Екатерина Михайлова 9 страница

9. Крайне важно, чтобы заботливый терапевт поддерживал проявления семейной целостности, возникающие между членами семьи во время терапевтической встречи.

10. Терапевт должен крайне бережно относиться к этнической среде каждой семьи. У каждой семьи уникальная культурная система, а терапевт к этим системам не принадлежит.

11. На терапевте лежит задача открыто подойти к реальности синдрома пустого гнезда: и терапевт, и пациент (супруги или семья) останутся в одиночестве без другой стороны.

12. Терапевт должен предложить возможность будущей терапевтической “большой семейной встречи” (family reunion) в ответ на просьбу.

Теперь следует выделить четыре вида языка семейной терапии: язык боли и бессилия, которым пользуются члены семьи, как только войдут к терапевту; язык предположений, которым пользуется терапевт, чтобы структурировать семейный процесс в самом начале; язык возможностей, на котором терапевт говорит в середине процесса терапии, чтобы дать семье свободу быть более иррациональной и личностной; и, наконец, язык расставания, когда мы говорим о боли и осознаем, что разлука — это сладкая печаль. Детальнее мы поговорим об этих языках чуть позже.

Оглядываясь на прошлое, я теперь ясно понимаю, что множество невообразимо тяжелых встреч и печальных результатов в моей работе с семьями произошло вследствие проигрыша в борьбе за контекст еще до начала всякой терапии. Очевидно, что чем лучше контекст, тем лучше процесс. Я считаю, что процесс во много раз важнее прог­ресса, поскольку никто не знает, куда процесс поведет, а прогресс может оказаться иллюзией; прогресс в одной области может обнаружить какую-то, до того неведомую гниль в другой.

Семья во много раз весомее и сильнее одного терапевта, а часто — и команды терапевтов. Поэтому необычайно важно установить среду и правила семейной терапии. И лучше сделать это до начала терапии. Кто бы ни устанавливал самый первый контакт с клиникой или семейным терапевтом, он легче всего может разрушить терапию еще до ее начала. Вдобавок, этот человек обычно пытается сам изменить семью так, как хочет, что автоматически настраивает остальных на бунт. Членам семьи нужно самим решать за себя, а человек, договаривающийся о встрече, представляет собой семейного манипулятора. Поэтому, отвечая на такой звонок, терапевт должен беречь достоинство и независимость семьи как единого целого и всех ее отдельных членов или подгрупп.

Первый контакт: просьба о “свидании с незнакомцем”

Я редко откликаюсь на просьбы при первом контакте. Женщина звонит и говорит:

— Врач сказал, что моя астма — это психологическое, мне надо поговорить с вами.

— Что же, хорошо. Берите с собою мужа, детей и приходите.

— Мужу я не говорила об этом.

— Ну, значит вам надо поговорить с ним и перезвонить.

— Но он не верит в психиатрию.

— Раз он не верит в психиатрию, вам с ним надо выяснить это прежде, чем придете ко мне: не хочу, чтобы меня обвиняли в вашем разводе. Скажите ему, и, если возникнут вопросы, пусть позвонит.

— Я не буду с ним говорить.

— Как хотите.

— Так вы меня не примете?

— Нет.

— Но почему?

— Просто я не верю в людей, я верю в семьи.

Обычно спустя некоторое время раздается звонок:

— А знаете что? Он придет! Он совсем не против.

Если вы выдержите рассказ подлиннее, я приведу еще пример — придуманный, но реалистичный. Мать звонит и говорит, что у нее возникли проблемы с маленьким ребенком. Я говорю:

— Хорошо, можете вы привести отца малыша?

Воображаемая пациентка отвечает:

— Что, этого сукина сына? Я с ним давно не разговариваю. Он меня избивал целые годы, я с ним не хочу иметь дела!

— Тогда, — отвечаю я, — не знаю, что мы будем делать. Мне не хочется становиться новым отцом для вашего ребенка.

— Да мне нужен просто психотерапевт.

— Я знаю, но я лишь объяснял вам мою точку зрения.

— Да меня не волнует ваша точка зрения. Мне нужна помощь.

— Тогда извините.

Она настаивает:

— А что же мне делать?

Я тоже упорен:

— Не знаю.

— Но вы должны помочь мне!

— Нет, — отвечаю я, — это вы так думаете. Я был бы рад помочь вам, но не таким способом, каким вы мне предлагаете. Я не стану другим отцом ребенка.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы стали его отцом!

— Не верю этому.

— Я же не лгу.

— Я не сказал, что вы лжете. Я сказал, что не верю вам.

Она злится:

— Вы не смеете так говорить!

— Но я все же сказал так.

— Вы ошибаетесь.

Я продолжаю:

— Пускай так. Ошибаюсь. Я просто скажу вам, что думаю, ведь вы для этого звонили и для этого я тут сижу — чтобы говорить, что я думаю.

— Да я не хочу этого слушать.

— Тогда положите трубку.

— Но мне нужна помощь.

— Хорошо. Ведите вашего мужа.

Она протестует:

— Да я понятия не имею, где он.

— Ну, а где его мать и отец?

— Я их тоже не слишком люблю.

— Я не хочу быть и бабушкой вашему ребенку.

— Да вы сами с приветом.

— Знаю, мне уже говорили.

— Но что мне делать?

— Не знаю, а вы сами чего хотите?

— Прийти к вам!

— Тогда вам нужно сделать это не так, как вы хотели сначала.

— Если я приведу мать и отца моего бывшего мужа, вы меня примете?

— А как насчет ваших матери и отца?

— Моих? Сто лет не разговаривала с мамой.

— Я тоже.

— Что-то я вас совсем перестала понимать.

— Я тоже себя не понимаю. Может, нам помог бы какой-нибудь психотерапевт, а?

Она продолжает:

— Значит, нужны мои мать и отец, чтобы поговорить обо мне и моем мальчике?

— Именно.

— И так каждый раз?

— Не знаю, еще и первого раза пока не было.

— Ладно, поговорю с ними. Мать давно хочет пообщаться со мной, я обычно шлю ей рождественские открытки.

— А она поздравляет вас?

— Она посылает мне какой-нибудь подарок, какую-нибудь дрянь.

— И вы отсылаете его назад?

— Нет.

— Почему? Если это дрянь, пускай сама собирает такие подарки и хранит.

— Никогда не думала об этом, да и как это сделать...

— Почему бы не позвать вашего бывшего? Он не стал бывшим отцом, а лишь только бывшим мужем. Никто еще не смог стать бывшим отцом. Если вы ему позвоните и скажете, что говорили со мной и что я не согласился встретиться с вами без него...

Она прерывает меня:

— А вдруг у него другая жена?

— Можно и ее прихватить.

— Я не хочу ее видеть!

— Это ваша проблема. Я бы хотел ее увидеть и, полагаю, что, коли уж я собираюсь помочь вам, могу сам назначать правила игры.

— Ваши правила безумные. Что еще?

— Пускай любой из этих людей позвонит мне, буду рад поговорить с ними.

— И с моей мамой?

— Очень. Обожаю матерей. Они важны для нас. У меня тоже бы­ла мать.

— Хорошо. Я подумаю. Благодарю.

Для того, чтобы установить здоровый контекст семейной терапии, крайне важно управлять ситуацией первого обращения, первого телефонного звонка. Отвечая на звонок, стоит спросить: “Почему вы обращаетесь ко мне? Как вы решились позвонить? Кто посоветовал вам позвонить сюда? Чего вы хотите от меня?” Вопросы такого рода устанавливают межличностные точки отсчета и прерывают стереотип таких разговоров, когда звонящий излагает свою историю, а вы терпеливо ее выслушиваете. Вы устанавливаете вашу силу, она нужна и тому, кто звонит, и вам самим для создания здорового контекста будущей терапии. Люди просят о терапии из-за своей боли и чувства бессилия, надеясь, что вы справитесь с болью и вернете им возможность управлять своей жизнью. Ваша сила им необходима, и вам стоит ясно представлять себе, что вы не беретесь участвовать в их боли до того момента, пока не будет установлен здоровый контекст.

Я часто думаю о том, что такой первый телефонный звонок похож на звонок незнакомого парня девушке, которую он приглашает на свидание. Терапевтам-мужчинам трудно это себе представить, они не понимают, сколь многому учатся девушки, чтобы защитить себя от таких приглашений. Девушки (и женщины-терапевты) гораздо мудрее. Они знают, как важно вначале удержать власть в своих руках, потому что позже ее можно перераспределить поровну. Эта динамика подходит и терапевту. Он должен защищать себя всеми возможными способами, не тогда, когда этого хочет звонящий, не так, как он хочет, но как хочет того сам терапевт. Девушка или женщина, которую зовут на свидание, дает понять, что не может пойти прямо сейчас. Первая встреча возможна на работе ее подруги за чашкой кофе или, может быть, вместе с теми людьми, которые дали ее телефон. Такая встреча при свете дня предоставляет возможность оценить ситуацию и понять, насколько оправдана ее паранойя и не ждут ли девушку какие-либо опасности.

Применяя эту мудрость к ситуации семейной терапии, можно сказать, что для терапевта очень важно установить свою власть. Как уже было сказано, члены семьи звонят, потому что беспомощны и испытывают боль, решили, что ситуация настолько отчаянная и их попытки столь неудачны, что хотят (должны) получить помощь от незнакомого человека. Наисерьезнейшее решение. Стоит выяснить, что за этим стоит. Терапевт может многого достичь, используя язык предположений, выясняя, был ли человек уполномочен семьей на этот звонок, многие ли из членов семьи знают и одобряют его, кто не знает об этом и как сам звонящий обращается со своей собственной паранойей. Терапевт предполагает, что эти люди получали раньше терапию, и уточняет детали: когда, что получилось и почему они не хотят пойти к тому же терапевту снова? Кроме того, важно рассеять туман волшебных ожиданий, которые накопились у них еще до звонка. Даже стоит попросить, чтобы каждый член семьи написал письмо, уточняющее, чего они хотят получить от терапии для семьи, чего ждут для себя.

Обычно первая проблема, которую нам обозначают, бывает индивидуальна; ее можно использовать как рычаг для перемещения основных жалоб в более широкий контекст. А если проблема касается взаимоотношений — “Мой муж хочет развестись”, “С одним из детей случилась беда” — расширить контекст вполне естественно. Язык боли человека автоматически превращается в “язык предположений”.

“Вы сказали мужу, что звоните сюда? Знают ли об этом дети?”

Вы можете двигаться дальше и выяснять, является ли муж отцом детей, первый ли это брак, каковы условия жизни пациентов (они могут быть совсем иными, чем вы себе представляете). Подняв первоначальный уровень подозрительности до той точки, где проблема превратилась в межличностную, вы готовы и дальше расширять ее контекст.

“Вы обсуждали эту проблему с вашими папой и мамой, с кем-то из ваших братьев или сестер?”

Это с самого начала терапии подготавливает к встрече с “расширенной семьей”.

“Говорил ли ваш муж со своими родителями о возможном разводе? У него роман на стороне? У вас есть любовник? Это ваш первый брак?”

Первоначальные переговоры особенно эффективны в том случае, если в них полностью устанавливается контекст еще до решения о следующей встрече или даже о повторном звонке. В контексте первоначальной проблемы и вашего ответа вы должны выяснить, кто принимал решение позвонить вам.

“Если вы говорили с мужем, то что он думал об этой идее — позвонить мне? Вы обычно решаете семейные проблемы, не обговаривая их с ним? Он согласен с этим или чувствует, что про него забыли?”

Такой подход устанавливает ваши взаимоотношения со всей семьей и позволяет не казаться тайным сообщником того, кто вам звонил, скрывающим что-то от семьи. В каждой семье происходит война подгрупп, и существует сильное искушение использовать терапевта как союзника в этой скрытой борьбе. Когда вы утвердили мысль о том, что другие люди тоже участники этого звонка, можно расширять контекст бесконечно.

“Что думают родители мужа о вашем разводе? Кому муж говорил об этом? Как помог вам решиться позвонить мне? Как бы он отнесся к моей идее, что каждая терапия должна начинаться с семейной конференции, куда приглашают всех, кого заботит эта проблема, а, может быть, и тех, кому наплевать на нее, или тех, чья озабоченность выражается через злобу?”

Первая встреча с семьей

Второй шаг процесса семейной терапии — первая встреча. На самом деле это “свидание с незнакомцем” представляет собой процесс взаимного исследования, где обе стороны параноидны и должны прояснить свои фантазии и предположения. Разговор должен вести терапевт, и лучше всего обратиться сначала к социальному аутсайдеру — обычно это отец, отец отца, предыдущий супруг, ребенок от прошлого брака или усыновленный ребенок. Цель терапевта, когда он управляет ходом первой встречи, состоит в том, чтобы показать семье, что они имеют дело с силой. Без такого терапевтического захвата власти с самого начала терапия часто становится двухсторонней борьбой за то, кто командует происходящим. И тогда семья доказывает, что ты бессилен, как доказывали раньше, что они как целое бессильны измениться. Именно сила семьи как единого целого — основа основ, к которой обращена психотерапия. Семья должна быть в состоянии переменить сама себя. Когда посторонний человек изменяет семью, это отнюдь не избавляет от бессилия, хотя может и облегчить боль.

Дедушку сначала стоит спросить о том, какие отношения были у бабушки с ее родителями, ее сыном, дочкой. Затем, методично переходя к отцу, можно спросить и о том, как обстояли дела между его братьями и сестрами, их мамой, папой, между родственниками отца и родственниками матери, и, наконец, между матерью и каждым из ее детей. Затем спросите его жену об отношениях между ее мужем и каждым из детей. У детей можно спросить о взаимоотношениях между остальными братьями и сестрами, об отношениях братьев и сестер с отцом и матерью. Такого рода разговоры о взаимоотношениях защищают от рационализации, от нежелания говорить, нытья, проецирования и всего того, что делает процесс выяснения истории почти невозможным.

Собирая “расширенную семью”, стоит позаботиться о том, чтобы пришли и те, к кому относятся негативно: отец, не разговаривавший с дочерью (которая позвонила вам) десять лет; или дядя, который надул ее отца и на кого она все еще сердита; и, конечно, бывшие супруги, девушка, с которой у ее мужа сейчас роман, ее любовник. Когда приглашаешь всех этих людей на самую первую встречу, они не становятся паранойяльными. Это просто делает сильнее тебя, а им показывает, как много людей вовлечено в решение проблемы. Но если всех этих людей позвать позже — вот тогда-то они действительно будут крайне паранойяльными!

Часто бывает очень важно позвать кого-то из друзей. У людей обычно есть знакомые — психотерапевты-любители, которым они все рассказывают, кому доверяют и с кем плачут. Присутствие таких людей может оказаться очень ценным. Человеческая среда, окружающая семью, включает в себя также родителей мужа и жены, которые нередко склонны вести холодную войну в коалициях с семейными подгруппами. Его мама, часто настроенная враждебно, дает мужу шанс установить в нуклеарной семье более здоровый контекст уже тем фактом, что согласилась сидеть рядом с его женой, на которую зла, рядом с внуками, которых ей запретили видеть. Среда друзей может включать священника, лучшую подругу и даже, может быть, делового партнера. Работа — тоже часть среды семьи: его работа и ее работа, “работа” детей (с няней, в школе, в группе продленного дня).

Такой подход важен, и ему стоит учиться. Главным образом, мы учимся, слушая себя. Тут ничего не бывает маловажным. Всякое переживание есть нечто символическое и потому значительное. Оно ценно само по себе как опыт самопознания, ведет к цельности и расширяет наши границы. И, в сущности, истины не существует. Есть лишь подходы к истине. В терапии важен процесс, а не прогресс. Озабоченность прогрессом всегда раздваивает мышление и неизбежно рождает попытки играть какую-то роль, чтобы манипулировать. В обычной жизни тоже важен процесс, а не прогресс. Попытка оценить себя, свои изменения, свою оценку является логической ошибкой — невозможно смотреть на самого себя извне.

Способность удивляться, глядя на самого себя, — вот к чему мы стремимся. Далее, мы хотим избежать гипноза обучения с его вечным слушанием — этим измененным состоянием сознания, в котором мы накапливаем данные в надежде когда-нибудь использовать их, манипулируя другими так же, как манипулировали нами учителя. Следовательно, мы стараемся, во-первых, катализировать межличностное развитие и, во-вторых, оспаривать всякий опыт пациента, предлагая альтернативы. И, наконец, мы стараемся не бояться обратной связи с людьми, наблюдать их восприятие и использовать истерическую диссоциацию между их видением и нашим, чтобы вместе смотреть на стереоскопическую картинку предполагаемой реальности.

Правое полушарие мозга в семейной терапии

В своей прекрасной и очень содержательной книге “Рисунки и правое полушарие” Бетти Эдвардс утверждает: одна из проблем нашего роста заключается в том, что для обработки бесконечного потока информации, которой нас загружают, мы вырабатываем своеобразный стенографический вид памяти, что легче всего обнаружить, попросив кого-нибудь нарисовать лицо. Мы рисуем лица по стереотипу, появившемуся у нас в восемь-десять лет, и никогда его не меняем. Может быть, это приложимо и к социальному взаимодействию? Мы привыкаем за вербальными знаками “Привет”, “Пока”, “Как дела?” прочитывать огромный объем информации, передающейся через простые социальные стереотипы.

К сожалению, с точки зрения психотерапии это громадный недос­таток. Становится почти невозможным изменить социальные правила и стереотипы общения, чтобы помочь человеку расширить свою узкую и патологически охраняемую межличностную систему. Семейная терапия испытывает еще большее сопротивление материала, поскольку каждая семья развивает собственные стенографические знаки для передачи паттернов и инфраструктуры символических фантазий, которые большею частью тянутся из прошлых поколений семьи и находятся ниже уровня осознания.

Психотерапевт должен учить семью называть вслух “свободные ассоциации”, относиться ко всему творчески, уходить от социальных стереотипов. Терапевту лучше всего показать пример. Один из простейших способов состоит использовании золотого правила “свободной ассоциации”, давно разработанного в психоанализе: терапевт делится всеми незначительными вещами, мелькающими в его голове во время работы с семьей. Интересно, что возможность навредить пациенту самораскрытием со стороны терапевта в семейной терапии гораздо меньше, чем в индивидуальной.

При первой встрече с семьей важно отозваться человеческой заботой на боль, идентифицироваться с отчаянными попытками измениться. Они пришли не из любопытства. На первой встрече надо достичь близости и получить право стать членом новой терапевтической семьи. И тогда открывается множество новых возможностей.

Одна из таких возможностей — открыть себя, чтобы вдохновить членов семьи поделиться кусочками своего внутреннего мира. Это могут быть приходящие в голову фантазии или свободные ассоциации, врывающиеся в сознание во время общения с семьей.

Конечно, иногда это может и навредить, так что требуется своего рода клиническая осторожность. Но в целом, я полагаю, творения нашего бессознательного никогда не бывают “не по делу”, и, когда нет клинических противопоказаний, нужно делиться с семьей такими мгновенными вспышками близости и самораскрытия. Творческий мир правого полушария можно привить рациональной и профес­сиональной составляющим любого вида терапии.

Терапевту полнее удается заразить семью духом творчества, когда установлены достаточно сильные взаимоотношения. Однажды моя жена, присутствовавшая на встрече с одной семьей в качестве ко-терапевта, пожаловалась на ощущение напряжения в шее. Члены семьи тут же заговорили о своих телесных переживаниях, и это продолжалось три четверти часа — как будто появилось новое правило общения. С подобной же целью мой рабочий кабинет представляет собой игровую комнату. Когда я начинаю играть, семья проявляет интерес к моим головоломкам и правилам игр, что значительно уменьшает стресс, поскольку члены семьи начинают с меньшей тревогой относиться к самому чувству тревоги и смотрят на свои сражения как на что-то естественное или даже как на творчество.

У семьи есть свое бессознательное, и, чтобы иметь дело с ним, следует говорить с неприличной прямотой, настолько, насколько вы можете, и начать это делать надо еще до первой встречи с семьей. К сожалению, нас сковывает усвоенный способ общения с пациентами. Нам вдолбили в головы, что единственная существенная вещь — это эмпатия, главное — быть заботливым. Я бы так выразил главный девиз нашей подготовки: “Предложи тому, кто пришел к тебе на прием, свою правую грудь, а если он по ней ударит, спрячь ее и дай левую”.

С семьями надо говорить непосредственно из своего бессоз­на­тельного. Например, я говорю мужчине в середине первого ­интервью:

— Знаете, вы мне представляетесь нахалом.

Он возмущен:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я сам не знаю, просто пришло в голову.

— Тогда за каким дьяволом это говорить?

— В самом деле, — продолжаю я, — возможно, это не имеет к вам ни малейшего отношения. Может быть, вы похожи на какого-то забытого мной пациента или напоминаете моего дядю, и если это нарушение моего восприятия, вам следует опасаться и не доверять мне. А если нарушение в вас, тоже проблема. Я просто хотел сообщить вам сам факт.

Я действительно просто смиренно сообщил пациенту факт, не утверждая, что понимаю его смысл, а лишь предлагая как загадку.

Изменение семьи предполагает боль

Лучше сразу этого не скрывать.

Мать звонит и говорит:

— Видите ли, наша первая встреча была тяжелой. Мой сын Джо, придя домой, полдня ревел, а маленькая Мэри не могла уснуть из-за дурных снов. Так что я больше их не приведу.

— Что ж, — отвечаю я, — может, это и неплохой вариант — оставить эту затею.

— О, нет, остальные хотят к вам прийти.

— Сожалею, но так я не работаю.

— Вы что же, хотите, чтобы маленькие дети опять переживали все эти травмы?

— Еще и не такие: будет круче. Если вы хотите изменить семью безболезненно, не стоит обращаться ко мне. Даже аппендицит никто не вылечит, не сделав дырку в животе. И если вы не хотите терпеть боль и мучения, бессонницы и тревоги, расслабьтесь. Продолжайте жить как раньше. Может быть, вы справитесь. Все меняется. Я не владею секретом счастья. И стану более жестким и придирчивым. Чем дольше вы будете ко мне ходить, тем я буду жестче.

Я считаю, что не существует такой вещи, как альтруизм. Я говорю семье: “Вы меня не интересуете. Я не особенно забочусь о вас. Я надеюсь, общаясь с вами, что-то получить. Меня волнует мой собственный рост, и если в процессе встречи я меняюсь, значит, она прошла не зря. Так что не представляйте себе, что я добрый и самоотверженный — это неправда”.

Я хочу избавить их от мифов, что буду доброй мамашей, не похожей на их мать, или волшебником, исцеляющим болезни одним взмахом волшебной палочки.

Если проблема слишком велика — отвернись от нее

Многие семьи, приходящие на терапию, столь сильны, что терапевт не может выиграть битву за структуру. Тогда семья не видит в терапевте эксперта, не видит той крепости, которая им необходима. Они не могут его принять. Терапевт оказывается перед дилеммой. Понятно, что в ответ можно только смягчить ситуацию и сказать что-нибудь ободряющее, обнадежить или дать совет, который они получили бы от любого соседа. Это мудро с точки зрения социаль­ных приличий, безопасно с точки зрения профессиональной репутации терапевта, но с психотерапевтической точки зрения — неудача.

Есть еще и другой ход, по сути своей “хирургический”, требующий не меньшего мастерства от терапевта, чем четырехминутная операция по удалению аппендикса от хирурга. Это тактика, с помощью которой терапевт забирает контроль у членов семьи, отвернувшись от них. Все равно что повернуться спиной к одинокой прекрасной женщине или не поцеловать девушку на свидании, хотя тебе и очень хочется. Это делает их ответственными за следующий ход и похоже на подход к аффективно-голодному ребенку, рекомендуемый Рене Спитцем: надо, осторожно приближаясь к нему спиной, протянуть руку, потом отнять, потом снова протянуть. Восстановить кон­троль, поделившись ощущением безнадежности и исповедуясь в своем бессилии. Может быть, это самый сильный метод работы. Семье страшно слышать от специалиста, который должен бы им помочь, что тот не видит надежды разрешить эту ситуацию. А с другой стороны, если семья решила продолжать терапию, она осознает, что надо приложить все усилия, чтобы изменить ситуацию. Вы были чест­ны и не закрывали глаза на реальность. Представьте ситуацию, когда к психотерапевту приходят супруги, страдавшие запоями десять лет, и говорят: “Мы бы хотели преодолеть наш алкоголизм”. Любой терапевт, принимающий это заявление всерьез, обрекает себя на неудачу.

“Критическая масса” семьи

Недавно мы встречались с семьей: мама, папа, сейчас разошедшийся с женой, их дочь с набором проблем школьной неуспеваемости и отсутствия мотивации в учебе, новая жена папы. Папа состоит в третьем браке. Он поддерживает и свою первую жену, и эту маму с четырьмя детьми, и в настоящий момент еще и свою третью жену. Пассивность первой жены, сомнения в рационализации помогли ей избежать терапии после двух-трех первых встреч год назад. Тогда она пришла, потому что у ее близнецов возникли проблемы с законом. Один из них забрался в чужой дом и украл выпивку на 40 долларов, другой вместе с друзьями сбрасывал велосипеды с крыши невысокого дома. Обоих поймала полиция.

Мама относилась ко всему с пассивным любопытством и приятной беззаботностью. Единственный раз за первые двадцать минут интервью она оживилась, обсуждая вопрос, почему другой ее сын, стоящий на стреме, не убежал от полиции. Мальчики с улыбкой рассказывали о своих приключениях, а остальные равнодушно сидели, в том числе и старшая, уже замужняя сестра, так же приятно улыбаю­щаяся, как и мама. Конечно, папы и сына-правонарушителя не было. Через двадцать минут мы сказали, что, поскольку эти люди выглядят так, как будто все прекрасно и никакая помощь им не требуется, что же тогда им мешает встать и уйти? Они так и поступили — встали и ушли без особого сожаления.

Фактически мы сказали семье: продолжайте сражаться с законом, пускай мальчики попадут в тюрьму (тогда маме будет легче найти себе нового мужа), пускай бросаются велосипедами с крыши. А еще лучше пусть мама встанет внизу и подставит под эти велосипеды свою голову. Признавшись в своем бессилии, мы помогли им чуть больше повернуться лицом к жизни и со всей прямотой сказали: если вы хотите что-то сделать со своей ситуацией, мы вас ждем, но не назначаем следующую встречу, поскольку сейчас вы не слишком нуждаетесь в нашей помощи.

Одна из причин замороженности такой встречи заключалась в том, что не собралась “критическая масса”, рождающая настоящий жар. Одно из проявлений мании величия у терапевта — когда он считает, что сможет сам создать то тепло и одушевление, которые на самом деле семья может породить только из самой себя. Поэтому, отпустив семью, мы дали им свободу перемениться самим и предоставили возможность набрать критическую массу.

Синдром Давида и Голиафа

Однажды воскресным утром, когда я работал на заднем дворе, к дому внезапно подъехала машина. Оттуда выскочил парень лет шест­надцати и поздоровался со мной голосом маленького мальчика. Он был изумлен, когда я узнал его — я работал с его семьей пять лет назад. Парень был ребенком с манией величия, с которым я дрался. Интеллигентный мальчик из университетской семьи... На первой же встрече он поставил психодинамический диагноз каждому члену семьи, при этом сердито подчеркивая, что никто не имеет права проделывать это с ним. Через шесть—восемь встреч мальчик увидел, что я не отношусь к нему так, как другие домашние — из-за его выдающегося интеллекта. И напал на меня — физически, во время сеанса терапии, и мы дрались примерно полчаса. Каждый раз, когда он чувствовал, что я побеждаю, сдавался. Я отпускал его, и тогда он опять набрасывался на меня — до тех пор, пока не убедился, что не может меня победить.

На следующей неделе мальчик рассказал, что дрался со своим отцом и с изумлением обнаружил, что не может одолеть и его. Раньше он и не подозревал, что не может побить своего отца.

Сейчас это был шестнадцатилетний юноша, теплый и дружелюбный. Мы поговорили с ним о его любви, недавно кончившейся разрывом, а начавшейся еще четыре года назад. Новая девушка заставила его постричься, в результате чего волосы стали вдвое короче. Через десять минут мы пожали друг другу руки и попрощались. Он сжимал мою руку крепко — воспоминания о наших отношениях живы для него и сейчас, да и для меня тоже. Он сказал, что хотел бы как-нибудь прийти и поговорить побольше. Я пригласил его в офис. Разумеется, он не придет. Я привязан к тому кругу, к которому принадлежу. У него есть настоящие родители. Эксперименты не нужны, когда наступает настоящая жизнь.

Семейная терапия в организациях

Многие люди, работающие в каких-нибудь учреждениях, думают, что семейная терапия невозможна, если ее не поддерживает, не понимает или не организовывает руководство учреждения или непосредственные начальники. Думаю, это не так. Если вы работаете, например, в институте, в клинике, в госпитале или в приюте, вы можете воспользоваться начальной тревогой тех, кто обращается к вам за помощью, чтобы собрать необходимую для терапии семейную группу, вместо того чтобы сразу пытаться улучшить их самочувствие.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: