ТЫ ХОРОШО РОЕШЬ, СТАРЫЙ КРОТ! 6 страница

ТЫ ХОРОШО РОЕШЬ, СТАРЫЙ КРОТ!

Да, таких трудных дней, как теперь и

вообще в нынешнюю зиму, еще не было во

всей моей жизни.

Н.Пржевальский

Плот застрял в Саянском пороге, и надо было вязать новый. Утром

Кошурников с Алешей побродили по берегу. Было много хорошей, просушенной

до звона пихты. Они свалили несколько лесин, запилили по концам бревен

клиновые пазы, прогнали насквозь добрые березовые кряжи. Долбить проушины

в гребях снова пришлось топором. Досадно все-таки, что Костя забыл долото!

- Баба-растрясуха, - ворчал Алеша, отесывая подгребки. - Тоже мне

изыскатель...

- Не вздумай сказать ему об этом. - Кошурников развел могучие плечи. -

Понимать надо. Да и не вернешь.

- К слову пришлось...

"18 октября. Воскресенье.

Сделали новый плот из сухостойной пихты в 8 бревен длиной около 6 м.

Получился легкий крепкий плот большой подъемной силы. Делали вдвоем с

Журавлевым. Стофато едва шевелится. Помогает нам по хозяйству - готовит

обед и понемногу ковыряется на лагере.

Отплыли в 15 часов 30 минут. В 17 часов 15 минут пристали к берегу на

ночлег, потому что начало сильно темнеть, а впереди шумит большой перекат

- побоялся идти на него в потемках. Вообще этот участок реки неспокойный,

от Саянского порога до ночлега за сегодняшний день прошли 13 перекатов, из

которых 4 довольно серьезных.

Видели на берегу медведя. Костя стрелял в него, но промазал с

каких-нибудь 50-60 м. Медведь очень большой, черный, вероятно, не менее

15-18 пудов чистого мяса было бы. Обидно, что такой лакомый кусок ушел.

В Казыре очень много рыбы. Плывем на плоту, и все время видно рыбу.

Видели одного большого тайменя - килограммов на 30, одного поменьше -

килограммов 10, несколько ленков и много хариусов. Жалею, что нет лодки.

Ели бы все время рыбу. Ходил по берегу с берестом и то заколол одного

хариуса и маленького таймешонка. Обидно иметь под боком столько рыбы и

только смотреть на нее.

В двух километрах ниже Саянского порога гибник кончился, началась живая

тайга. Породы те же, что и раньше, - кедр, ель, пихта, немного лиственных

- береза, осина, ольха, рябина. Лиственницы почти нет.

Грунты, как и прежде, - легкие суглинки, песок с галькой и чистый

галечник. Мысы, подходящие близко к Казыру, скальные, изверженных пород. С

поверхности скалы разрушены выветриванием".

Разбили лагерь под густым кедром. Немало ночей в своей жизни Кошурников

провел вот так - над головой плотный хвойный шатер, который не пропустит

ливня и словно бы держит тепло от костра. Кедровые сучья горят жарко, не

искрят, не сипят, не раскидывают угольков. Хорошее дерево! И молния - от

стариков слыхал - почему-то не бьет в этого царя сибирской тайги, и

кормится им все лесное население, и ветер в кедре шумит по-особому -

успокаивает и баюкает...

Кошурников оглядел товарищей. Здоровяк Алешка неплохо переносил тяготы

похода. Каждый день он просил Кошурникова сфотографировать его - то на

камне, то на плоту и обязательно так, чтобы видно было его темную и

жесткую бороду. А Костя был никуда. Осунулся, еще больше похудел, надрывно

кашлял, молчал часами. Пока плыли, он сидел среди мешков в теплых сухих

валенках, закрывшись брезентом от водяных брызг. К ночлегу с реки его

притащил на себе Алеша. А сейчас Кошурников распалил для него еще один

костер. Когда дрова прогорели, отгреб головешки, устелил кострище

пихтовыми веточками и опавшей кедровой хвоей.

- Ложись.

К нижнему суку кедра с наветренной стороны Алеша привалил мохнатые

пихтовые лапы, отдал больному товарищу свою телогрейку. Костя глотнул

спирта из фляги Кошурникова, поел дымящейся оленины, молча улегся на

горячую землю.

Кошурников решил еще соорудить для Кости "надью".

- Не надо больше ничего, Михалыч! - попросил Костя. - Забот еще вам со

мной. Не надо...

- Погоди, погоди, паря! - торопился Кошурников, насекая топором лесину.

- Ты же не знаешь, какая это великая вещь!

Он положил одно бревно на другое, укрепил их колышками. Бревна касались

друг друга продольными пазами, в которых были взрыхленные, рассеченные

топором древесные волокна.

- А вот теперь угольков сюда, бересты, - приговаривал Кошурников и,

когда лесины занялись огнем, удовлетворенно откинулся в сторону... - Вот и

порядок! Как у радиатора будешь всю ночь...

"Надья" горела жарко, ровно.

Спустя полчаса Костя неожиданно заговорил невнятным, бредовым голосом:

- Михалыч! Слышите, Михалыч? Вы любите море?

- Люблю, Костя, - отозвался тот. - Только, понимаешь, я его ни разу не

видел. Говорят, впечатление производит почти такое же, как тайга...

"Захмелел малость наш Костя, - думал Кошурников. - Это хорошо. Сейчас

пропотеет на кострище, как в бане. А в Сочи действительно надо будет

съездить. Ведь ни одного отпуска так и не использовал за всю жизнь. Но это

уже после победы. Как там сейчас, под Сталинградом? Вот ведь просился на

фронт - не пустили. А Журавлева отдел кадров вернул уже из эшелона

сибирских стрелков. Его тогда только в кандидаты партии приняли, а он с

собрания - в военкомат. Эх, Алешка, Алешка, что бы я без тебя сейчас тут

делал?"

На перекате едва слышно шумела вода.

- Как вы думаете, Михалыч? - подал вдруг голос с другой стороны костра

Алеша, и Кошурников вздрогнул. - Как, по-вашему, сдадут наши Сталинград?

Вы знаете, мне почему-то кажется, что будь я там - все было бы в порядке.

Ну, просто чувство такое. Интересно, правда?

- Интересно, - отозвался Кошурников и подумал о том, что Алеша был бы

добрым солдатом - пилот, парашютист, пловец, ворошиловский стрелок...

- А верно говорят, Михалыч, будто вы в гражданскую воевали?

- Да ну, наговорят тоже. Мальчишкой я был у партизан. Больше вот этим

делом занимался. - Кошурников громыхнул сапогом по ведру. - Кашеварил. И

еще писал под диктовку командира. Санькой-грамотеем меня в отряде звали.

Правда, в одной операции участвовал, за дружком своим увязался, одним

алтайским парнишкой. Через Яломанский белок зимой перелезли и зашли в тыл

бандиту Кайгородову, который долину запер. Много офицеров вместе с ним

ликвидировали в Катанде. Нас человек триста ходило. Где они сейчас все?..

- У меня отец тоже красный партизан был, - сказал Алеша. -

Забайкальский казак.

- Михалыч! - снова окликнул Стофато. - А я ведь на море родился. Сейчас

во сне его видел, и так не хотелось просыпаться!

- Спи, Костя, спи...

Вскоре заснул и Алеша, пригревшись с другой стороны "надьи".

Кошурников ушел в воспоминания. Потом мысли незаметно перескочили на

будущую дорогу, трассу которой экспедиция так удачно в общем-то

разведывала. Только вот что будет в Щеках? Чем ближе подплывали инженеры к

этому совершенно непреодолимому по воде порогу, тем больше Кошурников

волновался за исход всех изысканий. "Вдруг нельзя там взять скалы ни

взрывчаткой, ни экскаваторами? Скорей бы уж добраться! Только бы Костя не

подвел, трудно будет с ним, если сляжет окончательно. Но ничего, где наша

не пропадала...

А на море сейчас здорово, должно быть! Обязательно съезжу посмотрю, а

то в Сибири все время. Но мне, правда, тут всегда было хорошо. А в

Приморье или на Урале тосковал не хуже Дианки..."

Дианка была больной совестью Кошурникова. Эту чистопородную сибирскую

лайку он вывез с Ангары - не мог расстаться с таким умным псом. Черная, с

белой шалью и белыми стоячими ушами, она не бегала по пятам за хозяином.

"В поле" Дианка неслышно, как зверь, следовала кустами, не спуская с

Кошурникова диковатых медвежьих глаз. В палатку ее нельзя было заманить

никакими средствами. В самый лютый мороз лежала в снегу, укрывшись, как

одеялом, пушистым хвостом. На людей она никогда не лаяла, и никто из

партии Кошурникова не видел, как она ест, - кроме Михалыча, ни один

человек не рисковал подходить к кустам, где она разгрызала кости.

Кошурников увез ее в Челябинск. Во дворе дома, где жили Кошурниковы,

она покалечила несколько собак и до смерти перепугала какого-то мальчишку,

который кинулся на Женьку с кулаками. Пришлось держать ее в коридоре.

Дианка молчала, но в глазах у нее застыла вечная мука. Она стала сохнуть,

худеть. Кошурников возил ее за город, чтобы пристрелить, но рука не

поднялась - так выразительно и скорбно смотрела Дианка в глаза хозяину.

Потом Дианка сдохла. Женька тогда плакал навзрыд, да и у самого

Кошурникова было тяжело на душе. Вскоре ему стало невмоготу в городе, и он

начал хлопотать о переводе в Сибирь...

"Надья" тихо тлела до утра и до самого утра грела, поистине как батарея

парового отопления. Костя поднялся раньше всех. Белое, снежное утро было

необыкновенно свежим и чистым. Подложил в костер дров, побрел с ведром к

реке.

- Эй вы, сони! Светает! - крикнул он, вернувшись с водой, и неожиданно

запел слабым еще голосом:

На заре ты ее не буди -

На заре она сладко так спит.

Это был любимый романс Кошурникова, и он много лет утрами будил так

товарищей по партии. Начальник экспедиции раскрыл глаза, вскочил, радостно

растолкал Журавлева.

- Поет наш Костя! Алексей, хватит дрыхнуть! Костя воды принес! Поет! -

захохотал раскатисто и неудержимо, осторожно ощупал Костю своими сильными

короткопалыми руками. - Ну, что теперь Европа скажет, а? Европа поднимется

и скажет: ты хорошо р-роешь, старый крот! Хорошо р-р-роешь!

Кошурников был явно довольнее и веселее самого выздоравливающего.

Счастливо посмеиваясь, он ушел осматривать перекат, из-за которого

остановились ночевать. На карте была ошибка - это шумел не перекат, а

очередной. Петровский порог. Река с разгона ударялась в рыжую скалу на том

берегу и делилась надвое. Слева от скалы вода попадала в пенную улову. Из

водяного месива этой воронки плот не выцарапать бы никакими силами. Но

основную часть реки скала бросала вправо, на крутой слив. Этот слив не был

страшен. Главное - скала. Судя по тому, как проплыли палки, брошенные

сейчас Кошурниковым, каменный лоб мог разнести плот в щепки. А на

постройку нового уйдет еще один драгоценный день.

И Кошурников решил сам спуститься в порог. Плот разгрузили, привязали к

нему сорокаметровый манильский канат. В горле порога сильная струя

подхватила Кошурникова, развернула плот, понесла на скалу. Трос натянулся,

и ребят потащило к воде.

- За дерево! - крикнул с плота Кошурников.

Алеша захлестнул канат за березку. Она нагнулась, но устояла. Плот

запрыгал на отбойных волнах, почти у самой скалы, и медленно пошел вправо,

к сливу.

- Бросай! Зальет! - донеслось с реки.

Они отпустили канат. Плот нырнул в бучило. Кошурникова накрыло серой

водой. Но вот он показался, сидя верхом на греби, крепко вцепившись в

подгребки руками.

- Замерзли, Михалыч? - Костя лихорадочно разжигал костер на берегу,

ломал красный, высохший, должно быть этим летом, пихтарник. - Трудно вам,

Михалыч?

Кошурников разжал трясущиеся губы.

- Это зависит от пороха.

- Не приставай! - сказал Алеша Косте. - Давайте, Михалыч, я сапоги вам

стяну. Воду выльем.

Кошурников обсох немного у костра, и экспедиция тронулась дальше.

Радость от того, что поднялся Костя, что сберегли плот, омрачалась погодой

- дул сильный встречный ветер со снегом, который на широких плесах совсем

останавливал плот. Пришлось потерять четыре дневных часа. Сидели на

берегу, грелись. Снег так и не перестал до темноты.

Зима догоняла изыскателей. Кошурников чувствовал, что не сегодня-завтра

реку забьет шугой. Как тогда быть? Об этом не хотелось даже думать. Но во

время томительной стоянки так было трудно отогнать эти неприятные мысли!

Чайку, что ли, вскипятить?..

- Медведь-то, - сказал Алеша. - Медведь-то еще не лег, бродит. Может,

задержится зима?

- Наверняка. Первый признак, - сказал Кошурников.

"Вот дьявол Алешка! - восхитился он про себя. - Понимает, о чем я

думаю. Да, медведь не лег, но скоро ляжет. А может быть, это шатун был?

Только с чего бы тут шатуну взяться? Кто в этих местах мишку потревожит?

Жалко, что Костя упустил первого медведя - поели бы сейчас медвежатинки!

Алешка бы его срезал. Он и сохатого сегодня зацепил, хоть и далеко было".

- Михалыч! А какие вы еще приметы знаете?

- Вокруг солнца круги или дым столбом - к морозу. Собаки в снегу

катаются - к метели. Но я больше летние приметы знаю...

- Ну, какие, например? - не отставал Алеша.

- А вот если птицы заливаются, как оркестр, или муравьи от муравейника

далеко расползаются - к ведру. - Кошурников обрадовался, что нашел тему. -

Но для изыскателя важнее знать, когда непогоду можно ожидать. Тут много

примет. Тайга шумит глухо, эхо не откликается, туман тянет по горам вверх,

дым стелется. А лучше всего за живностью наблюдать. Жди ненастья, если

мухи на землю садятся, птицы поют вяло, бурундук тревожно квохчет -

старики говорят, нору ищет, чтобы от дождя спрятаться.

- Вот это, я понимаю, бюро прогнозов! - восхитился Костя. - Всего и не

запомнишь. Я запишу.

- А если лагерем стоишь, - продолжал Кошурников, - то сделай себе

еловый барометр.

- Что за барометр?

- Сруби нижний сук у сырой елки. Да подлиннее, метра этак в три.

Комельком укрепи на лесине, а за тонким концом следи. К дождю сук будет

распрямляться, а к хорошей погоде - наоборот. Надежный инструмент!..

"19 октября. Понедельник.

12 часов. Устье речки Татарки, пикет 2191. Остановка из-за ветра, никак

не дает плыть, дует с запада и на плесах останавливает плот. На карте

указано ошибочно: тот перекат, из-за которого остановились вчера ночевать,

был Петровским порогом. Утром я его просмотрел и решил вещи перенести, а

плот спустить. Так и сделали. Петровский порог проплыли на плоту, чем

сэкономила себе постройку целого плота. От Петровского порога до реки

Татарки 11 перекатов. Перекаты проходимые, правда, три из них мелкие, плот

задевает за камни, но проходит.

В карте нашей не полностью отражена ситуация, однако можно сказать, что

с 1909 года до настоящего времени река не изменила своего русла.

Заливаемая нижняя пойменная терраса заросла многовековой тайгой, что дает

возможность трассировать по ней линию без особого укрепления берегов и

регуляционных сооружений. Затруднения будут представлять мостовые переходы

боковых притоков, так как они несут с собой много валунов и галечника,

который будет загромождать отверстия.

В одном километре выше Татарки на берегу увидел сохатого. Журавлев

стрелял, ранил, но, очевидно, легко - зверь ушел. Почти у самой Татарки

через реку перебегал медведь, хорошо было видно, как он прыгал, а потом

поплыл. Было далеко, стрелять нельзя.

Погода стоит плохая. С 16-го по 17-е всю ночь шел снег, с 17-го на 18-е

тоже. Сегодня ночью снега не было, зато идет сейчас крупными хлопьями, со

встречным ветром. Плыть нельзя. Просидели до 16 часов. Ветер полностью так

и не стих. Поплыли искать себе ночлег.

От реки Татарки прошли еще два переката, из которых второй очень

мелкий, так что плот пройти не смог, пришлось опять лезть в воду, толкать

стяжками. Это по счету четвертая ванна".

Когда застряли последний раз, спрыгнул в воду и Костя, уверяя, что

чувствует себя великолепно. Однако его прогнали на плот, и там он сразу же

зашелся в мучительном кашле. Обсушились только к полуночи, а Костю снова

лечили таежным способом. Перед сном закурили тоненькие цигарки - табаку

оставалось мало.

- Что день грядущий нам готовит? - спросил шутливо Кошурников, стараясь

скрыть от Алеши тревогу за исход изысканий в районе главного Казырского

порога.

- Грядущий день нам готовит Щеки, - сказал Журавлев. - Опасаетесь,

Михалыч?

- На карте этот порог Стеной называется. Громов говорит: казырское

пугало.

- Посмотрим.

- Любопытное, должно быть, это место! - Кошурников наклонился с картой

к костру. - Но подсечь нашу работу может под корень.

Костя проснулся на рассвете, долго не мог просморкаться.

- Уже встали? - спросил он Кошурникова, который сидел у костра, повесив

голову.

- А? Что? - очнулся начальник экспедиции. - Да я так, вздремнул

малость. Как чувствуешь себя?

- И не ложились совсем?

- Костер палил, писал, пикеты считал по карте. Ты знаешь, сколько нам

до жилья? Всего километров сто!

Отчалили на рассвете. Костя хватался за гребь, но Кошурников приказал

ему стоять и считать шиверы. Здесь был очень шиверистый участок - двадцать

четыре переката засек Костя до обеда. Потом изыскатели заметили, что река

начала выпрямляться, воды в ней будто прибавилось.

- Набирает! - крикнул Кошурников, хлюпая гребью. - Гляди, как набирает!

Казыр действительно набирал силу. Загустел, напрягся, потащил плот

быстрее. На поверхность воды стали выскакивать "глаза", упругие выпучины,

на которых подкидывало плот. Вскоре увидели впереди темную каменную стену

с рваными зазубринами наверху. Это были Щеки...

Подбили к берегу, в нетерпении двинулись к порогу. Река с шумом

прорывалась в узкую кривую щель, высоко закидывая пену.

- Ну, дает! - уважительно проговорил Алеша. - Хана плоту.

- А давайте попробуем, - предложил Кошурников. - Где наша не пропадала!

Засветло бы успеть...

Как и два дня назад, они разгрузили плот, протащили свободный конец

троса на скалы. Все произошло в несколько секунд. Кошурникова с плотом

швырнуло в одну сторону, потом в другую, сбило с ног плотным валом,

вынесло за гранитную стену.

Он подбился к берегу, выцарапался на берег, опрокинувшись на спину,

вылил из сапог воду. Греться и сушиться не захотел. Как бы "то не видать

ребятам своего волнения? Сейчас должно было все решаться. А что, если все

их муки зря?

- Полезли на террасу, - сказал. - Тут должна быть интересная горная

ситуация.

Они стали карабкаться вверх, к небу.

В гольцы высокие,

В края далекие,

По тропам тем,

Где дохнут ишаки...

Это запел Алеша. Голос у него был неважный, но Кошурникову от этой

залихватской песенки сразу стало легче. Алешка определенно чувствовал, что

творится на душе у начальника экспедиции. Кошурников очень устал, продрог,

и ему было бы слишком тяжело узнать, что прокладка дороги в районе Щек

невозможна. Наконец они вылезли на террасу. Вот это да!

Все здесь напоминало много раз виденное - округлые, поросшие лесом

"шеломы" вдалеке, под ногами обычный курумник - сыпучий камень, ровные,

будто оструганные гигантским рубанком площадки у скал. Это было

замечательно! Правда, скалы подавляли все вокруг, пугали своим диким видом

и массивностью, но дорога-то пойдет у их подножия, по хорошей террасе! Все

это казалось чудом. Будто мрачные скалы смилостивились и перед самым

приходом изыскателей подвинулись в глубь тайги.

- Нам везет, - повеселев, заметил Кошурников: ему словно теплее стало.

- Так что мы можем с трассой с левого берега и не уходить.

- И довольно дешево обойдется это место, - прикинул Костя, - просто

здорово!

- Халтурщики, - сказал вдруг Алеша, и товарищи удивленно взглянули на

него - они никак не могли привыкнуть к Алешиной манере выражать свои

мысли. - Я говорю: почему на карте другое? - пояснил Алеша, заметив

недоумение друзей. - Что это за халтурщики тут работали?

- Не скажи, - возразил Кошурников. - Герои! Учти, это же было в 1909

году. Инструменты не те, да и надо было тогда каким-то безвестным

прапорщикам первым забраться в эту дичь...

Темнело. Черные горы будто снова подвинулись к реке. Казыр бесновался

внизу. Метров через пятьсот ниже по течению река снова исчезла в

расщелине. Оттуда доносился гневный бычий рев Казыра. Изыскатели

спустились к берегу. С темнотой Казыр стало слышней, скалы стонали и

гудели, отражая бешеный натиск воды. Расположились лагерем у этого

чудовища, которое словно пришло сюда из древнего мифа.

Кошурникова трясло. Холодная липкая одежда забирала остатки тепла.

Начальник экспедиции стискивал зубы, напрягал мускулы груди и шеи,

противная унизительная дрожь не унималась. Он стыдился этой слабости, но

никто сейчас не смотрел на него - Алеша ушел в лесок драть бересту, а

Костя не спеша рылся в мешках, разыскивая топор. Кошурников больше не мог

терпеть - прыгнул за густой пихтарник, пошел вприсядку, замахал руками,

шумно дыша, стал выворачивать из земли молодую осинку. Отломил у корня,

взялся за вторую. Потом он кланялся в землю, расшвыривал камни, прыгал на

месте, хлопая по бедрам деревенеющими руками. Он украдкой поглядывал в

сторону лагеря - ему не хотелось, чтобы ребята видели его в этот момент.

Сердце постепенно согревалось, грудь теплела, но уже давал себя знать

ночной морозец - телогрейка совсем задубенела, охватив тело тяжелым

панцирем.

Прибежал к лагерю, схватил топор и кинулся в горельник, где долго

крушил черные деревья, стоящие строго и немо.

- Хватит, Михалыч, - сказал Алеша, появившийся рядом. - Идите к костру,

я стаскаю. Обсушиться вам надо.

Костя возился у костра с ужином. Запыхавшийся Кошурников стал

разуваться - ноги у него зашлись совсем.

- Михалыч, а что вы в пихтарнике-то-бушевали? - спросил Стофато.

- Танцевал, Костя. Есть такой танец один полезный - танец живота

своего. Модный танец в зимней тайге, кровь разгоняет. Ты его еще не

постиг...

- Постигну, Михалыч. Еще не все потеряно.

- Да, я думаю...

После ужина Костя целый час перетряхивал в мешках скарб, разыскивая

вьючку из сыромятины. Нашел, разрезал вдоль и терпеливо стал обматывать

ремешками свои разваливающиеся сапоги. Потом и он улегся рядом с Алешей. У

огня остался один Кошурников. Лишь к полуночи Михалыч согрелся настолько,

что мог держать в руках карандаш.

"20 октября. Вторник.

Ночь. Порог Щеки, или, как значится на карте, Стена. Доехали до порога

к 16 часам. Прошли еще после дневного чая 6 перекатов. Итого, за день

провел через 24 переката, из которых не все уж такие простые.

В порог запустили плот на веревке. Двое вели по берегу, а я шел на

плоту. Думаю завтра провести плот таким образом, сколько только можно, а

потом отпустить. Надеюсь, что плот пройдет целым и мне удастся его поймать

ниже порога.

Место в окрестностях порога исключительно интересное. Правда, горы не

такие мощные, как в Центральных Саянах, но все-таки представляют

достаточно внушительное зрелище. Река прорывается в узкую щель, зажата с

боков в сильно извилистом ущелье. Повороты есть более чем под прямым углом

при ширине реки метров 7-10. Спад очень большой. К сожалению, у меня нет

никакого инструмента, которым я мог бы определить высоту падения.

Исключительно интересен порог в большую воду, когда река заполняет все

ущелье, Глубина ущелья метров 15-20, а выше - по обоим берегам - террасы,

которые не отражены на карте. Рельеф и ситуация в этом месте изображены

неверно. Для трассирования линии место не представляет никакого труда. Ход

по террасе по своей сложности ничем не будет отличаться от других участков

трассы, а я при камеральном трассировании представлял себе это место

исключительно сложным. Можно легко трассировать линию и левым и правым

берегами, в зависимости от того, как это потребуется на других участках

линии.

На Щеках завтра возьму образец N_6 порфира, который здесь

преимущественно распространен. Вообще рассчитываю на Громова, который

обещал дать геоморфологическое описание долины Казыра, так как по моим

данным вряд ли удастся составить хоть бы приближенное понятие о геологии

района.

До жилья остается 99 км, то есть такое расстояние, которое можно пройти

при любых условиях - зимой, летом, в распутицу, без продовольствия и т.д.,

так что надеюсь на благополучное завершение своей поездки.

Главное, что меня беспокоит, - это то, что я обещал 20 октября

приехать. Сегодня уже 20-е, а я еще далек до конца. Будут волноваться, но

я ничем не могу дать о себе знать.

С продовольствием дело обстоит благополучно. Нет только крупы - нечем

заправлять суп и не из чего варить кашу. Хлеба и сухарей имею 30-35 кг,

мяса килограммов 50, масла килограмма 2, есть соль, чай; табаку мало.

Других продуктов нет, но и с тем, что есть, можно еще свободно жить дней

двадцать.

Исключительно плохо с обувью у товарищей. У Кости сапоги почти

развалились. Он ходит, подвязывая их веревочками (я их принял за 75

процентов годности), есть у него валенки, но у них пятки дырявые, так что

можно обувать только на лагере. У Алеши сапоги тоже никуда не годятся,

зато есть крепкие ботинки, которые могут его выручить. У меня с обувью

благополучно.

У нас ни одного рабочего. Все приходится делать самим, а это сильно

утомляет. Взять хотя бы ежедневную заготовку дров на ночь. Нужно напилить

и стаскать к лагерю кубометра 2-2,5. Самим приходится готовить пищу, а

из-за этого один должен вставать в 5 часов утра. Самим приходится делать

плоты и перетаскивать имущество через пороги, а это тоже тяжелая работа -

без дороги, по камням, бурелому километра 2-3 тащить на себе килограммов

200-250 груза. В таких поездках необходимо иметь двух рабочих, которые

могли бы и плот сплотить и вести его по реке.

Лоцманские обязанности лежат на мне, а это исключает возможность в пути

на плоту делать записи. Многие детали забываются, и вечером их не

зафиксируешь.

Здоровье Кости лучше".

Кошурников стал укладываться у костра. Алеша услышал, спросил:

- Еще не спали?

- Ложусь.

- Писали?

- Да.

Они помолчали.

- Интересно, как там дела, - сказал Алеша, - под Сталинградом?

- Думаю, порядок. Сибиряки туда поехали.

- А Япония не начнет?

- Что ты! Завязла. А хотя и начнет - ни черта они не сделают с нами!

- А знаете, Михалыч, мы с женой получили дипломы, и на следующий день -

война. Знаете, я другим человеком сразу сделался...

Кошурников вспомнил, что и он за один день переменился так, что его

перестали узнавать самые близкие друзья. Исчезла безмятежная улыбка,

отчаянная бесшабашность, с которой не было сладу. Как все началось для

него?

Кошурников приехал на недельку в Новосибирск, чтобы утвердить в

институте очередной вариант. В субботу они с сыном Женькой подались на Обь

порыбачить. Успели еще к вечернему клеву. После ухи Женька заснул у

костра, разметав, как дома, короткопалые ручонки. Кошурникову было хорошо

- радовала ночь, дымящаяся сонная река, звездная россыпь на небе, а

главное - его вариант одобрили, и сын, которого он не видел несколько

месяцев, был рядом. Лобастый, кудрявый, похожий на отца, Женька рос

заядлым собачником и рыболовом. Кошурников улыбался, разглядывая его

крепко сбитую фигурку, думал о будущем сына, мечтал о том, чтобы Женька

повторил его жизнь, как сам Кошурников повторял жизнь своего отца.

Незаметно сошлись заря с зарей, наступило прозрачное утро. К полудню

отец с сыном надергали из реки полное ведро окунишек и щурят, забрались в

кусты отдыхать. Но неподалеку появились люди с гармошками и гитарами,

завели песни, полезли в Обь купаться. Отец с сыном отошли подальше от них,

но вскоре и сюда приехала на массовку какая-то фабрика - женщины заливисто

смеялись и пронзительно визжали, редкие мужские голоса звучали восторженно

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: