Эволюция моделей кеннингов 1 страница

До сих пор, говоря о языке скальдической поэзии, мы видели свою задачу в том, чтобы представить его как систему взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов, действующую как единый слаженный "коммуникативный" механизм, и почти совсем не касались проблемы эволюции этой системы. Настало время переместить фокус исследования в область диахронии.

Проблема эволюции скальдического языка представляется существенной прежде всего потому, что в отличие от безличной традиции сказителей эпоса язык скальдов создавался творчеством поэтов, осознающих свое личное авторство и мастерство. Естественно, перед нами встает вопрос о роли и вкладе отдельных скальдов в его формирование и о представлении об этой роли в традиции. Сразу же необходимо заметить, однако, что проблема происхождения системы кеннингов как таковой не поддается изучению. Мы застаем язык кеннингов уже сложившимся и не имеем возможности проследить его генезис. Впрочем, проблема эволюции языка кеннингов и не должна сводиться к вопросу о его генезисе.

На протяжении своей полутысячелетней истории язык скальдов не мог быть вообще свободным от какого бы то ни было развития, в нем неизбежно должны были происходить изменения. Самые существенные из этих изменений хорошо известны, они имели место в переломную эпоху христианизации Скандинавии. Так, с принятием христианства, после 1000г. и особенно во второй половине XI - начале XII в. из стихов скальдов на время почти вовсе исчезают кеннинги, содержащие имена мифологических персонажей. Прежде всего избегается упоминание имен языческих богов и богинь (32). Это отступление от традиционного употребления затрагивает многие - и в первую очередь центральные - модели, использующие в своем составе мифологические имена: кеннинги мужа, жены, битвы, оружия и т. д. В результате перестает употребляться и одна из упоминавшихся ранее моделей кеннингов мужа - с комбинированной основой (тип flótta felli-Njǫrðr).

"Мифологические" кеннинги прежде всего исчезают из придворной поэзии - это объясняется не столько свободным выбором скальдов, отказавшихся от поклонения языческим божествам и принявшим новую веру, сколько тем, что, приезжая из Исландии ко двору христианских конунгов и рассчитывая занять при них то место, которое традиционно занимали при норвежских правителях их предшественники начиная с первого исторического скальда Браги Старого, скальды сталкивались с совершенно новой для себя ситуацией и были вынуждены к ней приспосабливаться. Известны случаи, когда христианские конунги вообще не желали выслушивать посвященные им скальдические песни. Когда Сигват Тордарсон, в дальнейшем первый придворный скальд и ближайший сподвижник Олава Святого, впервые явился к этому конунгу и попросил разрешения исполнить хвалебную песнь в его честь, Олав сказал, что не хочет, чтобы о нем сочиняли стихи, и не любит слушать скальдов (33). Несколькими десятилетиями раньше, в конце X в. такая же история произошла при дворе первого норвежского христианского конунга с другим скальдом. Халльфред Оттарссон вынудил Олава Трюггвасона выслушать сочиненную в его честь драпу (и заслужил тем самым свое прозвище - Трудный Скальд), пригрозив, что в противном случае он забудет преподанное ему конунгом - его крестным - христианское учение (34). В следующем за этим эпизоде саги рассказывается о том, как конунг заставлял Халльфреда вновь и вновь переделывать стихи, в которых скальд сообщал о своем отказе от поклонения богам и новой вере в Христа: в висах Халльфреда конунгу не понравилось то, что он "слишком много думает о богах" (35). В одной из этих заслуживших неодобрение конунга вис Халльфред прямо говорит о связи унаследованного им от предков древнего поэтического искусства с культом Одина ("Все люди создавали песни, / чтобы завоевать благосклонность Одина; / я помню превосходные / творения наших предков..." B I 159, 7) (36).

Произошедшее во время христианизации изменение отношения к поэзии скальдов, безусловно, вызывалось тем, что эта поэзия была изначально и нерасторжимо, на уровне самого языка, связана с язычеством. Описывал ли скальд сцены из жизни богов, изображенные на подаренном ему щите, или отвечал насмешливой висой на выпад противника, воспевал ли он подвиги правителя или жаловался в стихах на утрату возлюбленной, он всегда говорил на языке, весь образный строй которого был традиционно основан на языческой мифологии. Не случайно поэтому, предпринятая под давлением христианских конунгов попытка "демифологизации" поэзии скальдов привела к тому, что скальды вообще стали меньше использовать кеннинги. В XI в. наблюдается общая тенденция к упрощению скальдического языка, ярче всего проявившаяся в творчестве Сигвата.

Традиционный характер скальдического искусства не мог, однако, не препятствовать этой тенденции. Даже принявшим новую веру скальдам XI в., несмотря на все их старания, не удалось полностью изгнать из своих стихов имена мифологических персонажей. И Сигват, и Оттар Черный, и Арнор Тордарсон (последний, по-видимому, впервые вводит в скальдический обиход ряд христианских кеннингов) не раз употребляют в своих стихах перифразы с именами Одина. Особенно много "мифологических" кеннингов в висах Ховгарда-Рэва. В сохранившемся небольшом отрывке поминальной песни о Гицуре Скальде Золотых Ресниц (ок. 1031), погибшем в 1030 г. вместе с Олавом Святым в битве при Стикластадире, Скальд Рэв употребляет целый ряд таких кеннингов (В I 295, 2, 1-3): Hóars bál "огонь Высокого (= Одина)" = меч; Draupnis dogg-Freyr "Фрейр росы Драупнира (= золота)" = муж; heilagt full hrafnásar "священная чаша бога ворона (= Одина)" = поэзия; stafna jarðar leiptra Baldr "Бальдр молнии земли штевня" = муж ("земля штевня" = море; его "молния" = золото)". В последней строфе Рэв прямо обращается к Одину (Val-Gautr "Гауту павших"), вознося хвалу верховному асу за дарованное ему поэтическое искусство (Fals veigr "напиток Фаля (имя карлика)" = кеннинг поэзии). Столь необычное для скальда XI в. нагромождение "мифологических" кеннингов заставляет предполагать, что эти стихи были сочинены Ховгарда-Рэвом еще до его прибытия в Норвегию, в Исландии, где скальды, не испытывая давления со стороны аудитории, по-прежнему продолжали использовать старые модели (37).

Характерное для поэзии XI-XII вв. вынужденное отступление от традиционного употребления оказалось, однако, временным и не успело привести к сколько-нибудь существенным изменениям в системе кеннингов или тем более к ее деформации. Уже к началу XIII в. (38), когда, с одной стороны, укрепились позиции новой веры, а с другой - после появления первых христианских драп, в которых была предпринята попытка применить скальдическую форму к совершенно новым темам и сюжетам, - скальдам не приходилось больше отстаивать своего права на существование при дворах скандинавских правителей, идущая от древнейших времен традиция восстанавливается и "мифологические" кеннинги вновь обретают, казалось бы, навсегда утраченное ими место в стихах скальдов. Мужа снова начинают именовать Фрейром, Ньёрдом или Модимеча, брони или битвы. Что же касается многочисленных имен Одина, то использование по крайней мере части из них в конце XII-XIV в. явно возрастает по сравнению с древней поэзией (Gautr, Þróttr, Þundr), некоторые же вообще впервые появляются в этих кеннингах только в поздних стихах (Sannr, Tveggi, Þгóг). Не в последнюю очередь это возрождение (обычно его связывают с деятельностью Снорри Стурлусона и его племянников, Стурлы Тордарсона и Олава Белого Скальда, откуда и его название - "Стурлунгский ренессанс") объясняется пробуждением антикварного интереса к языческой древности и мифологии, но не только. Причины его могли быть и совершенно обратного свойства. Именно в творчестве поздних скальдов окончательно утрачивается представление о первоначальной мифоэпической основе того или иного кеннинга, происходит полная демотивация их моделей, а считавшиеся ранее языческими и потому изгонявшиеся из поэзии имена мифологических персонажей воспринимаются уже только как факты скальдического языка. Наилучшее свидетельство этому - известное поучение автора "Младшей Эдды", обращенное к молодым поэтам: "Теперь следует сказать молодым скальдам, пожелавшим изучить язык поэзии и оснастить свою речь старинными именами (fornum heitum) или пожелавшим научиться толковать темные стихи: пусть вникают в эту книгу, дабы набраться мудрости и позабавиться. Нельзя забывать этих сказаний или называть их ложью, изгоняя из поэзии старинные кеннинги, которые нравились знаменитым скальдам (hǫfuðskáldin). Христианам не следует, однако, верить в языческих богов и правдивость этих сказаний в другом смысле, чем сказано в начале этой книги" (39).

Не потому ли скальды без колебаний применяли старые героические кеннинги для обозначения добрых христиан, духовенства и святых? Правда, определением в этих кеннингах уже не могли служить хейти оружия, доспехов или битвы: праведный муж описывался в них исключительно как хранитель или раздаватель богатства. Так, Эйнар Гильссон, исландский скальд XIV в., в стихах о епископе Гудмунде Арасоне называет его "стражем запястья" (hrings vǫrðr В II 420, 8), "Бальдром огня моря (= золота)" (viðis funa Baldr В II 421, 11), "разбрасывателем колец" (bauga sløngvir В II 430, 3) и т. д., а для обозначения архиепископа даже производит ни на что не похожий кеннинг "архи-Тунд (Тунд - имя Одина) цитадели вина (= чаши)" (víns kastala erki-Þundr В II 432, 12), соединяющий в себе имя языческого бога с сугубо христианскими реалиями и их латинскими наименованиями! Аналогичным образом неизвестный автор "Драпы о Екатерине" (Kátrínardrápa, XIV в.) применяет для обозначения святой несколько десятков старых "мифологических" кеннингов с именами богинь и валькирий: "Труд покрывала" (falda Þrúðr В II 570, 4), "Хлин колец" (bauga Hlín В II 571, 10), "Христ огня Рейна" (Hrist Rínar báls В II 575, 24) и т. д.

Вместе с тем принятие христианства не могло не повлечь за собой и появления прямых инноваций в системе кеннингов. С конца X - начала XI в. она начинает пополняться моделями, описывающими понятия, введенные в скальдический обиход новой верой. Первые кеннинги, обозначающие христианского Бога, мы находим уже у Торлейва Ярлова Скальда (himins roðla oðlingr В I 133, 2 "князь небесного светила") и Эйлива Годрунарсона (Róms konungr В I 144, 3 "конунг Рима"), а также в отрывке из анонимной скальдической песни Х в. Hafgerðingadrápa (munka reynir "испытатель монахов" и foldar hallar dróttinn В I 167, 2 "князь палаты земли (= неба)"). Знаменательно, однако, что христианская поэзия так и не выработала своего особого языка. Свидетельство этому - не только использование старых героических кеннингов для обозначения святых и священнослужителей. За редкими исключениями, все появляющиеся в христианскую эпоху модели - производные от кеннингов, созданных в языческие времена. Если скальды называли своего земного правителя князем Норвегии, Уппланда и т. д., употребляя названия его владений, то правителя небесного они именовали конунгом Рима (Эйлив), князем Иордана (Сигват) (40) или - самая распространенная модель - князем неба. Точно так же кеннинг правителя князь мужей (drengja dróttinn, liðs gramr) был преобразован в кеннинг Бога князь мира или князь всего (helms hersir, alls dróttinn). Аналогичным образом был использован и кеннинг мужа с именем деятеля в основе: тогда как в героических кеннингах мужа называли опустошителем богатства (armglóðar eyðir), подателем колец (bauga veitir) или испытателем смерти (morðkennir) и т. д., обычными кеннингами добрых христиан стали наименования типа опустошитель зла (ilsku eyðir), податель веры (trúar veitir), испытатель любви (ástkennir) и подобные. Во всех случаях "христианский" кеннинг потребовал лишь смены определения традиционного кеннинга мужа или правителя. Только наименования Божьей Матери не всегда находят прямые соответствия в системе кеннингов: ее называют местопребыванием святого духа (heilags anda sæti), ракой князя солнца (sólar þengils skrín) или описывают кеннингами, употребление которых по отношению к женщине было бы немыслимым в древней поэзии, - конунг жен (vífa konungr), хёвдинг женщин (snóta hǫfðingi) и даже освобождающий от греха (bǫls léttir).

Связанные с принятием христианства инновации в языке скальдов не ограничивались, однако, появлением новых моделей кеннингов. Христианские понятия могли проникать в процессе варьирования и в старые героические кеннинги, расширяя тем самым имеющиеся в распоряжении скальдов возможности синонимических субституций (ср., например, кеннинги битвы "месса оружия" (vápna messa B II 484, 5) или "псалом меча" (hjǫrsalmr В II 493, 13а), варьирующие модель голос/песнь оружия).

Как видим, принесенные христианской эпохой нововведения не только не преобразовывали систему кеннингов, но, напротив, с самого начала были призваны "вписаться" в нее и потому были обречены следовать выработанным древней традицией канонам.

*

Необходимо заметить, что все изменения, о которых шла речь выше, так или иначе были обусловлены внешними причинами и вовсе не связаны с имманентным развитием самой системы кеннингов. Нас же в первую очередь должны интересовать те механизмы, которые приводили ее в движение изнутри. Не будучи в состоянии исследовать генезис и эволюцию системы кеннингов в целом, мы должны попытаться, насколько это возможно, проследить историю тех элементов, из которых она складывается, - отдельных моделей кеннингов или даже целых их подсистем. Как происходило это развитие и какую роль играли в нем те или иные скальды?

Фрагментарность сохранившегося (и особенно раннего) корпуса скальдической поэзии, не всегда бесспорные датировки отдельных стихов и даже творчества некоторых скальдов неизбежно делают наши построения во многом гипотетическими. Речь, однако, прежде всего должна идти не о возможности поиска однозначных решений конкретных вопросов, а о выработке методики исследования, которая позволила бы выявить общие закономерности эволюции скальдического языка.

Вполне естественно, что история любого кеннинга начинается для нас с момента его самого раннего употребления в доступной для обозрения части скальдического корпуса, но было бы по меньшей мере наивным только на этом основании полагать, что это употребление и есть первое появление данного кеннинга в традиции. Впрочем, известен по крайней мере один случай, когда такое предположение может быть оправданным. Мы имеем в виду кеннинги в стихах, которыми, согласно преданию, обменялись великанша и первый норвежский скальд Браги.

В "Языке поэзии" (41) рассказывается, что как-то раз поздним вечером скальд Браги Старый проезжал по лесу и повстречался с великаншей, которая обратилась к нему со следующей висой и спросила его, кто он такой:

Troll kalla mik

tungl sjotrungnis,

auðsug jǫtuns,

élsólar bǫl,

vilsinn vǫlu,

vǫrð nafjarðar (?),

hvélsvelg himins -

hvat 's troll nema þat?

(B I 172, 6)

"Тролли зовут меня

луной жилища Хрунгнира (?),

высасывающей богатство ётуна,

несчастьем солнца бури,

трудом вёльвы,

стражем скалистого края (?),

заглатывающей небесное колесо -

что же тролль, если не это?"

Браги сказал в ответ:

Skǫld kalla mik:

skipsmið Viðurs,

Gauts gjafrǫtuð,

grepp óhneppan,

Yggs ǫlbera,

óðs skap-Móða,

hagsmið bragar.

Hvat's skald nema þat?

(B I 5, 3, 2)

"Скальды зовут меня

кузнецом корабля Видура,

обладателем дара Гаута,

мужем щедрым,

подателем пива Игга,

создателем - Моди поэзии,

искусным кузнецом поэзии.

Что же скальд, если не это?"

Разговор великанши с Браги принадлежит к весьма распространенному в древнескандинавской традиции типу словесных поединков (самые знаменитые из них- эдцические состязания в мудрости), заканчивающихся гибелью побежденного, причем участниками таких поэтических разговоров-состязаний, как и в "Младшей Эдде", нередко оказываются герой и сверхъестественное существо (обмен строфами между героем и великаншей описывается, например, в "Саге о Кетиле Лососе" и в "Саге о Гриме Бородатом") (42). Впоследствии этот тип поэтических поединков, ставкой в которых неизменно служила жизнь его участников, был преобразован в состязания в скальдическом мастерстве импровизации, в которых на карту ставилась не жизнь, а слава противников. Разговор великанши с Браги как будто бы совмещает оба мотива: с одной стороны, уже одно то, что в роли вопрошающего выступает существо из другого мира, свидетельствует о зловещем характере беседы и о грозящей скальду опасности, с другой - несомненно, что традиция сохранила этот эпизод как пример поэтического мастерства Браги-импровизатора. Впрочем, для нас вовсе не так существенно, который из двух мотивов преобладает в этом рассказе. Какой бы смысл ни вкладывался в подобные диалоги-состязания, ядром их непременно является самый момент импровизации, условия которой для второго участника поединка всегда одинаковы: не только тема, но и форма, т. е. стиль и размер ответной висы полностью предопределяются поэтическим выпадом наступающей стороны. Таким образом, чтобы победить, Браги должен ответить на строфу великанши висой, в точности воспроизводящей все поэтические "параметры" ее стихов. С точки зрения запечатлевшей этот эпизод традиции, победа скальда несомненна. Между тем, при ближайшем рассмотрении оказывается, что виса Браги по своему стилю находится в разительном несоответствии с висой великанши.

В обращенных к Браги стихах великанши мы не найдем ни одного традиционного кеннинга. Обычные кеннинги великанши - женщина/богиня гор (ср.: "Хильд гор" (fjalla Hildr B I 130, 11), "женщина грота" (hellis sprund B I 142, 14)) или - самая распространенная модель - жена великана (ср., например: "невеста великана гор" (bergrisa brúðr B I 24, 2), "женщина Хримнира" (Hrímnis drós B I 143, 17), "вдова Хреккмимира" (Hrekkmímís ekkja B I 141, 9)). Однако ни один из подобных кеннингов не употреблен в процитированной висе. Приведенные великаншей наименования не принадлежат также и к числу известных кеннингов великана (князь/бог/житель гор) (43). Судя по всему, единственная бесспорная аналогия среди этих "кеннингов" во всей скальдической традиции - это кеннинг волка-великана в "Драпе о Торе" Эйлива Годрунарсона (конец X в.): himintǫrgu vargr B I 140, 4 "волк щита неба (= солнца)", восходящий к тому же мифу, что и наименование hvélsvelg himins "заглатывающий (-щая) колесо неба" в висе великанши. Что же касается всех остальных обозначений великанши (или великана?), употребленных в этой висе, то они не только не имеют прямых соответствий в известных стихах, но и в большинстве своем непонятны и допускают весьма различные толкования (44).

Возникает впечатление, что традиционные обозначения избегаются в этой висе намеренно: великанша перечисляет отнюдь не поэтические синонимы слова troll, не обычные кеннинги, но имена, призванные раскрыть его суть или качества, значимые сами по себе и еще не успевшие утратить своего непосредственного содержания. Это впечатление должно будет перерасти в уверенность, если мы примем другую интерпретацию первой строки висы: Troll kalla mik...: не " тролли зовут меня", т. е. им. падеж мн. числа, но " троллем зовут меня" - вин. падеж ед. числа. При таком толковании (а оно ни в коей мере не может быть признано менее правдоподобным или предпочтительным, чем приведенное ранее) все Последующие наименования в перечне всего лишь варьируют открывающее ряд ключевое слово (troll), однако ни одно из них не обладает необходимым признаком кеннинга - заместительной функцией, возникающей лишь в отсутствии замещаемого существительного. То же должен был сделать в ответной висе и Браги. И ему предстояло описать скальда нетрадиционными средствами, не прибегая к известным кеннингам. Между тем, среди наименований скальда в висе Браги только одно не является кеннингом (greppr óhneppr букв, "муж (или "скальд") нескудный (т. е. щедрый)") и только один кеннинг не имеет прямых аналогий в скальдической традиции - skipsmiðr Viðurs "кузнец корабля Видура (= Одина)" (где "корабль Видура" = необычный кеннинг поэзии; см., однако, ниже) (45). Что же касается остальных кеннингов, то все они построены по традиционным моделям, хорошо известным из творчества других скальдов.

Так, первый из этих кеннингов, Gauts gjafrǫtuðr "нашедший дар Гаута" (Gauts gjǫf- кеннинг поэзии, воспроизводящий модель дар/вино Одина), - трехчленный кеннинг поэта с именем деятеля в основе и кеннингом поэзии в качестве определения не выходит из употребления на всем протяжении истории скальдического стихосложения (ср., например, в поэзии разных времен: valkjósanda víns beiðir В I 74, 21 (Кормак, 955-70 г.) "добытчик вина выбирающего павших в битве (= Одина)"; Viðris víns veitir В II 424, 21 (Эйнар Гильссон, XIV в.) "податель вина Видрира (= Одина)"). Кеннинг Yggs ǫlberi "несущий пиво Игга (= Одина)" - не что иное, как вариант предыдущего кеннинга. Следующее за этим наименование поэта в висе Браги - óðs skap-Móði "создатель-Моди поэзии" - также кеннинг, построенный по традиционной и притом самой распространенной модели - создатель/бог поэзии (46) (ср., например, у скальдов Х в.: bragar Ullr В I 50, 36 (Эгиль, 951 г.) "Улль поэзии"; óðar gildir B I 101, 24 "оценщик поэзии" и bragar greiðir В I 99, 17 "исполнитель поэзии" (Гисли, 970-е годы); bragar Móði В I 106, 2 (Торарин Черный, 983-984 гг.) "Моди поэзии"). Последнее обозначение поэта в этой висе, hagsmiðr bragar "искусный кузнец поэзии" (ср. аналогичные наименования: óðar smiðr B I 603, 1 (Аноним XII в.) "кузнец поэзии" и обозначение самого Браги в "Младшей Эдде", bragar frumsmiðr "главный (первый) кузнец поэзии") - также кеннинг, являющийся вариантом предыдущего.

Как представляется, описанное несовпадение в выборе поэтических наименований, привлекшее наше внимание прежде всего потому, что оно противоречит жанровой природе вис, которыми обменялись великанша и Браги, получит свое объяснение и может быть устранено лишь в одном случае - а именно, если мы признаем его фактом диахронии. Иначе говоря, нам придется предположить, что несоответствие формы не было присуще этим висам изначально, но явилось результатом последующей эволюции поэтического языка и что Браги, следуя примеру великанши, на самом деле употреблял в своих стихах вовсе не готовые и давно известные кеннинги скальда, но изобретенные им же самим поэтические имена, которые впоследствии, благодаря его авторитету и легендарной славе "первого скальда", были подхвачены традицией и со временем превратились в модели кеннингов поэта (47). Это должно было произойти не позднее середины X в., так как кеннинги, образованные по этим моделям, мы находим уже в висах Эгиля и Кормака. Иная судьба, как мы видим, была уготована поэтическим наименованиям великанши - они так навсегда и остались невостребованными скальдической традицией.

Предложенное объяснение, прямо вытекающее из особенностей жанра рассматриваемых вис, разумеется, исходит из признания их аутентичности (при этом совершенно несущественно, кто был автором стихов, якобы сочиненных великаншей!) или, во всяком случае, древности: чтобы дать начало моделям кеннингов скальда, изобретенные (или только приписываемые?) Браги поэтические имена должны были появиться не позднее первой половины X в. Между тем, как полагает ряд исследователей, у нас есть основания сомневаться не только в аутентичности, но и в раннем происхождении разговора великанши с Браги. В качестве главного аргумента при этом выдвигается то обстоятельство, что обе висы были сложены в необычном для древней поэзии размере - тёглаге. Предполагают, что создателем тёглага был скальд XI в. Торарин Славослов, а первым произведением, составленным в этом размере, - его Tøgdrápa (1028 г.) в честь Кнута Могучего. Притом, что древнескандинавская традиция не сохранила никаких свидетельств ни о времени, ни об обстоятельствах возникновения тёглага, Торарин заслужил славу его создателя главным образом потому, что назвал так свою драпу. Другая причина - последовавшее за этим превращение тёглага в модный размер придворной поэзии. Все это вместе взятое дало основание предполагать время создания "Тёгдрапы" в качестве terminus post quern для датировки разговора великанши с Браги (48). Основание, разумеется, шаткое, поскольку все эти факты свидетельствуют вовсе не о том, что тёглаг впервые появляется не раньше 20-х годов XI в., но лишь о том, что именно с этого времени он начинает применяться в хвалебной поэзии (49).

Мы позволили себе столь подробно остановиться на поэтическом состязании Браги с великаншей прежде всего потому, что этот эпизод, как можно полагать, не только дает возможность проследить историю возникновения целой группы скальдических кеннингов, но и раскрывает ту роль, которую должны были играть в формировании поэтического языка великие скальды. Тогда как изобретенные великаншей имена так и остались поэтическими окказионализмами, а произнесенная ею виса утратила в глазах последующих поколений скальдов всякий самостоятельный смысл и сохранилась в их памяти единственно как повод, по которому была сочинена виса Браги (50), все без исключения наименования поэта оказались в той или иной форме восприняты скальдической традицией, а в большинстве своем - если наше предположение верно - прямо дали начало моделям, пополнившим основной скальдический "лексикон" - систему кеннингов.

Этот единственный в своем роде случай, когда традиция как будто бы сама приоткрывает перед нами тайны формирования поэтического языка, не единственная, однако, возможность проникнуть в неуловимые на первый взгляд процессы его эволюции. Несмотря на то что лишь весьма немногие кеннинги вообще поддаются "диахроническому анализу", может быть выделен по крайней мере один тип моделей, само устройство которых позволяет рассматривать их в историческом плане. Такие модели могут быть названы кеннингами с разветвленной основой. Именно они и будут интересовать нас в дальнейшем.

Выше уже не раз говорилось о том, что обычный скальдический кеннинг существует в серии конкретных "речевых" реализаций, каждая из которых соотносится с общей моделью как вариант с инвариантом. Последний - выделяемый в процессе анализа тип кеннинга есть, однако, нечто большее, нежели ученый конструкт, абстракция, изобретенная для облегчения исследования. Хотя, как нам еще предстоит убедиться, традиционные кеннинги, подобно нормам древнескандинавского права, присутствуют в сознании скальда прежде всего в форме вполне определенных прецедентов - цитат из стихов его предшественников, в то же время он владеет и общим правилом скальдического варьирования, которое не только позволяет ему далеко отступать от существующих поэтических образцов, но и прямо заставляет рассматривать любой почерпнутый из традиции кеннинг в качестве отправной точки для собственных построений, а значит, в известной мере абстрагироваться от каждого конкретного образца. Между этими двумя полюсами - воспроизведением традиционного, "старого" и созданием на его основе подчеркнуто своего, "нового" - располагается все скальдическое творчество. Достаточно взглянуть на парадигму варьирования любого скальдического кеннинга, чтобы заметить, что она образована в соответствии с этими полярными принципами. С одной стороны, мы непременно сможем выделить ограниченное число синонимов-хейти, постоянно участвующих в варьировании данной модели: они составляют ядро парадигмы, освященный традицией и, как правило, восходящий к древнейшей поэзии синонимический фонд или даже готовый набор традиционных вариантных кеннингов. С другой стороны, рядом с ними мы обнаружим большое количество употребленных лишь однажды, "случайных" скальдических синонимов, вовлечение которых в парадигму варьирования общей модели кеннинга и отражает меру свободы использующих эту модель скальдов, их индивидуальный вклад в традицию (51).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: