Философия жизни Ф. Ницше. 4 страница

Идея интерсубъективности, таким образом, вырастает на базе допущения полноценного существования множества других Я в качестве познающей, а, стало быть, и конституирующей мир субъективности. Короче говоря, интерсубъективность оказывается такой структурой познающей субъективности, элементами которой выступают различные познающие субъекты, много трансцендентальных Я. С разработкой идеи интерсубъективности, по сути, осуществляется отход от идеи “чистого сознания”, от рассмотрения лишь структур чистого сознания и “чистого Я” как единственного и всеобщего условия и источника познания.

Вместе с тем следует отметить и то, что с идеей интерсубъективности появляется так называемый парадокс “человеческой субъективности”. Суть этого парадокса состоит в том, что любое индивидуальное Я оказывается “вещью среди других вещей”, т.е. объектом мира, существующим наряду с другими объектами и воспринимающим и конституирующим мир субъектом.

Итак, другие Я являются не просто пассивными объектами, но и активными субъектами. В качестве познающих субъектов они вместе с миром непременно воспринимают и мое собственное Я как “другое” среди “других”. “Мир другого”, согласно позднему Гуссерлю, становится особым интенциональным объектом и “бытие-для-меня” преобразуется в “бытие-для-всех-вообще”.

В своих философских изысканиях, в конечном счете, Гуссерль приходит к понятию “жизненный мир” (Lebenswelt). “Жизненный мир” – это не мир сам по себе, а мир, взятый в его соотнесенности с человеком, в его значимости для человека. Он выступает в качестве мира-горизонта всех субъективных устремлений и целей, а, стало быть, смыслов и значений, которые объективируются в предметы. Этот мир проявляется как в “естественной установке”, раскрываясь как мир человеческого опыта, в который мы все погружены, так и в “феноменологической”, где он обнаруживает и реализует себя как мир символов и значений, конституированных трансцендентальным Я. Мы уже отметили тот факт, что Гуссерль начинает с исследования научного знания и познания, с поиска всеобщих и необходимых основ его, но приходит к тому, что было бы ошибкой сводить все познание лишь к одному весьма узкому и специфическому виду познания – научному познанию. Более значимым оказывается знание из сферы практического, жизненного опыта, донаучное или вненаучное сознание, которое и есть по сути своей сфера “непосредственно-очевидного”. К этому “непосредственно-очевидному” все относятся с доверием. Оно сложилось до всякого научного обоснования и принято в качестве безусловно значимого и практически апробированного. “Жизненный мир” – это основа, это сфера первоначальных очевидностей, являющаяся основой всякого познания. Сложившись до всякой науки, “жизненный мир” продолжает существовать и в эпоху науки, являясь по сути первичным относительно научного познания и опыта. Этот вывод достаточно очевиден сегодня. Действительно, наука и научное познание – это только одна из сфер деятельности человека, а научное мышление никогда не было самодостаточным и самоданным, но определялось в каждую конкретно-историческую эпоху различными другими областями деятельности человека. В “жизненном мире” Гуссерль видит тот фундамент или источник, из которого выросло в свое время естествознание и вся европейская наука. Однако со временем этот фундамент или источник был, по его мнению, “потерян”. “Жизненный мир” был “забыт” и наука лишилась своего внутреннего смысла. В результате европейская наука оказались в глубоком кризисе. Причину кризиса европейской науки и культуры в целом он видит в объективизме и натурализме и современная Европа, согласно его точке зрения, стоит перед альтернативой: либо продолжение тенденции самораспада и самовырождения (ну как тут не вспомнить Ницше), либо же “возрождение … из духа философии” путем преодоления объективизма и натурализма, лишивших человека его жизненного мира.

В заключении следует сказать, что своим феноменологическим учением Гуссерль оказал непосредственное влияние на формирование таких философских течений ХХ столетия, как экзистенциализм, персонализм, структурализм и др. Среди непосредственных учеников Гуссерля были такие философы современности, как Мартин Хайдеггер и Макс Шеллер.

Экзистенциализм

Развитие общества и науки в ХХ веке свидетельствует о том, что невозможно регулировать как развитие общества, так и развитие науки лишь на основе узкоспециальных научных дисциплин. Наглядно выявляется ущербность и однобокость сциентистского подхода и возникает мысль о создании мировоззренческих, этических, гуманитарных регуляторов этого развития. Антисциентистские тенденции находят весьма яркое выражение в философии экзистенциализма.

Экзистенциализм традиционно делят на атеистический (М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, А. Камю) и религиозный (К. Ясперс, Г. Марсель), хотя в целом сквозь призму антисциентизма это различие не так уж и принципиально. Этот тип философствования прямо противоположен сциентистскому. Экзистенциализм в значительной мере исходит из “мироощущающего” знания, которое сциентистами демонстративно исключалось и исключается из сферы философии.

Экзистенциализм стремится выделить и зафиксировать, прежде всего, внутреннее состояние человеческого существования, которое не дается измеряющей и вычисляющей науке. От науки ускользают такие категории, как “человеческое бытие”, “экзистенция”, “страх”, “забота”, “тревога”, “ничто” и т.п. Эти феномены могут быть только пережиты, прочувствованы, ибо они нерационализируемы и, следовательно, средствами науки просто непостижимы. Подчеркивая целостность и уникальность внутреннего мира человека, экзистенциализм протестует против его порабощения различными силами общественного развития. Они однозначно проводят различие между интимной, эмоциональной сферой человека, где только и может человек обрести себя и сферой вещной, объективной, общественной, где всякая индивидуальность нивелируется и человек становится вещью среди других вещей, элементом, средством, фактором общественного развития или научного прогресса. Чтобы сохранить себя перед натиском мира вещей, сохранить свое человеческое достоинство люди и обращаются к философии, которая и необходима теперь именно как средство сохранения человека. "Философия, - пишет К.Ясперс, - не является средством, еще менее того – волшебным средством, она – сознание в осуществлении. Философствование – это мышление, посредством которого или в качестве которого я деятелен в качестве самого себя. Оно являет собой не объективную значимость знания, а сознание бытия в мире".[208]

Первые упоминания о философии экзистенциализма (философии существования) появляются в конце 20-х годов ХХ века. Эта философия выглядела несколько странно на общем фоне европейской философии, ибо она не занималась методологией науки, не стремилась раскрыть тайны религии, морали или искусства и не предлагала новых глобальных философско-исторических конструкций. Это философия поставила в центре своих изысканий смысложизненную проблематику (выбора и решения, вины и ответственности, отношения человека к своему призванию и к смерти). Интерес ко всем остальным проблемам (наука, религия, культура, философия истории и т.п.) она проявляла лишь в той мере, в какой они касались смысложизненной проблематики. Философия существования сосредоточилась на человеке в условиях заброшенности человека в этот иррациональный мир. Первыми на поприще экзистенциальной философии выступили Мартин Хайдеггер (1889-1976) и Карл Ясперс (1883-1969).

Осмысливая катастрофические события начала ХХ века (1 мировая война, революции), экзистенциалисты сосредоточились на неустойчивости и неустранимой конечности человеческого существования. В связи с этим единственным адекватным и самым глубоким знанием человека они объявили осознание каждым своей смертности и несовершенства, причем таким знанием обладает каждый, даже самый непросвещенный человек, пребывающий в своем обыденном, повседневном опыте. Ясперс характеризует сознание и знание такого человека, как “единственное небожественное откровение”, а Хайдеггер определяет человеческое бытие как “бытие к смерти”. Большинство представителей экзистенциализма не предлагают человеку никакой потусторонней перспективы и полагают, что человек и не должен убегать от осознания своей смертности. Возникающий в человеке страх смерти, страх перед ничто, как бы раскрывает человеку неподлинность его повседневной жизни, но одновременно раскрывает и суть его подлинной жизни, которая как раз и заключается в “бытии к смерти”.

Анализируя страх смерти, Хайдеггер выделяет два вида страха, которые испытывает человек. Житейский страх, т.е. боязнь потерять жизнь или некоторые жизненные блага и страх онтологический, т.е. страх –бессмысленного существования. Рано или поздно, так или иначе, человек сталкивается с ничто, встает перед ничто и ничто влечет его как пучина. В этой своей устремленности к ничто человек, по Хайдеггеру, разрушает, отбрасывает или “выносит за скобки” все относительное, все относительные достоверности, стремясь обрести нечто безусловное. Безусловное, которое ищет человек, как полагает Хайдеггер, открывается ему не в исторических “судьбоносных” целеуказаниях и решениях, не в религиозных мифах и не каких-то метафизических конструкциях, а в его собственных безотчетных действиях, которым Хайдеггер дает общее название “экзистирование”. Экзистировать – это, значит, выходить за пределы своего упорядоченного сознания, эмпирического повседневного кругозора и социально организованного опыта. Если человеку удается ощутить, “высветить” то единое, что проявляется в его потоке настроений и переживаний, то он придет к осознанию своей фундаментальной настроенности. Это и есть человек как он есть, а не то, что он думает о себе или думают о нем другие, чем он кажется себе и другим. Это и есть экзистенция. Настроения и безотчетно-безусловные действия даны человеку как ее знамения. Именно в них возвещается человеку его подлинное предназначение, которому он и должен посвятить себя. Быть собой, быть верным себе, выбрать самому себя самого – это основное экзистенциальное требование. Экзистенция – это судьба-призвание, которой человек должен следовать.

Человек, утверждают экзистенциалисты – это всегда возможность. Человек всегда может стать иным, нежели чем является в настоящее время. Из всех этих положений ясно только одно – неясность собственной самости, тайна же того, что есть человек, так и остается тайной. Человек – это проект. Человеку свойственно постоянно вопрошать о своем собственном бытии и человеческое бытие есть всегда нечто большее, чем оно есть в данный момент, ибо человеческое бытие – это бытие, проектирующее само себя. Именно этим человек и отличается от всех видов сущего и от животного в частности, ибо животное всегда есть то, что оно есть и пребывает в ощущении постоянного совпадения с собой. “Экзистенция, - пишет Хайдеггер, - может быть присуща только человеческому существу, т.е. только человеческому способу “бытия”; ибо одному только человеку, насколько мы знаем, доступна судьба эк-зистенция. Поэтому в эк-зистенции никогда нельзя мыслить некий специфический род среди других родов живых существ, если, конечно, человеку надо все-таки задумываться о сути своего бытия, а не просто громоздить естественнонаучную и историографическую информацию о своих свойствах и своих интригах. … То, что есть человек, - т.е. на традиционном языке метафизики, “сущность” человека, - покоится в его эк-зистенции”.[209]

Человек понимается в экзистенциализме, прежде всего, как существо, приносящее себя в жертву своему предназначению. Человек просто не в силах существовать, не посвящая чему-то свою жизнь. Такова фундаментальная предрасположенность человека, полагают экзистенциалисты. И если для большинства людей “Бог умер”, как говорил Ницше, то со смертью Бога человеку открывается пустота мира. Человек оказывается перед ничто и впадает в житейский страх, который калечит основу человека. Человек начинает усиленные поиски безусловного, но зачастую смешивает его с его суррогатами (социальные или иные иллюзии, обещания демагогов и т.п.). В конечном счете, человек находит опору в стандартном и анонимном (общественном) сознании, конформном безличном сознании, которое Хайдеггер обозначает словом “Ман”.

Человек как Дазайн (вот бытие или здесь бытие) всегда находит и осознает себя в мире, причем, окруженным другими Дазайн. В этом повседневном существовании друг с другом человек с необходимостью сталкивается с вопросом о подлинности существования себя и другого, т.е. возникает вопрос – кто же является подлинным? Если в большинстве повседневных взаимосвязей с другими человек может быть легко заменен любым другим или сам может заменить любого другого, то подлинным в таком бытии оказывается Любой.

В сосуществовании с другими человек (Я) предстает как Любой, ибо в основе его социального бытия, по сути, находится Любой. Отсюда и вытекает, что Любой является некой общей основой для всех Дазайн, неким общим единым Некто. Этот Некто не обладает никаким телом и его не укажешь, как любое другое тело или объект и в этом смысле он уже Никто, но самым очевидным образом присутствует и действует в этом мире, причем не только в мире вещей, но и в мире идей (нормы морали, например), в общественном мнении. Это относится и к миру чувств, эмоций, ценностей и целей. Таким образом, окружающий человека мир, не только его мир, но и мир других. Это общий всем мир и он базируется на усредненности, одинаковости и взаимозаменяемости. Это мир каждого как Любого. В существовании Дазайн на уровне Любого Хайдеггером и выделяются три основные черты такого существования: изолированность, усредненность и одинаковость.

В этом общем и онтологически первичном мире относительно миров отдельных Дазайн, в мире с Любым, поглощающим всякое отдельное Дазайн, оно не может прийти к самому себе. Причем, Дазайн может существовать в таком виде сколь угодно долго, так никогда и не придя к себе, не обретя себя. Это означает не что иное, как первичность, приоритет социального. Изначально и безусловно существует социальное, а не индивидуальное, которое возникает на его основе, но может и не возникнуть. Приоритет общего всем существования над индивидуальным отнюдь не радует Хайдеггера. Раз Дазайн полностью и целиком поглощено миром Ман, то такое его существование Хайдеггер считает неаутентичным, т.е. неподлинным. Аутентичным или подлинным бытием является лишь индивидуальное бытие Дазайн. Для того чтобы обрести индивидуальность, чтобы прийти к самому себе, нужно затратить немалые усилия и иметь известную смелость и мужество. Но многие люди вполне сознательно остаются на уровне Любого, поглощенными Ман и не стремятся к аутентичному бытию, ибо такой выбор дает немалые преимущества (я как все, а что я?, все туда – и я). Однако, оставаясь на уровне Ман, Дазайн, по мнению Хайдеггера, деградирует.

Почему же тогда многие предпочитают жить на уровне Ман? Все дело в том, что аутентичное бытие страшит и ужасает. Чтобы быть аутентичным, необходимо быть совершенно индивидуальным и ни с кем не взаимозаменяться. Взаимозаменяемость, как уже было отмечено, предельно широка и она может быть в любой ситуации в любом деле. Но лишь в одном никто не может заменить другого – в смерти. Смерть – это единственный индивидуальный поступок, ибо умирать будешь ты, а не любой. Вместе с тем смерть – это и последняя возможность человека, т.к. она делает его существование законченным и одновременно прекращает его. Дазайн тем и отличается от всех вещей, что вещь, приобретая полноту и законченность, становится собой и делается доступной в таком качестве. Когда же Дазайн достигает полноты и законченности, оно исчезает и становится недоступным. Таким образом, аутентичное существование Дазайн – это открытое и сознательное принятие своей смерти как последней возможности. Только в бытии к смерти аутентично выявляется, что существую именно я, а не кто-то другой. Существовать аутентично – это значит, всю жизнь мужественно смотреть в глаза собственной смерти, а на это способен далеко не каждый. Ну, как тут не вспомнить о героическом жизнепонимании, сформулированном Ницше?! “Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?

Можешь ли ты дать себе свое добро и свое зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьею и мстителем своего закона? …

Свою смерть хвалю я вам, свободную смерть, которая приходит ко мне, потому что я хочу. …

Но зрелый муж больше ребенок, чем юноша, и меньше скорби в нем: лучше понимает он смерть и жизнь.

Свободный к смерти и свободный в смерти, он говорит священное Нет, когда нет уже времени говорить Да: так понимает он смерть и жизнь.

Да не будет ваша смерть хулою на человека и землю, друзья мои: этого прошу я у меда вашей души.

В вашей смерти должны еще гореть ваш дух и ваша добродетель, как вечная заря горит на земле, - или смерть плохо удалась вам”.[210]

Большинство предпочитает погрузиться в Ман и ничего не решая, не выбирая, ни за что не отвечая, раствориться в нем, отождествиться с ним (на миру и смерть красна); ведь оно не умирает, оно бессмертно. Лучше с головой погрузиться в дела общественные (быть в буче кипучей), полностью подчинить себя общественным интересам и тогда перспектива собственной смерти как бы затемняется, отодвигается и хотя бы на время исчезает из вида. Такое существование неаутентично, но более спокойно.

Однако как полагают экзистенциалисты, страх смерти всегда подспудно присущ человеку во все дни жизни его, ибо в ней очень много пугающих обстоятельств. И именно страх смерти лежит в основе всех страхов человека. Сам того не осознавая, человек боится погрузиться в Ничто, уничтожиться. Эта постоянно присутствующая “беспредметная” боязнь делает человеческое существование тревожным. И тревога начинает выступать одной из составляющих заботы как повседневного бытия Дазайн. Забота и страх – такое вот оно повседневное бытие Дазайн, даже в повседневной анонимности конформного сознания Ман.

Несколько иначе, чем Хайдеггер, понимает экзистенцию Ясперс, но так же подчеркивает ее необъективируемость, т.е. невозможность ее изучения ни наукой, ни даже спекулятивно-философской мыслью. Экзистенциальная философия – это мышление, заявляет Ясперс, которое “не познает предметы, а проясняет и выявляет бытие в человеке, который так мыслит”.[211] Таким образом, экзистенция не может быть познана и определена, но лишь выявлена в ходе экзистенциального “прояснения”, ибо “я не есть то, что я познаю, и не познаю то, что я есть”.[212] Что же может выявиться в процессе экзистенциального прояснения? Для Ясперса это весьма однозначно. Выявляется то, что человек, экзистенция – это свобода, т.е. экзистенция и суть человека, бытие в человеке и человек в бытии – это свобода. А свобода и все, что с ней связано, по Ясперсу, всегда нечто непознаваемое, непредметное и ускользающее от всякой исследовательской деятельности. Здесь возможен лишь опыт посредством действования.

Человеку, желающему утвердиться в своей судьбе, не утратить себя, своих сил явно недостаточно, полагает Ясперс, а посему ему необходима поддержка Бога или трансценденции. Кроме того, человек конечен и осознает свою конечность, которая открывается ему сквозь призму безусловного и бесконечного. В своей конечности и незавершенности человек подходит к той границе, к той бездне, у края которой, заявляет Ясперс, он с необходимостью познает Ничто или Бога. К познанию Бога, кроме того, ведет и наличие различия между добром и злом, которое просто-таки требует Бога. Затем мир, который я рассматриваю как незамкнутый и незавершенный, но желаю видеть его целостным, указывает на то, что его основа, да и моя собственная находятся вне мира, т.е. опять-таки Бог есть. Таким образом, заявляет Ясперс, человек приходит к вере, содержание которой выражается в следующем положении: “Бог есть. Существует безусловное требование. Мир обладает исчезающим наличным бытием между Богом и экзистенцией. … Трансценденция над всем миром или до всего мира называется Богом”.[213] Экзистенция просто выводит нас к трансценденци и здесь не может быть никаких научных доказательств или опровержений, ибо “доказанный Бог уже не Бог”. Однако уверенность в бытии Бога – это только предпосылка, а не результат философствования, заявляет Ясперс. По его мнению, только в рамках такой веры проясняется и выявляется, что наше бытие во времени есть не что иное, как встреча экзистенции и трансценденции, т.е. того, что являет себя во времени и того, что вечно. Однако понимание Бога и его деятельности у Ясперса явно отлично от понимания Бога и его деятельности в любой из религий, ибо “трансцендентная помощь открывает себя ему (человеку, - В.С.) только в том, что он может быть самим собой. Тем, что он зависит от самого себя, он обязан непостижимой, ощутимой только в его свободе поддержке трансценденции”.[214]

Определяя экзистенцию как свободу (свобода не момент экзистенции или какая-то ее характеристика), Ясперс, как мы уже отметили, подчеркивает, что она не может быть найдена или обнаружена внутри предметного мира или же в умопостигаемом мире, т.е. в сознании, ибо ее нет вне бытия самости или самобытия. Что же это за свобода такая? Что такое свобода? В отличие от Хайдеггера, который свел свободу лишь к выбору, пусть и ничем не детерминированному, человеком самого себя, т.е. выбору “проекта”, Ясперс утверждает: “Свобода есть дар самого себя из трансценденции; эта свобода – не целесообразность, не послушание исчисленному долженствованию, не вынужденные действия, а освобожденное от всякого принуждения воление, которое несет в себе трансцендентное долженствование”.[215] Таким образом, свобода не есть знание или осознание, не есть произвол, но это воление, своеволие, желание самого себя, своей самости, ибо только так, а не по принуждению возможно обретение самого себя, аутентичное существование и именно как самость и самобытность и возможна свобода. Но свобода такая – это дар из трансценденции или из Бога. Однако во всем этом, как нам кажется, есть один забавный нюанс. Отказывая в возможности разумного (на уровне разума, средствами разума), научного, объективного постижения экзистенции-свободы, рассматривая разум лишь как средство для экзистенции, причем в рамках экзистенции, Ясперс неоднократно говорит об осознании и понимании за пределами всякой познаваемости. “Сознавая свою свободу, человек хочет стать, чем он может и должен стать”.[216]

Оба мыслителя, Хайдеггер и Ясперс, видят величайшую опасность для современного человека в техническом освоении мира и массовом характере бытия, которые разрушают мир специфически человеческого существования. Техника радикально меняет повседневную жизнь человека, превращая все существование в действие технического механизма, а всю планету в единую фабрику. Человек все более превращается в функцию, в придаток машины и утрачивает свою индивидуальность. Такой человек уже не размышляет, а все более и более поглощается только витальным существованием. Кроме того, или в связи с этим, возникают массы, ибо люди лишаются своего подлинного мира и становятся легко управляемыми и заменяемыми. “Общим сегодня является не человеческое бытие как всепроникающий дух, а расхожие мысли и лозунги, средства сообщения и развлечения. Они образуют воду, в которой плавают, а не субстанцию, быть частью которой означает бытие. Общая социальная ситуация не есть решающее, она скорее то, что ведет к ничтожеству”.[217]

Массовое существование в его технико-бюрократическом осуществлении порождает такого человека, основными чертами которого являются деловитость, расчетливость, самодисциплина и дальновидность. Но все это вдруг легко и быстро обращается в свою противоположность: расчетливость отдельных поступков превращается в непредсказуемость действий массы, самодисциплина вдруг превращается в иррациональные действия толпы, широта контактов ведет к их формализации и лишению глубины (все общение на уровне “хай – бай”). “Кто не участвует в том, что делают все, остается в одиночестве. Угроза быть брошенным создает ощущение подлинного одиночества, которое выводит человека из состояния сиюминутного легкомыслия и способствует возникновению цинизма и жестокости, а затем страха. Существование как таковое вообще превращается в настоящее ощущение страха”.[218] Вывод из всего этого один – техническое освоение мира и массовый характер бытия разрушают бытие, люди забывают его и оно отворачивается от них. Его неслышно в шуме толпы и машин.

Хайдеггер и Ясперс подчеркивают, что человек всегда и непременно включен в мировую историю. Он заброшен в ситуацию, не будучи в состоянии вырваться из своей современности. Историческому процессу нет дела до людей и сам по себе он не содержит ни гарантий гуманности, ни гарантий счастья. Человек заброшен в историю, но не конституирован ею, не определяется историческими обстоятельствами, хотя и зависит от них. Так как же быть человеку в такой ситуации? И Ясперс дает вполне определенный и однозначный ответ: “Невыполнимая и все-таки единственная задача, которая остается еще сегодняшнему человеку, состоит в следующем: найти перед лицом ничто, на свой страх и риск, исходя из своих истоков, путь, на котором жизнь, невзирая на всю рассеянность в беспокойном метании, станет целостностью. Как во времена мифических героев, все теперь как бы зависит от отдельного человека”.[219]

В отличие от немецкого экзистенциализма с его достаточно абстрактным и спекулятивным подходом (М.Хайдеггер, прежде всего) к постановке философских проблем, французский экзистенциализм, представленный Жан-Полем Сартром (1905-1980) и Альбером Камю (1913-1960), рассматривает эти же проблемы в их непосредственной данности, призывая к непосредственному сближению с жизнью, с земными запросами и стремлениями человека. В сущности, как мы уже отмечали, проблема человека – это весь экзистенциализм и основные вопросы здесь – это вопросы о сущности человека и существовании, о связи человека с миром и обществом, о свободе и отчуждении, т.е. в самом широком смысле речь идет о жизни человека, ибо человек представляет собой, как говорит Сартр, “не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь”.[220]

В рамках экзистенциализма человек, человеческая реальность рассматривается как процесс экзистенции (существования), в рамках которого человек творит себя сам, а не как познающий субъект или акт мышления. Таким образом, существование, а не мышление, есть то основное, что определяет человека и единственно подлинной реальностью с этой точки зрения является, следовательно, переживаемая реальность, а не познаваемая. Отсюда на первом месте оказывается интуитивно-эмоциональное самосознание, которое должно непосредственно схватить бытие, обращаясь, прежде всего к своему я. Сартр утверждает, что человек не может выйти за пределы человеческой субъективности и именно в этом и состоит, по его мнению, глубочайший смысл экзистенциализма. Существование индивида выступает самой непосредственной реальностью, и оно гораздо очевиднее, утверждают экзистенциалисты, нежели чем бытие объективного мира. Из самоочевидности индивидуального существования и исходит экзистенциализм, утверждая, что достоверно лишь то, что переживает отдельный индивид.

Существование – это всегда переход от возможности к действительности, т.е. становление. Существование (становление) в философии экзистенциалистов предшествует сущности и, следовательно, сущность подчинена существованию, детерминирована им. Это означает в свою очередь, что человек не детерминирован своей сущностью, ибо она лишь возможность, которая становится действительностью в процессе существования (становления). И поскольку человек проявляет себя лишь после того, как начинает существовать, “проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма”.[221] Существование – это специфически человеческая характеристика, ибо, как мы уже отмечали, вещи и явления внешнего мира не существуют, они есть только то, что они есть. Существование неотделимо от личной субъективности, т.е. индивидуального “я”. Существование – это то, что никогда не может стать внешним для индивида. Посредством существования “я” включается в этот мир и осуществляет свою собственную реальность, но одновременно, благодаря ему, постигаются и вещи этого мира, получая смысл и значение. По сути, получается сведение существование к самосознанию (сознанию) индивида, которое творит себя и тем самым весь мир. “Таким образом, первым делом экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование”.[222] Но эта ответственность много шире и тяжелее, нежели просто ответственность за свое существование. Человек ответственен не только за себя, но и за всех, за человека вообще, ибо, выбирая себя, творя себя, подчеркивает Сартр, человек выбирает человека вообще.

В своей концепции Сартр исходит из утверждения, по сути, двух начал: “бытия-в-себе” и “бытия-для-себя”. “Бытие-в-себе” – это независимый от человеческой реальности грубый, неоформленный мир. Это мир хаоса, мир вещества, в котором нет ни внутренней закономерности, ни активности, ни пассивности, ни утверждения, ни отрицания. “Бытие-в-себе” непроницаемо для самого себя и идентично самому себе, т.е. оно есть то, что оно есть и не может быть ничем иным. Оно не предполагает ничего, что могло бы быть его причиной или конечной целью, или проектом, который оно могло бы осуществить. “Бытие-в-себе” не имеет, следовательно, ни смысла, ни значения, оно бесцельно. Это бытие без всякой необходимости своего бытия.

“Бытию-в-себе” противопоставляется мир “бытия-для-себя”, которое и является творческим, активным, образующим началом, т.е. речь идет, по сути, о сознании. Именно сознание вносит смысл и значение, являясь источником и носителем смысла жизни. “Бытие-в-себе”, как мы уже отмечали, есть лишь то, что оно есть. В отличие от него “бытие-для-себя” есть то, что оно не есть и не есть то, что оно есть. Столь мудреная характеристика означает лишь то, что сущность “бытия-для-себя” (сознания) заключается в том, что оно постоянно само себя создает, непрерывно себя утверждая и отрицая. Основой отрицания Сартр полагает “ничто”, которое, по его мнению, коренится в самой сердцевине сознания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: