Глава Тридцать Девятая 10 страница

Он смотрел на нее, забывшись, глубоко погрузившись теперь в состояние, близкое к трансу, которое иногда удается пережить устроителю чайной церемонии, оказавшемуся в полной гармонии со своим окружением. Она почтительно поклонилась цветку, подошла и села напротив него. На ней было темно-коричневое кимоно, прошитое нитками обожженного золота, оттенявшего белизну ее шеи и лица, ее оби темно-зеленого цвета соответствовало ее нижнему кимоно, волосы были просто подняты вверх и ничем не украшены.

– Добро пожаловать, – сказал он с поклоном, начиная ритуал.

– Вы оказали мне честь, – ответила она согласно ее роли.

Он подал ей легкий ужин на безупречном лакированном подносе, палочки для еды лежали в нужном положении, ломтики рыбы на рисе, которые он уложил, дополняли рисунок, и для завершения картины он разбросал в совершенном беспорядке несколько диких цветков, найденных им на берегу реки. Когда они покончили с едой, он поднял поднос – каждое его движение имело определенный смысл, который шел из глубины веков, и отнес его через низкую дверь в кухню.

Оставшись, наконец, одна, Марико критически оглядела огонь, угли под треножником лежали тлеющей горкой в море застывшего белого песка. Уши различали свистящий звук огня, сливающийся со звуком закипающего чайника над ним, и из невидимой кухни шуршание полотенца о фарфор и плеск воды. Некоторое время ее глаза блуждали по ряду изогнутых стропил, бамбуку и соломе, образующим крышу домика. Тени от нескольких ламп, которые он умышленно расставил в кажущемся беспорядке, делали маленькое большим и незначительное редким, изысканным, все вместе создавало удивительно гармоничное целое. После того как она все рассмотрела и приняла всей душой, Марико вышла в сад к маленькому бассейну, который природа веками выдалбливала в камне, и еще раз сполоснула руки и рот прохладной свежей водой, вытеревшись свежим полотенцем.

Когда она снова устроилась на своем месте, Бунтаро спросил:

– Не выпьете ли сейчас чаю?

– Это будет для меня большой честью. Но, пожалуйста, не надо так беспокоиться из-за меня.

– Вы оказываете мне большую честь. Вы моя гостья.

Так он угощал ее чаем. Но вот все подходило к концу. В молчании Марико минуту сидела не двигаясь, оставаясь спокойно на своем месте, не желая сознавать, что все кончилось, или нарушить мир, окружавший ее. В его глазах чувствовалось растущее напряжение. Тя-но-ю кончалась. Опять надо было начинать жить.

– Вы совершили эту церемонию мастерски, – прошептала она, печаль захватила ее целиком. Из глаз у нее выскользнула слеза и оторвала сердце от грудной клетки.

– Нет-нет. Пожалуйста, извините меня… это вы так совершенны… а с моей стороны все было так ординарно, – сказал он, вздрогнув от такой неожиданной похвалы.

– Это было лучшим из всего, что я когда-либо видела, – сказала она, тронутая его полнейшей откровенностью.

– Нет, пожалуйста, извините меня, если это и было прекрасно, то это было из-за вас, Марико-сан. Это было просто хорошо – вы бы сделали это гораздо лучше.

– Для меня это было безупречно. Все. Как печально, что другие, более достойные, чем я, не могли видеть этого тоже! – ее глаза блестели в мерцающем свете ламп.

– Вы видели это. Вот и все. Это было только для вас. Другие бы не поняли.

Она чувствовала, как слезы жгут ей щеки. Обычно она стыдилась их, но сейчас они не беспокоили Марико.

– Спасибо, как я могу отблагодарить вас?

Он поднял веточку дикого тимьяна, наклонился и осторожно дрожащими пальцами подхватил на ветку ее слезину. Бунтаро молча смотрел на нее, веточка казалась совсем маленькой в его огромном кулаке.

– Моя работа – любая работа – несравнима с этой красотой. Спасибо.

Он смотрел на слезу на листе. Кусок угля скатился с горки углей, и, не раздумывая, он поднял клещи и положил его обратно. С вершины горки взлетели в воздух светящиеся искорки, показалось, что она превратилась в извергающийся вулкан.

Оба погрузились в сладкую печаль, объединенные простотой одной слезы, одинаково довольные покоем, захваченные смирением, зная, что то, что дано, вернется в еще большей чистоте.

Потом он сказал:

– Если бы наш долг не запрещал это, я просил бы вас соединиться со мной в смерти. Прямо сейчас.

– Я бы пошла с вами. С радостью, – сказала она сразу же. – Давайте умрем.

– Мы не можем. Из-за нашего долга перед господином Торанагой.

Она вынула нож из-под оби и аккуратно положила его на татами.

– Тогда, пожалуйста, позвольте мне приготовиться.

– Нет. Это будет нарушение нашего долга.

– Что будет, то и будет. Вы и я не можем перевесить чашу весов…

– Да. Но мы не должны уходить раньше нашего повелителя. Ни вы, ни я. Некоторое время он еще будет нуждаться в каждом преданном вассале. Пожалуйста, простите меня, но я должен вам запретить это.

– Я была бы рада уйти сегодня вечером. Я готова. Более того, я вообще желаю уйти в Пустоту. Моя душа наполнена радостью. – она нерешительно улыбнулась. – Пожалуйста, извините меня за такой эгоизм. Вы совершенно правы, когда говорите о нашем долге.

Острое, как бритва, лезвие блестело в свете ламп. Они смотрели на него, глубоко задумавшись. Потом он резко нарушил обаяние этой минуты:

– Почему вы едете в Осаку, Марико-сан?

– Там есть дела, которые уладить могу одна лишь я.

Его угрюмость усиливалась, по мере того как он следил за светом догоравшего фитиля, попавшим на слезу Марико и отражавшимся миллионами оттенков разных цветов.

– Какие дела?

– Дела, которые касаются будущего нашего дома и должны быть улажены мною.

– В таком случае вы должны ехать, – он изучающе посмотрел на Марико. – Но вы поедете одна?

– Да. Я хочу удостовериться в том, что все семейные договоренности между нами и господином Кийямой относительно женитьбы Сарудзи достаточно надежны. Деньги, приданое, земли и тому подобное. Надо оформить увеличение его земельных владений. Господин Хиро-Мацу и господин Торанага требуют этого. Я несу ответственность за дом.

– Да, – медленно сказал он, – это ваш долг. – Его глаза смотрели в глаза Марико. – Если господин Торанага вас отпустит, тогда поезжайте, но не похоже, чтобы вам это позволили. Но все равно… вы должны вернуться побыстрей. Очень быстро. Неразумно будет оставаться в Осаке даже на минуту дольше, чем это необходимо.

– Да.

– Морем будет быстрее, чем сушей. Но вы всегда ненавидели море.

– Я все так же не люблю море.

– Но вы будете там недолго?

– Я не думаю, что полмесяца или месяц могут иметь значение. Может быть, я чего-то не знаю. Я просто чувствую, что я должна выехать сразу.

– Тогда давайте оставим выбор времени и необходимости поездки господину Торанаге – если он позволит вам вообще поехать. После приезда сюда господина Затаки и обнародования этих двух свитков единственный выход – война. Ехать сейчас будет слишком опасно.

– Да. Благодарю вас.

Радуясь тому, что все кончилось, он довольно оглядел комнату, не заботясь теперь о том, что его уродливая туша занимает все пространство, каждое из его бедер было шире ее талии, руки толще ее шеи.

– Это прекрасная комната, лучше чем я смел надеяться. Я наслаждался здесь, я опять вспомнил, что тело – ничто, только хижина в глуши. Благодарю вас за то, что вы были здесь. Я так рад, что вы приехали в Ёкосе, Марико-сан. Если бы не вы, я бы никогда не провел здесь тя-но-ю и никогда бы не почувствовал глубины общения с вечностью.

Она поколебалась, потом с опаской подняла коробку для чая династии Тцанг. Это была простая покрытая глазурью банка без какого-либо орнамента. Оранжево-коричневая глазурь покрывала ее не полностью, оставляя внизу неровную каемку чистого фарфора, подчеркивая неуравновешенность гончара и его нежелание скрывать простоту материала. Бунтаро купил ее у Сен-Накады, самого знаменитого мастера чайных церемоний, за двадцать тысяч коку.

– Это так красиво, – пробормотала она, наслаждаясь прикосновением к ней, – так подходит для церемонии.

– Да.

– Вы были настоящим мастером сегодня, Бунтаро-сан. Вы дали мне так много счастья, – ее голос был низким и напряженным, она слегка подалась вперед. – Все было столь прекрасно: и сад, и то, как вы артистично скрыли эти трещины игрой света и тени. И это, – она опять дотронулась до чайницы. – Все чудесно, даже то, как вы написали на полотенце «ай» – любовь. Для меня сегодняшним вечером «любовь» было самым прекрасным словом, – слезы снова потекли по щекам. – Пожалуйста, извините меня, – сказала она, смахивая их.

Он поклонился, смущенный похвалой. Стараясь скрыть свои чувства, он начал заворачивать чайницу в кусок шелковой ткани. Закончив, Бунтаро положил ее в ящик и аккуратно поставил перед ней:

– Марико-сан, если у нас в доме возникли денежные проблемы, возьмите это. Продайте.

– Никогда! – Это была единственная вещь, кроме мечей и большого лука, которой он очень дорожил. – Это будет последняя вещь, которую я продам.

– Пожалуйста, извините меня, но если платить за моих вассалов будет нечем, возьмите ее.

– Для них всех денег хватит с лихвой. И на самое лучшее оружие и лошадей. Нет, Бунтаро-сан, Тцанг ваша.

– Нам осталось жить немного времени. Кому мне завещать ее? Сарудзи?

Она посмотрела на угли и огонь, поглощающий миниатюрный вулкан, это зрелище успокоило ее.

– Нет. Не раньше, чем он станет настоящим мастером чайной церемонии, равным его отцу. Я советую вам оставить Тцанг господину Торанаге и попросить его перед смертью решить, достоин ли получить ее наш сын.

– А если господин Торанага проиграет и погибнет до зимы, как я считаю?

– Здесь, в этом уединенном месте, я могу спокойно сказать вам всю правду, не притворяясь, ведь откровенность – важная часть тя-но-ю? Да, он потерпит поражение, если не перетянет на свою сторону Кийяму и Оноши, а также Затаки. В таком случае, укажите в завещании, что Тцанг должна быть послана с охраной Его Императорскому Величеству с просьбой принять ее. Конечно, Тцанг достойна божества.

– Да. Это будет замечательный выбор, – он посмотрел на нож, потом мрачно добавил: – Ах, Марико-сан, для господина Торанаги сделать уже ничего нельзя. Его карма уже записана. Он выиграет или проиграет. И если он выиграет, и если потерпит поражение, все равно не избежать большой крови.

– Да.

Задумавшись, он отвел глаза от ее ножа и посмотрел на веточку дикого тимьяна, слеза на ней все еще оставалась чистой. Потом сказал:

– Если он потерпит поражение, то, прежде чем я умру – или если я умру, – я или один из моих людей убьем Анджин-сана.

В темноте ночи ее лицо казалось нереальным. Мягкий бриз трепал пряди волос, придавая еще больше сходство со статуей.

– Пожалуйста, извините меня, можно я спрошу, почему?

– Он слишком опасен, чтобы его оставлять в живых. Его знания, его идеи, даже его пятая конечность… он заражает государство, даже господина Яэмона. Господин Торанага уже попал под его влияние, не так ли?

– Господин Торанага использует его знания, – сказала Марико.

– Тот момент, когда умрет господин Торанага, это момент получения приказа о смерти Анджин-сана. Но я надеюсь, что глаза нашего господина раскроются еще до этого, – лампа с догоревшим фитилем затрещала и погасла. Он взглянул на Марико: – Вы тоже очарованы им?

– Он удивительный человек. Но его ум так отличается от нашего… его характер… да, так отличается от наших, что временами его почти невозможно понять. Один раз я пыталась объяснить ему тя-но-ю, но это выше его понимания.

– Видимо, это ужасно – родиться варваром, ужасно, – сказал Бунтаро.

– Да.

Его взгляд упал на лезвие ее ножа.

– Люди говорят, что Анджин-сан был японцем в предыдущей жизни. Он не похож на других варваров и он… он очень старается говорить и вести себя как один из нас, хотя это ему и не удается, да?

– Я хотела бы, чтобы вы видели его в тот вечер, когда он чуть не совершил сеппуку, Бунтаро-сан. Я… это было очень необычно. Я видела, что смерть уже коснулась его, но была отведена рукою Оми. Может, он когда-то был японцем, именно это, я думаю, и объясняет многие вещи. Господин Торанага считает, что он очень полезен для нас именно сейчас.

– Вы как раз сейчас перестали учить его и стали опять японкой.

– Что?

– Я считаю, что господин Торанага находится под действием его чар. И вы тоже.

– Пожалуйста, извините меня, но я не думаю, что я оказалась под влиянием его чар.

– В ту другую ночь в Анджиро, которая прошла так скверно, я чувствовал, что вы были с ним, против меня. Конечно, это была дьявольская мысль, но я чувствовал это.

Она перевела взгляд с лезвия на него, внимательно посмотрела и не ответила. Еще одна лампа коротко затрещала и погасла. Теперь в комнате осталась только одна горящая лампа, последняя.

– Да, я ненавидел его в ту ночь, – продолжал Бунтаро тем же спокойным голосом, – и хотел его смерти, и вашей, и Фудзико-сан. Мой лук нашептывал мне это, как это бывает временами, требуя убийства. И когда на рассвете следующего дня я увидел, как он спускается с холма с этими, недостойными мужчины маленькими пистолетами в руках, мои стрелы просили его крови. Но я отложил его убийство и смирился, ненавидя себя за его плохие манеры больше, чем его, стыдясь того, как вел себя, и за то, что выпил слишком много саке, – теперь стало видно, как он устал, – столько позора пришлось нам вытерпеть, и вам, и мне. Не так ли?

– Да.

– Вы не хотите, чтобы я убил его?

– Вы должны делать то, что считаете своим долгом, – сказала она, – как я буду делать то, что считаю своим.

– Мы остаемся в гостинице на сегодняшнюю ночь, – сказал он.

И тогда, так как она была хорошим гостем и тя-но-ю была лучшей церемонией из всех, какие он проводил, он одумался и снова дал ей время и покой, которые сам получил от нее.

– Идите в гостиницу. Спите, – сказал он. Его рука подняла нож и протянула ей. – Когда клены потеряют листву – или когда вы вернетесь из Осаки – мы начнем еще раз. Как муж и жена.

– Да. Благодарю вас.

– Вы соглашаетесь по доброй воле, Марико-сан?

– Да.

– Перед вашим Богом?

– Да. Перед Богом.

Марико поклонилась и взяла свой нож, запрятав его в укромное место, еще раз поклонилась и ушла.

Ее шаги замерли вдалеке. Бунтаро глянул на веточку, которая все еще была у него в кулаке, слеза еще не скатилась с маленького листочка. Когда он осторожно клал веточку на последний из оставшихся углей, пальцы его тряслись. Чистые зеленые листья стали изгибаться и обугливаться. Слеза исчезла с тихим шипением.

Через некоторое время, в тишине, он заплакал от ярости, внезапно почувствовав в глубине души, что она изменяла ему с Анджин-саном.

* * *

Блэксорн увидел, как она выходила из калитки и шла по хорошо освещенному саду. У него захватило дыхание при виде ее совершенной красоты. Рассвет медленно охватывал восточную часть неба.

– Хэлло, Марико-сан.

– О, здравствуйте, Анджин-сан! Извините, вы напугали меня – я не заметила вас. Вы поздно ложитесь.

– Нет. Гомен насаи, я вовремя, – он улыбнулся и показал на небо, где чувствовалось наступление утра. – Эту привычку я приобрел на море, просыпаться до рассвета, в самый раз чтобы пройти на корму и приготовиться к встрече солнца, – его улыбка стала еще шире, – это вы поздно ложитесь!

– Я не заметила, что эта… эта ночь кончилась, – самураи, стоявшие на часах у ворот и у всех калиток, с любопытством наблюдали за ними, среди них был Нага. Ее голос стал почти неслышим, когда она переключилась на латынь: – Следи за своими глазами, прошу тебя. Даже в темноте ночи есть предвестники судьбы.

– Я прошу прощения.

Они оглянулись на стук конских копыт у главных ворот. Сокольничие, охотничья команда и охрана. Из ворот уныло вышел Торанага.

– Все готово, господин, – сказал Нага. – Можно мне поехать с вами?

– Нет, благодарю тебя. Ты немного отдохни. Марико-сан, как прошла тя-но-ю?

– Необычайно красиво, господин. Очень, очень красиво.

– Бунтаро-сан – большой мастер. Вам повезло.

– Да, господин.

– Анджин-сан! Вы не хотели бы поехать поохотиться? Я бы поучил вас, как пускать соколов.

– Что?

Марико сразу же перевела.

– Да, благодарю вас, – сказал Блэксорн.

– Хорошо, – Торанага указал ему на лошадь. – Вы поедете со мной.

– Да, господин.

Марико смотрела, как они уезжали, и когда всадники, наконец, двинулись по тропинке, она отправилась к себе в комнату, служанка помогла ей раздеться, сняла макияж и распустила волосы. После этого она сказала служанке, чтобы та осталась в комнате, что она не хочет, чтобы ей мешали до середины дня.

– Да, госпожа.

Марико легла и закрыла глаза, позволив своему телу опуститься в успокаивающую мягкость стеганого тюфяка. Она устала, но была в приподнятом настроении. Тя-но-ю подняла ее до удивительных высот покоя, очистила ее душу, и оттуда возвышенное, наполненное радостью решение пойти на смерть подняло ее к новым высотам, никогда не достигаемым раньше. Возвращение с этой вершины к жизни еще раз показало ей ее жуткую, невероятную красоту. Она, казалось, была не в себе, когда терпеливо отвечала Бунтаро, уверенная, что ее ответы и поведение безупречны. Она свернулась калачиком в постели, такая радостная, что мир еще существует… пока не облетела листва.

– О, Мадонна, – исступленно молилась она. – Благодарю тебя за твое милосердие, за то, что ты дала мне такую чудную отсрочку. Я благодарю тебя и молюсь тебе всем сердцем и всей душой и буду молиться целую вечность.

Она повторила «Аве Мария» в полном смирении и, прося прощения, согласно своему обычаю и исполняя волю сюзерена, на следующий день она отложила своего Бога в один из дальних закоулков своего сердца.

«А что бы я стала делать, – думала она перед тем, как сон завладел ею, – если бы Бунтаро попросил меня разделить с ним ложе? Я бы отказалась. А потом, если бы он настаивал, так как это его право? Я бы сдержала данное ему обещание. О, да. Ничего не изменилось».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: