года сентября 8 дня 6 страница

Из боя вынес как стрела,

Но злая пуля осетина

Его во мраке догнала.

В семье Гудала плач и стоны,

Толпится на дворе народ:

Чей конь примчался запаленный?

Кто бледный всадник у ворот?

Недолго жениха младого,

Невеста, взор твой ожидал.

Сдержал он княжеское слово,

На брачный пир он прискакал;

Увы! Но никогда уж снова

Не сядет на коня лихого.

На беззаботную семью,

Как гром, слетела божья кара!

Упала на постель свою,

Рыдает бедная Тамара;

Слеза катится за слезой,

Грудь высоко и трудно дышит;

И вот она как будто слышит

Волшебный голос над собой:

«Не плачь, дитя! не плачь напрасно!

Твоя слеза на труп безгласный

Живой росой не упадет;

Она лишь взор туманит ясный,

Ланиты девственные жжет.

Он далеко; он не узнает,

Не оценит тоски твоей;

Небесный свет теперь ласкает

Бесплотный взор его очей;

Он слышит райские напевы…

Что жизни мелочные сны

И стон и слезы бедной девы

Для гостя райской стороны?

Нет, жребий смертного творенья,

Поверь мне, ангел мой земной,

Не стоит одного мгновенья

Твоей печали дорогой.

«На воздушном океане,

Без руля и без ветрил,

Тихо плавают в тумане

Хоры стройные светил;

Средь полей необозримых

В небе ходят без следа

Облаков неуловимых

Волокнистые стада;

Час разлуки, час свиданья —

Им ни радость, ни печаль;

Им в грядущем нет желанья

И прошедшего не жаль.

В день томительный несчастья

Ты об них лишь вспомяни;

Будь к земному без участья

И беспечна, как они.

«Лишь только ночь своим покровом

Долины ваши осенит,

Лишь только мир, волшебным словом

Завороженный, замолчит,

Лишь только ветер над скалою

Увядшей шевельнет травою,

И птичка, спрятанная в ней,

Порхнет во мраке веселей,

И под лозою виноградной,

Росу небес глотая жадно,

Цветок распустится ночной,

Лишь только месяц золотой

Из-за горы тихонько встанет

И на тебя украдкой взглянет,

К тебе я стану прилетать!

Гостить я буду до денницы

И на шелковые ресницы

Сны золотые навевать…»

Слова умолкли. В отдаленье

Вослед за звуком умер звук.

Она, вскочив, глядит вокруг;

Невыразимое смятенье

В ее груди: печаль, испуг,

Восторга пыл – ничто в сравненье!

Все чувства в ней кипели вдруг,

Душа рвала свои оковы,

Огонь по жилам пробегал,

И этот голос чудно-новый,

Ей мнилось, всё еще звучал.

И перед утром сон желанный

Глаза усталые смежил,

Но мысль ее он возмутил

Мечтой пророческой и странной.

Пришлец туманный и немой,

Красой блистая неземной,

К ее склонился изголовью;

И взор его с такой любовью,

Так грустно на нее смотрел,

Как будто он об ней жалел.

То не был ангел небожитель,

Ее божественный хранитель:

Венец из радужных лучей

Не украшал его кудрей.

То не был ада дух ужасный,

Порочный мученик – о нет!

Он был похож на вечер ясный —

Ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет!

Часть II-я

«Отец, отец! оставь угрозы,

Свою Тамару не брани;

Я плачу, – видишь эти слезы, —

Уже не первые они!

Не буду я ничьей женою,

Скажи моим ты женихам;

Супруг мой взят сырой землею,

Другому сердца не отдам.

С тех пор как труп его кровавый

Мы схоронили под горой,

Меня тревожит дух лукавый

Неотразимою мечтой.

В тиши ночной меня тревожит

Толпа печальных, странных снов;

Молиться днем душа не может:

Мысль далеко от звука слов!

Огонь по жилам пробегает,

Я сохну, вяну день от дня.

Отец! душа моя страдает,

Отец мой, пощади меня!

Отдай в священную обитель

Дочь безрассудную свою,

Там защитит меня Спаситель,

Пред ним тоску мою пролью;

На свете нет уж мне веселья…

Святыни миром осеня,

Пусть примет сумрачная келья

Как гроб заранее меня».

И в монастырь уединенный

Ее родные отвезли,

И власяницею смиренной

Грудь молодую облекли.

Но и в монашеской одежде,

Как под узорною парчой,

Всё беззаконною мечтой

В ней сердце билося, как прежде.

Пред алтарем, при блеске свеч,

В часы божественного пенья,

Знакомая среди моленья

Ей часто слышалася речь;

Под сводом сумрачного храма

Знакомый образ иногда

Скользил без звука и следа

В тумане легком фимиама:

Он так смотрел! он так манил!

Он, мнилось, так несчастлив был!

В прохладе меж двумя холмами

Таился монастырь святой:

Чинар и тополей рядами

Он окружен был, и порой,

Когда ложилась ночь в ущельи,

Сквозь них мерцала в окнах кельи

Лампада грешницы младой.

Кругом, в тени дерев миндальных,

Где ряд стоит крестов печальных,

Безмолвных сторожей гробниц,

Спевались хоры легких птиц.

По камням прыгали, шумели

Ключи студеною волной

И, под нависшею скалой

Сливаясь дружески в ущельи,

Катились дале меж кустов,

Покрытых инеем цветов.

На север видны были горы.

При блеске утренней Авроры,

Когда синеющий дымок

Курится в глубине долины

И, обращаясь на восток,

Зовут к молитве муэцины,

И звучный колокола глас

Дрожит, обитель пробуждая;

В торжественный и мирный час,

Когда грузинка молодая

С кувшином длинным за водой

С горы спускается крутой,

Вершины цепи снеговой

Светлолиловою стеной

На чистом небе рисовались;

А в час заката одевались

Они румяной пеленой.

И между них, прорезав тучи,

Стоял, всех выше головой,

Казбек, Кавказа царь могучий,

В чалме и ризе парчевой.

Но Демон огненным дыханьем

Тамары душу запятнал,

И божий мир своим блистаньем

Восторга в ней не пробуждал.

Страсть безотчетная как тенью

Жизнь осенила перед ней;

И стало всё предлог мученью,

И утра луч и мрак ночей.

Бывало только ночи сонной

Прохлада землю обоймет,

Перед божественной иконой

Она в безумьи упадет

И плачет, и в ночном молчаньи

Ее тяжелое рыданье

Тревожит путника вниманье,

Сквозь шум далекого ручья

И трель живую соловья.

Бывало разбросав на плечи

Волну кудрей своих, она

Стоит без мысли, холодна,—

И странные лепечут речи

Ее дрожащие уста;

И грудь желание волнует,

И чудный призрак всё рисует

Пред нею в сумраке мечта.

Утомлена борьбой всегдашней

Склонится ли на ложе сна —

Подушка жжет, ей душно, страшно,

И вся, вскочив, дрожит она.

..........

..........

Вечерней мглы покров воздушный

Уж холмы Грузии одел;

Привычке сладостной послушный,

В обитель Демон прилетел;

Но долго, долго он не смел

Святыню мирного приюта

Нарушить. И была минута,

Когда казался он готов

Оставить умысел жестокой.

Задумчив у стены высокой

Он бродит. От его шагов

Без ветра лист в тени трепещет.

Он поднял взор: ее окно

Озарено лампадой блещет:

Кого-то ждет она давно!

И вот средь общего молчанья

Чингуры[13]стройное бряцанье

И звуки песни раздались.

И звуки те лились, лились,

Как слезы, мерно друг за другом;

И эта песнь была нежна,

Как будто для земли она

Была на небе сложена.

Не ангел ли с забытым другом

Вновь повидаться захотел,

Сюда украдкою слетел

И о былом ему пропел,

Чтоб усладить его мученье?..

Тоску любви, ее волненье

Постигнул Демон в первый раз.

Он хочет в страхе удалиться —

Его крыло не шевелится!

И чудо! Из померкших глаз

Слеза тяжелая катится…

Поныне возле кельи той

Насквозь прожженный виден камень

Слезою жаркою, как пламень,

Нечеловеческой слезой.

И входит он, любить готовый,

С душой, открытой для добра;

И мыслит он, что жизни новой

Пришла желанная пора.

Неясный трепет ожиданья,

Страх неизвестности немой,

Как будто в первое свиданье

Спознались с гордою душой.

То было злое предвещанье!

Он входит, смотрит – перед ним

Посланник рая, херувим,

Хранитель грешницы прекрасной,

Стоит с блистающим челом

И от врага с улыбкой ясной

Приосенил ее крылом.

И луч божественного света

Вдруг ослепил нечистый взор,

И вместо сладкого привета

Раздался тягостный укор.

«Дух беспокойный, дух порочный,

Кто звал тебя во тьме полночной?

Твоих поклонников здесь нет.

Зло не дышало здесь поныне;

К моей любви, к моей святыне

Не пролагай преступный след.

Кто звал тебя?»

Ему в ответ

Злой дух коварно усмехнулся,

Зарделся ревностию взгляд,

И вновь в душе его проснулся

Старинной ненависти яд.

«на моя, – сказал он грозно, —

Оставь ее, она моя;

Отныне жить нельзя нам розно,

И ей, как мне, ты не судья.

На сердце, полное гордыни,

Я наложил печать мою;

Здесь больше нет твоей святыни,

Здесь я владею и люблю!..»

И ангел грустными очами

На жертву бедную взглянул

И медленно, взмахнув крылами,

В эфире неба потонул.

..........

Тамара

О! кто ты? речь твоя опасна!

Тебя послал мне ад иль рай?

Чего ты хочешь?

Демон

Ты прекрасна.

Тамара

Но молви! кто ж ты? Отвечай…

Демон

Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Чья мысль душе твоей шептала,

Чью грусть ты смутно отгадала,

Чей образ видела во сне.

Я тот, чей взор надежду губит,

Едва надежда расцветет,

Я тот, кого никто не любит

И всё живущее клянет;

Ничто пространство мне и годы,

Я бич рабов моих земных,

Я враг небес, я зло природы, —

И, видишь, я у ног твоих.

Тебе принес я в умиленье

Молитву тихую любви,

Земное первое мученье

И слезы первые мои;

О, выслушай, из сожаленья!

Меня добру и небесам

Ты возвратить могла бы словом.

Твоей любви святым покровом

Одетый, я предстал бы там,

Как новый ангел в блеске новом;

О! только выслушай, молю;

Я раб твой, я тебя люблю!

Когда я в первый раз увидел

Твой чудный, твой волшебный взор,

Я тайно вдруг возненавидел

Мою свободу, как позор.

Своею властью недовольный,

Я позавидовал невольно

Неполным радостям людей;

В бескровном сердце луч нежданый

Опять затеплился живей,

И грусть на дне старинной раны

Вдруг шевельнулася, как змей.

Что без тебя теперь мне вечность,

Моих владений бесконечность?

Пустые, звучные слова;

Обширный храм – без божества!

Тамара

Оставь меня, о дух лукавый!

Молчи, не верю я врагу!

Творец – увы! я не могу

Молиться; тайною отравой

Мой ум слабеющий объят.

Послушай, ты меня погубишь!

Твои слова – огонь и яд…

Скажи, зачем меня ты любишь?

Демон

Зачем, красавица? Увы,

Не знаю. Полон жизни новой,

С моей преступной головы

Я гордо снял венец терновый,

Я всё былое бросил в прах:

Мой рай, мой ад в твоих очах.

Люблю тебя нездешней страстью,

Как полюбить не можешь ты:

Всем упоением, всей властью

Бессмертной мысли и мечты!

В душе моей с начала мира

Твой образ был напечатлен;

Передо мной носился он

В пустынях вечного эфира.

Давно, тревожа мысль мою,

Мне имя сладкое звучало —

Во дни блаженства мне в раю

Одной тебя недоставало!

О! Если б ты могла понять,

Какое горькое томленье

Всю жизнь, века, без разделенья

И наслаждаться и страдать,

За зло похвал не ожидать

Ни за добро вознагражденья!

Жить для себя, скучать собой,

И этой долгою борьбой

Без торжества, без примиренья;

Всегда жалеть – и не желать;

Всё знать, всё чувствовать, всё видеть;

Стараться всё возненавидеть —

И всё на свете презирать!

Лишь только божие проклятье

Исполнилось, с того же дня

Природы жаркие объятья

Навек остыли для меня;

Синело предо мной пространство,

Я видел брачное убранство

Светил, знакомых мне давно:

Они текли в венцах из злата!

Но что же? прежнего собрата

Не узнавало ни одно.

Изгнанников, себе подобных,

Я звать в отчаянии стал,

Но слов и лиц и взоров злобных,

Увы, я сам не узнавал.

И в страхе я, взмахнув крылами,

Помчался – но куда? зачем?

Не знаю – прежними друзьями

Я был отвергнут; как Эдем,

Мир для меня стал глух и нем:

По вольной прихоти теченья

Так поврежденная ладья

Без парусов и без руля

Плывет, не зная назначенья;

Так ранней утренней порой

Отрывок тучи громовой,

В лазурной вышине чернея,

Один, нигде пристать не смея,

Летит без цели и следа,

Бог весть откуда и куда!

Как часто на вершине льдистой,

Один меж небом и землей,

Под кровом радуги огнистой

Сидел я мрачный и немой,

И белогривые метели

Как львы у ног моих ревели;

Как часто, подымая прах,

В борьбе с могучим ураганом,

Одетый молньей и туманом,

Я шумно мчался в облаках,

Чтобы в толпе стихий мятежной

Сердечный ропот заглушить,

Спастись от думы неизбежной

И незабвенное забыть!

Что повесть тягостных лишений,

Трудов и бед толпы людской,

Грядущих, прошлых поколений,

Перед минутою одной

Моих непризнанных мучений?

Что люди? Что их жизнь и труд?

Они прошли, они пройдут —

Надежда есть, – ждет правый суд:

Простить он может, хоть осудит!

Моя ж печаль бессменно тут,

И ей конца, как мне, не будет;

И не вздремнуть в могиле ей!

Она то ластится, как змей,

То жжет и плещет, будто пламень,

То давит мысль мою, как камень, —

Мечтаний прежних и страстей

Несокрушимый мавзолей!

Тамара

Зачем мне знать твои печали?

Зачем ты жалуешься мне?

Ты согрешил…

Демон

Против тебя ли?

Тамара

Нас могут слышать!..

Демон

Мы одне.

Тамара

А бог?

Демон

На нас не кинет взгляда;

Он занят небом – не землей!

Тамара

А наказанье – муки ада?

Демон

Так что ж? ты будешь там со мной.

Мы, дети вольные эфира,

Тебя возьмем в свои края;

И будешь ты царицей мира,

Подруга вечная моя.

Без сожаленья, без участья

Смотреть на землю станешь ты,

Где нет ни истинного счастья,

Ни долговечной красоты;

Где преступленья лишь да казни,

Где страсти мелкой только жить,

Где не умеют без боязни

Ни ненавидеть, ни любить.

Иль ты не знаешь, что такое

Людей минутная любовь?

Волненье крови молодое, —

Но дни бегут и стынет кровь.

Кто устоит против разлуки,

Соблазна новой красоты,

Против усталости и скуки

И своенравия мечты?

И пусть другие б утешались

Ничтожным жребием своим:

Их думы неба не касались,

Мир лучший недоступен им.

Но ты, прекрасное созданье,

Не в жертву им обречена;

Тебя иное ждет страданье,

Иных восторгов глубина.

Оставь же прежние желанья

И жалкий свет его судьбе;

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе.

О! верь мне! Я один поныне

Тебя постиг и оценил:

Избрав тебя моей святыней,

Я власть у ног твоих сложил.

Твоей любви я жду, как дара,

И вечность дам тебе за миг:

В любви, как в злобе, верь, Тамара,

Я неизменен и велик!

Толпу духов моих служебных

Я приведу к твоим стопам,

Прислужниц легких и волшебных

Тебе, красавица, я дам;

И для тебя с звезды восточной

Сорву венец я золотой;

Возьму с цветов росы полночной,

Его усыплю той росой.

Лучом румяного заката

Твой стан, как лентой, обовью,

Дыханьем чистым аромата

Окрестный воздух напою.

Всечасно дивною игрою

Твой слух лелеять буду я;

Чертоги пышные построю

Из бирюзы и янтаря.

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака,

Я дам тебе всё, всё земное —

Люби меня!

И он слегка

Коснулся жаркими устами

Ее трепещущим губам,

И лести сладкими речами

Он отвечал ее мольбам.

Могучий взор смотрел ей в очи;

Он жег ее; во мраке ночи

Над нею прямо он сверкал,

Неотразимый, как кинжал.

Увы! злой дух торжествовал…

Смертельный яд его лобзанья

Мгновенно кровь ее проник;

Мучительный, но слабый крик

Ночное возмутил молчанье.

В нем было всё: любовь, страданье,

Упрек с последнею мольбой

И безнадежное прощанье —

Прощанье с жизнью молодой!..

В то время сторож полуночный

Один вокруг стены крутой,

Когда ударил час урочный,

Бродил с чугунною доской;

И под окошком девы юной

Он шаг свой мерный укротил

И руку над доской чугунной,

Смутясь душой, остановил;

И сквозь окрестное молчанье,

Ему казалось, слышал он

Двух уст согласное лобзанье,

Чуть внятный крик и слабый стон.

И нечестивое сомненье

Проникло в сердце старика;

Но пронеслось еще мгновенье,

И смолкло всё. Издалека

Лишь дуновенье ветерка

Роптанье листьев приносило,

Да с темным берегом уныло

Шепталась горная река.

Канон угодника святого

Спешит он в страхе прочитать,

Чтоб наважденье духа злого

От грешной мысли отогнать;

Крестит дрожащими перстами

Мечтой взволнованную грудь

И молча скорыми шагами

Обычный продолжает путь.

..........

Как пери спящая мила,

Она в гробу своем лежала.

Белей и чище покрывала

Был томный цвет ее чела.

Навек опущены ресницы —

Но кто б взглянувши не сказал,

Что взор под ними лишь дремал

И, чудный, только ожидал

Иль поцелуя иль денницы?

Но бесполезно луч дневной

Скользил по ним струей златой,

Напрасно их в немой печали

Уста родные целовали —

Нет, смерти вечную печать

Ничто не в силах уж сорвать!

И всё, где пылкой жизни сила

Так внятно чувствам говорила,

Теперь один ничтожный прах;

Улыбка странная застыла

Едва мелькнувши на устах;

Но темен, как сама могила,

Печальный смысл улыбки той:

Что в ней? Насмешка ль над судьбой,

Непобедимое ль сомненье?

Иль к жизни хладное презренье?

Иль с небом гордая вражда?

Как знать? для света навсегда

Утрачено ее значенье!

Она невольно манит взор,

Как древней надписи узор,

Где, может быть, под буквой странной

Таится повесть прежних лет,

Символ премудрости туманной,

Глубоких дум забытый след.

И долго бедной жертвы тленья

Не трогал ангел разрушенья;

И были все ее черты

Исполнены той красоты,

Как мрамор, чуждой выраженья,

Лишенной чувства и ума,

Таинственной, как смерть сама!

Ни разу не был в дни веселья

Так разноцветен и богат

Тамары праздничный наряд:

Цветы родимого ущелья

(Так древний требует обряд)

Над нею льют свой аромат

И сжаты мертвою рукою

Как бы прощаются с землею…

Уж собрались в печальный путь

Друзья, соседи и родные.

Терзая локоны седые,

Безмолвно поражая грудь,

В последний раз Гудал садится

На белогривого коня —

И поезд двинулся. Три дня,

Три ночи путь их будет длиться:

Меж старых дедовских костей

Приют покойный вырыт ей.

Один из праотцев Гудала,

Грабитель путников и сёл,

Когда болезнь его сковала

И час раскаянья пришел,

Грехов минувших в искупленье

Построить церковь обещал

На вышине гранитных скал,

Где только вьюги слышно пенье,

Куда лишь коршун залетал.

И скоро меж снегов Казбека

Поднялся одинокий храм,

И кости злого человека

Вновь успокоилися там.

И превратилася в кладбище

Скала, родная облакам,

Как будто ближе к небесам

Теплей последнее жилище!

Едва на жесткую постель

Тамару с пеньем опустили,

Вдруг тучи гору обложили,

И разыгралася метель;

И громче хищного шакала

Она завыла в небесах

И белым прахом заметала

Недавно вверенный ей прах.

И только за скалой соседней

Утих моленья звук последний,

Последний шум людских шагов,

Сквозь дымку серых облаков

Спустился ангел легкокрылый

И над покинутой могилой

Приник с усердною мольбой

За душу грешницы младой.

И в то же время царь порока

Туда примчался с быстротой

В снегах рожденного потока.

Страданий мрачная семья

В чертах недвижимых таилась;

По следу крыл его тащилась

Багровой молнии струя.

Когда ж он пред собой увидел

Всё, что любил и ненавидел,

То шумно мимо промелькнул

И, взор пронзительный кидая,

Посла потерянного рая

Улыбкой горькой упрекнул…

–

На склоне каменной горы

Над Койшаурскою долиной

Еще стоят до сей поры

Зубцы развалины старинной.

Рассказов, страшных для детей,

О них еще преданья полны…

Как призрак, памятник безмолвный,

Свидетель тех волшебных дней,

Между деревьями чернеет.

Внизу рассыпался аул,

Земля цветет и зеленеет,

И голосов нестройный гул

Теряется; и караваны

Идут гремя издалека,

И, низвергаясь сквозь туманы,

Блестит и пенится река;

И жизнью вечно молодою,

Прохладой, солнцем и весною

Природа тешится шутя,

Как беззаботное дитя.

Но грустен замок, отслуживший

Когда-то в очередь свою,

Как бедный старец, переживший

Друзей и милую семью.

И только ждут луны восхода

Его незримые жильцы;

Тогда им праздник и свобода!

Жужжат, бегут во все концы:

Седой паук, отшельник новый,

Прядет сетей своих основы;

Зеленых ящериц семья

На кровле весело играет,

И осторожная змея

Из темной щели выползает

На плиту старого крыльца;

То вдруг совьется в три кольца,

То ляжет длинной полосою

И блещет, как булатный меч,

Забытый в поле грозных сеч,

Ненужный падшему герою…

Всё дико. Нет нигде следов

Минувших лет: рука веков

Прилежно, долго их сметала…

И не напомнит ничего

О славном имени Гудала,

О милой дочери его!

И там, где кости их истлели,

На рубеже зубчатых льдов,

Гуляют ныне лишь метели

Да стаи вольных облаков;

Скала угрюмого Казбека

Добычу жадно сторожит,

И вечный ропот человека

Их вечный мир не возмутит.

Посвящение

Я кончил – и в груди невольное сомненье!

Займет ли вновь тебя давно знакомый звук,

Стихов неведомых задумчивое пенье,

Тебя, забывчивый, но незабвенный друг?

Пробудится ль в тебе о прошлом сожаленье?

Иль, быстро пробежав докучную тетрадь,

Ты только мертвого, пустого одобренья

Наложишь на нее холодную печать;

И не узнаешь здесь простого выраженья

Тоски, мой бедный ум томившей столько лет;

И примешь за игру иль сон воображенья

Больной души тяжелый бред…

Примечания

Печатается по авторизованному списку – ГПБ, собрание рукописей Лермонтова, № 4 (отдельные поправки в списке – рукой А. П. Шан-Гирея). Текст последней строфы посвящения, в рукописи частично вырванный, восстанавливается по первопечатному тексту («Отеч. записки», 1843, т. 28, № 6, отд. I, стр. 376 – «Посвящение, приписанное в конце одного из экземпляров поэмы „Демон“«).

По цензурным условиям впервые были опубликованы только отрывки из «Демона» – в «Отеч. записках» (1842, т. 22, № 6, отд. I, стр. 187–201), по списку, собственноручно изготовленному и редактированному В. Г. Белинским (ЛБ, М. 3151), представлявшему контаминацию текстов редакций 8 сентября 1838 года и начала 1841 года, с предпочтением первой из них (см.: «Лит. наследство», т. 57, 1951, стр. 261–272). Полностью, но с неточностями, текст VI редакции был опубликован в «Русск. вестнике» (1889, № 3, стр. 411–425). Позднее давался лишь в отрывках (Соч. под ред. Висковатова, т. 3, 1891, стр. 94—106; Соч. изд. т-ва И. Н. Кушнерева, т. 3, М., 1891, стр. 10–13; «Демон» изд. т-ва Кушнерева, М., 1909) или в вариантах, притом далеко не исчерпывающим образом (Соч. изд. «Асаdemia». т. 3, 1935, стр. 641–645).

На обложке авторизованного списка – дата рукой Лермонтова: «1838 года сентября 8 дня».

Это так называемая первая кавказская редакция, т. е. текст поэмы до ее двукратной переработки Лермонтовым (4 декабря 1838 года и в начале 1841 года) под давлением цензурных условий того времени. Белинский ценил ее выше последней редакции, в которой бунтарское звучание было несколько сглажено Лермонтовым.

Стихи последней редакции

Что без тебя мне эта вечность?

Моих владений бесконечность?

Пустые звучные слова,

Обширный храм – без божества!

ср. со следующими стихами из поэмы «Исповедь»:

Что без нее земля и рай?

Пустые звонкие слова,

Блестящий храм без божества!

См. также в «Боярине Орше»:

Что без нее земля и рай?

Одни лишь звучные слова,

Блестящий храм – без божества!..

Стихи последней редакции

И были все ее черты

Исполнены той красоты,

Как мрамор, чуждой выраженья,

Лишенный чувства и ума,

Таинственной, как смерть сама.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: