КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: БАТОЛИТ

– Это называется батолитом: гранитная интрузия, которая, как расплавленный пузырь, вторглась здесь в осадочные и метаморфические породы сто миллионов лет назад. Одиннадцать тысяч лет назад аборигены построили в ней Командную систему, использовав скальную породу как защиту от ядерных боеголовок. Они построили пять станций и восемь поездов. Идея состояла в том, что в одном из поездов должны находиться представители политической и военной верхушки, в другом – военные и политики второго уровня. Во время войны все восемь поездов должны были курсировать по туннелям, останавливаясь на станциях, которые были связаны надежными коммуникационными каналами с приемопередающими узлами – на поверхности земли, непосредственно над туннелями, и по всему государству, чтобы можно было руководить военными действиями. Врагу пришлось бы потратить немало усилий, чтобы взломать гранитную крышу такой толщины, а поразить нечто столь малое, как станция, было еще труднее. К тому же никто не мог знать наверняка, находится ли в данный момент поезд на станции, имеется ли на ней персонал, а кроме того, нужно было уничтожать не только главный поезд, но и поезд-дублер… Биологическое оружие убило их всех, а некоторое время спустя после этого, приблизительно десять тысяч лет назад, здесь обосновался Дра’Азон, выкачал воздух из туннелей и заменил его инертным газом. Семь тысяч лет назад начался новый ледниковый период, а примерно четыре тысячи лет назад господин Адекватный выкачал из туннелей аргон и снова заполнил их собственным воздухом планеты. Он был настолько сух, что за три тысячелетия в туннелях ничто не было затронуто ржавчиной… Тысячи три с половиной лет назад Дра’Азоны пришли к соглашению с большей частью соперничающих галактических федераций. Согласно ему терпящим бедствие кораблям позволялось пересекать Барьер Тишины. Политически нейтральным и не слишком могущественным видам разрешалось размещать небольшие базы на большинстве Планет Мертвых, чтобы предоставлять помощь терпящим бедствие, и (я полагаю) это была своего рода подачка тем, кто всегда хотел узнать, что это за планеты. На Мире Шкара господин Адекватный, конечно же, позволял нам ежегодно проводить тщательное обследование системы и закрывал глаза, когда мы спускались на планету неофициально. Однако никто и никогда не выносил из туннелей каких-либо расшифрованных записей… Вход, в котором мы находимся, расположен у основания полуострова над станцией номер четыре, одной из трех главных станций (две других – станции один и семь), на которых имеются пункты ремонта и обслуживания. На четвертой, третьей и пятой нет никаких поездов. На станции один есть два поезда, два – на седьмой и по одному на остальных. По крайней мере, они должны быть там. Идиране могли переместить их, но я в этом сомневаюсь. Станции, в двадцати пяти – тридцати пяти километрах друг от друга, связаны двумя системами туннелей. Они не пересекаются нигде, кроме станций. Вся система расположена километрах в пяти под землей. Мы возьмем лазеры… и парализаторы, плюс гранаты с дипольными отражателями для защиты – ничего более мощного. Нейсин может взять свое ружье, у него есть только маломощные разрывные пули… Но никакого плазменного или микроядерного оружия. Помимо того, что их применение в туннелях опасно само по себе, это может навлечь гнев господина Адекватного, чего мы не хотим… Вабслин переоборудовал корабельный масс-детектор в переносной, так что мы сможем обнаружить Разум. Кроме того, у меня скафандр тоже оборудован масс-детектором, так что у нас не возникнет особых проблем с обнаружением, даже если Разум запрятался поглубже… Если у идиран нет собственных коммуникаторов, они воспользуются коммуникаторами мутаторов. Наши приемопередатчики покрывают их частоты, так что мы сможем их прослушивать, а они нас не услышат… Итак, перед нами туннели. Разум где-то там, а еще несколько идиран и меджелей.

Хорза встал со своего места во главе стола – в столовой, под экраном. На экране на карту полуострова была наложена схема туннелей. Остальные смотрели на Хорзу. Найденный им пустой полускафандр меджеля лежал в центре стола.

– Вы хотите, чтобы все мы пошли с вами? – спросил автономник Унаха-Клосп.

– Да.

– А как быть с кораблем?

– Он сам о себе позаботится. Я запрограммирую его системы, чтобы он узнавал нас и защищался от всех остальных.

– А ее ты тоже собираешься взять? – спросила Йелсон, кивнув на Бальведу, сидевшую напротив нее.

Хорза посмотрел на Бальведу.

– Я предпочитаю, чтобы она была у меня на глазах, сказал он. – Я не смогу чувствовать себя спокойно, если она останется здесь с кем-нибудь из вас.

– И все же я не понимаю, зачем вам нужен я, сказал Унаха-Клосп.

– Затем, что я тебе тоже не доверяю и не могу оставить на борту, – сказал Хорза автономнику. – И потом, мне нужно, чтобы ты нес кое-какое оборудование.

– Что? – сердито сказал автономник.

– Мне кажется, что ты здесь не до конца честен, Хорза, – сказал Авигер, печально тряхнув головой. – Ты говоришь, что идиране и меджели… ну, что ты на их стороне. Но вот они убили четверых твоих одноплеменников, и ты считаешь, что они где-то здесь, внутри туннелей… А они считаются едва ли не лучшими солдатами в галактике. И ты собираешься послать нас против них.

– Прежде всего, – вздохнул Хорза, – я и в самом деле на их стороне. Мы ищем одно и то же. Во-вторых, мне кажется, у них маловато собственного оружия – иначе этот меджель наверняка был бы вооружен. Возможно, все, что у них есть, – это оружие мутаторов. Кроме того, судя по этому меджельскому скафандру, Хорза показал рукой на сетчатый аппарат в середине стола (они с Вабслином доставили этот скафандр на борт и досконально его обследовали), – немалая часть их снаряжения повреждена. На этой штуке работают только системы подогрева и освещения. Все остальное расплавлено. Я предполагаю, это случилось, когда они пересекли Барьер Тишины. Они все были оглушены внутри чай-хиртси, и все их оружие спеклось. Со скафандрами случилось то же самое, что и с оружием. Так что они практически безоружны и у них масса проблем. Мы со своими антигравами и лазерами оснащены гораздо лучше на тот маловероятный случай, если дело дойдет до схватки.

– Которая весьма вероятна, если у них нет коммуникаторов, – сказала Бальведа. – Ты не сможешь подойти к ним достаточно близко, чтобы объясниться. Но даже если тебе это удастся, то как они узнают, что ты именно тот, за кого себя выдаешь? Если они – те самые, о ком ты думаешь, то они появились здесь ради Разума. Они о тебе даже не слышали. Они наверняка тебе не поверят. – Агент Культуры оглядела остальных. – Ваш самозваный капитан ведет вас на верную смерть.

– Бальведа, – сказал Хорза, – я оказываю тебе большую услугу тем, что беру вместе с нами. Так что лучше не раздражай меня.

Бальведа подняла брови, но ничего не сказала.

– Откуда нам известно, что они – те самые, кто заявился сюда за этим самым чудо-зверем? – спросил Нейсин и подозрительно посмотрел на Хорзу.

– Никого другого здесь быть не может, – сказал Хорза. – Им еще чертовски повезло – они остались в живых, после того что с ними сделал Дра’Азон. И даже идиране не рискнули бы послать сюда новый отряд, узнав, что случилось с этим.

– Но это означает, что они здесь уже несколько месяцев, – сказала Доролоу. – Как мы сможем найти тут что-то, если они за все это время ничего не нашли?

– А может, и нашли. – Хорза развел руки в стороны и улыбнулся женщине; в голосе его прозвучал сарказм. – Но если не нашли, то это вполне возможно, потому что у них с собой нет никакой аппаратуры. Им нужно обыскать всю Командную систему… К тому же, если их гиперпространственный зверь и в самом деле получил те повреждения, о которых я слышал, едва ли они могли нормально им управлять. Не исключено, что они совершили аварийную посадку где-нибудь в сотне километров от базы, а сюда им пришлось шлепать по снегу. В таком случае они находятся здесь всего несколько дней.

– Не думаю, что этот бог допустил бы такое, – сказала Доролоу, покачивая головой и глядя на поверхность стола. – Тут все не так просто. Я чувствую его мощь и… и доброту, после того как мы пересекли Барьер. Он бы не позволил, чтобы этих бедняг прикончили вот так.

Хорза закатил глаза.

– Доролоу, – сказал он ей, наклоняясь вперед и упершись костяшками пальцев в столешницу, – Дра’Азонам вряд ли известно, что в галактике идет война. Им, в общем-то, наплевать на отдельные личности. Они признают только смерть и разложение, а не надежду и веру. Если только мы или идиране не уничтожим Командную систему или не взорвем эту планету, им будет наплевать, живы мы или мертвы.

Доролоу откинулась назад, оставшись при своем мнении, но не найдя возражений. Хорза выпрямился. На словах у него все получалось хорошо, и он рассчитывал, что наемники пойдут за ним, но в душе, глубже того места, где рождались эти слова, он чувствовал, что стал таким же безразличным, таким же мертвым, как покрытая снегом долина вокруг корабля.

После своего одиночного похода он вернулся в туннели с Вабслином и Нейсином. Они обследовали жилой отсек и нашли новые свидетельства пребывания там идиран. Судя по всему, очень небольшой отряд – один-два идиранина, пять-шесть меджелей – после захвата базы мутаторов оставался на ней некоторое время.

Они явно взяли с собой достаточно сухозамороженной пищи, два лазерных ружья и те несколько пистолетов, что позволялось иметь на базе. Захватили они и найденные ими на складе четыре портативных коммуникатора.

Хорза укрыл мертвых мутаторов отражательной фольгой, которая нашлась на базе, потом они сняли полускафандр с мертвого меджеля. Они осмотрели самолет – тот оказался в нерабочем состоянии, микрореактор был частично удален и сильно поврежден при этом. Как и почти все на базе, самолет был обесточен. Вернувшись на борт «Турбулентности чистого воздуха», Хорза и Вабслин разрезали скафандр меджеля и обнаружили, что повреждений немного, но они серьезны и восстановить скафандр невозможно.

Хорза постоянно взвешивал все за и против, все варианты, но стоило ему только забыться, отвлечься от того, на что он смотрел или о чем должен был думать, как перед его мысленным взором возникало жесткое, замерзшее лицо, голова, лежащая под прямым углом к телу, заиндевевшие ресницы.

Он старался не думать о ней. Это было бессмысленно. Сделать ничего уже было нельзя. Он должен был продолжать, должен был довести дело до конца – и теперь чувствовал эту обязанность еще сильнее, чем прежде.

Он долго решал, как ему поступить со своими спутниками, и пришел к выводу, что выбора нет – надо брать их с собой в Командную систему.

Одной из проблем была Бальведа. Хорза не чувствовал бы себя спокойно, даже если бы оставил с ней всю остальную команду, а он хотел, чтобы лучшие бойцы были с ним, а не на корабле. Он мог бы решить эту проблему, просто убив Бальведу, но другие к ней привыкли, даже полюбили ее – пожалуй, слишком. Убив ее, он потерял бы их.

– Я считаю безумием спускаться в эти туннели, сказал Унаха-Клосп. – Давайте лучше дождемся здесь, когда появятся идиране – с этим драгоценным Разумом или без него.

– Во-первых, – сказал Хорза, наблюдая за лицами остальных – нет ли на них признаков согласия со словами автономника, – если они его не найдут, то, возможно, так и не появятся. Не забывайте, что это идиране, причем специально подобранные для такого задания. Они останутся там навсегда. – Хорза посмотрел на схему туннелей, потом снова на людей и на машину за столом. – Они будут искать хоть тысячу лет, в особенности если источники питания отключены и они не знают, как их подключить. А я подозреваю, что не знают.

– А вы, конечно, знаете, – сказала машина.

– Да, – ответил Хорза, – знаю. Мы можем подключить источники питания на одной из трех станций – на этой, на седьмой или на первой.

– И система все еще работает? – скептически спросил Вабслин.

– Она работала, когда я там был. Глубокая геотермаль, вырабатывающая электричество. Силовые шахты уходят в земную кору на сотню километров… Но в любом случае, туннели настолько длинны, что у этих идиран и меджелей слишком мало надежды найти то, что они ищут, без специальных приборов. Там поможет только масс-детектор, а у них ничего похожего нет. У нас есть два. Поэтому мы и должны идти туда.

– И сражаться, – прибавила Доролоу.

– Может, и нет. Они взяли коммуникаторы. Я свяжусь с ними и объясню, кто я такой. Естественно, я не могу посвятить вас в детали, но я достаточно хорошо знаю военную систему идиран, их корабли, даже знаком с некоторыми из них, и я сумею убедить их в том, что я – это я. Они не знают меня лично, но им сказали, что позднее на планету будет прислан еще и мутатор.

– Лжец, – сказала Бальведа.

Голос ее звучал холодно. Хорза почувствовал, как изменилась атмосфера в столовой, как повисло в воздухе напряжение. Бальведа смотрела на него. На лице ее застыло мужественное, решительное, даже отрешенное выражение.

– Бальведа, – тихо сказал он, – не знаю, что сообщили тебе, но меня инструктировали на «Длани Божьей», и Ксоралундра сказал мне, что идиранские десантники в чай-хирсти знают о моем задании. – Он произнес это спокойным тоном. – И давай оставим это.

– Мне известно другое, – сказала Бальведа, но он чувствовал, что абсолютной уверенности у нее нет. Она многим рисковала, говоря это, – видимо, рассчитывала, что Хорза станет угрожать ей или сделает что-нибудь, что отвратит от него остальных. Но ничего не вышло. Хорза пожал плечами:

– Что я могу поделать, если Особые Обстоятельства снабжают тебя неточной информацией, Перостек, сказал он, язвительно улыбаясь.

Бальведа отвела взгляд от мутатора, уставившись в стол, потом обвела взглядом всех сидящих в столовой, словно проверяя, кому они верят.

– Послушай, – сказал Хорза самым откровенным и убедительным тоном, разведя руки в стороны. – Я не хочу умереть за идиран, и одному богу известно, почему я проникся к тебе такой симпатией. Я не стал бы брать вас туда, если бы думал, что эта миссия самоубийственна. Ничего с нами там не случится. А в самом худшем варианте мы всегда сможем вернуться на корабль. Мы проведем «ТЧВ» через Барьер Тишины и отправимся на какую-нибудь нейтральную территорию. Вы сможете взять себе корабль, а мне оставите агента Культуры. – Он посмотрел на Бальведу: та сидела, закинув ногу на ногу, скрестив руки и опустив голову. – Но я думаю, до этого не дойдет. Я думаю, мы найдем этот знаменитый компьютер и получим за него неплохое вознаграждение.

– А что, если Культура выиграла сражение за Барьером и они ждут нас там – с Разумом или без него? – спросила Йелсон.

В голосе ее не слышалось враждебности – только интерес. Хорза чувствовал, что может положиться лишь на нее, хотя полагал, что и Вабслин пойдет за ним. Хорза кивнул.

– Это маловероятно. Не могу себе представить, что Культура, которая отступает по всему фронту, вдруг удержится здесь. Но даже если так, им должно будет сильно повезти, чтобы они смогли поймать нас. Не забывайте, что они имеют возможность смотреть за пределы Барьера только в реальном пространстве, так что они не будут знать заранее, в какой точке мы окажемся. И я не вижу тут никаких проблем.

Йелсон откинулась к спинке кресла – Хорзе явно удалось убедить ее. Он знал, что вид у него спокойный, но внутри ощущал напряжение, ожидая, когда станет ясно с остальными. Последний его ответ был честен, а в предыдущих он либо не был честен до конца, либо лгал.

Он должен был убедить их. Он должен был перетянуть их на свою сторону. Другого способа выполнить свою миссию у него не имелось, а он уже прошел слишком большой путь, сделал слишком многое, убил слишком много людей, вложил слишком много своей воли и решимости в это задание, чтобы отступить теперь. Он должен найти этот Разум, он должен спуститься в Командную систему, невзирая ни на каких идиран, и он должен взять остатки того, что было прежде вольным отрядом Крейклина, с собой. Он посмотрел на них. Йелсон, строгая и нетерпеливая, уже хотела прекратить все эти разговоры и приняться за дело; короткая стрижка придавала ей совсем юный, почти детский и в то же время суровый вид. У Доролоу взгляд был неуверенным, она поглядывала на остальных, нервно почесывая одну из своих спиралевидных ушных раковин. Вабслин, невысокий и коренастый, удобно развалился в кресле, пребывая в состоянии покоя и расслабленности. На лице его появились признаки интереса, когда Хорза описывал Командную систему, и мутатор догадался, что инженеру показалась захватывающей идея пуститься по гигантским туннелям со станциями и поездами.

Авигеру вся эта затея казалась предприятием сомнительным, но Хорза полагал, что теперь, когда он четко сказал, что на корабле не останется никого, старик предпочтет скорее согласиться, чем придумывать возражения. Хорза не был уверен в Нейсине. Тот, как всегда, много пил, был гораздо спокойнее прежнего, и, хотя он не очень жаловал всяких командиров и руководителей, торчать на «Турбулентности чистого воздуха» ему явно надоело: пока Вабслин и Хорза исследовали костюм меджеля, он даже выходил прогуляться по снежку. Он пойдет хотя бы из скуки.

Что касается Унаха-Клоспа, то о машине Хорза не беспокоился. Автономник будет делать то, что ему скажут, как это свойственно машинам. Это только Культура позволяла им мнить о себе бог знает что, отчего действительно возникало впечатление, будто у машин есть собственные желания.

Перостек Бальведа была пленницей, и с ней вопрос решался просто.

– Легкая прогулка… – сказала Йелсон. Она улыбнулась, пожала плечами и, оглядев остальных, сказала: – Ну, какого черта?! Хоть какое-то дело, а?

Никто не выразил несогласия.

Когда Йелсон появилась в пилотской кабине, Хорза с помощью видавшей виды, но все еще работавшей сенсорной панели снова перепрограммировал идентификатор «ТЧВ» и вводил в компьютер новые инструкции. Она уселась в кресло второго пилота и принялась наблюдать за его действиями. Подсвеченный дисплей сенсорной панели отбрасывал тени марейнских букв на лицо Хорзы.

Спустя какое-то время Йелсон спросила, глядя на значки на подсвеченной панели:

– Это марейн, да? Хорза пожал плечами.

– Это единственный язык, благодаря которому я и эта развалина можем понимать друг друга. – Он ввел дополнительные инструкции. – Эй! – Он обернулся к ней. – Ты не должна быть здесь, когда я это делаю, сказал он и улыбнулся, давая понять, что шутит.

– Ты мне не доверяешь? – спросила Йелсон, улыбаясь в ответ.

– Ты – единственная, кому я доверяю. – Хорза снова повернулся к панели. – Но что касается этих инструкций, к ним это не имеет никакого отношения.

Йелсон некоторое время молча смотрела на него.

– Она много для тебя значила, Хорза? Взгляда от панели Хорза не оторвал, но пальцы его замерли. Он смотрел на подсвеченные буквы.

– Кто?

– Хорза… – мягко начала Йелсон.

– Мы были друзьями, – произнес он так, будто разговаривал с панелью.

– Да, конечно, – сказала она после небольшой паузы. – Я думаю, в любом случае тяжело видеть своих одноплеменников…

Хорза кивнул, по-прежнему не поднимая глаз.

Йелсон еще несколько секунд изучала его.

– Ты ее любил?

Ответил он не сразу. Его глаза, казалось, изучали каждый из точных, компактных знаков, словно в одном из них был скрыт ответ. Потом он пожал плечами:

– Может быть. Когда-то. – Он откашлялся, бросил взгляд на Йелсон и снова склонился над панелью. – Это было давно.

Йелсон встала и положила руки ему на плечи.

– Прими мое сочувствие, Хорза. – (Он снова кивнул и прижал ее руку к своей.) – Мы им отомстим. Если ты собираешься это сделать. Ты и…

Он покачал головой, повернулся к ней.

– Нет. Мы ищем Разум. Это все. Если идиране попадутся нам на пути, мне все равно, но… нет, знаешь, нет смысла рисковать больше, чем необходимо. Но все равно, спасибо тебе.

Йелсон медленно кивнула.

– Ладно.

Она наклонилась, чмокнула его в щеку и вышла. Хорза несколько мгновений смотрел на закрытую дверь, потом повернулся к панели, полной инопланетных символов.

Он запрограммировал компьютер на предупредительный огонь, а затем на лазерную стрельбу на поражение, если к кораблю будет приближаться кто-то или что-то, кроме членов вольного отряда, чьи скафандры имеют четко выраженную и легко идентифицируемую электромагнитную эмиссию. Кроме того, для приведения в действие лифта «ТЧВ» требовалось идентификационное кольцо Хорзы (Крейклина), которое давало также допуск к управлению кораблем. Хорза полагал, что это обеспечивает высокую степень безопасности. Без кольца управлять кораблем было невозможно, а Хорза был уверен, что никто не отберет у него кольцо, не подвергая себя серьезной опасности – не меньшей, чем можно было ожидать от встречи с целым взводом злобных и голодных идиран.

Но он не исключал, что его могут убить, а другие останутся в живых. И – в особенности ради Йелсон – он хотел, чтобы у них имелся шанс на спасение, не зависящий целиком от него.

Они взяли с собой пластиковые щиты с базы мутаторов – если удастся найти Разум, его нужно будет как-то доставить на поверхность. Доролоу хотела похоронить мертвых мутаторов, но Хорза был против. Он перенес всех четверых ко входу в туннель и оставил там. Он собирался потом взять их с собой и вернуть на Хейбор. Естественный холод атмосферы на Мире Шкара сохранит тела. Несколько мгновений он смотрел в гаснущем вечернем свете на лицо Кьерачелл; облака надвигались с замерзшего моря и собирались над далекими горами, ветер свежел.

Он найдет этот Разум. Он был исполнен решимости найти его, чувствовал, что это ему по силам. Но если дело дойдет до столкновения с теми, кто сделал это, он не уклонится от схватки, даже получит от нее удовольствие. Бальведа, наверно, не поняла бы этого, но есть идиране и идиране. Ксоралундра был другом и добрым, человечным офицером (старого кверла, наверное, можно было считать умеренным); участвуя в военных и дипломатических миссиях, Хорза познакомился и с другими идиранами, вызывавшими у него симпатию. Но были и идиране-фанатики, презиравшие все другие виды.

Ксоралундра не стал бы убивать мутаторов, сочтя такой поступок ненужным и некрасивым… но ведь на задания вроде этого не посылают умеренных. Посылают фанатиков. Или мутатора.

Хорза вернулся к остальным. Он дошел до искалеченного самолета (теперь окруженного пластиковыми щитами и направленного носом в дыру жилого отсека, словно тот готовился ко въезду в ангар), когда услышал звуки выстрелов.

Он побежал по коридору, ведущему к тыльной части отсека, на бегу готовя ружье.

– Что там? – крикнул он в микрофон шлема.

– Лазер. В туннеле. Из шахт, – услышал он голос Йелсон.

Он помчался в открытое складское помещение, где находились остальные. Отверстие, которое они проделали в пластиковой панели, имело в ширину четыре-пять метров. Как только Хорза вбежал в помещение из коридора, по стене рядом с ним полоснуло пламя, и он на миг увидел угасающий след лазерной вспышки совсем рядом со своим скафандром. Луч шел снизу, из туннеля, и стрелявший явно видел Хорзу. Он перекатился через бок и оказался рядом с Доролоу и Бальведой, которые укрылись за большой передвижной лебедкой. Пластиковая панель была истыкана ярко светящимися дырами, сквозь которые прорывалось пламя. Хлесткий звук лазерного огня эхом разносился по туннелям.

– Что случилось? – спросил Хорза, глядя на Доролоу.

Он оглядел складское помещение. Все, кроме Йелсон, были здесь – укрывались, где могли.

– Йелсон пошла… – начала было Доролоу, но тут раздался голос самой Йелсон:

– Я прошла сквозь отверстие в стене, и по мне открыли огонь. Я лежу на земле. Со мной все в порядке. Но я хочу знать – можно ли отвечать на огонь. Я ничего тут не выведу из строя?

– Стреляй! – крикнул Хорза, видя, как еще один луч оставляет выжженные кратеры на стене склада. – Стреляй в них!

– Спасибо, – ответила Йелсон.

Хорза услышал хлопок ее ружья, а потом перегретый воздух с запозданием передал отраженный звук. Изнутри туннеля раздались звуки взрывов.

– Ну-ну, – сказала Йелсон.

– Кажется, ты его… – начал было Нейсин из дальнего угла склада, но его прервала новая вспышка у него за спиной. Черные кипящие оспины испещрили стену.

– Сволочь! – прошипела Йелсон, дав в ответ несколько коротких, быстрых очередей.

– Прижми его! – крикнул ей Хорза. – Я иду к стене. Доролоу, оставайся с Бальведой.

Он вскочил и побежал к краю дыры в пластиковой панели. Дымящиеся дыры свидетельствовали о том, что стена – это ненадежная защита, но Хорза все равно присел под ее прикрытием. Отсюда он увидел в нескольких метрах от себя, в туннеле, вытянутую ногу Йелсон на ровном оплавленном полу. Он прислушался к звуку выстрелов.

– Хорошо, – крикнул он. – Прекрати стрельбу, чтобы я мог увидеть, откуда ведется огонь, а потом продолжай.

– Поняла!

Йелсон прекратила стрелять. Хорза высунул голову, чувствуя свою уязвимость, и увидел две крохотные искорки далеко в туннеле, у одной из его стен. Он поднял свое ружье и дал долгую очередь. Возобновила огонь и Йелсон. Костюм Хорзы защебетал, у его щеки загорелся экран, показывавший, что он поражен в ногу. Он ничего не чувствовал. Одна из сторон туннеля – далеко, у лифтовых шахт, – играла тысячью искорок.

По другую сторону пролома появился Нейсин, присел, как и Хорза, и принялся палить из своего пулевого ружья. Стена туннеля озарялась вспышками, вдоль нее поползли клубы дыма, от ударных волн дрожали пластиковые панели, сотрясался воздух. У Хорзы звенело в ушах.

– Хватит! – прокричал он и прекратил огонь.

То же сделала и Йелсон. Нейсин дал последнюю очередь и тоже прекратил стрельбу. Хорза бросился через пролом по темному каменному полу к боковой стене туннеля. Прижимаясь к ней, он немного продвинулся по туннелю и нашел укрытие – небольшой выступ взрывостойкой двери.

Там, где прежде находилась цель, по которой они вели огонь, на полу валялись какие-то темно-красные черепки, охлаждаясь, после того как желтый жар лазерного огня оторвал их от стены. Через систему ночного видения, встроенную в шлем, Хорза видел, как волны теплого дыма и газа на поврежденном участке туннеля тихо поднимаются под потолок.

– Йелсон, иди сюда, – сказал он.

Йелсон покатилась по полу, остановилась, ударившись о стену за ним, затем быстро встала на ноги и прижалась к стене рядом с Хорзой.

– Похоже, мы его пришлепнули, – сказал в микрофон Хорза.

Нейсин, все еще стоявший на коленях перед проломом, высунул голову. Скорострельное пулевое ружье Нейсина мелькнуло и исчезло, словно его владелец ждал новой стрельбы из туннеля.

Хорза двинулся вперед, держась стены. Он добрался до кромки взрывостойкой двери: эта металлическая плита метровой толщины большей своей частью уходила в глубокий проем, но выступала оттуда где-то на полметра. Хорза снова поглядел в туннель. Разбросанные по полу осколки мерцали, как тлеющие угли. Над головой плыла волна горячего черного дыма, медленно направляясь к выходу. Хорза обернулся – Йелсон следовала за ним.

– Оставайся здесь, – велел он.

Прижимаясь к стене, Хорза пошел к первой из лифтовых шахт. Огонь они вели по третьей и по последней, о чем свидетельствовали кучно расположенные кратеры вокруг открытых погнутых дверей шахт. Хорза увидел полурасплавленный лазерный карабин, лежавший посреди туннеля. Он вытянул шею, вглядываясь, и нахмурился.

На самом краю лифтовой шахты, между исцарапанной и пробитой дверью, окруженной множеством темно-красных мерцающих осколков, он видел (уверенный, что глаза не обманывают его) пару рук – в перчатках, с короткими пальцами (один из пальцев на той перчатке, что была ближе к Хорзе, отсутствовал), но это, несомненно, были руки. Возникало такое впечатление, будто кто-то висит в шахте, цепляясь за ее край кончиками пальцев. Хорза направил узкий луч своего коммуникатора туда, куда смотрел.

– Эй, – сказал он по-идирански. – Это меджель? Меджель в шахте лифта? Вы меня слышите? Отвечайте немедленно.

Руки не шелохнулись. Хорза шагнул к шахте.

– Что это было? – услышал он в наушниках голос Вабслина.

– Секунду, – сказал Хорза.

Он подошел еще ближе, держа ружье наготове. Одна из рук чуть шевельнулась, словно пытаясь прочнее ухватиться за край. Сердце Хорзы забилось сильнее. Он подошел к высоким открытым дверям, под ботинками скафандра хрустели теплые осколки. Подойдя вплотную, он увидел руки в полускафандре, потом верхушку длинного шлема с лазерными прожогами…

Со скрежещущим звуком – он слышал прежде такие звуки: их издавали меджели, бросаясь в атаку, – появилась третья рука (Хорза знал, что это нога, но она была похожа на руку и сжимала маленький пистолет), и в это же мгновение выглянула голова меджеля и уставилась на него. Хорза начал валиться на пол. Пистолет издал трескучий звук, плазменная струя прошла в считанных сантиметрах от Хорзы.

Хорза дал ответный выстрел, одновременно падая на пол и отклоняясь в сторону. Вокруг шахты полыхнула огненная вспышка, опалившая перчатки. Раздался крик, и перчатки исчезли. В круглой шахте на мгновение вспыхнул свет. Хорза бросился вперед, просунул голову между дверей и заглянул вниз.

Неясные очертания падающего меджеля были видны в чадящем пламени, охватившем его перчатки. Но он каким-то образом умудрялся держать свой плазменный пистолет и, с криком падая, палил из этого маленького оружия. Треск и вспышки выстрелов с каждой секундой удалялись, по мере того как существо, нажимавшее на спусковой крючок, падало в темноту, размахивая своими шестью конечностями.

– Хорза! – раздался крик Йелсон. – Ты жив? Что это было, черт побери?

– Я в порядке, – сказал он.

Теперь меджель был крохотной, дергающейся фигуркой в вертикальной ночи шахтного ствола. Его крики все еще отражались от стен шахты, в ее глубине по-прежнему были видны микроскопические искорки горящих рук и вспышки выстрелов. Хорза отвернулся. Раздалось несколько негромких ударов: беспомощное существо в своем падении ударялось о стенки шахты.

– Что это за шум? — раздался голос Доролоу.

– Меджель был жив. Он стрелял в меня, но я его уложил, – ответил Хорза, отходя от открытых дверей шахты. – Он упал – все еще падает – в шахту.

– Черт! – выдохнул Нейсин, прислушиваясь к слабым, удаляющимся, отражающимся от стен крикам. – А какая же там глубина?

– Десять километров, если только не закрыта какая-нибудь из взрывостойких дверей, – сказал Хорза.

Он посмотрел на наружный пульт управления двумя другими лифтами и входом в транзитную капсулу. Они остались более-менее целыми. Двери, ведущие в транзитные трубы, были открыты. Но когда Хорза осматривал их в прошлый раз, они были закрыты.

Йелсон закинула ружье на плечо и пошла по туннелю, направляясь к Хорзе.

– Ну, – сказала она, – приступаем.

– Да, – сказал Нейсин. – Ну и дела! Эти ребята, оказывается, совсем не такие уж крутые. Одного, значит, уже шлепнули.

– Глубоко он шлепнулся, – заметила Йелсон. Пока остальные шли к нему, Хорза осматривал повреждения своего скафандра. На левом бедре был ожог в миллиметр глубиной и в два пальца шириной. Если исключить крайне низкую вероятность попадания в это же место еще одного выстрела, костюм можно было считать целым.

– Неплохое начало, скажу я вам, – пробормотал автономник, двигаясь по туннелю вместе с остальными.

Хорза подошел к двери лифтовой шахты – высокой, погнутой, со щербинами – и посмотрел вниз. Включив увеличитель на полную мощность, он смог разглядеть маленькие искорки далеко-далеко внизу. Внешние микрофоны шлема уловили звуки, но очень далекие и многократно отраженные – такие шумы производит ветер, воющий у забора.

Они собрались перед открытыми дверями лифтовой шахты – другой, не той, в которую свалился меджель. Двери были в два раза выше самого высокого из них, отчего люди показались себе маленькими, как дети. Хорза открыл двери, внимательно осмотрелся, спустился немного на антигравитационнике, потом вернулся назад. Похоже, больше никакой опасности для них тут не было.

– Я пойду первым, – сказал он собравшимся. – Если нарвемся на кого-нибудь, взрываем две-три гранаты и отходим сюда. Нам нужно на главный уровень системы, это на глубине около пяти километров. Когда мы войдем в эти двери, то можно считать, что мы более-менее добрались до станции четыре. Оттуда мы сможем включить питание – то, что не удалось сделать идиранам. После этого у нас будет транспорт в виде кабин транзитной трубы.

– А как насчет поездов?

– Транзитные трубы быстрее, – сказал Хорза. – Возможно, нам придется привести в действие поезд, если мы захватим Разум. Все будет зависеть от того, какого он размера. И потом, если только поезда не переместили со времени моего отъезда, ближайший будет на второй или шестой станции, а не здесь. Но на станции номер один есть спиральный туннель, по которому мы сможем привести поезд Командной системы.

– А как насчет этой транзитной трубы? – спросила Йелсон. – Если из нее так неожиданно появился один меджель, то почему не может появиться другой?

Хорза пожал плечами.

– Может. Я не хочу заваривать эти двери – не исключено, что мы будет возвращаться этим путем, когда найдем Разум, но если кто-то из них и появится здесь, что с того? Значит, внизу станет на одного меньше. В любом случае, тут может остаться один из нас, пока мы не спустимся по шахте, а потом он пойдет за остальными. Но я не думаю, что вслед за первым сразу же появится кто-то еще.

– Да, но этого вы не сумели убедить, что вы на его стороне, – язвительно сказал автономник.

Хорза присел на четвереньки, чтобы посмотреть на автономника; сверху тот был невидим из-за паллеты с оборудованием, которую тащил.

– У этого не было коммуникатора, так? А вот у идиран, которые находятся там, внизу, наверняка есть коммуникаторы, взятые на базе, правильно? А меджели делают то, что им говорят идиране, верно? – Он ждал ответа машины, но не дождался и повторил: – Верно?

Хорзе показалось, что, будь этот автономник гуманоидом, он наверняка сплюнул бы.

– Как вам будет угодно, высокочтимый господин, — сказал автономник.

– А что делать мне? – спросила Бальведа, стоявшая в своей одежде из ткани, поверх которой надела меховую куртку. – Уж не собираешься ли ты сбросить меня в шахту и сказать, будто забыл, что у меня нет антиграва? Или мне придется спускаться по транзитному туннелю?

– Ты пойдешь со мной.

– А если случится столкновение, ты… что ты тогда сделаешь?

– Думаю, новых столкновений не будет, – сказал Хорза.

– Ты уверен, что на базе больше нет антигравов? – спросил Авигер.

Хорза помотал головой.

– Если бы там были антигравы, неужели ты думаешь, что хотя бы один из меджелей, которых мы уже видели, не взял бы комплект для себя?

– Может, их взяли идиране?

– Они слишком тяжелые.

– Идиране могли бы пользоваться двумя сразу, гнул свое Авигер.

– Никаких антигравов там не было, – сквозь зубы сказал Хорза. – Нам не разрешалось ими пользоваться. Мы не должны были спускаться в Командную систему, кроме как для ежегодного обследования, когда можно было подать питание на все устройства. Мы и в самом деле спускались туда – по спирали на станцию четыре, по которой, видимо, поднялся этот меджель. Но никаких антигравов нам не разрешалось иметь, и у нас их не было. Иначе спускаться в туннели было бы слишком просто.

– Черт возьми, хватит уже болтать, давайте спускаться, – нетерпеливо сказала Йелсон, оглядев остальных.

Авигер пожал плечами.

– Если мой антиграв откажет из-за хлама, который на меня нагрузили… – начал было автономник. Голос его звучал приглушенно оттого, что на нем стоял поддон с грузом.

– Если ты бросишь вниз этот хлам, то сам отправишься следом за ним, поняла, машина? – сказал Хорза. – Лучше побереги энергию для движения, чем тратить ее на разговоры. Иди за мной и держи дистанцию в пятьсот – шестьсот метров. Йелсон, побудешь здесь, пока мы не откроем двери? – (Йелсон кивнула.) – Остальные идут за автономником. Не сбивайтесь в кучу, но и не слишком разбегайтесь. Вабслин, оставайся на том же уровне, что и машина, и держи наготове гранаты. – Хорза протянул руку Бальведе: – Мадам?

Он прижал к себе Бальведу, и та встала на подъемы его ног, спиной к нему. Хорза шагнул в шахту, и они стали спускаться в черноту.

– Встретимся внизу, – раздался голос Нейсина в динамиках шлема.

– Мы спускаемся не до самого низа, Нейсин, – вздохнул Хорза, перехватывая руку на талии Бальведы. – Нам нужен уровень основной системы. Там и встретимся.

– Хорошо. Договорились. Как скажешь.

Они спустились без всяких происшествий, и на пятикилометровой глубине Хорза не без труда открыл нужные им двери.

На спуске они с Бальведой обменялись лишь несколькими фразами, приблизительно через минуту после начала движения.

– Хорза?

– Что?

– Если начнется стрельба… оттуда снизу или случится еще что-нибудь и тебе придется отпустить… ну, то есть бросить меня…

– Что, Бальведа?

– Убей меня. Я говорю серьезно. Пристрели меня. Лучше так, чем лететь все эти километры.

– Ничто, – сказал Хорза после минутного размышления, – не доставит мне большего удовольствия.

Прижавшись друг к другу, как любовники, они погрузились в холодное каменное молчание черной глотки туннеля.

– Черт побери! – вполголоса сказал Хорза.

Они с Вабслином стояли в помещении, соседствующем с темным гулким сводчатым залом станции номер четыре. Остальные ждали снаружи. Фонари на скафандрах Хорзы и Вабслина освещали пространство, напичканное электрическими рубильниками. На стенах повсюду висели экраны и панели управления. По потолку и стенам вились толстые кабели, металлические крышки прикрывали люки в полу, где тоже было полно всякой электрической оснастки.

В помещении пахло горелым. Над обуглившимися и расплавленными проводами виднелся черный сажистый шрам, впечатанный в стену.

Они почувствовали этот запах еще на пути из туннелей, соединявших лифтовую шахту со станцией. Хорза, вдыхая, чувствовал, как желчь подступает ему к горлу. Запах был легким и вряд ли мог вывернуть наизнанку даже слабый желудок, но Хорза знал, что означает это зловоние.

– Думаешь, мы сможем это исправить? – спросил Вабслин.

Хорза покачал головой.

– Видимо, нет. Такое случилось как-то раз во время ежегодных испытаний, когда я был здесь. Мы включили рубильники не в той последовательности и сожгли эти же кабели. Если они совершили ту же ошибку, то повреждения на более глубоких уровнях должны быть еще серьезнее. Чтобы их ликвидировать, потребуются недели. – Хорза покачал головой. – Черт!

– А у этих идиран хватило смекалки, чтобы докумекать до всего этого, – сказал Вабслин, открывая щиток своего шлема и с трудом засовывая под него руку, чтобы поскрести голову. – То есть я хочу сказать – чтобы добраться досюда.

– Да, – сказал Хорза, пнув большой трансформатор. – Смекалки у них в избытке, черт бы их драл.

Они наскоро осмотрели комплекс станции, потом снова собрались в основном зале, где обступили масс-детектор, снятый Вабслином с «Турбулентности чистого воздуха». Довести детектор до ума Вабслин не успел, и тот был обвешан проводами и световодами, торчащими из его верхушки, а экран, выдранный из консоли в пилотской кабине, был подключен к датчику напрямую.

Экран загорелся. Вабслин принялся нажимать на клавиши пульта. Появилась схематическая голограмма – сфера с изображенными в перспективе тремя осями.

– Это около четырех километров, – сказал Вабслин. Казалось, он обращается к детектору, а не к людям, стоящим вокруг. – Попробуем восемь…

Он снова принялся жать на клавиши. Число линий на осях удвоилось. На краю экрана засветилось слабое нечеткое пятнышко.

– Это оно? – спросила Доролоу. – Оно вот здесь?

– Нет, – ответил Вабслин, продолжая стучать по клавишам, чтобы сделать пятно четче. – Плотность маловата.

Вабслин еще раз удвоил дальность действия, но на экране остался только одиночный след, теряющийся в хаосе линий.

Хорза оглянулся, пытаясь сориентироваться относительно сетки на экране.

– А может эта штуковина реагировать на урановый реактор?

– Вполне, – ответил Вабслин, кивая. – Те волны, что мы испускаем, будут искажаться источником радиации. Поэтому дальность действия прибора ограничена тридцатью километрами. Из-за всего этого гранита. Да, если тут есть реактор, хотя бы и старый, он проявится, когда волны детектора дойдут до него. Но проявляться он будет вот так – в виде пятнышка. Если Разум имеет только пятнадцать метров в длину и весит десять тысяч тонн, то пятно будет очень ярким. Как звезда.

– Понятно, – сказал Хорза. – Возможно, это всего лишь реактор на самом глубоком сервисном уровне.

– Вот как, – сказал Вабслин. – У них и реакторы были?

– Резервные, – сказал Хорза. – Этот был предназначен для вентиляторов, на случай если естественная циркуляция не справится с дымом или газом. На поездах тоже были реакторы – вдруг геотермальные генераторы выйдут из строя.

Хорза проверил показания на экране масс-детектора, встроенного в его скафандр, но дальность действия этого прибора не позволяла обнаружить даже слабый след резервного реактора.

– Ну что – исследуем эту аномалию? – спросил Вабслин, лицо которого освещалось мерцающим экраном.

Хорза выпрямился и тряхнул головой.

– Нет, – устало сказал он. – Не сейчас.

Они сели, чтобы перекусить. Станция имела в длину около трехсот метров, а ширина ее в два раза превосходила ширину основных туннелей. Металлические рельсы поездов Командной системы протянулись по оплавленному полу уровня: две колеи появлялись из одной стены, из туннеля в форме перевернутой буквы «U», и исчезали в другой, в направлении ремонтно-сервисной зоны. По обоим концам станции располагались мостки и пандусы, поднимавшиеся почти под самый потолок. Хорза, отвечая на вопрос Нейсина, объяснил, что эти пандусы обеспечивали доступ к двум верхним этажам поездов, когда те находились на станции.

– Ужасно хочется увидеть наконец эти поезда, пробормотал Вабслин с набитым ртом.

– Увидишь ты их, как же. Света-то нет! – сказал ему Авигер.

– Я считаю недопустимым то, что я должен нести весь этот хлам, – сказал автономник и положил паллету с оборудованием на пол. – А теперь мне говорят, что я должен нести что-то еще!

– Я не такая уж тяжелая, Унаха-Клосп, – отозвалась Бальведа.

– Ничего с тобой не случится, – сказал Хорза машине.

Без источника питания им оставалось только лететь на антигравитационниках до следующей станции. Это было медленнее, чем по транзитной трубе, но быстрее, чем пешком. Нести Бальведу должен был автономник.

– Хорза… Я подумала, – сказала Йелсон.

– Что?

– Сколько радиации мы уже получили за последнее время?

– Не так много, – сказал Хорза, посмотрев в маленький экран внутри своего шлема.

Уровень радиации не был опасным. Незначительное фоновое излучение шло от окружающего их гранита, но даже без скафандров реальной опасности они не подвергались.

– А почему ты спрашиваешь?

– Да так. – Йелсон пожала плечами. – Просто я подумала об этих реакторах, о граните, о той бомбе в сумке, которую ты выбросил из «ТЧВ»… Я подумала, может, мы уже получили опасную дозу. Да еще Ламм взорвал бомбу на мегакорабле – нам это на пользу тоже не пошло. Но если ты говоришь, что нет проблем, значит, нет.

– Ну, если только кто-то не сверхчувствителен к радиации, волноваться незачем.

Йелсон кивнула.

Хорза не знал, как действовать дальше – разделяться им или нет. Идти всем вместе или разделиться на две группы – по одной на каждый из пешеходных туннелей, идущих параллельно главному и транзитной трубе? Они могли разделиться и на более мелкие группы, чтобы каждая двигалась по одному из шести туннелей, соединявших станции. Пожалуй, это было уже слишком, но ясно, что вариантов имелось несколько. Разделившись, они могли успешнее осуществлять фланговые атаки, если бы одна из групп столкнулась с идиранами, хотя огневая мощь каждой группы в отдельности уменьшалась. При этом шансы найти Разум не возрастали – если массдетектор работал правильно, – но возрастали, прежде всего, шансы столкнуться с идиранами. С другой стороны, мысль о том, что все вместе будут толпиться в одном туннеле, порождала у Хорзы мрачные клаустрофобные предчувствия. Достаточно будет одной гранаты, чтобы уничтожить всю группу, одна очередь из лазерного ружья прикончит или покалечит всех.

Он чувствовал себя так, словно на экзамене в Хейборской военной академии получил задание с подковыркой, далекое от реальной ситуации.

Он даже не мог решить, в какую сторону двигаться. Они обследовали станцию, и Йелсон обнаружила следы на тонком слое пыли. Следы вели на станцию пять, из чего можно было заключить, что идиране пошли в этом направлении. Но что делать им – идти за идиранами или в противоположную сторону? Если они пойдут следом за идиранами и Хорзе не удастся убедить их, что он на их стороне, придется драться.

Но если они пойдут в другом направлении и включат электричество на станции номер один, то они тем самым будут снабжать энергией и идиран. Подать питание только в одну часть Командной системы было невозможно. Каждая станция могла отключить себя от системы питания, но сеть была спроектирована таким образом, чтобы никто – по злому умыслу или просто по неведению – не смог вырубить всю систему. А это означало, что если им удастся запитать систему, то идиране также смогут пользоваться транзитными трубами, поездами и мастерскими… Лучше уж найти их и попытаться вступить в переговоры, уладить проблему тем или иным способом.

Хорза покачал головой. Уж слишком сложно все это было. Командная система с ее туннелями и пещерами, уровнями и шахтами, ответвлениями, обгонными путями, развязками и стрелками представлялась ему каким-то адским лабиринтом, неразрешимой головоломкой.

Отложить бы решение до утра. Хорзу, как и всех остальных, клонило в сон. Автономник мог сломаться, но сна ему не требовалось. Бальведа по-прежнему выглядела бодро, но, судя по всем остальным, им необходимо было хорошо выспаться, а не просто посидеть и отдохнуть. Биологический ритм людей требовал сна, и было бы неумно заставлять их двигаться дальше.

Паллета была обвязана прочными ремнями. С их помощью он надежно привяжет Бальведу, пока они будут спать. Машина могла исполнять роль часового, и он включит дистанционные детекторы на своем скафандре, чтобы следить за любыми движениями близ того места, где они расположатся. Это обеспечит им безопасность.

Они закончили есть. На предложение отдохнуть не возразил никто. Бальведу обвязали ремнями и забаррикадировали в одной из кладовых рядом с платформой. Унаха-Клоспу было приказано вести наблюдение с одного из высоких мостиков и оставаться неподвижным, пока он не увидит или не услышит чего-нибудь. Хорза разместил дистанционный детектор на одной из низких балок грузоподъемника, неподалеку от места, которое выбрал себе для сна. Он хотел перекинуться несколькими словами с Йелсон, но, когда закончил все приготовления, несколько человек, включая ее, уже спали, придвинувшись к стене или просто лежа на полу. Щитки шлемов были затонированы, или же спящие располагались так, чтобы им не мешали слабые огоньки скафандров по соседству с ними.

Хорза некоторое время наблюдал за Вабслином, который побродил немного по станции, а потом тоже улегся, и все успокоилось. Хорза включил дистанционный детектор, настроив его на режим тревоги в случае определенного уровня движения.

Спал он неспокойно, просыпаясь от своих снов.

На гулких причалах и в заброшенных, погруженных в тишину кораблях за ним гнались призраки, и когда он поворачивался к ним, то неизменно видел их выжидающие глаза-мишени, похожие на разверстые пасти. Эти пасти проглатывали его, и он падал в черную пропасть глаза, мимо обрамляющей ее кромки льда, кромки мертвого льда, обрамляющей холодный, голодный глаз; и вдруг он уже не падал, а бежал, невыносимо медленно, по костным пустотам собственного, медленно распадающегося на части, черепа; холодная планета была перерезана туннелями, которые разрушались, сминались под напором бесконечной стены льда, и эта стена наконец добралась до него, и он снова упал, обжигаясь, в холодную пасть туннеля, он падал, слыша шум, исходящий из холодной ледяной глотки и из его собственного рта, шум, от которого становилось холоднее, чем ото льда, и шум этот произнес:

– ЕЕЕеее…

Состояние игры: 3

Фал ’Нгистра находилась там, где ей нравилось больше всего: на вершине горы. Это было ее первое настоящее восхождение после перелома. Пик был относительно доступным, к тому же она выбрала самый легкий маршрут, но теперь, находясь на вершине и наслаждаясь открывающимся оттуда зрелищем, она только диву давалась – насколько она успела растренироваться. Зажившая нога, конечно, побаливала где-то внутри, но, независимо от этого, мышцы обеих ног ныли от усталости, словно она поднялась на гору в два раза выше этой, да еще с полным снаряжением. «Потеряла форму», – решила она.

Она села на камень на самой макушке и принялась осматриваться. За цепью снежных вершин – все пониже этой – виднелись резкие складки поросшего лесом подножия настоящих, высоких гор. Между горами лежали холмистые плато, на которых лес перемежался лугами. Вдали виднелась равнина, речушки, поблескивающие в лучах солнца, и (замыкавшие вид) холмы, где стоял ее дом. Внизу, в горной долине, кружили птицы; иногда на дальней равнине что-то сверкало, будто солнечный зайчик, отраженный от какой-то шевельнувшейся поверхности.

Часть ее существа прислушивалась к ноющей боли в кости, оценивала ее, а потом выключала это докучное ощущение. Она не хотела отвлекаться; она проделала весь этот путь наверх не только для того, чтобы насладиться зрелищем. Она пришла сюда с ясной целью.

В этом был определенный смысл – забраться наверх, поднять сюда этот мешок с костями и плотью и потом уже смотреть, думать, быть. В любой день, пока шло ее выздоровление, она могла добраться сюда самолетом – но не сделала этого, хотя Джейз и предлагал. Уж слишком легко. Просто оказаться на вершине для нее не имело никакого значения.

Она сосредоточилась, закрыла веки, напела про себя тихую мелодию – немагическое заклинание вызова духов, спавших в ее геннозакрепленных железах.

Транс начался с волны головокружения, отчего она выпростала в стороны руки, сохраняя равновесие, хотя в этом вовсе не было нужды. Звуки в ее ушах – звуки крови, бегущей по жилам, и замедляющегося дыхания – усилились, оказались в странной гармонии между собой. Свет за ее веками пульсировал в такт биениям сердца. Она почувствовала, что нахмурилась, представила, как ее брови выгибаются, словно эти складчатые холмы, и одна часть ее, все еще далекая, наблюдающая, подумала: Нет, все еще не получается…

Она открыла глаза и увидела, что мир изменился. Далекие холмы были коричневыми и зелеными волнами с белыми пенистыми верхушками; волны катились в бесконечном прибое. Над долиной курился свет; перемежающиеся пастбища и заросли кустарников в предгорьях наводили на мысль о камуфляже, двигающемся и в то же время неподвижном, как небоскреб на фоне несущихся облаков. Поросшие лесом хребты напоминали покоробленные перегородки в каком-то громадном, погруженном в размышления древесном мозге, а ледяные и снежные шапки горных пиков превратились в дрожащие источники света, который в то же время был звуком и запахом. Ей показалось, будто она стала средоточием, центром этого ландшафта, отчего закружилась голова.

Здесь, в вывернутом наизнанку мире, в выпростанной пустоте.

Часть этого мира. Рожденная здесь.

Вся она – каждая ее кость, каждый орган, каждая клеточка, химический элемент, молекула, атом, электрон, протон и ядро, каждая элементарная частица, каждый фронт энергетической волны – принадлежала вот этому, не орбиталищу (голова опять закружилась, и она коснулась снега одетыми в перчатки руками), а Культуре, галактике, вселенной…

Это наше место, наше время и наша жизнь, и мы должны наслаждаться ею. Но наслаждаемся ли мы? Посмотри на это отстраненным взглядом, спроси себя… Что же мы делаем?

Убиваем бессмертное, изменяем, чтобы сохранить, воюем ради мира… и таким образом целиком принимаем то, что, по собственным словам, полностью отвергли для своего же блага.

Что сделано, то сделано. Тех людей в Культуре, которые по-настоящему возражали против войны, не было, они больше не принадлежали Культуре, они не участвовали в общей борьбе. Они стали нейтралами, образовали новые сообщества и взяли себе новые имена (или провозгласили себя настоящей, истинной Культурой, создав новую неразбериху на нечетких еще границах Культуры). Но сейчас названия не имели значения – имело значение разногласие и недобрые чувства, порожденные расколом.

Да, и еще презрение. То избыточное презрение, которого мы, кажется, достигли. Наше скрытое презрение по отношению к «недоразвитым», презрение тех, кто оставил Культуру, когда была объявлена война тем, кто решил дать бой идиранам, презрение со стороны весьма многочисленных членов нашего общества к Особым Обстоятельствам… презрение, которое, как мы полагаем, должны испытывать Разумы к нам… и вообще презрение, которое испытывают к нам, ко всем гуманоидам, идиране, и наше презрение к мутаторам. Объединенное высокомерие, галактика пренебрежения. Мы, бегом, в спешке проживающие наши маленькие жизни, не находим лучшего способа провести многолетний досуг, как соревноваться в ненависти.

А что должны чувствовать по отношению к нам идиране? Представьте себе: почти бессмертные, единственные и неменяющиеся. Сорок пять тысяч лет истории на одной планете с одной всеобъемлющей религией/философией; целая эпоха сосредоточенного, углубленного исследования, спокойная эпоха преданности одному-единственному почитаемому месту, незаинтересованность в чем-либо другом. Потом вторжение – несколько тысячелетий назад, в другой древней войне; внезапное понимание того, что они – пешки в чужой завоевательной игре. От интровертного миролюбия, через эпохи мучения и подавления (воистину формирующая сила) до экстравертной воинственности, непоколебимого рвения.

Но кто в этом виноват? Они пытались держаться в стороне, но по ним ударили, чуть не уничтожив их как вид, – против них поднялась сила, с которой они не могли совладать. Неудивительно, что они решили: единственный способ защитить себя – это наносить удар первыми, захватывать новые территории, становиться все сильнее и сильнее, отодвигать собственные границы как можно дальше от их драгоценной планеты Идир.

И для этого катастрофического перехода от кротости к ярости существует даже генетическая матрица – преобразование плодоносящего существа в воина… Ах уж этот дикий и благородный вид, справедливо гордящийся собой и отказывающийся изменить свой генетический код – они не так уж не правы, заявляя о том, что достигли совершенства. Что они должны чувствовать по отношению к миллионам племен двуногих гуманоидов?!

Повтор. Материя и жизнь; и материалы, поддающиеся изменениям (способные эволюционировать), извечное повторение: пища жизни, огрызающаяся на жизнь.

А мы? Еще одна отрыжка в темноте. Звук без слова, шум без смысла.

Мы для них – ничто, всего лишь биотоматоны, к тому же самой жуткой разновидности. Культура должна казаться им какой-то дьявольской амальгамой всего, что идиране неизменно отвергали.

Мы – раса полукровок, наше прошлое – история смешений, наше происхождение темно, в своем беспутном становлении мы создали множество ненасытных, скоротечных империй и жестоких, расточительных диаспор. Наши предки были найденышами галактики, которые непрерывно плодились, плодились, перемалывались и убивали, их общества и цивилизации вечно распадались и реформировались… Наверно, с нами что-то не так, наверно, мы мутировали, мы слишком непоседливые, психопатичные и буйные – нам, и никому другому, это не может принести добра. Мы такие глупые, чувственные, наша жизнь коротка, а мы все суетимся и сами не понимаем, что делаем. Идиранам мы кажемся тупыми и ужасно недалекими.

Сначала физическое неприятие, но худшее еще впереди. Мы самоизменяемся, мы вмешиваемся в сам код жизни, мы переписываем Слово, которое есть Бытие, магическую формулу существования. Мы вмешиваемся в нашу собственную наследственность и в развитие других цивилизаций (ха-ха! наш общий интерес)… Но что еще хуже, что хуже всего, мы не только производим Разумы, мы посвящаем себя, отдаемся без остатка этому сатанинскому отродью – мыслящим машинам, которые представляют собой осквернение самой сути жизни, ее образа. Воплощение идолопоклонства.

Неудивительно, что они нас презирают. Несчастные, хилые мутанты, жалкие и непристойные, слуги дьявольских машин, которым мы поклоняемся. Мы даже не знаем толком, кто мы такие: что такое Культура? Где именно она начинается и заканчивается? Кто принадлежит ей, а кто – нет? Идиране точно знают, кто они такие – чистокровные особи, единая раса и ничто другое. А мы? Контакт есть Контакт, сердцевина, но что кроме него? Уровни генозакрепления могут быть самыми разными; несмотря на стремление к идеалу, не все могут образовывать продуктивные пары. Разумы? На них тоже нет единого стандарта, они индивидуальны и не полностью предсказуемы – скороспелые, независимые. Жизнь на изготовленном Культурой орбиталище или болиде, еще одной разновидности выхолощенного мира, малый странник? Нет; слишком многие провозглашают независимость в том или ином виде. Таким образом, четких границ у Культуры нет, она размыта на своих окраинах и там где-то сжимается, а где-то расширяется. Так кто же мы?

Гудение смыслов и содержаний вокруг нее, горная песня света, – все поднималось вокруг нее, как волна в котловане, опустошительная и всепоглощающая. Она чувствовала себя пылинкой, какой и была на самом деле: крошечным, бесконечно малым, несовершенным осколочком жизни, борющимся за существование, затерянным в безмерности пространства и света.

Она ощущала холодящую силу льда и снега вокруг нее, чувствовала, как обжигает кожу этот мороз. Она чувствовала солнечные лучи и знала, что кристаллы плавятся и разрушаются, чувствовала, как вода капает и сочится, превращается в темные пузыри подо льдом и в капельки на сосульках. Она видела ручейки, бросающие вызов холоду, неуверенные струйки и ущербные речушки; ощущала петляющие туда-сюда речки, которые замедляются и пересыхают, спокойные, с широким устьем… впадающие в озера и моря, откуда снова испаряется вода.

И она чувствовала, что растворилась во всем этом, потерялась, и впервые за всю ее юную жизнь ей стало по-настоящему страшно. Сейчас она была испугана больше, чем тогда, когда упала и сломала ногу: не важно, говорить ли о кратких мгновениях падения, или о миге удара и боли, или о долгих холодных часах, последовавших за этим, когда она лежала на снегу и камнях, скорчившись, дрожа, пытаясь не заплакать. Она загодя готовилась к этому; она знала, что происходит, просчитала, какое воздействие это сможет оказать на нее и как она может на это реагировать. Это был осознанный риск, нечто понятное – в отличие от того, с чем она имела дело теперь: здесь нечего было понимать и, возможно, не было ничего – включая ее саму, – что могло бы понять.

Помогите! — кричало что-то внутри ее. Она прислушалась и не смогла ничего сделать.

Мы – лед и снег, мы – это уловленное состояние.

Мы – падающая вода, странствующая, непонятная: она всегда ищет самый низкий уровень, пытается собраться воедино, стать одним целым.

Мы – пар, поднявшийся, несмотря на все наши уловки, призрачный пар, уносимый даже легчайшим ветерком. И все начинается снова – со льда или нет.

(Наверно, ей уже пора выходить из транса: она чувствовала капельки пота у себя на лбу, ощущала, как вдавливаются ладони в хрупкий, ломкий снег, и понимала, что выход есть, знала, что может спуститься… но ни с чем, ничего не найдя, не сделав, не поняв. Значит, она должна остаться и вырвать это знание.)

Цикл начался снова. Ее мысли, описав круг, вернулись в начальное положение, и она увидела воду, текущую по лощинам и долинам, или собравшуюся внизу, среди деревьев, или текущую назад, в озера и моря. Она видела, как течет вода по лугам, по топким низинам, по вересковым полям, и текла вместе с ней, ниспадала с уступа на уступ, перебиралась через порожки, пенилась, вихрилась (она чувствовала, как замерзают капельки пота у нее на лбу, как они холодят ей кожу, и сознавала грозящую ей опасность, спрашивала себя, не пора ли выйти из транса, сколько она уже просидела здесь, наблюдают за ней или нет). Голова снова закружилась. Она еще глубже погрузила руки в снег, спрессовав замерзшие пушинки, и наконец добилась своего – вспомнила.

Она снова видела перед собой рисунок замерзшей пены; она снова стояла рядом с этим выступом на замерзшей поверхности болота, у маленького водопада и пруда, где она нашла ту линзочку пенистого льда. Она вспомнила, как держала ее в руке, вспомнила, как тщетно пыталась заставить ее зазвенеть, щелкая по ней пальцем, а когда прикоснулась к ней языком, то ощутила только вкус воды и ничего больше… и ее дыхание образовало в воздухе вокруг этой льдинки облачко, еще один вихрящийся рисунок в воздухе. И облачко было ею.

Вот что оно означало. Вот от чего можно было отталкиваться.

Кто мы?

Вот мы кто. Вот почему нас считают живыми существами. Вот что мы знаем и вот что мы делаем. Не больше и не меньше.

Передается информация. Эволюционирует все – изображения, галактики, звездные системы, планеты; материя в своем исходном состоянии изменяется, прогрессирует на свой лад. Жизнь – более быстрая сила, она упорядочивается заново, находит новые ниши, начинает формироваться; разум – сознание – на порядок быстрее, еще один уровень. За этим лежит неизвестное, слишком туманное, чтобы его понять (может быть, спросить Дра’Азона и ждать ответа)… все совершенствуется, идет процесс приведения всего в более правильное состояние (если только правильное само по себе правильно)…

А если мы и изменяем нашу наследственность, что с того? Ведь она принадлежит не кому-то, а именно нам. Почему права природа, а не мы? Если мы ошибаемся, то по собственной глупости, а не потому, что идея была плоха. А если мы больше не находимся в авангарде прогресса, чтож, тем хуже для нас. Рука на дубинке, наилучшие пожелания, развлекайтесь.

Все вокруг нас, все, что нас окружает, все, что мы знаем и можем узнать, состоит в конечном счете из моделей пустоты: это основа основ, окончательная истина. И потому, если мы обнаруживаем, что имеем возможность управлять этими моделями, то почему бы не создавать самые изящные, самые приятные, наилучшие с нашей точки зрения? Да, мы гедонисты, господин Бора Хорза Гобучул. Мы ищем наслаждений и видоизменили себя таким образом, чтобы получать их как можно больше. Признаю. Мы – то, что мы есть. А как насчет вас? Что делает вас таким, какой вы есть?

Кто вы?

Что вы?

Оружие. Вещь, сделанная давно умершими, чтобы обманывать и убивать. Весь подвид мутаторов – это остаток какой-то древней войны, войны, случившейся так давно, что никому уже не интересно узнавать, кто, когда или в связи с чем сражался в ней. Никто даже не знает, были мутаторы в этой войне победителями или нет.

Но в любом случае, вы, Хорза, были смоделированы. Вы не эволюционировали «естественным», пользуясь вашими словами, образом, вы – продукт тщательного обдумывания, генетического вмешательства, военного планирования, постановки задачи и… войны; само ваше рождение определялось войной, вы – дитя войны, вы – ее наследство.

Мутатор, измени себя… но ты не можешь, не хочешь. Все, что вы можете, – пытаться не думать об этом. Но все же знание – в этом, информация внедрена, находится глубоко внутри. Вы все равно могли бы – должны были бы – жить легко с этим знанием, но я не думаю, что так оно и есть на самом деле…

И я сочувствую вам, потому что, как мне кажется, я знаю, кого вы в действительности ненавидите.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: