Берлин — Лондон — Берлин 6 страница

Фон Ностиц внимательно осмотрел пустующий угол, сравнил его с оттиском Омара, покачал головой и произнес:

— Отсутствующие три строки могут быть как в берлинском фрагменте, так и в фрагменте Хартфилда…

— И вы считаете, что отсутствие этого маленького кусочка — простое совпадение? — Нагиб горько рассмеялся.

Фон Ностиц пожал плечами.

— Никогда в жизни не поверю! — вскричал Нагиб. Его глаза горели яростью. — Я скажу вам, что я думаю: тот, кто знал, где находится вход в гробницу, специально обломал этот крошечный, но самый важный кусочек! В Берлине никто не знает о фрагменте Хартфилда, но только с помощью этого кусочка данный текст обретает хоть какой-то смысл. Можно, конечно, предположить, что Хартфилд, признанный египтолог, знал о берлинском фрагменте и поэтому мог вычислить местоположение гробницы. Но Хартфилд — предусмотрительный человек. Ученый отбил от своего обломка самый важный кусок, и теперь только он знает тайну. А это значит…

— Что это значит?

— Теперь есть только одна возможность: Омар и Хартфилд сговорились, в этом деле они действуют вдвоем и ведут двойную игру.

— Вы действительно считаете, что Омар мог так поступить?

Нагиб поджал губы и скорчил гримасу.

— У вас с ним ведь не лучшие отношения, — заметил фон Ностиц.

— Можно и так сказать.

— Если бы ваше предположение оказалось верным, Омар телеграфировал бы что-то в этом роде: «Очень жаль, но Хартфилда отыскать не удалось». Тогда бы он и оттиск этого фрагмента отправлять не стал. Нет, тут вы заблуждаетесь, вам следует отбросить вашу личную неприязнь, она к делу не имеет отношения.

— Просто возникла такая мысль, — извиняющимся тоном произнес Нагиб.

Барон задумался.

— Омар знает, где находится Хартфилд, — сказал после паузы. — Так чего же мы еще ждем? Мы найдем Хартфилда!

Нагиб хотел было возразить, сказать, что он никогда больше не вернется в Египет, потому что боится за свою жизнь, но не успел произнести и слова в ответ.

Вошел слуга и сообщил о визите дамы, и еще до того, как он пригласил ее в салон, в дверях появилась Халима. По ее щекам катились слезы, а тело содрогалось от приступов рыданий.

Нагиб не видел Халиму с тех пор, как она ушла к Максу Никишу. Нагиб никогда бы не простил ей этого поступка. Не простил бы только потому, что уже сам давно положил глаз на нее. Но теперь, когда она стояла перед ним совершенно беспомощная, он подошел к ней, взял за руки и спросил о причине ее страданий.

Она молча вытащила из сумки свернутую газету, указала на сообщение на первой странице и плаксивым голосом вскричала:

— А я его так любила!

Потом она без сил опустилась на пол.

Фон Ностиц позвал слугу. Появилась экономка, ей приказали немедленно вызвать врача, и Халиму уложили на цветастую кушетку в салоне. Экономка принесла влажные полотенца и стала обтирать лоб упавшей в обморок Халиме. Через некоторое время египтянка пришла в себя, извинилась, но барон жестом показал, что сейчас ей лучше помолчать.

Только теперь они с Нагибом нашли время, чтобы взглянуть на статью:

«Пальба в пустыне близ Каира. В перестрелке между враждующими бандами торговцев наркотиками южнее Каира погибли двое египтян. Речь идет о ливанце, торговце пряностями Али ибн аль-Хусейне, который считался главой одной из банд, и неизвестном полиции мужчине по имени Хафиз эль-Джаффар».

Нагиб опустил газету. Он смотрел на фон Ностица, не решаясь взглянуть на Халиму.

— Я его так любила, — всхлипывала Халима, и ни у кого не возникало сомнений, что ее слова относились не к аль-Хусейну, а к Омару, поддельный паспорт которого был сделан на имя Хафиза эль-Джаффара.

— Утром мы выедем в Египет, — произнес фон Ностиц и приказал Калафке позаботиться обо всем необходимом.

Халима поднялась.

— Я поеду с вами! — заявила она.

Прибыв в Каир, они первым делом отправились в караколь в центре города, где надеялись узнать подробности случившегося. Стояла ранняя весна, и люди толпились на улицах, не обращая внимания на бурю, — настроение противоречило их чувствам.

Халима распрощалась с Никишем, подобрав слова извинения, которые первыми пришли в голову. Она сказала ему горькую правду, что отношения между ними были ошибкой, — ошибкой ее чувств. Макс понял ее и пожелал ей счастья в жизни, на прощание подарив медальон с изображением Пресвятой Девы Марии, который он носил при себе с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет.

Не было слез, лишь теплые слова, потому что в те немногие недели, которые им суждено было провести вместе, они были счастливы, как дети. Они поняли, что Восток и Запад могут сблизиться, что необычность одного привлекает другого, но только тела могут быть вместе, а души — никогда.

Нагиб не смог избавить Халиму от душевной боли, но теперь эти двое в своих чувствах были близки, как никогда прежде. Скорбь раскрывает сердца, и кто знает, как бы все закончилось, если бы не их поход в караколь, где компетентный чиновник за хороший бакшиш охотно ответил на все интересующие их вопросы.

Так они узнали, что труп аль-Хусейна был опознан его второй женой Лейлой и отдан родственникам для погребения, а труп неженатого Хафиза эль-Джаффара опознан матерью и передан для того, чтобы оказать ему последние почести.

Информация о том, что Хафиза опознала мать, привела Халиму, барона и Нагиба в полное замешательство. Они-то ведь знали, что у Омара не было ни отца, ни матери. Это зародило сомнения в том, что убитый Хафиз эль-Джаффар был Омаром.

— А почему он вообще выбрал это имя? — спросил Нагиб у барона.

— Он назвал его, как и адрес, совершенно спонтанно. У меня не было причин переспрашивать, — ответил фон Ностиц. — Организовать паспорт — это всего лишь вопрос денег, и не важно, какой ты национальности и какое у тебя имя.

В одной из приличных кофеен на набережной Нила они оживленно спорили, что теперь делать. Все были в растерянности. Халима даже подозревала, что все это — очередной трюк каких-то секретных служб, которые хотят заманить их в ловушку. Тут Нагибу в голову пришла мысль отыскать Хассана — калеку, работавшего возле отеля «Мена Хаус» в Гизе. Если кто и мог им помочь, то только он.

Фон Ностиц предпочел остаться в гостинице «Семирамида», где они сняли номера, потому что небо потемнело, — надвигалась песчаная буря, а Халима и Нагиб отправились в Гизу.

Хассан со своим обувным ящиком прижался к выступу у входа в отель. Хотя вокруг уже клубились облака пыли, закрывая обзор, микассах сразу узнал Нагиба.

— Где Омар, друг мой? — спросил старик, когда Нагиб представил Халиму. Старик и не подозревал, какой ураган чувств вызовет своим вопросом.

Не отвечая на вопрос, Нагиб стал обстоятельно расспрашивать, слышал ли что-нибудь Хассан о перестрелке в Саккаре.

Старик взглянул на Халиму и кивнул, словно хотел высказать соболезнования, но вместо этого произнес:

— Я думаю, ты рада, что отделалась от аль-Хусейна. Омар мне много о тебе рассказывал!

— А этот эль-Джаффар? — нетерпеливо поинтересовался Нагиб.

— Такой же бандит, как и его господин. Официально он числился ключником в одном из доходных домов аль-Хусейна, на самом деле он был самым преданным из его соратников, особенно если речь шла о том, чтобы провернуть очередное дельце. Аллах наказывает того, кто заслужил наказание.

Тут у Нагиба все в голове прояснилось. Он вспомнил, что уже когда-то слышал это имя. Теперь ему стало понятно, почему Омар выбрал именно его. Хафиз эль-Джаффар был ключником в том самом доме, где они жили вместе несколько лет назад.

Когда Халима тоже все поняла, она бросилась к Нагибу на шею и, плача от счастья, стала повторять, перекрикивая бурю:

— Я люблю Омара! Я люблю только его и никого больше!

Но где же скрывался Омар? Барон с облегчением вздохнул, узнав об истинном положении дел.

Позвонив в гостиницу «Аль-Саламек», они выяснили, что постоялец по имени Хафиз эль-Джаффар и сейчас там проживает, но его нет в номере.

Фон Ностиц, Халима и Нагиб в тот же день отправились в Александрию. Таксомотор подвез их вечером к вышеупомянутому отелю — не самой лучшей гостинице, да к тому же расположенной на окраине, но именно поэтому она идеально подходила для людей, которые не хотели привлекать к себе внимания.

Им сказали, что эль-Джаффар сейчас в обеденном зале. Портье послал кого-то из прислуги, чтобы позвать постояльца.

Халима дрожала. Она нервно прижимала ладони к губам и семенила мелкими шажками у стойки, не решаясь взглянуть на него.

«Может быть, — думала она, вздыхая, — Омар все-таки удостоит меня хоть мимолетным взглядом. А может, обзовет хурият и отвернется». При этом она просто не могла поверить, что он способен так поступить.

Она заметила его, когда он проходил мимо стеклянной двери, обрамленной белым орнаментом. Сомневаться не приходилось, это был он. Халима хотела броситься к нему, упасть в его объятия, но стояла, как прикованная. Ноги не слушались ее. Халима боялась.

Не говоря ни слова, Омар подошел к ней и кивнул, словно хотел сказать: «Я знал, что ты приедешь». Но он не проронил ни слова и не обнял ее. Он молчал и тогда, когда Халима тихо произнесла:

— Прости меня. Я тебя люблю.

На мгновение Нагиб и барон фон Ностиц остались где-то в стороне. Затем они засыпали Омара вопросами, и тот полночи рассказывал, как он из Дисука добрался до пещерного монастыря Сиди-Салим, встретил там Хартфилда и сумасшедших монахов, как обнаружил в архиве монастыря кусочек базальтовой плиты. Он описал странное поведение профессора, который страдал от регулярных приступов сумасшествия, на время превращаясь в подобие безжизненной статуи. Рассказы Омара буквально опьянили барона, и он не раз повторил, что этот день самый счастливый в его жизни. Лицо фон Ностица просто сияло.

Нагиб после перевода выполненного отпечатка высказал Омару мнение, что Хартфилд специально отбил кусочек от плиты, чтобы не сохранилось никаких указаний о местоположении гробницы.

В конце концов все четверо согласились на следующее утро отправиться в Рашид, а затем дальше, в Фивы. Там они надеялись нанять повозку с мулом, чтобы добраться до Сиди-Салима. Они поставили задачу — освободить профессора из монастыря.

Омар считал, что для барона эти тяготы будут чрезмерными, но тот отмел все предостережения, заявив:

— Я не стану отказываться от плодов своей работы. Если потребуется, я сам заберу Хартфилда из этого монастыря.

Они наняли автомобиль и на следующий день приехали в Фивы. Надо сказать, что барон фон Ностиц проявлял невероятную выносливость на июньской жаре. У кузнеца в Рашиде они купили оружие, назир продал им старую военную палатку, а также все необходимые инструменты и запас воды на неделю. Фон Ностиц приобрел пять мулов, которых обещал продать прежним владельцам за умеренную плату. Вот так Омар, Нагиб и барон фон Ностиц отправились в путь. Халима вернулась в гостиницу.

В отличие от предыдущего раза, когда Омар слепо доверился погонщику осла Али, теперь у него была подробная карта. От Рашида вверх по течению Нилавела была хорошая дорога в направлении Фувы. После двух часов пути Омар свернул на караванную тропу, и они пошли южнее, мимо озера Буруллус, а затем дальше, в болотистую местность, прямиком на восток. У какой-то безымянной речушки, воды которой медленно текли, петляя с юга на север, тропа поворачивала направо, в сторону Сиди-Салим.

Фон Ностиц, который еще никогда в жизни не ездил верхом на лошади, не говоря уже о муле, терпел все лишения с подчеркнутым равнодушием. Он надел пробковый шлем и униформу цвета хаки, какую обычно носили англичане, когда приезжали в Египет, и видел свое основное задание в том, чтобы все время осматривать горизонт в полевой бинокль. Они хотели избежать неприятной встречи с монахами монастыря из Сиди-Салим.

Омар придумал следующий план: примерно в трех часах хода от Сиди-Салим они разобьют палатки в низком кустарнике, сделают привал, а с наступлением сумерек, свободные от поклажи, подкрадутся к монастырю. Одного крепкого мула они возьмут с собой: никто не мог сказать, в каком состоянии находится Хартфилд.

Они практически не говорили, когда проверяли оружие. Нагиб и Омар не пользовались им со времени постройки железной дороги на Синае. У Нагиба была крупнокалиберная арабская винтовка старого образца, но, как он сам говорил, легкая и простая в обращении. Омар вооружился наганом калибра 7,62 миллиметра. Барон носил с собой в кобуре длинноствольный армейский маузер, но смотрел на него с большим недоверием, потому что из-за больной ноги избежал службы в армии и не участвовал в войне. Он заявил, что применит оружие только в крайнем случае.

Их единственный шанс против сумасшедших монахов, которые, к слову, тоже были хорошо вооружены, заключался в неожиданности. Они хотели незаметно пробраться в подземный лабиринт, освободить профессора и так же быстро уйти оттуда, как и пришли. Потея в своей палатке, они прорабатывали возможные варианты развития событий. Омар по памяти кинжалом рисовал на песке план монастыря и намечал путь, по которому им предстояло спуститься вниз, чтобы освободить профессора. При этом он вспоминал все детали, которые тогда про себя отметил.

— Есть только одна проблема, — сказал Омар, закончив описание монастырского строения. — Что мы будем делать, если Хартфилд откажется идти с нами?

Барон удивленно взглянул на Омара.

— Почему это он откажется? Ведь монахи насильно удерживают его!

— Конечно. Но когда я спросил профессора, почему он не идет со мной, он ответил, что не покинет монастырь без жены. Он сказал, что монахи где-то ее прячут.

— Но миссис Хартфилд мертва! — возразил фон Ностиц.

— Вот именно. Представьте себе, какой шок переживет профессор, если узнает об этом.

— Тогда мы должны пообещать Хартфилду, что отведем его к жене! — вмешался в спор Нагиб. — Конечно, поступать подобным образом некрасиво, но в данном случае это единственная возможность забрать его с собой.

Под вечер Омар, Нагиб, фон Ностиц и мул, которого они за неимением других имен называли Сулейкой, отправились в путь.

Очень скоро перед ними возникли темные очертания цепочки холмов, на склонах которых и были разбросаны развалины монастыря. Слева, по обеим сторонам канавы, росли кусты и виднелись какие-то низкие строения. Хотя низко нависшие облака почти закрыли узкий серп убывающей луны, глаза путников так привыкли к темноте, что они достаточно легко ориентировались в незнакомой местности.

— Здесь! — Омар указал рукой на запад.

— Бог мой! — воскликнул фон Ностиц и остановился. — Руины церкви прямо посреди пустыни.

На фоне тусклого неба показалась высокая сводчатая арка. Невероятная картина завораживала, словно они были в опере за кулисами.

И хотя Омар довольно подробно описал друзьям монастырь у Сиди-Салим, оба были весьма удивлены, даже поражены: вопреки их ожиданиям, все выглядело иначе. Эту ночную картину скорее можно было назвать романтической, чем угнетающей. Признаться, даже не верилось, что здесь, под землей, скрывается тюрьма для несчастных людей.

Омар прислушался к ночной тишине.

— Вы слышите пение?

Нагиб и барон затаили дыхание.

— Похоже на далекие крики в лесу или визг собаки, — тихо сказал барон.

— Это литании монахов. Момент весьма подходящий. Пока они занимаются песнопением, нам опасаться нечего, потому что брат Менас сейчас как раз следит за ними.

Все остальное происходило в точности по плану Омара. Держа маузер наготове, барон занял позицию в углу полуразрушенного дома, где крутая лестница вела вниз, в подземелье. Омар, нарушив равновесие плиты, приподнял ее, и они с Нагибом скользнули внутрь.

Хотя все знали, что монахи вооружены, и понимали, насколько непредсказуема и опасна затеянная ими операция, фон Ностиц не испытывал ни малейшего страха. Осознавая, что он впервые в жизни совершает дерзкий, отчаянный, безрассудно отважный поступок, нечто экстраординарное, чрезвычайно далекое от его повседневной, расписанной по часам рутины — встреч, традиций и условностей, — барон переживал неописуемые чувства. По всему выходило, что он должен был дожить до старости, чтобы почувствовать себя храбрым, решительным, способным на отчаянный поступок. Уже не в первый раз ему в голову приходила мысль, что он в этой жизни все делал неправильно.

В комнате с припасами Омару пришлось потрудиться, чтобы заставить Нагиба идти вперед. Песнопения монахов становились все громче, и Нагиб снял свое оружие с предохранителя.

— Знаешь, чего я не понимаю? — зашептал он Омару. — Почему здесь нигде нет часовых.

— Единственный, кто еще остался в светлом уме и смог бы выполнять обязанности стражника, — это Менас, — ответил Омар, — но он сейчас занимается тем, что присматривает за остальными монахами, чтобы те не затеяли драку. Они набрасываются друг на друга, как дикие звери, как только выпустишь их из поля зрения. Так что здесь мы найдем только сумасшедших, таких же безумцев, как и мы.

Омар придержал Нагиба рукой. В конце коридора горел яркий свет. Монахи громко пели. Друзья осторожно, шаг за шагом приближались к ним. Добравшись до конца коридора, Омар прислонился спиной к стене и выглянул из-за угла. Потом он сделал знак Нагибу, чтобы тот взглянул на поющих монахов.

Спустя мгновение Нагиб, сморщившись, отвернулся. Он был в ужасе от ненормального поведения и страшных гримас на лицах стариков, которые годами не видели солнечного света. Но в чем же крылась причина столь странного поведения? Нагиб не понимал этого. Омар повел его дальше. Они вернулись немного назад, потом поднялись по крутой лестнице и наконец добрались до уединенной кельи профессора. Нагиб уже давно перестал ориентироваться.

Омар осторожно отодвинул в сторону занавеску, которая прикрывала вход. Хартфилд сидел на полу в прежнем положении, скрестив ноги по-турецки. И хотя взгляд профессора был направлен на занавеску, он, казалось, не видел незваных гостей.

— Пойдем! — Омар подал Нагибу знак, и они проскользнули в ярко освещенную комнату.

Египтяне молча опустились на колени перед обезумевшим профессором, и Омар начал тихо говорить:

— Ка Эдварда Хартфилда, ты слышишь мой голос?

Бледный старик задвигался подобно марионетке, и его голос зазвучал как-то нереально:

— Я — Ка Эдварда Хартфилда. Кто звал меня?

— Ка Эдварда Хартфилда, мы пришли, чтобы освободить тебя и увести отсюда. Мы перевезем тебя в безопасное место, где ты не будешь подвержена власти монахов.

— Я не хочу ни в какое другое место, — ответил Хартфилд пустым, равнодушным голосом, — здесь мое пристанище, здесь моя жизнь. Убирайтесь, иначе они вас схватят.

— Ка Эдварда Хартфилда, — снова начал Омар, но теперь его голос звучал настойчивее, — мы пришли, чтобы забрать тебя и твою жену Мэри…

— Я — Ка Эдварда Хартфилда… — монотонно повторил профессор. — Я не знаю, о чем вы говорите. Я — Ка Эдварда Хартфилда…

Омар и Нагиб переглянулись. Что же им теперь делать? Ждать, пока приступ безумия не прекратится? Но до того времени монахи закончат литании. Никто не может сказать, как Хартфилд отреагирует, если к нему применить силу.

— Где Мэри? — совершенно неожиданно спросил Хартфилд. — Где Мэри?

Нагиб сразу же поспешил ответить:

— Ваша жена в Александрии. Мы пришли, чтобы забрать вас отсюда. Не делайте глупостей и пойдемте с нами!

— Где Мэри? — повторил профессор. Его голос звучал настойчиво и даже угрожающе.

— Если вы пойдете с нами, — повторил Нагиб, — мы приведем вас к вашей жене!

Потом наступила долгая пауза. Профессор молчал, взгляд его оставался пустым, и можно было ждать любой неожиданности. Но тут случилось самое невероятное: Хартфилд поднялся, повернулся к дверному проему и неуклюже, как лунатик, пошел по коридору, затем — вниз по лестнице, мимо прохода, который вел к поющим монахам, к помещению с громадными глиняными кувшинами. За ним шли Омар и Нагиб. Их так поразила неожиданная перемена, что они не решались что-либо сказать, и лишь молча наблюдали за неловко шагающим профессором и пробирались за ним.

Они думали, что им придется силой вести Хартфилда по коридорам, но теперь он шел сам, уверенно и целеустремленно.

Перед узкой лестницей, которая вела вверх, наружу, Хартфилд остановился. Не говоря ни слова, он вперил взгляд в ступеньки, как бы показывая, что ему хочется, чтобы кто-то из египтян пошел первым. Профессор, видимо, помнил, где дверь, но не знал, как она открывается. Омар, не колеблясь, прошел вперед, поднял каменную плиту, и они один за другим выбрались наружу.

Фон Ностиц, по-прежнему с оружием наизготовку, вскрикнул от удивления и неожиданности, когда увидел троих мужчин. Вся операция заняла не больше получаса и прошла намного быстрее, чем они рассчитывали. В духоте ночи, окутавшей их, профессор зашатался. Один Бог знает, когда он последний раз дышал свежим воздухом. Омару и Нагибу пришлось его поддерживать. Разумеется, монахи быстро заметят отсутствие Хартфилда, но сначала они обыщут монастырь, а это займет довольно много времени. Они пустятся в погоню, только когда нигде не обнаружат его. Однако, несмотря на определенный запас времени, нельзя было терять ни минуты. Они с трудом усадили обезумевшего профессора на мула. Ученый не сопротивлялся. И когда они пошли на север, по правому берегу поросшей кустами речушки, он не проронил ни слова. Омар, Нагиб и барон мыслями уже были где-то далеко отсюда, и каждый из них искал собственный путь к гробнице Имхотепа.

Самая большая проблема заключалась в том, как теперь разговорить профессора. Они были вполне уверены, что тот знает, где вход в гробницу, можно было даже предположить, что Хартфилд уже побывал в ней, сам или в сопровождении монахов. Но как же выпытать его тайну? Они достигли лагеря еще под покровом ночи. Омар сразу предложил снять палатку и отправиться в обратный путь, к Рашиду, но Нагиб не согласился. Все определила решительность барона, который в этой ситуации проявил себя очень энергичным человеком. Вскоре они сняли палатку и отправились в путь.

Хартфилд совершенно не сопротивлялся, пил и ел, когда ему предлагали, и, храня молчание, ехал на муле. Наконец забрезжил рассвет, и друзья увидели далеко впереди дома Рашида.

Еще вечером того же дня Омар, Нагиб, фон Ностиц и профессор Хартфилд добрались на взятом напрокат автомобиле к гостинице «Аль-Саламек» в Александрии, где их ждала Халима.

Сообщение Халимы вселило в них опасения. Молодая женщина рассказала, что вот уже несколько дней чувствует за собой слежку. Какой-то человек европейской наружности, точно не египтянин, следует за ней по пятам. Он внезапно исчез, когда они вернулись. Для фон Ностица это был повод немедленно отправиться в Каир, и уже на следующее утро он заказал автомобиль.

В суматохе прошедших дней у Хартфилда случались заметные просветления, он корректно отвечал на поставленные вопросы, но сам ничего не спрашивал, что выглядело довольно странно. Хартфилд вел себя так, как привык за долгое время общения с монахами.

Омар предложил остановиться в гостинице «Мена Хаус», потому что там, как он полагал, иностранцев было меньше всего и по пустынной дороге можно было проехать прямо в Саккару. Так они и сделали.

— Кто эти незнакомцы? — поинтересовался у Омара микассах, кивнув в сторону фон Ностица и Хартфилда.

Омар ответил ему, и калека подивился тому, с какими важными людьми общается его друг.

— Ты слышал уже о лорде Карнарвоне? — спросил Хассан.

— О лорде Карнарвоне? А что с ним?

— Он умер.

— Карнарвон умер?

— Два дня тому назад. Они выносили его отсюда, прямо через эту дверь.

— Как такое могло случиться? Он был мужчиной в расцвете лет!

Микассах пожал плечами.

— Странная история приключилась. Картер и Карнарвон в Луксоре вскрыли гробницу фараона. Они вынесли мумию, и через пару дней лорд потерял сознание. А когда пришел в себя, стал бредить. Он говорил о большой черной птице, и, когда он умер в два часа ночи, во всем Каире пропало электричество. Никто не знает почему, но теперь все говорят о проклятии фараона. Тебе стоит поостеречься!

— Во-первых, — ответил Омар, — Имхотеп не был фараоном. А во-вторых, я не суеверный. А что с Картером?

— Ничего. Он сейчас расчищает гробницу.

— Вот видишь. Он не верит во все эти предрассудки.

Микассах, обычно трезво мыслящий, вновь пожал плечами, словно хотел сказать: «Что может знать такой человек, как я!»

Барон фон Ностиц-Валльниц добровольно вызвался сообщить Хартфилду о гибели его жены. Он дождался, когда наступил момент просветления, — а такие моменты теперь наступали все чаще, — и проникновенным голосом, что было неожиданно для такого хладнокровного человека, рассказал о том, где нашли миссис Хартфилд, а также о подозрении, что ее убили сумасшедшие монахи.

Комната Хартфилда находилась между номерами Нагиба и барона, так что постоянно кто-нибудь из них присматривал за ним. Профессор принял весть о смерти жены спокойно, как человек, который об этом давно догадывался.

— Вы меня поняли? — настойчиво спросил барон.

И профессор ответил:

— Да, я вас понял. Моя жена мертва.

— Мне очень жаль, — извинился барон, — что Омар и Нагиб уговорили вас покинуть монастырь под предлогом отвести вас к жене. Но это была единственная возможность в этой ситуации. Простите.

Профессор кивнул, и тут в комнату одновременно вошли Нагиб, Омар и Халима. Некоторое время все сидели молча.

Потом Хартфилд — впервые с момента освобождения — задал вопрос:

— А почему вы меня забрали оттуда?

— Вам срочно нужна медицинская помощь! — быстро ответил Омар. — Мы отвезем вас в британский госпиталь.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Хартфилд, — но вы ведь не для этого рисковали жизнями. Давайте не будем притворяться. Я знаю, чего вы ждете от меня, но я должен вас разочаровать: от меня вы не узнаете ничего, абсолютно ничего!

— Профессор, — начал Нагиб, — мы знаем об Имхотепе больше, чем вы себе представляете. Мы обладаем всей информацией британской, французской и немецкой секретных служб…

— Секретных служб?

— Вы не знали, что этим делом давно занимаются все секретные службы мира?

— Нет, этого я не знал. И на какую же службу работаете вы?

— Мы не работаем на секретные службы. Мы ищем Имхотепа, потому что не можем позволить присвоить этот успех никакой секретной службе.

— Успех? — Хартфилд покачал головой. — Я не знаю, уместно ли в этом случае такое слово. Найти гробницу Имхотепа — это точно не успех.

— Нам известна не только информация секретных служб, мы знаем также о вашем фрагменте каменной плиты из Рашида.

Он вытащил лист, на котором был написан весь текст.

Эдвард Хартфилд явно колебался. Казалось, он был впечатлен, и барон, боясь, что у профессора возникнут ненужные подозрения, предостерегающе махнул рукой. Но тот быстро пробежал глазами строки, а когда закончил, на его лице блеснула едва заметная усмешка. Он вернул лист.

— Если позволите, я дам вам совет… — Больше он ничего не успел сказать. То ли от перенапряжения, то ли от странной болезни, профессор вдруг съежился на стуле и тяжело задышал. Они положили его на кровать, и Халима приняла дежурство у постели больного.

Барон, Омар и Нагиб отправились на ужин в роскошный ресторан отеля, из которого открывался прекрасный вид на пирамиды Гизы.

Вечером, когда силуэты пирамид приобретали фиолетовый оттенок, они походили на непреодолимые горы и даже внушали некий страх.

Трое друзей без аппетита ковырялись в тарелках. И не только потому, что здесь готовили нейтральные блюда европейской кухни по причине большого количества иностранцев. Еда была превосходной, но каждый из них думал, как переубедить несговорчивого профессора. Ностиц в первую очередь размышлял о причинах, которые заставляют профессора молчать.

Хартфилд был не из тех, кто скрывает информацию, чтобы использовать ее потом в своих интересах. И в то, что он был заодно с сумасшедшими монахами, невозможно поверить.

Неожиданно появилась Халима.

— Он бредит, — тихо сообщила она. При этом женщина озиралась по сторонам, опасаясь, что их могут подслушать. — Он говорит об Имхотепе, больше я ничего не смогла разобрать.

Омар поднялся, подал остальным знак оставаться на местах и вместе с Халимой пошел в комнату профессора.

У Хартфилда теперь было тяжелое и учащенное дыхание, он лежал беспокойно, переворачиваясь с боку на бок. При этом он что-то бормотал о тени фараона, о блестящих руках и о запретной двери.

— Ты что-то понимаешь? — взволнованно спросила Халима. Омар низко склонился над профессором, словно хотел услышать каждое слово, которое тот шептал.

— Нет, — наконец произнес он, — я понял только, что его интересует та же проблема, что и нас. Он говорит о плите, на которой описана гробница Имхотепа. Его речь довольно путаная, но отдельные слова можно четко разобрать.

Омар решил записывать обрывки фраз, которые произносил Хартфилд.

— Может быть, позже нам удастся уловить смысл.

Халима присела рядом с Омаром и, положив руку ему на плечо, молча смотрела на то, что он записывал. Вся эта история с Хартфилдом очень волновала ее, но еще больше — близость Омара. Она радовалась, что вновь находится рядом с ним. И хотя мужчина выглядел отстраненным, Халима понимала его.

Вдруг Омар вздрогнул. Хартфилд неожиданно заговорил на арабском, которым, как знал Омар, профессор превосходно владел. Но эта смена языка повествования в бреду была крайне необычна.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: