пяти два я медленно поднялся и вышел.

Никто меня не преследовал. Я прошел по бульвару, отыскал свою улицу. Свет в домах и квартирах не горел. Я отыскал свой двор. Открыл дверь, вошел к себе. В холодильнике оставалось одно пиво. Я открыл и выпил.

Потом разделся, сходил в ванную, поссал, почистил зубы, выключил свет, дошел до кровати, лег и уснул.

Птица на взлете

Мы собирались брать интервью у известной поэтессы Дженис Олтрис. Редактор «Америки в поэзии» платил мне 175 долларов, чтоб я ее расписал. Меня сопровождал Тони с фотоаппаратом. Ему за снимки полагалось 50 долларов. Я занял магнитофон. Жила она в горах, ехать долго. Я срулил на обочину, глотнул водки, передал бутылку Тони.

– Она пьет? – спросил Тони.

– Вероятно, нет, – ответил я.

Завел машину, и мы поехали дальше. Свернули направо по узкой грунтовке. Дженис стояла перед домом, ждала нас. В брючках и белой блузке с высоким кружевным воротником. Мы вылезли из машины и направились к ней – она стояла на склоне газона. Представились, и я включил магнитофон на батарейках.

– Тони вас немножко поснимает, – сказал я ей. – Будьте естественны.

– Разумеется, – ответила она.

Мы поднялись по склону, и она показала на дом:

– Мы его купили, когда цены еще были очень низкие. Теперь бы он был нам не по карману. – Затем показала на домик поменьше, что прилепился к склону. – Там мой кабинет, мы его сами выстроили. Даже ванная есть. Пойдемте посмотрим.

Мы двинулись за ней. Она опять показала:

– Вон те клумбы. Мы их сами разбили. У нас хорошо растут цветы.

– Прекрасно, – сказал Тони.

Она открыла дверь к себе в кабинет, и мы вошли. Комната была большая и прохладная, везде индейские одеяла, а на стенах целая выставка. Камин, книжный шкаф, большой стол с электрической машинкой, толстым словарем, стопкой бумаги, блокнотами. Сама поэтесса была маленькая, стрижена очень коротко. Брови густые. Часто улыбалась. В уголке одного глаза у нее был глубокий шрам – точно вырезали перочинным ножом.

– Ну, приступим, – сказал я. – Ваш рост пять футов один дюйм, весите вы…

– Сто пятнадцать.

– Возраст?

Дженис рассмеялась, а Тони ее щелкнул.

– Женщина вольна не отвечать на этот вопрос- Она опять засмеялась. – Просто напишите, что я женщина без возраста.

Роскошно она выглядела. Я так и видел ее за кафедрой в каком-нибудь колледже – читает свои стихи, отвечает на вопросы, готовит новое поколение поэтов, жизни их учит. И ноги у нее наверняка неплохие. Я попробовал представить ее в постели, но не вышло.

– О чем вы думаете? – спросила она у меня.

– У вас интуиция?

– Конечно. Я кофе поставлю. Вам обоим нужно что-нибудь выпить.

– Вы правы.

Дженис приготовила кофе, и мы вышли наружу. Через боковую дверь. Снаружи располагалась миниатюрная детская площадка – качели и трапеции, песочницы, такое вот. По склону к нам сбежал парнишка лет десяти.

– Это Джейсон, мой младшенький, мой малыш, – сказала Дженис из дверного проема.

Джейсон был юный взъерошенный бог – светловолосый, в коротких штанишках и широкой пурпурной рубашке. Ботиночки на нем были синие с золотом. Вроде здоровый и шустрый ребенок.

– Мама, мама! Покачай меня на качельке! Покачай, покачай! – Джейсон подбежал к качелям, уселся и стал ждать.

– Не сейчас, Джейсон, нам некогда.

– Качи-качи, мама!

– Не сейчас, Джейсон…

– МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА, – заверещал Джейсон.

Дженис подошла и стала раскачивать Джейсона. Взад-вперед качался он, вверх-вниз. Мы ждали. Прошло довольно много времени, и они закончили, Джейсон слез. Из одной ноздри у него висела густая зеленая сопля. Он подошел ко мне.

– Я хочу сам с собой поиграть, – заявил он и убежал.

– Мы его не ограничиваем, – сказала Дженис. Мечтательно оглядела горы. – Раньше мы там катались на лошадях. Боролись с застройщиками. А теперь внешний мир подкрадывается все ближе. Но здесь все равно очень славно. Свою книгу «Птица на взлете, волшебный хор» я написала, когда упала с лошади и сломала ногу.

– Да, я помню, – ответил Тони.

– А мамонтовое дерево я посадила двадцать пять лет назад, – показала она. – Наш дом тогда был здесь единственный, но все меняется, верно? Особенно поэзия. Столько нового, волнующего. И, опять же, столько ужасного барахла.

Мы опять зашли внутрь, и Дженис налила нам кофе. Мы сидели и пили его. Я спросил, кто ее любимые поэты. Дженис быстро перечислила тех, кто помоложе: Сандра Меррилл, Синтия Уэстфолл, Роберта Лоуэлл, сестра Сара Норберт и Эдриан Пур.

– Первое стихотворение я написала в начальной школе – на День матери. Учительнице так понравилось, что она меня попросила прочесть его перед всем классом.

– Ваше первое поэтическое чтение, а? Дженис рассмеялась:

– Да, можно так сказать. Мне очень не хватает родителей. Их уже больше двадцати лет нет в живых.

– Необычайно.

– Нет ничего необычайного в любви. Родилась она в городке Хантингтон-Бич, всю жизнь прожила на Западном побережье. Ее отец работал полицейским. Дженис начала писать сонеты в старших классах, где ей повезло учиться у Инее Клэр Дики.

– Она обучила меня дисциплине поэтической формы.

Дженис налила еще кофе.

– Я всегда хотела стать поэтом всерьез. В Стэнфорде я училась у Айвора Саммерза. Первая публикация у меня состоялась в «Антологии западных поэтов», которую Саммерз составил. – Саммерз оказал на нее глубочайшее влияние – поначалу. У Саммерза была хорошая группа: Эшберри Чарл-тон, Уэбдон Уилбёр и Мэри Кэзер Хендерсон.

А потом Дженис откололась и присоединилась к поэтам «длинной строки».

Она училась на юридическом, параллельно изучала поэзию. После окончания работала секретарем суда. В начале сороковых – «в то темное, трагическое военное время» – вышла за своего возлюбленного из старших классов. Муж ее был пожарным.

– И я эволюционировала в домохозяйку-поэтессу.

– Ванная у вас есть? – спросил я.

– Дверь слева.

Я зашел в ванную, а Тони кружил над Дженис и щелкал свои снимки. Я помочился, хорошенько хлебнул водки. Застегнул ширинку, вышел из ванной и снова сел.

В конце сороковых стихи Дженис Олтрис зацвели во множестве изданий. Ее первую книгу «Я повелеваю всему зеленеть» напечатал Алан Суиллаут. За ней вышла «Птица, птица, птица, никогда не умирай» – тоже у Суиллаута.

– Я вернулась в школу, – продолжала Дженис- В Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Получила магистерскую по журналистике и магистерскую по филологии. На следующий год защитила диссертацию по филологии и с начала шестидесятых преподавала английский язык и творческое письмо здесь, в университете штата.

Стены Дженис украшало множество наград: серебряная медаль лос-анджелесского Клуба Тлей за ее стихотворение «Тинтелла»; диплом за первое место от поэтической группы «Магнетитовая гора» за стихотворение «Мудрый барабанщик». И множество других призов и наград. Дженис подошла к столу и вытащила то, что у нее было в работе. Прочла нам несколько поэм. Поэмы свидетельствовали о внушительном развитии таланта. Я спросил, как она относится к современной поэтической сцене.

– Их так много – ответила она, – тех, кто называет себя поэтами. Но у них нет ни образования, ни чувства к собственному ремеслу. Дикари захватили замок. Нет мастерства, нет неравнодушия – они требуют одного: чтобы их приняли. К тому же все эти новые поэты явно восхищаются лишь друг другом. Меня это тревожит, и я об этом говорила со множеством своих друзей-поэтов. Молодой поэт вроде бы считает, будто ему нужны лишь пишущая машинка да несколько листков бумаги. Они не готовы, у них вообще нет никакой подготовки.

– Видимо, нет, – сказал я. – Тони, тебе уже хватит снимков?

– Ага, – ответил Тони.

– И меня еще вот что беспокоит, – сказала Дженис- Поэтам восточного истеблишмента достается слишком много наград и стипендий. А западных поэтов не замечают.

– Может, восточные поэты лучше? – поинтересовался я.

– Я совершенно определенно так не считаю.

– Что ж, – сказал я, – полагаю, нам пора. Один последний вопрос. Как вы начинаете писать стихотворение?

Она помедлила. Длинные пальцы бережно поглаживали толстую обивку кресла. Заходившее солнце через окно бросало долгие тени в комнату. Заговорила Дженис медленно, будто во сне:

– Я начинаю чувствовать стихотворение издали. Оно подступает ко мне, как кошка по коврику. Мягко, но без презрения. И так – семь-восемь дней. Я становлюсь восхитительно взволнована, возбуждена, это такое особенное чувство. Я знаю – стихотворение где-то здесь, и вдруг оно накатывает порывом, и все так легко, так легко. Торжество творения стиха – такое царственное, такое возвышенное!

Я выключил магнитофон.

– Спасибо, Дженис, я пришлю вам экземпляры интервью, когда его напечатают.

– Надеюсь, все получилось.

– По-моему, все прошло вполне здорово.

Она проводила нас до дверей. Мы с Тони спустились по склону к машине. Один раз я обернулся. Она стояла в дверях. Я помахал. Дженис улыбнулась и помахала в ответ. Мы сели в машину, свернули за поворот, я заглушил мотор и свинтил колпачок с бутылки водки.

– Оставь хлебнуть, – сказал Тони.

Я дернул из горла и оставил ему хлебнуть.

Тони выбросил бутылку в окно. Мы отъехали, быстро спустились с гор. Ну чего, лучше, чем работать на автомойке. Теперь надо лишь перепечатать с пленки и выбрать два-три снимка. Спустились в аккурат к часу пик. Везет строго как утопленникам. Могли бы гораздо лучше подгадать.

Холодная ночь

Лесли брел под пальмами. Переступил через собачью какашку. В Восточном Голливуде было 10.15 вечера. В этот день рынок поднялся на 22 пункта, и эксперты не могли объяснить почему. Гораздо лучше экспертам удавалось объяснять, когда рынок падал. От обреченности было им счастье. В Восточном Голливуде стояли холода. Лесли застегнул верхнюю пуговицу куртки и поежился. И чуть сгорбился от зябкого воздуха.

К нему подошел человечек в серой фетровой шляпе. Лицо у человечка было как морда арбуза, без всякого выражения. Лесли вытащил сигарету и заступил человечку дорогу. Тому было лет 45, где-то пять футов шесть дюймов, фунтов 140 весу.

– Спички не найдется, сэр? – спросил Лесли у человечка.

– Да-да…

Человечек сунул руку в карман, и в этот миг Лесли дал ему коленом в промежность. Человечек хрюкнул и согнулся, а Лесли двинул ему кулаком за ухо. Когда тот упал, Лесли опустился на колени и перекатил его, вытащил нож и под холодным лунным светом Восточного Голливуда перерезал человечку глотку.

Все это было очень странно. Будто в полузабытом сне. Лесли не очень соображал, взаправду это происходит или же нет. Кровь сначала вроде как сомневалась – была лишь глубокая рана, – а потом хлынула. В отвращении Лесли отпрянул. Встал, отошел. Потом вернулся, сунул руку человечку в карман, нашел книжку спичек, выпрямился, закурил и пошел по улице к своей квартире. Лесли вечно не хватало спичек – людям, наверно, вообще спичек недостает. Спичек и шариковых ручек…

Лесли сел, налив себе скотча с водой. По радио передавали Коупленда^[30]. Что ж, Коупленд не фонтан, но всяко лучше Синатры. Дают – бери, бьют – беги. Так ему всегда старик говорил. Ну и на хуй старика. На хуй всех ебанутых христосиков. И Билли Грэма^[31] тоже на хую вертеть его заскорузлым выхлопом.

В дверь постучали. Пришел Сынок – светловолосый парнишка, живший через двор от Лесли. Сынок был наполовину человек, наполовину елдак, и ему было непросто. У большинства крупнохуих возникают сложности, когда ебля окончена. Однако Сынок был приятнее прочих: мягкий, нежный, мозги тоже есть. А иногда и острил удачно.

– Слышь, Лесли, я хочу с тобой несколько минут поговорить.

– Валяй. Но, блядь, я устал. Весь день был на скачках.

– Скверно, а?

– Когда вернулся потом на стоянку, обнаружил, что какой-то сукин сын выбирался оттуда и ободрал мне бампер. Та же самая тупая срань, снова и снова, понимаешь?

– А с лошадками как?

– Выиграл двести восемьдесят долларов. Но устал.

– Ладно, я ненадолго.

– Хорошо. Что такое? Старуха? Чего ты ей не пропишешь по первое число? Обоим же станет лучше.

– Не, со старухой порядок. Просто… блядь, не знаю. Все, понимаешь? Вообще, по-моему, никуда приткнуться не могу. Начать даже не выходит. Все заперто. Все карты разобрали.

– Ешь, нашел чем удивить. Жизнь – игра в одни ворота. Но тебе же всего двадцать семь, может, еще повезет как-то.

– А ты что делал в моем возрасте?

– Мне тогда было хуже, чем тебе сейчас. По ночам я обычно валялся в темноте, пьяный, на улице, все рассчитывал, что меня кто-нибудь переедет. Не повезло.

– А другого способа не мог придумать?

– Это труднее всего – прикидывать, какой сделать первый шаг.

– Ну. До того все никчемное…

– Мы прикончили Сына Божьего. Думаешь, Ублюдок нас простит? Может, я и спятил, но уверен, что Он – ни за что!

– Вот ты тут сидишь в драном халате, почти всегда пьяный, но здравого в тебе больше, чем во всех моих знакомых.

– Эге, а мне нравится. У тебя много знакомых? Сынок только пожал плечами.

– Я вот чего: выход-то есть? Хоть какой-нибудь?

– Выхода, детка, нет. Мозгоправы советуют заняться шахматами, собирать марки или играть на бильярде. Что угодно, лишь бы о важных вопросах не думать.

– В шахматы скучно.

– Все скучно. Никуда не денешься. Знаешь, в старину бичи себе на руках вышивку делали: «РОЖДЕН ПОДОХНУТЬ». Хоть и слюняво, но в этом главная мудрость.

– А теперь бы что накалывали?

– Не знаю. Вероятно, что-нибудь вроде «БОГ ПРОСТАТИТ».

– Без Бога нам никак, а?

– Может, это Ему без нас никак.

– Лана, слышь, с тобой всегда приятно побазарить. Мне всегда легчает.

– В любое время, детка.

Сынок встал, открыл дверь, закрыл ее и пропал. Лесли начислил себе еще скотча. Ну что, «Лос-Анджелесские Бараны» объявили набор в защиту. Недурной ход. Все в жизни эволюционирует к ЗАЩИТЕ. Железный занавес, железный разум, железная жизнь. Какой-нибудь по-настоящему крутой тренер наконец даст по мячу с рук, как только мяч попадет к его команде, и после этого уже никогда не проиграет.

Лесли допил скотч, стянул штаны и почесал задницу, поглубже закопавшись в нее пальцами. Лечат себе геморрой, придурки. Когда рядом больше никого, это всяко лучше одиночества. Лесли налил себе еще. Зазвонил телефон.

– Алло?

Звонила Фрэнсин. Она любила производить на него впечатление. Фрэнсин полагала, что производит. Но тосклива она была, как слон. Лесли часто думал, какой он добрый, раз позволяет ей нагонять на него такую тоску. Любой другой на его месте швырнул бы трубку, как нож гильотины.

Кто там эту прекрасную статью про гильотину написал? Камю? Да, Камю. Камю – тоже тоска. Но статья про гильотину и «Посторонний» – исключения.

– Я сегодня обедала в отеле «Беверли-Хиллз», – сообщила Фрэнсин. – Одна за столиком. Салат заказала и выпить. Там был Дастин Хоффман и еще какие-то кинозвезды. Я разговаривала с соседями, они улыбались и кивали, за всеми столами сплошь кивки и улыбки, желтенькие личики везде, как нарциссы. Я говорила, а они всё улыбались. Думали, я чокнутая и, чтоб от меня избавиться, нужно улыбаться. И все больше нервничали. Ты понимаешь?

– Конечно.

– Я думала, тебе это будет интересно.

– Нуда…

– Ты один? Хочешь общества?

– Я правда сегодня очень устал, Фрэнсин.

Немного погодя Фрэнсин повесила трубку. Лесли разделся, опять почесал жопу и зашел в ванную. Погонял нить меж нескольких оставшихся зубов. Какое уродство – вот эти остатки. Надо молотком повышибать. Сколько дрался по закоулкам – и передние зубы уцелели. Ну, в конечном итоге все исчезнет. Пропадет. Лесли выдавил пасты «Крест» на электрическую щетку и попробовал еще немного потянуть время.

Потом он долго сидел на кровати с последним скотчем и сигаретой. По крайней мере, есть чем заняться, пока ждешь, как оно все обернется. Он посмотрел на книжку спичек в руке и вдруг понял, что это ее он забрал у человечка с арбузной дыней. От этой мысли он вздрогнул. Было на самом деле или нет? Он смотрел на спички и не понимал. Сверху на них было напечатано:

1000 ИНДИВИДУАЛЬНЫХ ЭТИКЕТОК С ВАШИМ ИМЕНЕМ И АДРЕСОМ ВСЕГО ЗА 1 ДОЛЛАР

Ну что, подумал Лесли, вроде выгодное предложение.

Услуга Дону

Я перекатился по кровати и снял трубку. Звонила Люси Сэндерз. Знакомы с ней мы были года два-три, сексуально – три месяца. И только что разбежались. Она всем рассказывала, что бросила меня, потому что я пьянь, а на самом деле это я ушел от нее к своей прежней подружке.

Она переживала тяжело. Я решил к ней приехать и объяснить, почему мне было необходимо от нее уйти. В учебниках это называется «спускать с крючка полегче». Мне хотелось быть славным парнем. Когда приехал, дверь мне открыла ее подруга.

– Тебе какого хера надо?

– Я хочу спустить Люси с крючка полегче.

– Она в спальне.

Я вошел. Люси лежала на кровати, пьяная, в одних трусиках. Выпила почти всю пинту скотча. На полу стоял горшок, в который она блевала.

– Люси, – сказал я. Она повернула голову.

– Это ты – ты вернулся! Я знала, что ты не останешься с этой сукой.

– Секундочку, малышка, я просто пришел тебе объяснить, почему я тебя бросил. Я славный парень. Я решил объяснить.

– Сволочь ты. Ты ужасный человек!

Я сел на край кровати, снял с изголовья бутылку и хорошенько глотнул.

– Спасибо. В общем, ты знала, что Лилли я любил. Знала, даже пока я жил с тобой. У нас с ней – взаимопонимание.

– Но ты же говорил, что она тебя убивает!

– Для пущего эффекта. Люди разбегаются и сходятся все время. Таков процесс.

– Я тебя взяла к себе. Я тебя спасла.

– Я знаю. Ты спасла меня для Лилли.

– Сволочь ты, не разбираешься в хороших женщинах, а я – вот же она!

Люси перегнулась через край кровати и стошнила.

Я допил скотч.

– Не надо тебе это пить. Отрава. Она приподнялась.

– Останься со мной, Ларри, не возвращайся к ней. Останься!

– Не могу, малышка.

– Посмотри на мои ноги! У меня красивые ноги! А на груди посмотри! У меня красивые груди!

Я швырнул пустую бутылку в мусорную корзину.

– Извини, малышка, мне пора.

Люси соскочила с кровати и кинулась на меня с кулаками. Мне попадало в рот, по носу. Пару секунд я дал ей поработать, после чего перехватил обе руки и кинул ее обратно на кровать. Затем повернулся и вышел из комнаты. Ее подруга была в гостиной.

– Вот так попробуешь быть славным парнем – и нос поцарапают, – сказал я ей.

– Тебе никогда не стать славным парнем, – ответила она.

Я хлопнул дверью, сел в машину и уехал.

Теперь звонила Люси.

– Ларри?

– Ну? Че такое?

– Слушай… Я хочу познакомиться с твоим другом Доном.

– Зачем?

– Ты говорил, что он твой единственный друг. Я хочу познакомиться с твоим единственным другом.

– Ну, блин, ладно.

– Спасибо.

– Я к нему заеду в среду, как дочку проведаю. Буду там около пяти. Заезжай в пять тридцать, я тебя представлю.

Я дал ей адрес и сказал, как добираться. Дон Дорн был художником. На 20 лет моложе меня и жил в домике на самом берегу. Я перевернулся на другой бок и опять уснул. Я всегда сплю до полудня. В этом секрет моего успешного существования.

Мы с Доном успели выпить по паре-тройке пива, когда приехала Люси. Появилась она возбужденная, с собой привезла бутылку вина. Я представил Люси, а Дон откупорил вино. Люси села между нами и залпом выпила весь бокал. Мы с Доном тянули пиво.

– Ой, – сказала Люси, глядя на Дона, – да он просто роскошный!

Дон ничего не ответил. Она подергала его за рубашку.

– Вы просто роскошный

^[1] Ленни Брюс (Леонард Альфред Шнайдер, 1925–1966) — американский комик, культовая фигура андерграунда середины XX в. 3 августа 1966 г. был найден мертвым на полу в ванной у себя дома. Негативы официальной фотографии — его обнаженный труп и наркотическая параферналия рядом — были впоследствии куплены у фотографов его другом продюсером Филом Спектором, чтобы ограничить распространение снимков в прессе.

^[2] «Сопротивление, бунт и смерть» (1960) — англоязычный сборник эссе французского писателя-экзистенциалиста Альбера Камю (1913–1960), выпущенный издательством «Рэндом-хаус».

^[3] Ольвера-стрит — улица в исторической части Лос-Анджелеса, туристический аттракцион на тему «старой Мексики».

^[4] Робинсон Джефферз (1887–1962) — американский поэт и общественный деятель — энвайронменталист. Его повествовательный стиль оказал влияние на поэзию самого Буковски.

^[5] Около 18 °С.

^[6] Джеймс Эрл (Джимми) Картер (р. 1924) был 39-м президентом США в 1977–1981 гг.

^[7] Гарри Лиллис (Бинг) Кросби (1903–1977) — популярный американский певец и киноактер. «Эймос и Энди» (Amos’n’Andy, 1928–1953) — американский радио- и телевизионный комедийный сериал о парочке темнокожих хитрецов в поисках дополнительных источников заработка; создана белыми комедийными актерами Фрименом Госденом и Чарлзом Корреллом. «Три придурка» (Three Stooges) — американский комедийный коллектив первой половины XX в., в своем классическом составе включавший Мо Хауарда (Мозес Гарри Хорвиц, 1897–1975), Шемпа Хауарда (Сэмюэл Хорвиц, 1895–1955), Кудрявого Хауарда (Джером Лестер Хорвиц, 1903–1953) и Ларри Файна (Эндрю Луис Файнберг, 1902–1975).

^[8] Герберт Кларк Гувер (1874–1964) — 31-й президент США (1929–1933). При его администрации в 1929 г. началась Великая депрессия.

^[9] Фрэнклин Делано Рузвельт (1882–1945) — 32-й президент США (1933–1945), чтобы вывести страну из кризиса, ввел радикальный «Новый курс», но страна избавилась от последствий Великой депрессии только с началом Второй мировой войны.

^[10] Бригада Авраама Линкольна (1936–1939) — американские добровольческие части, сражавшиеся на стороне республиканцев в Гражданской войне в Испании против режима генералиссимуса Франсиско Франко (1892–1975).

^[11] Джордж Герман (Малыш) Рут (1895–1948) — американский бейсболист, питчер и хиттер. Речь идет об одном из легендарных моментов в истории американского бейсбола, когда на чемпионате США 1932 г. в игре против команды «Чикаго Кабз» Рут, выступавший за «Янки», показал направление своего будущего удара и выполнил его — на расстояние около 490 футов.

^[12] Речь идет о знаменитом поединке американских боксеров-тяжеловесов Джека Демпси (1895–1983) и Джесса Уилларда (1881–1968) 4 июля 1919 г. в Толидо, штат Огайо, когда любимец публики Уиллард неожиданно проиграл чемпионский титул Демпси. Ходили слухи, что тренер Демпси обмотал руки боксера под перчатками гипсовыми бинтами.

^[13] «Союз» — частный христианский приют для бездомных в трущобах Лос-Анджелеса, основан в 1891 г.

^[14] Куркен Джордж Дьюкмейджан-мл. (р. 1928) — американский политик, губернатор штата Калифорния в 1983–1991 гг.

^[15] Персонаж явно путает «Историю упадка и разрушения Римской империи» (1776–1788) английского историка Эдварда Гиббона (1737–1794) с «Закатом Европы» (1918–1922) немецкого философа Освальда Шпенглера (1880–1936).

^[16] «Я люблю Люси» (1951–1957) — американский комедийный телесериал о повседневной жизни домохозяйки Люси Рикардо и ее мужа, руководителя оркестра Рики.

^[17] «Ангелы ада» (Hell’s Angels, 1930) — фильм американского режиссера Говарда Хьюза о летчиках Первой мировой войны. Джин Харлоу (Харлин Харлоу Карпентер, 1911–1937) — американская киноактриса, секс-символ 1930-х гг., в этом фильме сыграла роковую и беспутную красотку Хелен.

^[18] «Летающие асы» (Flying Aces, 1928–1945) — популярный «макулатурный» журнал, издававшийся на волне интереса к летному делу (в США в 1930-х гг. выходило более 40 таких журналов, посвященных преимущественно подвигам летчиков в Первую мировую войну).

^[19] В мае 1969 г. американский писатель и психолог Тимоти Лири (1920–1996) баллотировался на пост губернатора Калифорнии против Рональда Рейгана (1911–2004), будущего президента США.

^[20] Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) — руководитель коммуны культового типа («Семьи Мэнсона»), ответственной за несколько убийств в конце 1960-х гг. в штате Калифорния.

^[21] Зубин Мета (р. 1936) — индийский дирижер, отличается динамичным и экстравагантным стилем дирижирования симфоническими произведениями западной классической музыки.

^[22] «Лаверн и Ширли» (Laverne Shirley, 1976–1983) — американский комедийный сериал о двух подругах, работающих на пивоварне.

^[23] Полетт Годдард (Марион Полин Леви, 1910–1990) — американская актриса театра и кино, познакомилась с Чарли Чаплином в 1932 г. и жила с ним в гражданском браке с 1936-го по 1942 г.

^[24] Роберт Крили (1926–2005) — американский поэт школы «Черная гора», автор более 60 книг.

^[25] «Красная тачка» (1923) — стихотворение Уильяма Карлоса Уильямса (1883–1963), считается шедевром американской поэзии XX в. Классический образец принципа поэтического имажизма: «идеи заключены только в вещах».

^[26] Чарльз Эдвард Айвз (1874–1954) — американский композитор-модернист.

^[27] «Варварское божество» (The Savage God, 1972) — книга английского поэта, прозаика и критика Эла (Альфреда) Альвареса (р. 1929) о самоубийстве.

^[28] Томас Чаттертон (1752–1770) — английский поэт, автор псевдосредневековых стихов.

^[29] Энн Лэндерз — псевдоним чикагской журналистки Рут Краули (с 1943), впоследствии — Эппи Ледерер (с 1955), первых ведущих синдицированной колонки советов по личным вопросам «Спросите у Энн Лэндерз».

^[30] Джордж Коупленд (1882–1971) — американский классический пианист, пропагандист творчества Клода Дебюсси.

^[31] Уильям Фрэнклин Грэм (р. 1918) — американский христианский евангелист и телепроповедник.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: