ОДИН СРЕДИ ЗВЕРО-ЛЮДЕЙ

Я стоял перед ними, читая свою судьбу в их глазах, совершенно один, со

сломанной рукой. В кармане у меня был револьвер, в котором недоставало

трех патронов. Среди разбросанных по берегу обломков лежало два топора,

которыми изрубили лодки. Позади плескались волны.

У меня не оставалось иного оружия для защиты, кроме собственного

мужества. Я смело взглянул на приближающихся чудовищ. Они избегали моего

взгляда, их трепетавшие ноздри принюхивались к телам, лежавшим на берегу.

Я сделал несколько шагов, поднял запачканный кровью хлыст, лежавший около

тела человеко-волка, и щелкнул им.

Они остановились, не сводя с меня глаз.

- Кланяйтесь, - сказал я. - На колени!

Они остановились в нерешительности. Один из них встал на колени. Я,

хотя душа у меня, как говорится, ушла в пятки, повторил свой приказ и

подошел к ним еще ближе.

Снова один опустился на колени, за ним двое остальных. Тогда я

направился к мертвым телам, повернув лицо к трем коленопреклоненным

зверо-людям, как делает актер, когда пересекает сцену, обратив лицо к

публике.

- Они нарушили Закон, - сказал я, наступив ногой на тело глашатая

Закона. - И были убиты. Даже сам глашатай Закона; даже второй с хлыстом.

Закон велик! Приблизьтесь и смотрите.

- Нет спасения, - сказал один из них, приближаясь и поглядывая на меня.

- Нет спасения, - сказал я. - Поэтому слушайте и повинуйтесь.

Они встали, вопросительно переглядываясь.

- Ни с места, - сказал я.

Я поднял оба топора, повесил их на свою перевязь, перевернул

Монтгомери, взял его револьвер, заряженный еще двумя пулями, и,

нагнувшись, нашарил в его карманах с полдюжины патронов.

- Возьмите его, - сказал я, разгибаясь и указывая хлыстом на тело

Монтгомери. - Унесите и бросьте в море.

Они подошли к телу Монтгомери, видимо, все еще страшась его, но еще

более напуганные щелканьем моего окровавленного хлыста, и робко, после

того, как я прикрикнул на них и несколько раз щелкнул хлыстом, осторожно

подняли его, понесли вниз к морю и с плеском вошли в ослепительно

сверкавшие волны.

- Дальше, - сказал я, - дальше! Отнесите его от берега.

Они вошли в воду по грудь и остановились, глядя на меня.

- Бросайте, - сказал я. И тело Монтгомери с всплеском исчезло. Что-то

сжало мне сердце. - Хорошо, - сказал я дрожащим голосом.

Они со страхом поспешили обратно к берегу, оставляя за собой в

серебристых волнах длинные черные полосы. У самого берега они

остановились, глядя назад в море и как будто ожидая, что вот-вот оттуда

появится Монтгомери и потребует отмщения.

- Теперь вот этих, - сказал я, указывая на остальные тела.

Они, тщательно избегая приближаться к тому месту, где бросили тело

Монтгомери, отнесли трупы зверо-людей вдоль по берегу на сотню шагов,

только тогда вошли в воду и бросили там трупы своих четырех собратьев.

Глядя, как они бросали в воду изувеченные останки Млинга, я услышал за

собой негромкие шаги и, быстро обернувшись, увидел совсем близко

гиено-свинью. Пригнув голову, она устремила на меня сверкающие глаза, ее

уродливые руки были стиснуты в кулаки и прижаты к бокам. Когда я

оглянулся, она остановилась и слегка отвернула голову.

Мгновение мы стояли друг против друга. Я бросил хлыст и нашарил в

кармане револьвер, решив при первом же удобном случае убить эту тварь,

самую опасную из всех оставшихся теперь на острове. Это может показаться

вероломством, но так я решил. Она была для меня вдвое страшнее любого из

зверо-людей. Я знал, что, пока она жива, мне постоянно угрожает опасность.

Несколько секунд я собирался с духом, потом крикнул:

- Кланяйся, на колени!

Она зарычала, сверкая зубами.

- Кто ты такой, чтоб я...

Я судорожным рывком выхватил револьвер, прицелился и выстрелил.

Я услышал ее визг, увидел, как она отскочила в сторону, и, поняв, что

промахнулся, большим пальцем снова взвел курок. Но она уже умчалась

далеко, прыгая из стороны в сторону, и я не хотел тратить зря еще один

патрон. Время от времени она оборачивалась, глядя на меня через плечо.

Пробежав по берегу, она исчезла в клубах густого дыма, по-прежнему

тянувшегося от горящей ограды. Некоторое время я смотрел ей вслед. Потом

снова повернулся к трем послушным существам и махнул рукой, чтобы они

бросили в воду тело, которое все еще держали. Потом я вернулся к тому

месту у костра, где лежали трупы, и засыпал песком все темные пятна крови.

Отпустив своих трех помощников, я отправился в рощу над берегом. В руке

я держал револьвер, а хлыст с топором засунул за перевязь. Мне хотелось

остаться одному, обдумать положение, в котором я очутился.

Самое ужасное - я начал сознавать это только теперь - заключалось в

том; что на всем острове не осталось больше ни одного уголка, где я мог бы

отдохнуть и поспать в безопасности. Я очень окреп за свое пребывание

здесь, но нервы мои были расстроены, и я уставал от всякого напряжения. Я

чувствовал, что придется переселиться на другой конец острова и жить

вместе со зверо-людьми, заручившись их доверием. Но сделать это у меня не

хватало "сил. Я вернулся к берегу и, пройдя на восток, мимо горящего дома,

направился к узкой полосе кораллового рифа. Здесь я мог спокойно подумать,

сидя спиной к морю и лицом к острову на случай неожиданного нападения. Так

я сидел, упершись подбородком в колени, солнце палило меня, в душе рос

страх, и я думал, как мне дотянуть до часа избавления (если это избавление

вообще когда-нибудь придет). Я старался хладнокровно оценивать положение,

но это мне удавалось с трудом.

Я попытался понять причину отчаяния Монтгомери. "Они изменятся, -

сказал он, - несомненно изменятся". А Моро, что говорил Моро? "В них снова

просыпаются упорные звериные инстинкты..." Потом я стал думать о

гиено-свинье. Я был уверен, что если не убью ее, то она убьет меня.

Глашатай Закона был мертв - это усугубляло несчастье. Они знали теперь,

что мы, с хлыстами, так же смертны, как и они...

Быть может, они уже глядят на меня из зеленой чащи папоротников и

пальм, поджидая, чтобы я приблизился к ним на расстояние прыжка? Быть

может, они замышляют что-то против меня? Что рассказала им гиено-свинья?

Мое воображение увлекло меня все глубже в трясину необоснованных опасений.

Мои мысли были прерваны криками морских птиц, слетавшихся к чему-то

черному, выброшенному волнами на берег недалеко от бывшей ограды. Я знал,

что это было, но у меня не хватило сил пойти и отогнать их. Я пошел по

берегу в другую сторону, намереваясь обогнуть восточную оконечность

острова и выйти к ущелью с хижинами, миновав предполагаемые засады в лесу.

Пройдя около полумили по берегу, я увидел одного из трех помогавших мне

зверо-людей, который вышел мне навстречу из прибрежного кустарника. Мое

воображение было так взвинчено, что я тотчас выхватил револьвер.

Миролюбивые жесты приближающегося существа не успокоили меня. Оно

подходило нерешительно.

- Прочь! - крикнул я.

В его раболепной позе было что-то собачье. Он отошел на несколько

шагов, совершенно как собака, которую гонят домой, и остановился, умоляюще

глядя на меня преданными глазами.

- Прочь! - повторил я. - Не подходи!

- Значит, мне нельзя подойти? - спросил он.

- Нет. Прочь! - сказал я и щелкнул хлыстом. Потом, взяв хлыст в зубы,

нагнулся за камнем, и он в испуге убежал.

В одиночестве обогнув остров, я дошел до ущелья и, прячась в высокой

траве, окаймлявшей здесь берег моря, стал наблюдать за зверо-людьми,

стараясь определить по их виду, насколько повлияла на них смерть Моро и

Монтгомери, а также уничтожение Дома страдания. Теперь я понимаю, каким

глупым было мое малодушие. Прояви я такое же мужество, как на рассвете, не

дай ему потонуть в унылых размышлениях, я мог бы захватить скипетр Моро и

править звериным народом. Но я упустил случай и очутился всего лишь в

положении старшего среди них.

Около полудня некоторые из них вышли и, сидя на корточках, грелись на

горячем песке. Повелительный голос голода и жажды заглушил мой страх. Я

вышел из травы и с револьвером в руке направился к сидящим фигурам. Одна

из них, женщина-волчица, повернула голову и пристально поглядела на меня,

а за ней и все остальные. Никто и не подумал встать и приветствовать меня.

Я был слишком слаб и измучен, чтобы настаивать на этом при таком скоплении

зверо-людей, и упустил благоприятную минуту.

- Я хочу есть, - сказал я почти виновато и подошел ближе.

- Еда в хижинах, - сонно сказал быко-боров, отворачиваясь от меня.

Я прошел мимо них и спустился в мрак и зловоние почти пустынного

ущелья. В пустой хижине я нашел несколько плодов и с наслаждением их съел,

а потом, забаррикадировав вход грязными, полусгнившими ветками и прутьями,

улегся лицом к нему, сжимая в руке револьвер. Усталость последних тридцати

часов вступила в свои права, и я погрузился в чуткий сон, рассчитывая, что

сооруженная мною непрочная баррикада произведет все же достаточно шума,

если ее станут ломать, и меня не захватят врасплох.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: