Значение межличностных отношений

Изучая человеческое общество, мы приходим к тому, что межличностные отношения играют в нем решающую роль. Просматриваем ли мы историю эволюции человека в широком плане или сосредотачиваемся на развитии отдельного человека, в любом случае мы обязаны рассматривать его через призму межличностных отношений. Как отмечал Гамбург, существуют убедительные данные, полученные в ходе изучения первобытных человеческих культур и человекообразных приматов, что чело век всегда жил в группах, которые отличались интенсивными и постоянными межличностными контактами. Социальное взаимодействие человека с другими людьми с точки зрения эволюции имело чисто адаптационный смысл — без интенсивных, позитивных и взаимных межличностных связей не было бы возможным выживание как индивида, так и вида в целом. Боулби, изучив взаимоотношения матери и маленького ребенка, заключает, что привязанность свойственна нашей внутренней природе. Если разлучить мать и ребенка, то оба начинают испытывать состояние тревожности, сопровождающееся стремлением друг к другу. Если разлука продлевается, то серьезность последствий будет пропорционально возрастать. Голдсмит на основании исчерпывающего обзора этнографических фактов утверждает:

Человеку самой природой положено жить в обществе, поэтому он неизбежно сталкивается с противоречием между желанием служить своим собственным интересам и признанием той группы, к которой он принадлежит. Поскольку эта дилемма разрешима, ключевым является тот факт, что личные интересы человека могут быть лучше всего удовлетворены другими людьми... Потребность в позитивных переживаниях означает, что каждый человек жаждет взаимности от окружающих его людей. Это похоже на голод, только не в отношении пищи, а в более широком смысле. В разных случаях это может выражаться в желании общаться, в потребности признания и принятия, одобрения, уважения или власти... Исследуя человеческое поведение, мы находим, что все люди не только живут в объединяющих их социальных системах, но и стараются добиться одобрения от окружающих.

Восемь лет назад Уильям Джемс выдвинул сходное утверждение: «Мы не только общительные животные, которые любят находиться на виду у своих сородичей, у нас есть внутренняя потребность быть ими благосклонно замеченными. Если бы это было физически возможно, то самым жестоким наказанием для человека стало бы затеряться в обществе и быть при этом абсолютно незаметным для всех его членов».

Хотя все современные направления психиатрической мысли интерперсональны, ни одно из них не является столь же эксплицитным и систематичным, как интерперсональная психотерапия Гарри Салливана. Формулировки Салливана в высшей степени полезны для понимания группового терапевтического процесса. Всестороннее обсуждение его интерперсональной теории, безусловно, выходит за рамки данной книги, и я отсылаю читателя к работам Салливана или (из-за малопонятного языка, которым они написаны) к ясному обзору его учеников. Но упомянуть несколько ключевых понятий его теории просто необходимо. Салливан утверждает, что личность почти полностью является продуктом взаимодействия с другими людьми. Человек нуждается в том, чтобы быть рядом с другими людьми, — это его биологическая потребность, а учитывая продолжительность периода его беспомощного детства, — это в равной мере необходимо для его выживания. В процессе своего развития ребенок стремится к безопасности и поэтому старается проявлять те черты своего характера, которые встречают одобрение у значимых для него окружающих, и не делать того, что вызывает у них отрицательную реакцию. В конечном счете индивид развивает образ самого себя (самодинамизм), который определяется воспринимаемыми индивидом оценками.

Можно сказать, что «я» человека собрано из отраженных оценок. Если человека унижают, как бывает в случае с нежеланным и нелюбимым ребенком или с ребенком, попавшим к приемным родителям, которым он не нужен, то это будет способствовать формированию в ребенке враждебных, унижающих оценок как в отношении других людей, так и к самому себе.

Салливан использовал термин «паратаксическое искажение» для описания склонности индивида к искажению восприятия окружающих. Паратаксическое искажение происходит в такой ситуации межличностного взаимодействия, когда один человек строит свое отношение к другому не на основании свойств, реально присущих его личности, но целиком или преимущественно на основе своей собственной фантазии. Паратаксическое искажение сходно с понятием переноса, но шире по объему. Оно основывается не только на терапевтическом взаимодействии, а на всем многообразии межличностных отношений. Оно включает в себя не только простой перенос позиций действующих в реальной жизни людей, но также искажение межличностной реальности в зависимости от внутриличностных желаний.

Искажения в межличностных отношениях имеют свойство самозакрепляться. Индивид, избирательно обращая внимание на определенные вещи, может искажать свое восприятие окружающих таким образом, что человек, воображающий себя униженным, может ошибочно воспринимать окружающих как жестоких, отвергающих его людей. Более того, этот процесс в принципе самодостаточен, потому что у такого человека, как правило, развивается манерность, подобострастие, защитный антагонизм или презрение, которые в конечном счете заставляют других относиться к нему так, как он ожидает. Термин «самоисполняющееся пророчество» был применен по отношению именно к этому феномену.

Паратаксические искажения, с точки зрения Салливана, могут модифицироваться прежде всего через достижение соглашения, через сравнивание интерперсональных оценок одного с оценками других. Это приводит нас к точке зрения Салливана на терапевтический процесс. «Психиатрия — это учение о процессах, которые зарождаются или продолжаются между людьми». Психические расстройства и психиатрическая симптоматика во всех своих проявлениях переводятся на язык терминов интерперсональной теории и интерпретируются соответствующим образом. «Понятие "психическое расстройство" означает межличностный процесс, протекающий или неадекватно ситуации, в которой задействованы люди, или чрезмерно сложный, когда в ситуацию вовлечены нереальные персонажи. Иногда это приводит к еще большей неадекватности поведения, посредством которого человек пытается получить удовлетворение». Соответственно, психиатрическое лечение должно быть направлено на коррекцию подобных искажений для того, чтобы дать индивиду возможность вести более разнообразную жизнь, сотрудничать с другими людьми, достигать удовлетворения в межличностных отношениях в контексте реалистичности и взаимности. «Психическое здоровье является продолжением здоровых межличностных отношений». Психиатрическая помощь есть «устремление «я» на такой конечный результат, при котором пациент становится собой тем больше, чем лучше ведет себя с окружающими».

Таким образом, терапия интерперсональна, — и в своих целях, и в своих средствах. Пациенты, проходящие групповую терапию, где-то между третьим и шестым месяцем часто изменяют первоначальные терапевтические цели. Изначальная цель — ослабление страданий — преобразуется и в конце концов заменяется новыми целями, обычно интерперсональными по своей природе. Эти цели изменяются — от искомого ослабления тревожности или депрессии к желанию учиться общению с окружающими, к стремлению научиться доверять и самому быть честным с ними, к желанию научиться любить. Одна из первых задач терапевта — облегчить перевод симптомов в интерперсональные конструкты. В девятой главе описывается систематическая подготовка пациентов новой терапевтической группы.

Утверждения Салливана об общем процессе и целях терапии в полной мере отражены в принципах интерперсональной групповой терапии. Как бы то ни было, акцентирование внимания на понимании пациентом прошлого, на генетических истоках дезадаптации может не иметь в групповой терапии того значения, какое ему придается в индивидуальной терапии, в которой и работал Салливан (см. главу 5).

Профессиональная судьба Салливана похожа на судьбы других новаторов. Консервативное сообщество сначала ответило на его идеи холодным молчанием, затем нападками, а под конец ассимилировало их, при этом инновационная природа этих идей была забыта. Теория межличностных отношений стала сегодня настолько привычной частью фабрики психиатрической мысли, что вряд ли стоит об этом говорить. Эмпирические данные, свидетельствующие о той решающей роли, которую играют социальные потребности в жизни человека, занимают очень большой объем. Упомянем, например, изучение ситуаций тяжелых утрат, когда страдания выживших супругов усиливались в результате физических недомоганий, психических заболеваний и повышения вероятности наступления смерти.

Людям нужны люди, чтобы выживать, и вначале, и потом. Они нужны для успешной социализации, нужны для достижения удовлетворения. Никто не может преодолеть потребности в человеческом общении — ни умирающий, ни изгнанник, ни царь.

Недавно я вел группу пациентов, которые страдали запущенной формой рака. Время от времени я ловил себя на мысли о том, что перед лицом смерти наш ужас небытия, равно как и ужас перед ничто, не так велик, как тот, что сопутствует полному одиночеству. Умирающие пациенты часто более всего бывают озабочены отношениями друг с другом. Пациент страдает, если чувствует себя покинутым и даже изгнанным из мира живущих. Одна пациентка, например, планировала дать большой ужин, а утром узнала, что ее раковая опухоль — до этого она верила, что опухоль заблокирована — дала метастазы. Она никому об этом не рассказала и дала ужин. Все это время ее не покидала страшная мысль, что боль от ее заболевания будет так нестерпима, что она не сможет быть человеком в полном смысле этого слова, и в конце концов станет неприемлемой для окружающих.

Я согласен с Кюблер-Россом, что вопрос не в том, говорить пациенту о его состоянии или нет, но в том, как сказать об этом открыто и честно; пациент всегда втайне догадывается о том, что он умирает, — свой приговор он видит в поведении окружающих, в том, как они шарахаются от него.

Умирание часто отдаляет людей от тех, кому они наиболее близки. Они покровительственным тоном или с веселым видом подбадривают своих друзей. Они избегают разговоров на тему болезни и между ними и «живущими» образуется широкая пропасть. Доктора часто держат пациентов с запущенными формами рака на психологической дистанции, возможно, пытаясь справиться со страхом своей собственной смерти, с чувством вины, беспомощности и пониманием ограниченности своих возможностей. В конце концов, они ничего не могут поделать. А для пациента, это и то время, когда он нуждается во враче больше, чем когда-либо, и даже не в его лечении, а просто в его присутствии.

У меня перед глазами стоит ужасающее одиночество умирающих. Оно очень ярко изображено в фильме Бергмана «Крики и шепот», в котором дух недавно умершей женщины обращается к живущему с просьбой остаться с ней. Все, что им нужно — это общение, возможность потрогать других, разговаривать с ними вслух, напомнить себе, что они не только «вне», но также и «в».

Изгои. Люди часто думают, что их души огрубели, и они привыкли обходиться без полноценного человеческого общения, но это не так, у них тоже есть социальные потребности. Недавние наблюдения, проведенные в тюрьме, еще раз убедили меня во всепроникающей природе социальной потребности.

Неопытный специалист-психиатр попросил у меня консультации для своей группы, состоящей из двенадцати заключенных. Все члены этой группы были закоренелыми рецидивистами, спектр их преступлений складывался от насилия несовершеннолетних до убийства. Группа, на которую он жаловался, была медлительной и упорно сосредотачивалась на постороннем, не относящемся к группе материале. Я согласился посмотреть его группу и для начала предложил собрать социометрическую информацию путем опроса в частном порядке каждого члена группы о том, какое место с его точки зрения занимает каждый член группы по «общей популярности». (Я надеялся, что обсуждение этого вопроса заставит группу обратить внимание на самих себя.) И хотя мы планировали предварительно обсудить эти результаты друг с другом перед следующим занятием группы, неожиданные обстоятельства помешали нам сделать это. На следующем занятии терапевт, будучи энтузиастом, но по-прежнему оставаясь человеком неопытным и нечувствительным к социальным потребностям пациентов, решил просто зачитать результаты опроса. Группа, почувствовав опасность, сразу же начала возбуждаться и очень скоро дала понять, что не желает знать результаты опроса. Несколько членов группы стали настолько горячо выступать из-за того, что могли оказаться в конце листа популярности, что терапевту пришлось отказаться от своего намерения зачитать этот документ вслух. Я предложил другой план: каждого члена группы попросили указать, чей голос в группе для него наиболее значим, и объяснить свой выбор. Это также показалось группе небезопасным, и только треть ее членов отважились сделать выбор. Тем не менее группа вышла на интерактивный уровень и проявила ту степень внимания, вовлеченности и оживления, которая раньше была недостижима. Эти люди были отвергнуты обществом, они были заключены в тюрьму, изолированы, стали изгоями. Кому-то они могли показаться бесчувственными, безжалостными и невосприимчивыми к одобрению и неодобрению других, но даже для них социальная оценка была очень значима.

Потребность в одобрении и общении с другими людьми так же характерна для тех людей, которые находятся на противоположном полюсе человеческой удачи, — для тех, кто занимает места в царстве власти, известности или богатства. Как-то мне пришлось работать в течение трех лет с очень богатой пациенткой. Главной темой для обсуждения было богатство, вбившее клин между ней и остальными людьми. Кто-нибудь ценил ее саму больше, чем ее деньги? Была ли она из тех, кого постоянно используют? Кому она могла пожаловаться на бремя счастья в двадцать миллионов долларов? Если она скрывалась или скрывала свое богатство от остальных, она чувствовала себя обманщицей. Как она могла дарить кому-то подарки, не вызывая чувства разочарования или благоговения? Нет нужды долго говорить об этом, одиночество знакомо каждому из нас. (Подобные переживания характерны и для группового терапевта. В шестой главе мы обсудим одиночество, связанное с ролью руководителя группы.)

Я уверен, что каждый групповой терапевт сталкивается с пациентами, демонстрирующими свою индифферентность по отношению к группе или свою обособленность от нее. Они говорят примерно так: «Мне все равно, что они думают или чувствуют в отношении меня. Они для меня ничто. Я не уважаю других участников». Мой опыт показывает, что, если удается удержать таких людей в группе достаточно долго, они неизбежно начинают проявлять совсем другое отношение. Они оказываются в высшей степени заинтересованными в группе. Они могут мечтать о группе, испытывать тревожность перед занятиями, а после них чувствовать такое возбуждение, которое не дает им поехать домой или заснуть ночью. Одну пациентку, сохранявшую позу индифферентности в течение многих месяцев, попросили задать группе свой заветный вопрос — вопрос, ответ на который она хотела бы получить больше всего. К удивлению присутствующих, она задала вопрос: «Как вы можете существовать со мной?» Люди недолго чувствуют свою индифферентность по отношению к другим членам группы. Пациентам скучать не приходится. Верьте в то, что они испытывают презрение, пренебрежение, страх, уныние, стыд, панику, ненависть, но не верьте в то, что они испытывают безразличие!

Подводя итог, скажем, что мы рассмотрели некоторые аспекты личностного развития, психопатологии и психиатрического лечения с точки зрения интерперсональной теории. Многие вопросы, которые мы затронули, имеют жизненно важное значение для процесса лечения в групповой терапии: понимание того, что психические заболевания являются следствием нарушений в межличностных отношениях, роли согласования оценок в лечении межличностных искажений, определение терапевтического процесса как адаптирующего преобразования межличностных отношений, всеохватность социальных потребностей человека.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: