Глава 11. Эпилог 1-ой части 20 страница

Всё, это был предел, мы согнулись пополам и захохотали, высмеивая самих себя. Симус рукой даже об стенку уперся, дабы не растерять самые жалкие остатки самоуважения и не покатиться по полу. Ну а я забрался на подоконник с ногами, отсмеялся до конца уже там и уселся поудобнее, прильнув лбом к холодному пыльному стеклу.
- Ты все-таки дылда, - подошедший Симус уставился в окно. – Вымахал за лето! Я тебя выше только в прыжке, и только если с табуретки прыгать. И нос у тебя длиннющий, и лицо такое... эээ... тоже длинное.
- А правду?
Финниган даже не стал держать паузу ради приличия.
- Скверное!
-?!
- Ты когда на нас смотришь, к огню подойти хочется, Гарри, отогреться. Ты лучше так на наших не смотри, честно тебе говорю. Многие думают, что тебе что проклятие, что щекотка... все равно не скривишься. Даже проверить хотят! Будь живее и люди к тебе... – мальчишка замолк, - а вообще – живи, как хочешь! – он махнул рукой, неожиданно разуверившись в пользе сказанного. - Только меня не трогай и убери уже эти прыщи, Мерлина ради, сколько ж можно?! Я больше тебе слова плохого не скажу, клянусь родами Гормлахов и Финниганов!
- Эй, уважаемые, позвольте прервать вашу веселую и очень громкую беседу.
К нам незаметно приблизился Люпин. Все в тех же лохмотьях, все такой же вымученно жизнерадостный и похожий на полинявшую, старую лису. Видно, решил не дожидаться, когда мы про него вспомним, и сам вышел из класса в поисках шумных прогульщиков. Он улыбался и изо всех сил корчил из себя не учителя, а «своего парня». Сказать, что эта роль ему не идет, или пусть дальше старается?
- Гарри, слезь с подоконника, бери своего друга и марш на урок!
Мы с Симусом устали от игр в того, кем ты не являешься и, не произнеся ничего вслух, все же словно пообещали себе подобными нюансами жизнь не усложнять. Ирландец в науках хоть и не разбирается, но это не мешает ему разбираться во всем остальном.
В один голос мы не просто ответили, а заявили:
- Он мне не друг! – это взвизгнул Финниган.
- Я ему не друг! – произнес я.
Наши голоса слились в один и улыбка сползла с добродушного лица Ремуса, как свежая акварель с картины, смываемая водой – медленно и смешивая на своем пути все яркие краски в одно сплошное месиво. Он не знал, что ответить, как отреагировать. Два мальчишки у окна, один на нем сидит, другой стоит рядом. Они смеются и мирно беседуют, вместе прогуливают урок, вместе пристально всматриваются в пожухшую зелень Запретного леса за стеклом, словно глаза друг от друга отводят, и также вместе не хотят дружить, очень сильно не хотят.
- Ну ладно, недрузья, идемте уже...
Шагая плечом к плечу с Симусом, я наслаждался свободой, и от этого нового, щемящего чувства даже глаза щипали. Не друг и не враг, которому ты НИЧЕГО не должен. Ни нравиться, ни не нравиться, ни помогать, ни мешать, ни любить, ни ненавидеть... Хочу иметь много-много недрузей!
Уже дойдя до двери класса, Люпин замешкался, пропуская Симуса вперед и придерживая для него дверь. Мужчина переминался с ноги на ногу и выглядел так неуверенно, словно сбежать хотел.
- Слушай, Гарри, я вот вчера с тобой поговорить хотел, а ты на выходные, оказывается, школу покидаешь...
- Папа разрешает.
- Твой папа всего лишь декан и это правило, если на то пошло, действительно только на его факультете! – резко ответил мой новый преподаватель и тут же спохватился. – Но если и директор не против...
- Вы не расслышали – па-па раз-ре-ша-ет! – отчеканил я и попытался пройти под его рукой, пригнувшись и уже почти желая получить порцию ненужных знаний.
И тут случилось невероятное, по крайней мере, в моем понимании. Люпин с грохотом захлопнул дверь прямо перед моим носом, приложил руку к своему лбу, словно температуру проверял и дрожащим голосом, почти упрашивая меня ему ответить, спросил:
- Где ты был?.. Вчера?
- Дома.
- А твой отец, значит, в школе?
- У вас есть дом? – поинтересовался я. – А у меня есть. Могу там, знаете ли, иногда появляться. Пыль вытереть, книжку почитать... поспать в одиночестве!
- Поспать? Книжку? Библиотеки мало, выходит, вот как... Но ведь твой отец находился в замке, а ты без него - там... – он разговаривал сам с собой, а над его верхней губой проступили капельки пота. Зрелище меня пугало. – Ты врешь, но ты не можешь врать... о таком. Тебе ведь двенадцать, всего двенадцать, и глаза у тебя материнские, так как же это, как же... – монотонно бубнил Люпин, прожигая меня насквозь ничего не видящим от ужаса взглядом.
Всего одиннадцать, всего двенадцать, обязательно будет всего шестнадцать... а потом что? До ста удивляться будут?
«Тебе же, Гарри, всего девяносто два, и глаза еще зеленоватые, как же ты так можешь...» Б-р-р-р!
Тем не менее и я был полон ужаса, а сердце ходило ходуном. Действительно, по-настоящему роковые ошибки это те, огромную важность которых даже умом объять трудно. Ноздри оборотня трепетали, словно он след по ветру взял, а у меня похолодели руки. Всего лишь дверь, всего лишь преподаватель и звуки ударов тяжелых капель о стекло – это утренний ливень разыгрался не на шутку, и кажется, что за окном пасмурный вечер. После этого урока у меня много дел, но все же я должен успеть отогреться перед горячим камином в гостиной и поучить Симуса хоть чему-нибудь. Странно, что в этот список банальностей приходится включить еще один, черт бы его побрал, пункт – + 1 новый враг...
- Ты не сказал, что был в Малфой-мэноре, а он мог появиться только там. Ты хотел скрыть, неужели ты хотел скрыть?.. – мужчина чуть не плакал.
Я молча подвинул убитого таким откровением Ремуса и молча прошел в класс, где присел рядом с заждавшимся меня Финниганом и вздохнул – можно, конечно, оправдываться, но не оправдаться.
Эх, Сивый, за тобой должок, не стоило нам так долго беседовать - запах зверя другой зверь чует издалека...
Люпина пришлось ждать неприлично долго, и что он там за дверью делал – загадка. Судьбу мою решал, что ли? Думал, как поступить, кому пожаловаться? Лили Эванс винил во всех грехах? Какое счастье, что я этого не узнаю.
Мальчишки от скуки принялись дергать девчонок за банты, косички и шарфы, девчонки не обращали на них внимания и занимались утренним туалетом, всеми скудными мыслями утонув в зеркалах и пудреницах. Невилл спал на парте, так уж у него с некоторых пор повелось – ночью он бодрствует и боится встать, страдая, а днем храпит отцу на радость. Гриффиндор под звонкий храп пухлого больше сотни баллов лишился.
Наконец, первый урок по Защите начался.
- Добрый день еще раз! – приветствовал он учеников. – Извините за опоздание. Учебники можете убрать, сегодня у нас практическое занятие.
Так как я ничего и не вынимал, много чести, то у меня было время присмотреться к Ремусу – бледный и злой. От растерянности не осталось и малейшего следа.
- Ну что? Готовы? – спросил он притихший класс. – Пойдемте со мной.
За ближайшим поворотом нас встретил Пивз, висевший вниз головой и замазывающий замочную скважину.
- Глупый Люпин... глупый Люпин... глупый Люпин... – заголосил полтергейст.
- Я бы на твоем месте отлепил жвачку от замочной скважины, - приветливо сказал Люпин. – Мистер Филч огорчится, ведь там его щетки.
Пивз не боялся ни Ремуса, ни самого черта, а уж тем более щеток Филча, а потому в недоумении вытаращился на «глупого Люпина», не понимая, то ли это угроза была, то ли человек просто поговорить хочет...
- На этот случай есть одно полезное заклинание, - сказал учитель себе за плечо, вытянул руку и уверенно произнес: - Виддиваззи!
Ни жвачка, ни Пивз так и не улетели. Ремус явно перенервничал, перед дверью, да и мой запах продолжал его беспокоить – он то и дело морщил нос.
В общем и целом впечатления оборотень не произвел, скорее наоборот, и я решил воспользоваться подвернувшейся ситуацией.
- Пивз, уйди... – буркнул я себе под нос и на меня обернулся весь курс.
Полтергейст немедля испарился, будто в невидимую дверь шагнул. Но когда ему оставалось подтянуть лишь ногу с растопыренными пальцами, уходить по-английски он передумал и вернулся.
- Да-да, как скажете, уважаемый! – заискивающе заверил меня Пивз в своей покорности и лишь затем «шагнул» полностью.
Процессия двинулась дальше, и никто не произнес ни слова. Что-то попыталась сказать Гермиона, и уж было начала рассказывать Лаванде на ухо, что полтергейсты это тоже духи, только злые, но на неё зашикали со всех сторон и девчонка замолкла. Все смотрели в затылок впереди идущего преподавателя, согнувшегося, словно от тяжкого груза, и не хотели злить и так злого человека. Мало ли как он там с баллами факультета поступить может?!
- Ну вот мы и пришли. Заходите! – пригласил он войти всех присутствующих, остановившись перед высокой дверью учительской.
В отделанном деревянными панелями просторном помещении стояло множество разномастных стульев и на одном из них, у окна, сидел мой отец. Он обернулся на шум, криво улыбнулся, поднялся и, не сказав ни слова, вышел, закрыв дверь вместо Ремуса, тот так и остался стоять с поднятой рукой.
- Ну что же, зельевары они такие, надышатся сложных зелий и всё им потом неприятели по углам чудятся! Ха-ха... хм... Э-э-э...
Однокурснички застыли, будто в них Ступефай срикошетил. Никто и не думал смеяться, не раздалось даже хилого смешка. Кто левым глазом, кто правым, а кто двумя, но все они косились на меня, а их лица просто кричали о «неудачности» подобной шутки. Не стой перед ними сконфуженный автор юмора, они бы не постеснялись меня заверить об этом вслух. Вот он – великий страх перед летучей мышью Хогвартса... В такие моменты они явно представляют декана Слизерина на мышью, а мстительным драконом!
- Ха! – четко и громко выговорил я, стоя напротив неудачливого учителя. Опростоволоситься перед подростками два раза, так и не успев начать обучение...
- Да, дети, Гарри прав. Вы видимо... хм... любите своего учителя... – он прокашлялся. – Прошу прощения...
Кто ему при мне возразит? Все остервенело закивали, признаваясь «старшему гаду Снейпу» в любви, и с каждым кивком глаза Ремуса все больше смахивали на русалочьи – увеличивались и выкатывались.
Нет, так они вели себя не всегда, просто я решил хоть капельку оправдать свое звание «ябеды», ранее незаслуженное, и с некоторых пор оправдывал его вовсю. Дин вот, в будущем к зельям не то что не подойдет, его не подпустят, с такой то характеристикой «отсутствия врожденных способностей». А ведь у них семейный бизнес – целых три аптечных лавки в пригороде Лондона! Лаванда в кабинет теперь бочком просачивается, и дышит тихо, и глаза только вровень с котлом подымает. А чего она волосам отца прозвища придумывала? То висюльки, то бирюльки, то медуза Горгона по ним плачет... Честно заработали, недорогие мои, получите!
Вскоре Люпин очнулся и принялся демонстрировать приунывшим слушателям старый гардероб для мантий, в котором возился боггарт. И пока он объяснял, что это такое, и как его одолеть, лично меня одолевали сомнения – уйти или остаться? Еще скажет подойти, раскрыть перед всеми своё самое потаенное... Что тогда делать? Как быть? Я точно знаю, чего боюсь, и папа просто сумасшедший, раз не предупредил меня о новой мебели в учительской и возможном уроке здесь же!
- Одолеть его легче вдвоем... превратить в нечто смешное... вот ты, Невилл, чего ты боишься больше... – в мою голову просачивались лишь обрывки фраз, я невербально колдовал.
- Н-е-е-т! – хором закричали несколько особо сообразительных. – Невилл ничего не боится, правда? – настойчиво спросил Симус.
- Да... конечно... не боюсь!
И папа из шкафа вываливаться не стал. Как результат, смешным его Невиллу представить не довелось.
Спустя минуту Парвати закричала:
- Ридикулус!
И мумия запуталась в бинтах.
Затем появилась ведьма-баньши, лишенная ирландцем голоса, поползли змеи и принялась гоняться за собственным хвостом несчастная крыса...
- Гарри, твоя очередь, - как мог приветливо произнес Люпин и протянул руку, приглашая меня подойти. – Вперед!
Мне нечего было бояться, ведь я, хоть и наспех, но дочитал длиннющее заклятие противодействия страху и смело шагнул вперед, подбодряемый Гермионой.
Все застыли и жадно всматривались в пока пустое место перед гардеробом.
Когда волна жара обдала моё лицо, было уже поздно, совсем поздно - мой страх уже сидел на табуретке. Юный, хрупкий, в синей кофточке с белым воротничком и простых черных джинсах. Люпин перехитрил не только меня, но и себя. Его лицо вытянулось и посерело в один миг, будто кто-то нажал на кнопку и изображение сменилось черно-белым. Мама в ритм постукивала небольшим каблучком по полу, и сосредоточенно поправляла густую рыжую челку, и без того аккуратно уложенную. Боггарт не знал моей матери, он оживил то, что мог видеть или представлять я. Но Лили Поттер жила в моей голове лишь в образе мертвой женщины на полу. Спорящей с мужем и протягивающей меня Риддлу я постарался мать забыть. Мне было стыдно за неё, её неуместную доброту к тому, кто с легкостью пожертвовал и вроде как любимой женой, и собой, и маленьким ребенком, избегая унижения обычными сплетнями...
Люпин махнул палочкой и наваждение исчезло. Он принялся горячо убеждать раскрывших рты грифиндорцев, что Снейп боится очень красивой, но очень злой ведьмы. Она живет в горах Норвегии и о её злодеяниях упоминается во многих книгах, прочитанных Гарри, и поэтому даже боггарт у него в какой-то степени полезен для обучения. Он усердно выдумывал подробности похищения ведьмой оставленных без присмотра детей и процесс их превращения в послушных ездовых собак и еще кучу глупостей, на озвучивание которых и ушла оставшаяся часть урока. Трудно было ему не поверить тому, кто еще живет в прекрасном детстве, и все с радостью обманулись. Оборотень старался, казалось, его пугает сама возможность того, что ему не поверят.
- Я вам отомщу... – буднично сообщил я, подойдя к нему после звонка.
С иступленным упорством вглядываясь в колдографии матери, я задерживаю дыхание и прислушиваюсь к своему сердцу, не дрогнет ли? Мне известно, что обряд, проведенный Беллой, отдалил меня от неё. Однако я вижу изображение, но не маму, помню её смерть, но почти не жалею. Ум мой ужасно боится того, что она могла бы мне сказать, случись чудо, и Лили Эванс ожила на денек, посмотреть, как живет уже не совсем и её сын. Однако, как бы я не взывал к тому, что называют душой, все равно слышу лишь гулкое эхо рациональных мыслей, раздающееся будто из пустого колодца...

Глава 16.

Великан внизу возится. Ма-а-а-ленький такой. Все не решит, какое из двух деревьев срубить, то, что совсем сухое, или то, на котором есть еще живые ветки, с тремя желтыми листочками. Макушку чешет, не понимает, что деревьям нужна не его жалость, а вечный покой. Они устали расти и радовать, не получая ничего взамен. Под этой лиственницей и я когда-то с Гойлом от дождя прятался, и листочки щипал, и в трубочки их скручивал от нечего делать. Не то чтобы вода меня пугала — просто ноги не хотели идти в школу.

— Хагрид! — закричал я с астрономический башни вниз, чуть голос не сорвав. — Руби оба! Об-а-а!..

Лесник задрал голову кверху и неуверенно, почти стыдливо помахал мне огромной ручищей, в другой он все еще держал топор, чем-то похожий на мини-гильотину. Ему не понравилось моё замечание, хорошие люди не должны орать, свесив ноги с карнизов и указывать другим, как им лучше убить живое. Бедный, бедный Хагрид. Отсюда вижу его виноватые глаза, в смысле чувствую и догадываюсь — зрение у меня не орлиное. Он не верит сам себе, что так и не смог полюбить сына Эванс и настоящего героя, развоплотившего самого Того-Кого-Нельзя-Называть. Крикнуть бы ему, что всё нормально, для терзаний нет причин, так ведь это я, а я не крикну.

Поерзав на холодном мраморе, с каким-то больным интересом я вновь принялся вглядываться в пропасть под ногами.

— Осторожне-е-е там!.. — наконец великан придумал, что ответить, и с чувством выполненного долга вернулся к думам о выборе жизни и смерти, закинув топор на плечо и уставившись на обреченные деревья.

Знал бы ты, кто здесь сидит — топор в меня швырнул, и уверен, ни за что на свете не промазал. Вы бы все хотели моей смерти, ведь это жизненная необходимость. Дамблдор вот пожалел однажды, теперь несет ответственность за все живое, а всего-то — про Беллу за окном не знал. Хотя, он поступил благородно, будь я на его месте, заавадил бы раз пять подряд.

Как бывает, за три часа дойти до того, что меня не убивших смело записывать в благородные...

Невилл не дурак, просто противный. Говорил же он, что нет у меня души? Говорил, а я не прислушался, самым умным себя возомнил. Так всегда, истина постоянно рядом, только часто она еще противнее, чем пухлый со своей жабой вместе взятые. Почему я не могу любить, да почему я не могу любить... ну нет во мне такой функции. Не заложена!

— Ты личность, ты чувствуешь и понимаешь то, что чувствуешь. Но души у тебя нет... — сказал отец. — Возможно, она... побеждена другой.

— Возможно?

— Да, возможно.

— И вот из-за этого «возможно»...

Я не договорил, а отец не ответил.

Мы строим планы, суетимся, что-то скрываем, что-то кому то навязываем, и даже не подозреваем, что все может рухнуть в один момент. Нет, я не о смерти — смерть не конец, да и такие банальности мне не к лицу. Оговорка, самая обычная оговорка, и мир перестает двигаться, а ты начинаешь понимать, что тело и разум вполне себе способны существовать и друг без друга. Я насчитал сорок две щербинки на одном квадрате каменной плитки, пока сознание не вернулось и я смог шевелить еще чем-то, а не только дико вращать глазами. Ну а холодный пот, он не просто холодный, он ледяной, и это я понял лишь благодаря оговорке. Да чего я только не понял благодаря всего одному скупому словосочетанию — «зеленая книжка». Дневнику Риддла я вернул его обычный облик пятью секундами позже обнаружения, люблю порядок, знаете ли. Знал бы, к чему приведет такая любовь, добавил бы в палитру еще немного салатного, для живости!

Пересказывая отцу подробности прошедшего собрания Пожирателей, я раскачивался на двух ножках в кресле его кабинета и втихую водил палочкой над стопкой контрольных работ грифиндорцев — вносил посильный вклад в их листки успеваемости. Был чрезвычайно сосредоточен, опасаясь исправить что-то так, как тому и положено быть, то есть правильно, и вообще — мало обращал внимания на реплики отца.

— Каркаров сказал, великаны на севере волнуются, у них часть земли отняли, с ними теперь говорить можно...

— Кто там сейчас руководит? — спросил папа, расставляя новые банки с травами по полкам и стоя ко мне спиной.

— Голгомаф пока, но его вот-вот сюда перенаправят, северным он не нравится. Буйный, говорят.

— Это они меланхолики... — он вздохнул. — Нужно успеть до этой перестановки кадров, а то опять последними в очереди окажемся. Дамблдор его тут ждет, как своего.

— Ага...

— Сегодня после ужина идешь к нему. Не забудь и не пройди мимо, ты это любишь.

— К кому иду? Голгомафу?!..

— Директору! — возмутился отец. — Ты чем слушаешь?!

— Ушами... — я обиделся.

— Сивый с ума сошел. Сразу после превращения и беседы вести... — раздался звон, одна банка с прыгучей травой оправдала свое название и спрыгнула вниз, разбившись. — Вот черт! — выругался отец и принялся леветировать осколки в мусорное ведро. — Лови её, она в твою сторону идет!

Пока я ползал под столом, отлавливая попрыгунью, только недавно вырванную из земли, а потому злобную, грязную и кусачую, декан Снейп разнервничался вконец. Он присел на стул и сложил руки на коленях, позабыв о банках и обо мне в частности. Что-то в его скрюченной фигуре меня насторожило, какая-то нотка истерики, готовое вырваться наружу отчаяние, слишком грустные глаза...

— Кто теперь владеет дневником?

— Мне нельзя говорить. Никому. Так безопас... ОЙ! Больно! Она кусается!

— Конечно, это подвид Зубастых... — буркнул отец в сторону. — Сколько можно возиться?!

— Здесь темно!

— Да ты что? — в ответ мне раздалось прям змеиное шипение. — В первый раз слышу, что под землей темно, ты сделал открытие...

Мне не хватило нескольких дюймов, чтобы дотянуться до этой проклятой травы с действительно зубастым бутоном на верхушке, как моя голова затрещала, словно кто-то спутал её с орехом и захотел раздавить. На обед там, или просто перекусить!

— Пап-а-а... — заныл я. — Перестань!

— Нет.

И я сдался, о чем теперь жалею так, как словами не сказать, нет таких слов.

— Ну ладно, я её этому... ну как его... он еще ловец Пуффендуя! — папа уставился на меня с немым укором. — На «С» начинается... — продолжил я вспоминать. — Высокий такой, вроде сильный. Но сам ничего не заподозрит, такой тихоня. Я книжку ему в портфель на перемене левитировал.

— Родители забыли дать ему имя?!

Помню каждую черточку хорошенького лица пуффендуйского отличника, случайно перешедшего мне дорогу у кабинета Флитвика. Помню противно вежливую улыбочку и покровительственное похлопывание по моему плечу ни с того ни с сего — он словно смерть свою узнал и поприветствовал. А вот имя, скучное такое... я его еще не сразу и спросил у Рона, забыл. Парень просто мимо шел, ну не повезло ему, со всеми бывает. Так почему бы и не с ним?

Наконец память вернулась, вдоволь проветрившись.

— Ссс... Седрик! — я временно высунул голову из-под стола. — Диггори!

На какое-то время в кабинете повисла странная тишина.

— Почему? — спросил отец, глядя в стенку.

— Рядом был, удобно... Поймал! — я схватил траву, поднялся с колен и довольный прошел к стеллажам. — От меня не уйдешь...

Отец явно сделал над собой усилие и поднялся, стряхнув что-то с колен. Затем придирчиво рассмотрел себя в отражении стекла, зеркал в помещении больше не имелось, остался недоволен увиденным и поёжился.

— Холодно? — спросил я с участием. — Позвать Хельгу?

— Не стоит, лучше холод, чем африканский зной... — папа хмыкнул. — Я сам, позже. Тем более кто знает, возможно вечером Альбус начнет борьбу за нашу память, а холод позволяет держать защиту дольше, ты должен знать.

— Знаю я, сто раз уже повторил!

Мы готовились к вечернему разговору очень долго и нудно, а потому любое упоминание о нем выводило из себя мои и так расшатанные подростковые нервы. Я сам охладил свою спальню и дезактивировал камин, что грозило Симусу не простудой, а воспалением легких, но, сколько бы дров в огонь он не подбрасывал, тепла от него — как от бенгальского.

— Гарри, это ты? — с безнадегой в голосе поинтересовался ирландец, отшвырнув от себя кочергу.

— Конечно, ты же меня спрашиваешь, я ли это. Кем тогда еще могу быть я, как не собой?

Глаза моего собеседника округлились, но ненадолго. Осознав бесполезность мыслительного процесса, он разогнул спину и проковылял к постели. Вскоре раздался возмущенный скрип старого потертого чемодана Симуса, наверняка в нем прятались от мыла с порошком носки не одного поколения, а еще через минуту — шорох одежды и сопение. Памятуя о тесте по трансфигурации, спорам он предпочел мамины вязаные панталоны, свитер, гольф, и зимние ботинки на меху.

— Шапку не забудь, — напомнил я. — А то продует еще.

— Не забуду! — рявкнул мальчишка и в самом деле вытянул из глубин чемодана детскую шапку с большим красным помпоном. — Вдруг тебе после заморозков снежков полепить приспичит?! — чихнув, он забрался под одеяло. — Хренов чародей...

— А?! Что ты там шепчешь?

— А как думаешь? — засипел простуженный. — Превозношу твои душевные качества! Умный волшебник, чтоб тебя...

Мы опять засмеялись, хотя спросил бы нас кто — почему, не ответили.

Смогу ли я еще вот так смеяться, не вспомнив о том, что сказал мне отец эти проклятые три часа назад?

А именно:

— Если бы не паршивая зеленая книжка, мерзнуть бы не пришлось!

Он пересчитывал новые блестящие котлы у дальней стенки, придирчиво и с интересом истинного зельевара осматривая каждый из них. Некоторые даже поглаживал, оценивая чистоту и качество литья. На короткий миг почудилось, что он немного... сумасшедший, столько любви к железкам светилось в его горящем взгляде. Еще через один миг мне ничего не чудилось — мир опрокинулся, как ведро. Только в нем была не вода, а что-то липкое и противное — страх. Странно, но первым делом я подумал о том, что должно было прийти в мою голову уже в конце грядущих размышлений, а именно — я один.

— Какое собрание, если говорить не о чем? Лентяи, все делать самим приходится. Как же я устал!

Не знаю, что такое душа, да и кто знает, но знаю, что такое пустота в груди. Такая щекотная, такая звонкая, словно она совсем и не пустота, словно это чувство, неясное, нехорошее, но точно справедливое...

— Папа...

— Да?

— Зачем ты хотел меня убить?

Отец не застыл, а это его привычная манера выказывать крайнюю степень эмоциональности, он зло развернулся на каблуках ко мне лицом. В воздух взметнулись полы черной мантии и со свистом рассекли воздух. Всего четыре уверенных шага и мой несостоявшийся убийца стоит передо мной. Землистый цвет лица, большие, впавшие от худобы глаза, в которых ничего не прочесть, ведь они как черное озеро у замка — непроглядные. Однако вполне вероятно, что в отличие от стальных глаз Малфоев, порицаемых всеми, кому не лень, эти ничего и не скрывают — там и вправду темно.

— Ты крестарж Волдеморта, сосуд, а не мой сын! — закричал он. — Хочу вернуть его, а не убить тебя!

Я не сфокусировал взгляд хоть на чем-нибудь даже с третьей попытки, так и остался стоять посреди кабинета с размытой картинкой перед глазами, не в силах заставить себя сделать хоть шаг. На меня навалилась такая вялость, что не хотелось даже дышать. Единственное, чего хотелось — выйти. Но непонятно, это черное пятно перед глазами что такое, дверь или отец?

Когда декан Снейп сделал шаг назад, я обрадовался — пятно это точно дверь, ведь они, двери, ходить не могут.

— Ты глупец, и маленький. Моя любовь к тебе в твоей голове просто не поместится, нужна душа, а её нет. Ты маленьким часами смотрел на мух в паутине, в оконной раме. Сам же их туда и заманивал. Когда они умирали, ты начинал плакать. Но когда я тебя спрашивал, почему ты плачешь, ты просто пугался, молчал. Жалеешь? — спрашивал я. Нет... — отвечал ты и принимался плакать еще сильнее. Интеллект тебе подсказывал, что ты слишком многого не чувствуешь, не можешь, и дохлые мухи тебя пугали твоим равнодушием к их дохлому состоянию. Хотел купить тебе котенка, много раз, или собаку. Еле уговорил на хомячка. Если ты помнишь, Хельга его на третий день в горшке с фикусом похоронила, как удобрение, а мне не сказала. Знаешь, почему?

— Нет... — выдавил я.

— Асфикция, Гарри, удушение. Она берегла воспитанника, как могла. Уговаривая тебя на покупку, я по глупости заявил, что жизни не мыслю без хомячков. Ты хороший сын, старался меня порадовать, но долго радовать не смог. Не помнишь разве? Нет? Для тебя это было несущественно. И хотя твой отец не образчик лживой добродетели, но мне стало жаль хомяка, тебе — нет. Я за Драко столько лет боялся, когда тебя с ним оставлял, что теперь даже любить его не могу, как раньше, перегорел. Гарри, ты был в детстве не одинок, а изолирован, мне жаль. Двенадцать лет назад тебя должен был забрать себе Лорд, и с твоей душой всё было бы в порядке, ты бы вырос и победил его этой чертовой любовью, как ни странно это звучит. Но, судя по тому, что видела Белла, Дамблдор промахнулся мимо цели, не мог представить себе подобного абсурда. Мыслит узко, что поделать!

— Дневник...

— Дневник бы забрал его душу и Риддл стал чуть живее!

— Неужели тебя не беспокоило, что я мог бы стать чуть мертвее... — по коже мурашки поползли.

— Это единственная вещь в мире, способная забрать душу, не убив. Там, — он подошел еще ближе и больно ткнул меня указательным пальцем в грудь, — есть что-то. Не может не быть! — отчаянно выкрикнул отец. — Только тебя попробуй обмани... Не помогло даже отсутствие магии, одолел. Как?

— Лорд подсказал.

— Да? — он кивнул, будто собственным мыслям нашел подтверждение. — Значит, ему это выгодно. Он тебе никогда не причинит зла, рядом с ним ты всегда будешь жив и здоров. Это такая ирония твоей жизни, нет для тебя никого надежнее, чем твой собственный убийца.

— И ты...

— Сделал выбор. Не в его, твою пользу! По большому счету — вы равнозначны. Если быть откровенным, а это сложно, у меня с Лордом два общих интереса — ты и победа.

— Врешь! — спокойно констатировал я, осознав, что хорошо лгать отец в состоянии не только чужим, но и мне.

Папа вскинул брови и немного приподнял голову, изучая меня с незнакомой мне настороженностью.

— Твоя проницательность сослужит тебе плохую службу... Да, наверное, вру. У меня сын без души и всё, пустота. А мне нужно, Гарри, нужно еще хоть что-то! — он отошел к столу и отвернулся от меня. — Ничего не изменилось, ничего. Все по старому, как нес твой груз на себе, так и дальше нести буду. Ты же можешь идти, проклинать меня за очередную попытку тебя оживить! — отец провел рукой по столу. — Пыль, опять пыль...

— Хельга на тебя неделю сердится.

— Хельга, Хельга... — он скривился. — Она — артефакт Лейстрейнджей. Четырехсотлетний! Белла хитра, чертовка, не оставила тебя одного, надеялась вернуться... Ты с ней в резонансе, будешь в Азкабане, можешь убедиться. Вас синие нити связывают, в межпространстве. Так не бывает, если вы не одной крови, а значит... — произнести то, что хотел, он просто не смог. Его голос сорвался и затих. — Поэтому Хельга так сильно тебя любит. Обычно покупные они... другие.

Крестарж Волдеморта, ненастоящий Поттер, не совсем Эванс, почти Лейстрейндж, мальчик без души, фальшивый герой, неискренний друг... Не человек — огрызок. Любопытно, это так на свет появляются те, кого потом все ненавидят за ненависть к ним? Смею предположить, что так, ведь имейся у меня душа, она бы разлетелась на мелкие кусочки от этой самой ненависти и обиды. Но, к счастью, в ассортименте моих качеств такого наименования не значится, а мой ум мне уже минуту шепчет — это не катастрофа, это удача. Узнать, что родной отец готов исправлять свою якобы ошибку за твой счет до того, как он попробует провернуть такой фокус еще раз — это как вооружиться.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: