1 страница. Образы смерти, цвета, слова языка, части тела, органы, ребенок, кожа, женщина, мужчина, андрогин, дети

Бабочки и пузыри

Дионисус

Действующие лица:

Образы смерти, цвета, слова языка, части тела, органы, ребенок, кожа, женщина, мужчина, андрогин, дети, тени, звуки, мысли, фантазия и разум, возраст, имя, настроения, ощущения, холод, школа, зеркало, обувь, фрукты, бабочки, нож, эмоции, свет и тьма, туман, ночь, небо, река, дождь, снег, закат, молоко, высокие здания, дым, толпа, больница, одиночество, любовь, сновидения, безумие, непонимание, светофоры, дворы, качели, ночные деревья, свобода, мебель, реинкарнация
Декорации: комната, город, лес, пространство между ними

Девочка, которая жила

Скользкие дорожные полосы инопланетного происхождения. Ритмичные вспышки света на телебашне, собаки в становлении, объятые тяжестью красных ошейников. Голубоглазая девочка лет девяти: рыжие спутанные волосы и дезертирующие в океаны веснушки. Очки в коричневой оправе. Вой песочниц и ракет эхом разносится по дворам. У нее есть доктор, который хранит игрушечные лекарства за зеркальной дверцей. Он лишь только прикидывается глупцом, являясь не засвидетельствованным ангелом в перчатках. Вечерами она тихо поет, откусывает кусочки кожи и вгрызается в изгибы розовых ногтей со следами лака. Под звездами она видит мертвых среди предательства. Дитя индиго. Ее мягкие ладони безжалостны с уничтожаемыми ежедневно фотопленками. Мокрая скамейка встречает незнакомые джинсы. Вороны подсматривают через пережившие солнце балконы за тем, как шампунь покидает тюбик и становится горьким там, где начинает морщится кожа на ее детских пальцах. Утопающий в слюне язык не заинтересован в выживании, его жизнь - яркая эмоция. Она знает секреты Бога, ей приходится ненавидеть. Вздернутые бунтующие пятки осознают себя мыслью вселенной. Тысячи газет, мусорные баки, боязнь плохих оценок. Отдельный парфюм для каждой конечности. Излучающие ауры случайные прохожие делают татуировки столбам и исчезают навсегда, оглядываясь по много раз с тоской на замершие светофоры. Купание в холодной речной воде и игра в прятки с тенями под мостом. Заплутавшие торговцы пазлами выводят из прострации. Медленно переставляя ноги, плотно завернувшись в пальто, она движется по коридорам скользких тротуаров. Слева и справа покрывшиеся мурашками многоэтажки и их сверкающие глубиной окна. С ней голые кроны деревьев и глухие удары замшевых туфель. Без места назначения. Немытая туалетная кабинка в театре."Убей отца, милое дитя". Длинные вьющиеся очереди соблазняют непревзойденным самомнением. Я призвана развешивать сырое белье по обжигающим батареям. Cидя на ковре, она раздавала судьбы большеротым куклам, слишком часто мыла руки, практиковалась в безвозмездном послушании. На качелях. Вместе с белокурым мальчиком, который нравится. Но она убережет его от себя. Выделять себя как избранного, чтобы отложить приступы страданий. Я много раз хотел попросить прощения, но никто никогда не приходил. Мы часто сталкиваемся с ним, когда пропускаем школу по болезни. Он дарит воздушные шарики всем хорошим девочкам - я долго обнюхиваю свои руки после прикосновений к его. Яростный шум листвы. Тесно, вращающиеся вентиляторы, лазерное шоу и громкая музыка клубов подчеркивают латекс ночи. Ее волосы остановились в нерешительности между двумя безлюдными парками, поверх сверкающего остротой носа маска еще одного человека. Фаланги упоенно перебирают рельефы дождя, пока глаза разделяют лужи с отражениями неона. Чихает, зевает и смущается. В ней есть нечто от предков. Кафе перед закрытием. Руки, укрытые от короля и дракона рамками магического кармана. Остановка сердца. Судьба призывает к покорности, отнимая гордыню. Лгать от рождения страшно, но интересно. Сирена скорой помощи, перемахивающая через черно-белые крыши соседнего квартала. Вагоны метро, цепляясь друг за дружку в страхе скорости, отстукивая, угрюмо повторяют циклы, с безразличием глотая неизвестных влюбленных и разбитые сердца. Перепрыгивать через несколько ступеней за раз, поправлять колготки. Дух возвращается в заплесневелую тьму пятого этажа, чтобы успокоить бананы, а рано утром воспользоваться пропахшим сигаретами лифтом. Снимает красные перчатки. Тихо засыпает на маленькой детской кровати, обнимая попугая. За толстой стеной бессонница соседей. Работа. Последняя летающая тарелка покидает небосвод. Удивленно чешет колено и округляет глаза. Затухает экран телевизора. Когда-то было достаточно заплакать, чтобы получить все. Шприцы. Капельница. Всплески жизни. Пряча руки в рукавах, можно наслаждаться дружелюбием ножа и законов квантовой механики среди толпы. Занавес. Пианино. Ночь. Ресницы. Хочется немного идеальности. Нас забывают на протяжении секунд.
<...>

Утро, проведенное дома

Если бы глаза не кровоточили, если бы не стекала тушь, я снова стала бы охотиться на светящиеся мандарины и сырую рыбу среди густой листвы. На языке затухающая вибрация. Открывая для себя умирающие капли воды, я смотрю на голубое небо, это маленькое голубое небо, укравшее весь черный цвет мира. Моя одежда словно Дон Хуан. Магические искры, скрывающиеся среди электрических проводов. Я опоясана городами, вращаюсь вокруг последней звезды, отдающей свою девственность в руки рассвета. Топить лица в подушки - профессия призраков, потенциальных висельников всего мыслимого. Когда тебя больше не мыслят, позволено влюбляться в розовое мыло и в утопленников луж, отклеившиеся каблуки. "В непослушных лошадей обращаются стулья для уставших" - шепчет головокружение, пожравшее волнение.
Я отрываю кусочки календаря и заглядываю под свое платье в поисках смерти. Загорелые бабочки терзают сухие розы, пытаясь распять свои усики на шипах. В каждом похоронном марше обретает пристанище полная луна, сотканная скачущей на ветру сиренью. Лежу, потому что не готова к прекрасному падению. Белые ноги, абсолютно гладкие и совершенно пустые, настолько, что можно заблудиться и впасть в отчаяние. Стук сердца. Раздета, потому что зачем одеваться. Люди, закусывающие губы, вызывают у меня желание смешаться с воздухом и отравить их дыхательные пути ядом. Циркулирующая по венам кровь боится согнутых ледяных пальцев, в соседней комнате на мокром кафельном полу ванной лезвиями бритвы выложено солнце. От окна веет безымянным холодом - ветер навещает прозрачных утопленников крана, чьи высокие голоса эхом отражаются от серых стен и не находят себя в зеркалах. Шея прикрыта бежевым одеялом, кажется, что только она из всех частей тела ощущает себя в безопасности, ей отдаю я все свои лучшие чувства. Зрачок фокусируется на дальнем углу комнаты, совершенно пустом, самом тихом и молчаливом, медленно голова перестает трястись. Где-то в пещерах лба свирепствует боль, визг чайника и крики воронов. Мне кажется, что за потолком комнаты надо мной кладбище. Кажется, что я далеко, что сон захватил меня, привлек своими крепкими объятиями юноши и вынудил привязаться к нему сердцем и мозгом. Дезориентирующее вращение. Мне совсем не хочется двигаться, так как скука, бесцельно бродящая снаружи, вызывает только тошноту, мысли мои приглушены представлениями. Зеленая радужка, тщетно мечтающая о мести, исчезает за презревшими ее веками. "Мне лучше родить сына".
Я могу снова быть человеком. Надежда. Сердце полыхает, обманутое временным удовольствием. Но ведь... Тогда боль, дарованная Богом, закончится. Нет, оно хочет страдать эгоизмом в рабстве бытия. Как возрадуется каждый встречный, когда снова вольюсь я в толпу! Самообман, самовлюбленность и потребность в том, чтобы быть признанной, необходимость доказывать свое существование, выживание, бега. Я такая же как все. Теперь ненависть к оскверняющим предметность настенным часам кажется естественной. Я человек, слишком легко оставаться им. Более всего мне мила красота, остальное неважно. Я смешна. Больше не хочу и не приму ничего в этом мире.
Настойчивое желание перевернуться на другой бок не оставляет. Это необходимо надоедливому телу. За это, пожалуй, можно вонзить девять зубов в розовое запястье. Мне по вкусу смирительные рубашки и однородные стены, обвитые вокруг талии веревки и звенящие от ударов замки.
Слышать, скрывая тайны от красноглазой психологии.
Движение водяных труб навстречу небытию подвалов, тупые углы сросшихся пальцев, прижимающихся к зуду. Я только что родилась - меня сначала пеленают, а затем достают из утробы. Седьмой этаж, я на седьмом этаже. А по ту сторону прозрачных занавесок гуляют тени морщинистых ветвей, превращающиеся в лунатиков-котов. Темно. Кто-то закрывает дверь и уходит, ускользает, оставляя примятый ковер и разогретый сгусток воздуха. Любое движение нарушает гармонию покоя. Кажется, я кричу с широко открытым ртом. Убаюкивающий озноб, мягко отделяющий меня скальпелем от разноцветных огней, проецируемых предметами. Мне позволили забыть все мои приключения. Круг сектантов, скандирующих мантры на неизвестном языке. Незнакомые оттенки эмоций. Сон топил и выталкивал меня, покачивая из стороны в сторону, он держал меня над краем миров. Тепло и холодно. Спадающее одеяло. Люди сделают все, чтобы на них посмотрела галактика. Тренироваться смотреть в пустоту. Снятая мной апельсиновая кожура принимается за мусор. Они требуют от детей жизни, поэтому покупают им одежду и еду. Глотаю порцию пищи и давлюсь. Не позволять событиям убивать альтернативы. Однажды стены перестанут спать, они сожмутся и переварят. Медленно срываю обои. Знакомые лица сливаются в одно, зависающее над подоконником. Его невесомая рука держит шарики. Математические формулы, переходящие друг в друга. Где я, кто и зачем? Все вещи равны. Серебряная вилка в порыве смелости падает со стола, она победила. Полуосознанное прибывание в мире стремится к концу. Подождать. Документальные фильмы обо всем, сказки, мешочки со сладостями. Должна взять линейку. Чтобы обрести свободу.

<...>

Заброшенная на железнодорожную станцию

“Глаз солнца сегодня заболел” - так сказало нечто, бегущее по кругу, сверкающее аппетитными лодыжками, в моей голове. Курица. Толпа людей стояла справа и слева от моих ярко-розовых плеч. Захотелось коснуться чего-нибудь холодного. Синий цвет. Никто кроме меня не заметил, что по рельсам движется уже не поезд, а человеческая рука: в тумане глухо звенели золотые кольца, надетые на пухлое запястье, длинные облезшие ногти то высоко поднимались, то снова опускались к ржавым рельсам, пробуждая их ото сна; до дрожи и нервного тика боюсь высоты многоэтажных домов. Мне показалось, что сейчас все, наконец, родятся, ладони даже от нахлынувшего на мгновение счастья вспомнили ощущение хлопка. К ботинку, укрывшемуся от дождя под согнутым коленом, прилип лист – захотелось его погладить. Кстати, кажется, на него сегодня уже смотрели мои непослушные ресницы – тогда он гнался за уплывающей по реке коляской, не помню, о чем тогда подумала. Хочу лежать на тротуаре, чтобы по лицу ступали чужие жизни. Еще сейчас захотелось почувствовать жажду, потому что вместе с холодным ветром без запаха, а значит и без смысла, нахлынула вчерашняя и позавчерашняя скука. А скука снова встречается с тоской, мне бы их пламенную любовь. Вечером, увлеченно наблюдая за ними, даже забываю, какого я пола. Над головой высокого человека клубится дым, его волосы – спиральные сигареты. Он не нравится моему сердцу, а потому буду думать о другом. Показалось, что вдали шумят коты или плачут дети. Вспомнила о полтергейсте из ночных кошмаров, приходящих только чтобы преподнести мне чашечку пьянящего пота. Пришла жажда, а вместе с ней и новый поезд. Этот забрал с собой бесполезного высокого мужчину, от него остался только след на грязи. Тоже наступила - к губам тут же подошла улыбка. Я поняла, что все вокруг – это эмоции. Все предметы, шапочка на пятнистой собачонке, желтый огонек светофора, мускулы на теле чернокожего, желтый зонт в кулаке малышки - внутри своей материальной скорлупы держат в заточении красоту и вкусные яства. Можно не есть обычную еду, потому что она слишком похожа на свое отражение в зеркале. Заметила сегодня утром, когда рисовала ногтем красный шрам на щеке. Горящая бардовым кровь согревала железом распоротые губы. Надрезы приятно щекочут. В кармане лежит тяжелый белый телефон, его провод оборвали, когда он появился на свет точно так же, как и мой. Без всякой причины появилось предчувствие, что он должен скоро или зазвонить или разбиться. Может, его украдут. Я была в предвкушении движения, в венах забурлила река. Нужно купить мыло. Когда-нибудь я повешу свою логику на деревянный стул. Недавно читала про эшафоты, они мне отчего-то кажутся бумажными. Почему-то такая ассоциация с этим словом. Не вижу я здесь ничего трагического, только нападает сонливость. В ухо ударил порыв ветра, звук провалился в яму и разбился о дно. Его убила природа. Раз, два, три, четыре, пять... Пальцы задвигались, надоело стоять. Появилось мучительное желание сорваться с места и позволить всем конечностям прийти в движение одновременно. Настолько сильное, что заболело сердце и мышцы тела. Справа стоял страшный мужчина высокого роста с лицом обезьяны. Вот он мне нравится, в нем есть какая-то скорбящая, непонятая идея – зевну. Губы слиплись, плохой привкус. Забившаяся в коробку мать визжит. Вижу границу человека.
Одежда слилась с кожей, вместо кожи теплый воздух вокруг нее. Иногда находиться в утробе тела воздуха страшно – так, что хочется войти в стену и поставить на ее место прибрежную гальку. По сути, они похожи. Изливающий плотные молочные пузыри холод. На мне желтая майка, синие рваные джинсы и ослепительно черный плащ. Еще беретка. Цвет не принадлежал только им - он уходил прочь, скитался по миру, дразня стены и углы. Когда ничего конкретного не боишься, приходит беспричинный страх. Встала на край перрона, удерживая беретку двумя пальцами в воображаемой клетке - буду балансировать. Зашевелились воспоминания, но ладонь по привычке прикрыла им рты, увлекая все внимание за своим указательным пальцем. Обманщик указывал в пустоту. Он так же мечтал о звонкоголосой трагедии, передвигающейся по миру на слепых коленях. Такие глаза, как, например, мои, мечтают принадлежать болотной жабе. А женский голос, безразличный к чужому увлеченному мозгу, объявил об отправлении. Голова кружилась, подбородок застыл в ста восьмидесяти градусах над шеей, боясь обрезаться о мой выдох. Озябшее тело привлекает к себе слишком много внимания, и все же оно еще пока боится меня. Вздрагивает, когда заношу кулак. Не понимает красоту раненой боли. Есть человеческую кожу аморально, но ведь порой так хочется... А все-таки, мертвая пища гораздо лучше.
Жизнь ничего не делает. Придется самой оперировать реальность. Мизинцем.
Люди беззвучно затухают под серебряными фонарями. Их эмоции - ложь, а пустое существование соткано на фабрике самоубеждения.
Я вижу, как смыслы порхают надо всем как желтые бабочки. Желтый. Каждый видит только несколько бабочек, но все бабочки вместе это и есть дыхание. Нос реагирует на запах фруктов, доносящийся из пакета обычной женщины. Бананы, апельсины, лайм, клубника и вишня. Фрукты тоже умеют думать. Их мысли – это то, что мы подумаем о них. Им нужна я. Моя бабочка.
Как стать неодушевленным предметом, не опуская взгляда?
Когда мне хочется спать в больнице, хочется и умирать на сером кладбище.
<...>

Во времени и вне

Выбирая между соревнующимися пугающими серыми высотками, чьи окна декларируют о вечной жизни, и оторванными от толпы домиками, пропитанными апельсиновым соком тоски, каждый раз снова открываю для себя вымирающий вид, заброшенные краснокирпичные фабрики, затерявшиеся среди переулков стремящегося в бесконечность города. Размножившиеся лестницы, оккупированные пылью закрытые дверями подъезды, в которых плачут взрослые. Скрипучие качели на игровых площадках, там, где танцует ветер, прыгнувший в порыве самолюбования со скользкой крыши в след за самоубийцей. Коллекторы, приютившие стаю перелетных птиц. Острые антенны и провода, протыкающие небеса, а значит и своих несуществующих и существующих божеств. Я работаю в дыме, отправляя вперед свои нелюбимые ладони, мои мышцы привыкли поддаваться гравитации и становиться на колени. Открывая алюминиевые баночки Кока Колы, запускаю машину времени и снова зеваю, пропуская безбилетных мух по ту сторону перрона, где на них нападет притаившийся маньяк или пьяные подростки. Я, голодный, помню горящие от переизбытка счастья сворачивающиеся в кольцо пекарни, когда закрыт правый глаз, а подбитый левый видит сон. Я учился лавировать и толкаться в скоплениях народа на узких улочках. Доисторические животные, одинаковые автомобили вызывают мысли об операционных столах, они разрастаются, рождаясь впервые за каждым новым поворотом, их рык разрывает легкие, с ними в прохожего приходит простуда, от неспособности скрыться и убежать постепенно атрофируются мышцы. Быстро надоедает голубая кровь. Язык, преданный железу. Укрываться от магазинных вывесок виденных ранее и превращать это в неумелую игру глупца. Приходя домой, включать телевизор, открывать холодильник и презирать мысль о разлуке с единой вещью личного пространства. Страшнее всего - выбросить по утру, вынося мусор, черту характера или забыть среди сгнившей еды кусочек прошлого. Внимательно наблюдая за движущимися вокруг чужими желаниями. Я выдам себе имя в зависимости от моих будущих заслуг, выдумаю его, рассматривая дырявую обивку красного дивана. Мне не нужны подсказки, я горд как рыцарь Альбиона. Когда придется остановиться, я прибью свою ногу гвоздями к полу, не стесняясь его заводских дефектов. Многое нам еще нужно обговорить, как только я научусь поднимать голову, стану больше придавать значения отдельным звукам, приходящим из горла и рта. Каждый день становлюсь свидетелем изнасилования.
Мое тело устало. Все дальше ухожу ото лба.
Нас приучают к слабости, приводят в мыслительные тупики.
Когда я ем, то обращаюсь в низшее животное, когда сплю - я только растение. Смоченные слюной пережеванные ошметки проталкиваются сквозь кишечник к покачивающейся всерастворяющей жиже.
Во сне приходит идеальный мальчик, он улыбается мне.
Голубые занавески, решетки и жалюзи. Больничные койки, запах хлорки и клубничного мыла. Я вижу вздымающиеся в ряд желудки, в недрах коих вращается чистое познание. Когда они погружаются в сон, начинают говорить вещи. Электронные кардиографы. Стоя в строю на уроке физической культуры, я отрываюсь от пола и начинаю летать. Пальцы нервно отскакивают от парты, место справа свободно, вместо давления смех. Невозможно вспомнить, что было этим утром или вчера. В этой онемевшей ноге царит притворство. Эта самооценка давно обратилась в дырявого щенка. Маленькие и большие миры, мы соревнуемся в таланте архитектора. Катящиеся овалы. Так много теорий, которым научили отказывать. Навязчивые восьмерки. В звонок позвонят, исполняя волю судьбы. Они поймут причины всего.
<...>

Там, где потоп

Запах кожи, впервые открывшийся для расширенных дыханием замерзших ноздрей. Аккуратно ложатся в пятнистые порванные фиолетовые балетки сломанные спички. Я пытаюсь зацепиться за предметы вокруг, они снова безжалостно исчезают, бросая свои последние взгляды на покрытые высохшей слюной губы, мне приходится падать с кровати. Слюна заселяла пол. Сейчас вокруг полыхает пламя, упоенно пожирающее беззащитных детей безымянной квартиры, но мои эмоции по-прежнему всего лишь выкидыши. Я буду играть, чтобы хоть что-то почувствовать. Очень хочу чтобы все вдруг стали богами. Для меня не существует совершенно никого, только лес движущихся тел. Столы из рук, стулья из ног, выгнутые спины. Я научилась ходить во второй раз, подняв ладонь и перекрыв путь свету к незрячим глазам пальцами великана. Я разучился говорить, когда подружился с экстатическими стыдливыми стонами стен и изучил их искривленные черты. Проклятье моего рода - страсть к обряду убийства. Каин и Авель. Иногда, когда бесконтрольная память прячется за очагом сытых людоедов, в своем воображении я тяну ручку желтой двери, которой я не безразличен. Подражая движению прозрачных штор, кружатся пальцы ног. Гаснет и зажигается наследник единорога, фонарь. Я вспомнила, что некогда могла повелевать конечностями. И только с мыслями общалась я тогда. Голые ступни нетерпеливо опускаются на каменную лестницу, и расталкивают её сырые бока. Мне не хочется позволить им увести меня прочь, но интересно смотреть за движениями и сопротивлением поверхности. "Мне снится кошмар?" - взывают ко мне слезы дитя родительских ссор, отправляющегося подглядывать под чужие лампы. Ногти протискиваются через воск свечи, потому что она разбрасывает жидкие рукава. Прикасающиеся к запачканным сажей губам сосочки языка. Атмосфера оконной рамы, деревом обыскивающей каждый вбитый гвоздь, каждый атом дребезжащего соседского стекла, покрытого инеем. Градусник готов лопнуть от неуверенности. Одурманенный мизинец ноги всё проворнее танцует, призвав покрытую крошками стопу на облепленный бумагой стол. Колени в лесу или у могилы, среди ромашек или сугробов снега, они ободраны или прикрыты кошачьим мехом. Держа спину прямо, можно лететь, раскинув руки, уворачиваясь от иголок елей, божьих коровок, пепла. Стадо отражающих сумерки овец. Этот звонкий голос не может быть моим, эти лица не принадлежали мне никогда, я виновата и извиняюсь. Меня предало человечество. Белые стиральные машинки, белые носки, белый хвост. От меня скрывают моё божественное происхождение. Нравится парить, нравится вдыхать, нравится плевать. Я под потолком, взобралась по куче стульев. Я уже делала это. Я не знаю, как порвать границу, как разорвать шумы и помехи. Купающиеся в ночной реке тела, всплывающие свитера. Зеленый. Мягкие облака, граничащие с началом океана. Я наказана! Хочу, чтобы другие страдали так же сильно, как страдает моя психика. Синий. Я лежу на кровати, укутанная теплыми одеялами, насморк и платки, жар и головокружение, слышу, как бьется сердце в подушке. Группа трясущихся морщинистых старых бабушек, переходящих дорогу по смазанному пешеходному переходу. Я плачу в заброшенном интернате, где комнаты пусты, где осыпается штукатурка. Мне разрешают ласкать мозжечок потустороннего мира каждый раз, как кто-то забывает ухо в моей ладони. У всех одни и те же мысли. Если меня не погладит по голове некто в плаще, я умру - это зависимость. Сколько мне лет? Старые комнаты уже не впускают меня в себя, в них я боюсь услышать слова, увидеть, как ночные кошмары покидают пределы. Всегда предательство и лицемерие сопровождали меня. Я ограничена. Тяжелое заболевание лучше всего передает глубинное, оттого идут дожди и гибнут крысы в духоте амбаров скота. Мне кажется, что я дух, что могу заползать в любые тела и заполнять любые пространства. Среди полок с едва касающимися друг друга стаканами холодного молока, среди заброшенных на темный склад банок краски, среди строительных арматур в забытом городе пустыни. В звуки обращаюсь я, особенно в те, что нравятся мне с первого взгляда, вместе мы становимся меньше и тише под скамейками парка. Хочу быть чьей-то мыслью, никогда больше не быть отцом, не заигрываться допоздна и во время отдаваться новому поколению. Нужен красивый фон. Ми второй октавы. Копчик касается ветвистого деревянного стула. Он вернулся домой.
<...>

Штормовые города, закаты и ночи

Вращающиеся нейлоновые зонтики, беззвучно раскалывающие замерзший небесный лёд. Скользкий вермильоновый закат и неуловимые внутренние голоса. Я скромно наблюдает перекличку красных, желтых, зеленых стен, простертых над искривленной дорогой. Обрубки мыслей, разбитые плееры, ненависть к акту покупки. Стоять прямо, смотреть на губы. Притягательное сгущение бессолнечного дыма над лабиринтом зависших балконов. Замолчать навсегда от усталости. Брошенный слезой взгляд убегает в падшие воспоминания. Все выборы, ссоры, исчезающее. Люди одежды, выстроившись в ряд, с излишним любопытством оглядываются. Белые простыни на бельевых веревках. Сине-черное ожидание. Они очень часто что-то говорят, демонстрируя разноцветные языки. Ресница на щеке, запотевшие очки. Мне думается о беззвучных снах, об удручающей бессловесности предметов. Мягкая понимающая рука, влекомая пустотой и холодом железных перил, удивленных пристальным вниманием. Привязавшийся аромат близких духов. Лестница, такая, как пройденные прежде. Спуск. Неловкое движение могучих заводских труб, приоткрытое иррациональным восприятием. Огонек самолета, устремляющегося к веревочным лестницам. Вращение угла обзора под давлением вползающей по барабанным перепонкам навязчивой идеи. Ежесекундные триумфы странных суставов, воздвигаемых над опадающим пространством. Мелькание погибающих в беспамятстве городских очертаний. Мой тротуар. Доля уверенности. Позади движется некто, облаченный в эхо, он крадется, преследуя образ. Не теряющая очарования игра. Сопение над снедаемой жаром мочкой глубокого уха. Бег. Закрытые учебники, тоскующие по двуликим светильникам. Прыжок навстречу волнам хлюпающих ночных луж. Профессиональное познание всего мокрого. Они говорят, что существует время, преданное часовым механизмам. Мечта - немедленно переродиться. Преследование не страшно, а впечатляюще. Реализованные воображаемые гостиницы, маленькие переливающиеся во тьме вывески. Теснота непокоренных истертых тел. Они снова имитируют гладкость и молодость. Уличные музыканты, их приятели - молящие о банкнотах гитарные чехлы. Оторвалась и забыла. Нагнетающая легкое беспокойство пульсирующая, испещренная полосами опущенная ладонь. В ней - свернутый зонт, демонстрирующий стройные складки. Арки дворов, скрип пахнущих детской утопией качелей и пение воронов. Я знала, что нельзя верить слухам. Завлекающие шепотом сухие листья, опадающие с белых крыш. Давно не ела. Зацепка на колготках. Детский смех. Забирающий маршрутный транспорт подкармливает скрючившуюся усталость. Окоченевшие скрещенные пальцы - мы так долго касались. Разделяющие соседские лифты, полные парящих микробов. Диван пустой квартиры. Вспомнить отклеившиеся лица встреченных. Поручни и неустойчивость. Дом там, где обитают парейдолические единороги. Откуда мне нужно идти? Хочется уснуть. Трудно дышать, все исчезает в туннеле. Будто авиакатастрофа. Капля пота скатывается к основанию шеи. Прощать безразличию и смирению их навязчивость, спорить с собой, лежа в горячей ванне под шум телевизора. Жалко. Отклеивается каблук, его тут же забирают. Белое клубничное мыло, которое я стану нехотя убивать. Шипение раскрывающихся автобусных дверей, любовно гладящих длинноволосую звездную реальность. Зеваю. Запах изо рта. Забежать за горячим кофе, открыть кожаную сумку и подавить гордость. Никто ни в чем не виноват, свобода - любимая групповая иллюзия. Пробуждающиеся влажные трубочки капельниц, писк бездушных аппаратов ИВЛ и пропахший сыростью халат, невидимые существа, обитающие на смотрящем потолке. Дальше - школьные годы. Шуршание просвечивающихся продуктовых пакетов, баночки газировки. Существование пугающе логично. Поэтому я сочиняю людей. Что такое - самостоятельное мышление? Совершенно неспособная поверить. Забывая предназначение транспортных средств, выпрыгиваю на незнакомую землю под козырьком случайной остановки. Гудки и фары обезумевших автомобилей - увернуться, ныряя в свет. Мир научился отрицать.

<...>

Раскаяние нашего мира

Они стояли у кирпичного моста и беспристрастно разрывали сумрак. Вращающееся кресало зажигалки. Теплота, сочившаяся из кровяных сосудов, стекала по локтям к кончикам пальцев, а с них на переливающийся снег. Впереди только запретный лес, который они должны немедленно уничтожить. Неделя, показавшаяся им особенно тяжелой, словно через трубочки капельницы залившая им всю правду жизни. "Незаконченность вещей - спасение". А потом приедут полицейские с жетонами и наручниками, откроются тюрьма, больницы, магазины. Множества фонарей, призывающих к оранжевому. Замершее у ресторана такси. Дубовые парты, приближающиеся по привычке к выглаженной мелом доске. Поднятая, запачканная чернилами, рука. Буквы даже на стенах. Дрожащие щиколотки, симметрично изогнутые, погружающиеся в классные часы медитаций, теряя связи со словесностью. Пока идет бесконечно длинный урок, мы свободны думать обо всем. Ускоряя шаг, хватая друг друга за обвисшие капюшоны курток, они, пробуждая пароксизмальные улыбки, спешили убивать. Действовать, пока желания на пике. Они остановились в гостинице, где никто не мешал прогрессировать их булимии. Деревья, повторяющие друг друга узорами на чернеющей коже коры. Кожа - самый прекрасный, самый чувствительный материал. Щекотка, поцелуй, отслаивание, холодный укол. "Истинное наслаждение - когда над тобой насмехаются". Стальные рукояти средней длинны ножей тихо перекликались в предвкушении, выкрикивая имена преступлений. Когда-нибудь я стану... Кусты ежевики, исчезая, уносили надежду. Набитые школьные рюкзаки повторяли циклы колебаний. Зеленеющие из подлунной тьмы иголки. Еще дети. Слезы становились их следами. Им известно, что после выпускного только умирание. Наружу выпадали учебники, страницы которых промокали рядом с бурой листвой. Листва, заживо похороненная. Где-то своевольно взметнулись костлявые крылья черной птицы. Признавшее слабость легких дыхание посреди беспорядочных шагов. Внизу, по ту сторону холма поезд перемалывает шпалы. Скользит отражающий луну уставший глаз. Она пила из поросшего травой фонтана и воображала движения. Поляна. В земле разбитые склянки от желтых препаратов, запачканные грязью наименования голубых таблеток - даже в этой чаще некогда побывали люди. Раня ноги о шипы и ветви кустарников, можно было даже подслушивать их разговоры. Потрескивающий уголь костра, укрывшийся за окнами проявленного из ночи замка, розовая статуя. Мокрые, замерзающие синие губы. Остановка, шум реки. Они повторяли все математические правила вслух, вспоминали любимые биологические термины и тряслись. Перед тем, как забыть и начать сначала. Сосны, запах. Вспоминается первый поцелуй. Никто не обещает перерождения, загробное существование не имеет значения. Прорываются наружу через мозговые сплетения мелодии гитарных струн, экстатических алкогольных безумств, единственного истинного одиночества в запертой комнате полуночи. Наедине с различными формами бумажной жизни и проблемами, поражающими колонии нервов. На животе, на кровати - напротив ночного выхода в мир, подоконника. Такие, как мы, что мотыльки, жаждущие света, ищут безлюдные пространства. Шариковая ручка, дезодорант, опрокинутый будильник. Последний экзамен, последний диалог с человеческим существом. Почему я не он, не она, не они? Успокаивающая морось, играющаяся с краями одежды, облака, выпускающие звезды.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: