ЭТНИЧЕСКАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ ПЕРВЫХ РУССКИХ КНЯЗЕЙ

Не менее сложной является и проблема установления этническо­го происхождения первых «русских» князей. Решение ее затруднено еще большей (чем проблема происхождения самого слова «русь») политизацией результатов «анализа крови» людей, волею судеб (и добавим, летописцев) оказавшихся во главе формировавшегося госу­дарства восточных славян. Естественно, самой острой стала проблема «исторической родины» Рюрика и его братьев, с которых, как я уже говорил, принято почему-то начинать историю Древней Руси. В лето­писи они приходят «из заморья». Да и имена их мало походят на сла­вянские. Но признать их скандинавами...

Избавиться от несносных норманнов «антинорманисты» попыта­лись прежде всего путем «русификации» Рюрика и его братьев. Так, М.В. Ломоносов пытался обосновать прусское происхождение Рюрика:

«Когда Рурик с братьями, со всем родом и с Варягами Росса­ми переселился к Славянам Новгородским, тогда оставшиеся жи­тели после них на прежних своих местах Поруссами или оставши­мися по Руссах проименованы... Все оные авторы [источников] около четырех сот лет после Рурика и по отъезде Россов о север­ных делах писали: и ради того знали на берегах Балтийских однех Пруссов; о Россах имели мало знания. И таким образом в следую­щие веки остатки их известнее учинились, нежели сами главные Варяги Россы. В утверждение сего следующее служит: Литва, Жмудь и Подляхия изстари звались Русью, и сие имя не должно произво­дить и начинать от времени пришествия Рурикова к Новгородцам: ибо оно широко по восточноюжным берегам Варяжскаго моря про­стиралось, от лет давных. Острова Ругена жители назывались Руна­ми. Курской залив слыл в старину Русна; и еще до Рождества Хрис­това во время Фротона Короля Датского весьма знатен был город Ротала, где повелевали владетельные Государи. Положение места по обстоятельствам кажется, что было от устья полуденной Дви­ны недалече. Близ Пернова на берегу против острова Езеля дерев­ня, называемая Ротала, подает причину думать о старом месте помянутаго города затем, что видны там старинныя развалины»³⁹.

Другими словами, М.В. Ломоносов попытался обосновать прусское происхождение Рюрика и «всей руси», с которой тот явился по призы­ву жителей Новгорода. Эта точка зрения, несмотря на всю ее экзотич­ность и несоответствие тексту «Повести временных лет» (напомню: со­гласно «Повести», новгородцы искали себе князя «за морем», выраже­ние, которое в «Повести» связано исключительно со Скандинавией), получила в последние десятилетия поддержку со стороны В.Б. Вилинбахова, Г. Ловмяньского и А.Г. Кузьмина. Впрочем, обращение к ней со­временных исследователей обусловлено чаще политическими, нежели собственно научными причинами. Так, скажем, А. Г. Кузьмин, опираясь на идею о восточноприбалтийском происхождении Рюрика, выпустил брошюру с характерным и весьма красноречивым названием: «Кто ав­тохтоны в Прибалтике?». Естественно, она не преследовала какие-то научные цели, а напрямую была связана с положением русскоязычного населения в странах Балтии после распада СССР, и опиралась не на какие-то новые источники; а на все те же теоретические выкладки, плохо согласующиеся с данными современной науки.

Несмотря на упорное нежелание «антинорманистов» (а к их чис­лу, напомню, относились почти все советские историки) мириться с иноземством Рюрика и его братьев, те не менее упорно отказывались расставаться со своим «антинаучным» происхождением. Большинству исследователей в конце концов пришлось признать, что первые упо­мянутые в летописи новгородские князья вряд ли могли быть «автох­тонами», славянами. Даже безусловный «антинорманист» Б.А. Рыба­ков допускает возможность отождествления летописного Рюрика с Рюриком Ютландским, известным по западноевропейским источни­кам. Тем более вероятной такую идентификацию признают авторы, менее скованные в своих построениях априорными теоретическими (точнее, идеологическими) конструкциями:

«Давно уже выдвинутое в литературе отождествление Рюрика с предводителем викингов Рёриком Ютландским (НгоегеКг) в пос­леднем своем фундаментальном исследовании поддержал акад. Б.А. Рыбаков. "Доладожский" период деятельности Рёрика (Рюри­ка) на Западе детально исследован. Рёрик, один из мелких датских конунгов, до 850-х гг. владел Дорестадом во Фрисландии (вскоре после того разграбленным викингами). В 850-е гг. он обосновывает­ся в области р. Эйдер, в южной Ютландии; таким образом, он контролировал выход к Северному морю для Хедебю, крупней­шего к этому времени центра скандо-славянской торговли на Бал­тике. Возможно, Рёрик участвовал в организованной датчанами в 852 г. блокаде шведской Бирки, основного торгового конкурента Хедебю...

Обращение к этому конунгу-викингу, враждовавшему и с нем­цами, и со шведами, а в силу того поддерживавшему лояльные отношения с балтийскими славянами, свидетельствует о хорошей осведомленности славян в ситуации на Балтике. Видимо, в 862 г. состоялись первые переговоры ладожских славян с Рёриком; в следующем 863 г. он еще находился на Западе. Лишь в 862 г., как сообщает Ипатьевская версия "Повести временных лет", Рюрик и его дружина, видимо, "придоша к словеном первое и срубиша город Ладогу"; это сообщение находится в одном контексте с даль­нейшими действиями Рюрика, который "пришел к Ильмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород... и роздая мужем своим волости и городы рубити: овому Польтеск, овому Ростов, другому Белоозеро". Речь идет, по-видимому, о единой, согласованной акции, когда представители княжеской админист­рации в союзе с племенной верхушкой возвели подчиненные цен­тральной власти укрепления во всех основных политических цен­трах верхней Руси.

Через шесть—восемь лет, в 870 г., Рюрик вернулся на Запад, чтобы урегулировать владельческие отношения с франкским и немецким королями. За это время, очевидно, в Новгороде офор­милась оппозиция во главе с Вадимом Храбрым. Вернувшись не позднее 874 г., Рюрик успешно подавил сопротивление части пле­менной старейшины, а чтобы закрепить свое положение, вступил в брак с представительницей одного из местных знатных семейств ("Ефанда" в известиях, извлеченных В.Н. Татищевым из "Иоаки-мовой летописи"). Умер Рюрик, согласно летописной хроноло­гии, в 879 г.

В целом его деятельность соответствовала прежде всего инте­ресам местной, в первую очередь славянской, племенной верхуш­ки, стремившейся обеспечить прочный контроль над основными центрами и путями, равным образом как и стабильность эконо­мических отношений на Балтике»⁴⁰.

Приведенная точка зрения — лишь один из возможных вариантов конкретно-исторического построения. Гипотетичность его усиливает­ся тем, что авторы опираются, в частности, на сведения Иоакимовской летописи. Она не дошла до нашего времени, поэтому современ­ные исследователи вынуждены пользоваться выписками из нее, по­павшими в «Историю России» В.Н. Татищева. Он полагал, что летопись принадлежала перу первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина (приехал на Русь в 991 г., скончался в 1030 г.). Позднее уда­лось установить, что материалы Иоакимовской летописи, касающие­ся ранней истории Руси, вряд ли заслуживают доверия. Этот памят­ник был составлен при патриархе Иоакиме (1674—1690 гг.), когда тот еще был новгородским митрополитом. По большей части текст Иоаки­мовской летописи — результат компиляции русских и иностранных известий с присоединением литературных, часто безусловно фантас­тических «дополнений», относящихся к XVI или XVII вв. Так что вряд ли есть достаточные основания для «вплетения» в ткань научного ис­торического повествования совершенно легендарных Вадима Храбро­го и Ефанды, восстаний новгородской знати против варяжского кня­зя и других подобных сведений... Тем не менее сама попытка истори­ческой реконструкции, в которой сведения ранних русских летописей дополняются информацией, почерпнутой из западноевропейских ис­точников, представляется довольно любопытной.

Вернемся, однако, к проблеме установления этнического проис­хождения первых «русских» князей. Как мы видели, ссылка на авто­ритет Б.А. Рыбакова, отказавшегося от поисков славянских «корней» Рюрика, рассматривается как важный довод, усиливающий позиции «норманистов». Зато глава советской «антинорманистики» вообще от­казывает в существовании Синеусу и Трувору. Имена братьев Рюрика возводятся им — вслед за «норманистом» И.Г. Байером! — к оборотам: «sine use» и «tru war», т.е. «своими родичами» и «верной дружиной», с которыми и пришел на Русь первый легендарный правитель Новгоро­да. Появление в тексте «анекдотических» братьев, по его мнению, — следствие недоразумения:

«В летопись попал пересказ какого-то скандинавского сказа­ния о деятельности Рюрика, а новгородец, плохо знавший швед­ский, принял традиционное окружение конунга за имена его бра­тьев»⁴¹.

И это несмотря на то, что ономастические изыскания немецкого профессора XVIII в. уже давно рассматриваются как характерный при­мер так называемой ложной, или народной, этимологии. В.Я. Петру-хин пишет:

«Существует "народная этимология" имен Рюрика, Синеуса и Трувора, приписывающая образы братьев Рюрика домыслу лето­писца, неверно понявшего предполагаемый скандинавский текст легенды: Рюрик пришел "со своим домом" ("сине хус") и "вер­ной дружиной" ("тру-воринг"). Однако древнерусская легенда со­относится со сказаниями других народов о переселении части (обычно трети) племени во главе с тремя (или двумя) братьями в далекую страну...»⁴².

Любопытно заметить, что в рассуждениях о происхождении имен Синеуса и Трувора Б.А. Рыбаков уже без всяких оговорок признает Рю­рика шведом, хорошо известным современникам: о нем якобы ходили даже некие «сказания». Причем эти сказания, очевидно, должны были быть скандинавскими: ведь имена братьев Рюрика появились в резуль­тате неправильного перевода (как справедливо замечает В.Я. Петрухин, «скандинавского текста легенды»). Тем самым, борясь с «норманизмом», глава советских «антинорманистов» сам оказывался вынуж­денным сторонником «норманнской теории».

Вопросом о том, кем по своему этническому происхождению были Рюрик и его братья, не исчерпывается проблема происхождения пер­вых известных нам правителей Древней Руси. Не менее любопытен и вопрос, так сказать, этнического облика первых киевских князей. Све­дения о них, судя по всему, столь же легендарны, как и о Рюрике, Труворе и Синеусе. В «Повести временных лет» читаем:

Полем же жившем особе и володеющем роды своими, иже и до сее Брлтье бяху поляне, и живяху кождо съ своим родом и на своих местех, вллдеюще кождо родом своим. И быша 3 брАТья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестрл их Лыбедь. Седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, где же ныне зовется ЩековицА, а Хорив на третьей горе, от него же прозвлся ХоревицА. И створишл град во имя братА своего старейшАго, и нарекошА имя ему Киев»43.

О том, что уже во времена первых летописцев рассказ о Кие и его братьях воспринимался как легенда, ясно говорит разъяснение, кото­рое было включено кем-то из киевлян — создателей летописей, поле­мизировавших со своими новгородскими «коллегами»:

Инн же, не сведуще, рекоша, яко Кий есть перевозник был, у Киева бо бяше перевоз тогда с оноя стороны Днепра, темь глаголаху: на перевоз на Киев. Аще бо бы перевозник Кий, то не вы ходил Царюгороду; но се Кий княжеше в роде своемь, приходивши ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при которомь приходив цари. Идущю же ему вспять, приде къ Дунаеви, и возлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущий; еже и доныне наречють дунайци городище Киевець. Киеви же пришедшю в свой град Киев, ту жи­вот свой сконча; и брат его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь ту СКОНчАШАСЯ»44.

Принято считать, что основатели Киева — поляне, т.е. представи­тели восточных славян, населявших Киевское Поднепровье. Иногда их просто называют первыми русскими князьями, хотя из приведен­ных текстов этого как будто не следует. Согласно Б.А. Рыбакову,

«легендарный Кий приобретает реальные черты крупной истори­ческой фигуры. Это — славянский князь Среднего Поднепровья, родоначальник династии киевских князей; он известен самому им­ператору Византии, который пригласил Кия в Константинополь и оказал ему "великую честь". Речь шла, очевидно, о размещении войск Кия на дунайской границе империи, где поляне построили укрепление, но затем оставили его и во главе со своим князем возвратились на Днепр»⁴⁵.

Заметим, кстати, что предлагаемая интерпретация образа Кия су­щественно «дополняет» летописную характеристику. Так, скажем, в «Повести временных лет» упоминается лишь о том, что Кий приходил в Константинополь. Б.А. Рыбаков «уточняет» сведения летописца: Кий был приглашен императором, договорился с ним о размещении войск на границе Византийской империи. Появляется здесь и некая династия «Киевичей». Существование этой «княжеской династии» основывает­ся на упоминании польского историка XV в. Яна Длугоша, который писал, что летописные киевские князья Аскольд и Дир, убитые Иго­рем, были потомками легендарного Кия. Сведения Длугоша были ис­пользованы в работах Д.И. Иловайского (кстати, весьма вольно обра­щавшегося с фактами) и М.С. Грушевского (стремившегося во что бы то ни стало доказать существование особого украинского этноса уже в IV в.); прибегал к ним в своих исторических реконструкциях и А.А. Шахматов. Впрочем, эта точка зрения в последнее время редко находит поддержку у специалистов.

Не ограничившись приведенными «корректировками» текста ис­точника, Б.А. Рыбаков еще раз «уточнил» сведения древнерусских ле­тописей, высказав догадку, что появление имен Аскольда и Дира в летописи есть следствие ошибки одного из ранних летописцев. На са­мом деле якобы в первоначальном тексте речь шла об одном киевс­ком князе — Асколдыре или, точнее, Осколдыре. Такое прочтение летописного текста — результат предположения, не имеющего тек­стологического основания. Оно, однако, позволило Б.А. Рыбакову «ус­тановить» славянскую этимологию имени Аскольда (как давно дока­зано, безусловно скандинавского) от р. Оскол. Название же этой реки, в свою очередь, связывалось со сколотами, упоминаемыми Геродо­том. Те, по мнению Б.А. Рыбакова, были славянами (вопреки самому Геродоту, писавшему, что сколоты именуют себя скифами), которые позднее стали называть себя русью.

Однако упоминание Яном Длугошем родственных связей Асколь­да и Дира с легендарным Кием вызывает серьезные сомнения. Так, А.П. Новосельцев считает, что

«Длугош был не только крупным историком, но и политичес­ким деятелем Польского королевства, в унии с Литвой властво­вавшего над Южной Русью. В XV в. московские князья, объединяя русские земли, стремились, ссылаясь и на летописи, доказать свои права как Рюриковичей и на Южную Русь. Что же удивительного в том, что в Польском королевстве историк-политик, утверждая принадлежность Аскольда и Дира к потомкам местной династии, устраненной северными завоевателями, тем самым отрицал права Москвы на Киев! Кроме как у Длугоша подобных упоминаний в летописях как южнорусского, так и северорусского происхожде­ния нет. Так что можно полагать, что ошибался как раз Длугош, а не Повесть временных лет»⁴⁶.

Так что, по мнению В.Я. Петрухина,

«Ян Длугош не был настолько наивен, насколько наивными оказались некоторые современные авторы, некритично восприняв­шие его построения. Дело в том, что польский хронист стремился обосновать притензии Польского государства на Киев и поэтому отождествил киевских полян с польскими, Кия считал "польским языческим князем" и т.д. Ссылаясь на эти построения, некоторые историки относили Аскольда и Дира к "династии Киевичей"»⁴⁷.

Как бы то ни было, принадлежность Кия, Щека и Хорива к мес­тной полянской знати считается почти безусловно доказанной. Неко­торые сомнения в бесспорности такой точки зрения вселяют несколь­ко странные для славян имена первых киевских князей. Правда, пред­лагается славянская этимология для имени старшего из братьев, Кия:

«Возможно, имя Кия происходит от *kuj- обозначения боже­ственного кузнеца, соратника громовержца в его поединке со змеем. Украинское предание связывает происхождение Днепра с божьим ковалем: кузнец победил змея, обложившего страну поборами, впряг его в плуг и вспахал землю; из борозд возникли Днепр, днепровские пороги и валы вдоль Днепра (Змиевы валы)»⁴⁸.

С такой этимологией согласен и Б.А. Рыбаков, который пишет:

«Имя Кия хорошо осмысливается по-русски: "кий" обознача­ет палку, палицу, молот, и в этом смысле имя основателя Киева напоминает имя императора Карла Мартелла — Карл "Молот"»⁴⁹.

Предпринимались также попытки отождествить летописного Кия с ханом Кувером или Кубратом, который объединил в VII в. булгаре-кие племена и основал на Северном Кавказе мощный политический союз, известный под названием Великой Булгарии. Причем автор это­го предположения М.Ю. Брайчевский считал Кубрата хорватом, т.е. славянином, а не тюрком (произвольно этимологизируя его имя). Од­нако такая параллель не получила поддержки специалистов.

Если имя Кия хоть как-то поддается «славянизации», то более или менее приемлемой основы для признания славянского происхож­дения его братьев — Щека и Хорива — найдено не было (лучшей этимологической параллелью для второго из них, пожалуй, было упо­минание литовского названия верховного жреца —krive). В связи с этим иногда отрицается их присутствие в первоначальной версии ска­зания об основании Киева. В частности, Б.А. Рыбаков полагает, что

«мы должны быть осторожны по отношению к братьям Кия. Прав­да, летописец стремится связать их имена с местной топонимикой XI в., указывая на Щековицу и Хоривицу, но нам очень трудно сказать, действительно ли имена реальных братьев перенесены на эти горы, или же, подчиняясь требованиям эпической тройствен­ности, автор сказания от названий этих гор произвел имена двух мифических братьев?»⁵⁰.

Не будем останавливаться на весьма спорном тезисе о «реальнос­ти» Кия и его братьев. Безусловно прав В.Я. Петрухин:

«Очевидно, что киевская легенда о трех братьях — основателях города имеет книжный характер: имена братьев "выводятся" рус­скими книжниками из наименований киевских урочищ. Это дела­ет малоперспективными попытки искать исторические прототипы для основателя Киева»⁵¹.

Речь здесь, конечно, должна идти о другом: присутствовали ли име­на братьев в исходном предании, которое летописец использовал в рас­сказе о начале Киева? Ответ на это вопрос, видимо, содержится в ле­генде, попавшей в армянскую «Историю Тарона», которую приписы­вают сирийцу, епископу Зенобу Глаку (VI-VIIвв.). Среди прочих преданий он записал историю о братьях Куаре, Мелтее и Хореане:

«И дал [царь Валаршак] власть трем их [братьев Гисанея и Деметра, князей "индов", изгнанных из своей страны царем Динаскеем, а затем убитых в Армении Валаршаком] сыновьям — Куару, Мелтею и Хореану. Куар построил город Куары, и назван он был Куарами по его имени, а Мелтей построил на поле том свой город и назвал его по имени Мелтей; а Хореан построил свой город в области Палуни и назвал его по имени Хореан. И по прошествии времен, посовето­вавшись, Куар и Мелтей и Хореан поднялись на гору Каркея и на­шли там прекрасное место с благорастворением воздуха, так как были там простор для охоты и прохлада, а также обилие травы и деревьев. И построили они там селение и поставили они двух идо­лов: одного по имени Гисанея, другого по имени Деметра»⁵².

По крайней мере, имена двух из трех братьев напоминают имена братьев — основателей Киева (Кий — Куар и Хорив — Хореан). По мнению Н.Я. Марра, имена Щека и Мелтея совпадают семантически, поскольку якобы и то, и другое означают — соответственно, на русском и армянском языке — «змей» (правда, историческими словаря­ми русского языка это не подтверждается). Кроме того, в обеих леген­дах совпадают некоторые детали повествования (каждый из братьев сначала живет на своем месте, позднее братья строят городок на горе и т.п.). Все это позволило рассматривать обе легенды — летописной и Зеноба Глака — как имеющие общую основу. Правда, не очень ясно, какова эта основа и чья это легенда (Н.Я. Марр, например, вообще связывал ее со временем существования «открытой» им так называе­мой скифо-яфетической языковой общности). Для нас же в данном случае важно лишь, что если эти легенды действительно имеют об­щее происхождение, то налицо присутствие в исходном тексте имен­но трех братьев. Даже предположение о том, что в «Повести вре­менных лет» они получили «не свои», а производные от топонимов киевских окрестностей имена, не решает проблемы. Так или иначе, придется объяснять происхождение топонимов Щековица и Хориви-ца, имеющих характерный суффикс, связанный с местом пребыва­ния (ср.: больница, гридница, звонница, кузница и т.п.).

Славянская этимология имен основателей полянской столицы, как видим, вызывает серьезные затруднения. Зато отказ от их признания славянами значительно упрощает ситуацию. Расширение круга поис­ков дает довольно любопытные (хотя и вовсе не бесспорные) резуль­таты. Например, О. Прицак прямо связывает летописного Кия с от­цом хазарского вазира (главы вооруженных сил Хазарского каганата) Ахмада бен Куйа, упомянутого ал-Масуди в рассказе о постоянной наемной армии хазарских правителей:

«Ахмад бен Куйа (Киуа) был хазарским вазиром, когда ал-Масуди составлял свой труд, то есть в 30—40-х годах X в. Куйа... было имя отца вазира. Поскольку в кочевых империях, особенно имеющих тюркские династии (как в хазарской державе), должно­сти министров были наследственными, то можно предположить, что Куйа был предшественником Ахмада (или его старшего бра­та, если таковой был) в должности вазира. Таким образом, в тече­ние последнего десятилетия VIII в. и в первом десятилетии IX в. должность главы вооруженных сил хазарского государства зани­мал Куйа. Это неизбежно приводит к заключению, что именно Куйа укрепил крепость в Берестове и разместил там оногурский гарнизон»⁵³.

Что касается «неизбежности» заключения об идентификации ле­тописного Кия и хазарского (точнее, хорезмийского) Куйа, то здесь, видимо, правильнее будет прислушаться к упоминавшемуся мнению В.Я. Петрухина. Однако само признание возможности иранского про­исхождения имени основателя Киева довольно любопытно. Не менее интересно и мнение о возможной тюркской этимологии имени Щек, высказанное В.К. Былининым:

«Имя Щек, Щека, возможно, — славянизированное произ­ношение тюркской лексемы "сhека", "сhекаn" (боевой топор, се-- кира), при котором твердое -Ч перешло в смягченное -Ш'Т (-Щ болгарского типа)»⁵⁴.

В этот ряд попадает и, предположительно, мадьярское происхож­дение имени Лыбедъ.

«Тут вспоминаются будущие венгры, которые под предводи­тельством Леведии контролировали хазарскую "Белую крепость" в бассейне Северского Донца. В честь Леведии территория названа Леведия»⁵⁵.

Остается лишь добавить, что Хорив также, видимо, имеет не славян­ское, а иранское или еврейско-хазарское основание. В первом случае его связывают с ирано-авестийским словом huare (солнце), а во вто­ром — с библейским Хоривом (буквально: «сухой», «пустой», «разо­ренный» — гора в Аравийской пустыне; восточный хребет Хорива называется Синаем).

Как бы то ни было, основатели Киева имеют, скорее всего, не­славянские имена и вряд ли были полянами. Такой вывод хорошо согласуется с чтением рассказа о приезде Аскольда и Дира в Киев, сохранившемся в Лаврентьевской летописи:

«И поидоста по Днепру, и идуче мимо и узрестд на горе градок. И упращаста и рестА: "Чии се градок?". Они же реша: "Была суть 3 братья: Кии, Щек, Хорив, иже сделаша градоко-сь, и изгибоша, и мы седим, платяче дань родом их, козаро м"»⁵⁶. (Разрядка моя. — ИЛ}