Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Христианский Египет




 

Мало знает о начале христианства в Египте история. В. В. Болотов доказал большую историческую ценность актов св. апостола и евангелиста Марка и вычислил день его мученической кончины в Александрии в праздник Сараписа 24 апреля 63 г., на второй день иудейской Пасхи. Несомненно, и здесь христианство сначала проникло в иудейские круги, — ещё во II в. здесь существовало в греческом переводе евангелие от евреев. Затем христианство распространялось среди греческого населения, и греческий язык был первоначально языком церкви. На нём написаны древнейшие памятники христианской литературы в Египте, как то изречения Христовы, евангелие от египтян, многочисленные апокрифы, а также ряд произведений сильно распространённого в различных своих разветвлениях и оставившего заметные следы гностицизма. Александрия II и III вв. произвела таких деятелей церкви, как Климент и Ориген; во время гонения при Септимии Севере (202), христиане привлекались в Александрию уже «из Египта и всей Фиваиды» для суда и страдания. Они были распространены по всей стране, которая в церковном отношении находилась под монархическим ведением александрийского епископа, унаследовавшего власть языческого «первосвященника Александрии и всего Египта». В 325 г. можно указать христианские общины в 50 египетских городах, из которых более, чем в 40 были египетские кафедры. Страшные гонения при Деции и Диоклитиане доказали силу египетского христианства и явили миру множество мучеников, как из числа греков, так и природных египтян, впоследствии названных по арабскому искажению имени египтян «коптами». Для этих же туземцев первоначально основал свои первые монастыри Твенниси и Пебов св. Пахомий В., тоже природный египтянин, как и св. Павел Фивейский и Антоний В. К половине IV в. была уже переведена Библия на три диалекта туземного коптского языка: перевод местами обнаруживает столь архаические черты, что возможно предположение об его частичном появлении и в III в.

Как объяснить такое быстрое обращение ко Христу народа, языческое «благочестие» которого было общим местом у писателей древности, для которого его боги и храмы, казалось, были неотделимы от всего его существа, культы которого были распространены по всему миру до отдалённой Британии и нашего юга? Как могли потомки ревностных служителей Ра, Амона и Птаха, создавших богословские системы, таинственные культы, доходивших в своих исканиях иногда до сравнительно высоких достижений, оставить свою религию, нашедшую себе поклонников среди всех народов древности и сделаться не только поголовно христианами, но и мучениками, и основателями нового учреждения — монашества? Ответ на это пытается дать один из современных исследователей коптской старины Лейпольдт. Он указывает на то, что всемирное распространение египетских культов в связи с их эллинизацией оторвало их от создавшей их почвы и их народа, который в своей массе и раньше не участвовал в богословской работе верхов при храмах, и теперь ещё более стал далёк от этих храмов с их эллинизированными богами и греками жрецами; недаром «эллин» и «язычник» стали синонимами. Действительно, если мы прочтём, например, составленный во II в. трактат Плутарха об Осирисе и Исиде, мы убедимся в том греческом или, лучше сказать, международном умозрении, какое наслоилось в это время на египетскую религию. Да и сами египтяне-христиане до такой степени позабыли своих богов, что не смущаясь давали их имена по привычке; среди них изобилуют и Анупы, и Висы, и Амуны и т. п. Жрецы были или греки, или египтяне, также отставшие уже от египетской премудрости. Всё чаще и чаще мы встречаем вместо надписей пустые места или бессмысленные изображения, доказывающие, что при храме или под руками уже не было сведущего в иероглифическом письме. С другой стороны, египетский народ был приготовлен к принятию христианства едва ли не более, чем какой-либо другой народ. Если идея страждущего божества в той или иной форме, с той или другой степенью приближения в идее искупления была свойственна многим религиям древности, то нигде она до такой степени не проникала во всё существо религии, быта и искусства, как в Египте. Осирис, благой «Онуфрий», был всем для древнего египтянина, особенно и потому, что он сливался с этим богом после смерти, обожествляясь и сподобляясь бессмертия и славы. Ни один народ древности не создал такого учения о загробной участи, ни одна религия не давала так много по этому вопросу, столь живо захватывающему человека. Поэтому вполне понятно, что все инородцы, селившиеся в долине Нила, подвергались могущественному влиянию именно этой стороны египетской культуры: при взгляде на фаюмские портреты или гипсовые головы саркофагов или погребальные пелены с портретными изображениями погребённых, ясно выступают не египетские типы, — а греческие, римские, и семитические, успокоившиеся на лоне Осириса. Какой народ мог в демотическом папирусе о Сатни дать эпизод, слегка напоминающий притчу о богатом и Лазаре и являющийся прототипом сказаний о Будде, Павле Фивейском и др., обратившихся после впечатления, произведённого на них похоронами? Этот интерес к вопросам загробного бытия и эсхатологии могло ещё в большей мере, чем древняя религия, удовлетворить христианство, и египтянин, приняв новую веру, до такой степени оставался верен ему, что даже долгое время — и в христианстве продолжал бальзамировать тела и держать их в домах, ожидая от них благословения. Многие монахи и подвижники уговаривали своих учеников тайно погрести их во избежание этого суеверного почитания.

Но были и социальные причины запустения языческих храмов. Богатые египетские помещики, сплошь язычники и по большей части греки, угнетали население, прогоняли его с насиженных мест, присваивали имущество, заставляли по дорогим ценам покупать у себя негодное мясо и кости, отдавали на прокорм свою скотину или бесплатно, или за ничтожное вознаграждение. Во время набегов нубийцев заставляли их охранять имение, подвергая явной опасности, дорого брали за бани, не платили поденной платы и т. п. И всё это происходило в эпоху всеобщего экономического и социального упадка в III и IV столетиях, причём в Египте ещё присоединилось и недостаточное разлитие Нила. Правительство было бессильно даже против яростных набегов нубийцев; с помещиками оно не могло ничего сделать, чиновники-язычники не обращали внимания на вопли бедных, и только те из них, которые сделались христианами, считали своим долгом облегчать, насколько возможно, их положение. Но особенно видная роль в этом отношении принадлежит церкви. Когда не действовали увещания и угрозы, представители церкви прибегали к решительным мерам, и в этом отношении особенную деятельность обнаружили монастыри и их наиболее яркий представитель, создатель всего того, что является характерным для копта — знаменитый архимандрит Шенути.

Это была исключительная натура — египтянин с сильным характером и твёрдой волей. Он родился ок. 333 г. и умер в год 4-го Вселенского собора — 451 г., таким образом, жил 118 лет. Это было время, когда массовые переходы в христианство стали понижать уровень верующих, переносивших с собой в церковь свои языческие привычки и нравы. Праздники в честь мучеников стали напоминать древнеегипетские паломничества с их оргиями и разгулом; древние суеверия стали возрождаться в новом облике, благочестие и нравственность падали. И вот люди, воодушевлённые ревностью, уходили в пустыни, собирались в обителях, монашество росло и развивалось. Но после кончины Пахомия В., его монастырь стал склоняться к упадку и терять притягательную силу для коптов также благодаря засилию братии из греков. И вот, в том же номе Шмина, в половине IV столетия, возникают две новые кеновии — аввы Пшаи и аввы Пжоля у Сохага и Атриба, монастыри, так наз. Красный и Белый. Уставы их в смысле строгости шли дальше Пахомиевых, — этого требовало время. Пжоль был дядей по матери Шенути, который поступил в его монастырь и после его кончины сделался его преемником. Под его управлением монастырь стал процветать. Он упорядочил послушничество и ввёл строгое общежитие. Первою обязанностью членов общины был труд; богослужение и содержание менее интересовали Шенути и далеко не занимали в его обители такого места, как в греческих или сирийских. Он управлял жезлом железным, его распоряжения регулировали до мелочей всю жизнь. В своих проповедях и посланиях он и гневно, и любовно призывал богатых к состраданию и помощи бедным, усовещивал заимодавцев и помещиков, увещевал чиновников, обличал распутные нравы богачей. Он даже решился совершить путешествие в Константинополь ради насилий чиновников над бедными. Но все эти усилия редко приводили к цели. Тогда Шенути выступил на активную борьбу с языческим населением. В своих громовых проповедях он высмеивал идолопоклонство, почитание светил и животных, высмеивал мифы и культы. Запрещая христианам служить у язычников, он стремился экономически подорвать последних. Наконец, он поднял руку на средоточие врагов и утеснителей христианского населения — храмы. Сжёгши последние в близлежащем Атрибе, он подал пример к разграблению и разрушению их в Ермополе и Антиное. Жалоба жрецов пред игемоном не имела успеха — собравшееся христианское население не позволило коснуться своего благодетеля и этим отплатило ему за многое. Особенно много делал для него Шенути во время нашествий нубийцев; об этом он сам рассказывает в своих письмах к общинам: «Или ты не видишь и не слышишь, что варвары причинили Собранию, подобно тебе и городу, близкому к тебе, весям и всем городам? Скорбь, разрушения и грабежи, наведённые врагами на чад церкви, достаточны, чтобы удручить сердце мудрых. Или разве не чудо, что ты знаешь, как много погибло в реке, много умерло в горах, много взято в плен, много дев осквернено, церкви частью сожжены, частью разграблены, и нашим сочленам и нашим братьям причинено тяжкое горе — и что всё-таки в эти времена не перестают в тебе грабить и совершать злодеяния, полные преступлений, как и прежде?.. Паки прилагаю славить Господа Бога и благодарить Его за все блага, ниспосланные нам. — Это те многочисленные люди, которые искали у нас приюта, и во вратах этих собраний и во всех их окрестностях, с их жёнами и детьми, так что их было около 20 тыс. и больше. Все братья, кроме слабых, служили им три месяца тем, что у нас было по Его благословению; среди того, что они просили, не было ничего, что бы им не было доставлено. Семь врачей пользовало их больных, тех, которые подверглись стрелами и были ранены их остриём. Мы платили им; их содержание обошлось в 500 тыс. медных драхм. Умерло 50 и 44 человека; мы похоронили их у себя — это были христиане. Родилось 52 ребёнка, и мы израсходовали на их матерей, сколько им было нужно, единовременно 25000 медных драхм, еженедельно за овощи 30 тысяч, кроме овощей, которые были у нас. Однако мы не позволяли братии есть этого — иначе они хотя бы и имели продовольствие, но недостаточно, не считая их многочисленного скота, верблюдов, ослов, телят, быков, лошадей, овец, коз; я заботился о них. Чудесен был этот небольшой колодезь, ибо если бы Бог его не благословил, его бы для них было недостаточно. Впрочем, скажу тебе вкратце: воистину, если мы веруем, то познаем, мы, тщательно относящиеся ко всем сосудам, от которых что-либо берём. И мы издержали для этого множества, собравшегося из-за врагов, медь, золото, нижнее одеяние, сандалии, покрывала, плащи, погребальные пелены, овец, хлеб, ячмень, всякого рода зерно, вино, уксус, яйца, сыр, голубей, муку, елей, виноград, фрукты, всякого рода потребное для больных, словом, всё, что было израсходовано. Не менее 65700 медных драхм. Ибо только пшеница и хлеб составляют 8500 артоб и более… Далее. Мы в том же году выкупили 100 пленных, снабдив их всем, каждого за 400 тыс. драхм, не считая денег, издержанных на платье, приём, проезд на родину. И поистине, как я сказал, не было у них ни в чём недостатка, но Бог приложил им всё. И как могли нас не постигнуть упрёки, гнев и проклятия, если те, которые живут в этих монастырях, испытывали нужду в своих телесных потребностях? Ибо они не брегли о своих душах в эти дни. Но достаточно ли у нас всего этого? Если да, то мы лжём, говоря: “мы берём наш крест на себя и следуем за Господом”. Откуда и чрез кого мы это получили? Или на каком поле сжали или в какой торговле приобрели? Мы живём от дел рук своих — или скорее от благословения благословенного Господа, Бога всяческих. Верные дивились, говоря о Его святом месте и славили Его, ибо знают, что все блага — Его. Неверные и эллины были поражены и говорили о нас: “где эти люди нашли всё это?”. Ибо они не знали, что Бог благословил пять ячменных хлебов и семь хлебов, и все могли есть и насытиться, и ещё наполнили корзины, что Бог и теперь всё благословляет, что принадлежит тому, кто верует, что Он может творить всё, что хочет. Старающийся размышляет об этом и рассуждает так: из-за беззакония нубийцев произошло утеснение в Египте, но вследствие праведности надеющихся на Иисуса они вызвали на небе радость и мир. Из- за слепоты нубийцев принесены жертвы Велиару, князю злых духов, благодаря же благочестивому смыслу рабов Христовых они стали жертвой милосердия и даров — ему принадлежат люди, его медь и золото и все вещи. Так славят Его, молят Его, благодарят Его за все Его блага, телесные и духовные, да благословит он их достояние, исполнит сердце и душу их всякими мыслями правости, да познают, что все получили от того, Кому всё принадлежит до последнего обола».

Само собою понятно, что такая деятельность носила живой отклик в сердцах народа, который ответил на неё исключительным почитанием. Шенути — один из самых чтимых национальных святых; службы и песнословия в честь его многочисленны. С его именем соединены сказания о видениях и откровениях, дошедшие до нас на коптском, арабском и эфиопском языках. В них он является восхищаемым на небеса, беседующим со Спасителем и ангелами о покаянии, прощении грехов, страшном суде, читающим небесные надписи о постах и покаянии. Эсхатология и здесь интересует больше всего египтянина, который вспоминает любимые древние образы демонов-чудовищ, весы и т. п. Абиссинцы, также чтущие «авву Синода», ожидают, что в чудесно созданной им церкви сойдутся некогда цари римский и эфиопский, установят мир церковный, обратят иудеев, язычников и еретиков.

Заслуги Шенути пред своим народом неисчислимы. Он не только временно облегчал его материальные и духовные нужды, но и навеки создал национальное понимание христианства, со скромным местом, отведённым христологии, отчуждением от греческой церковности. Другая его огромная заслуга — это создание национальной литературы. Своими посланиями и проповедями он, наряду с переводами с греческого, дал коптам туземные произведения, которые вошли в церковное богослужение и до сих пор находятся в употреблении за службами. Он для коптской литературы был своего рода классиком.

Ещё с начала II в. по Р. X., желая возможно точно передавать таинственные магические слова, египетские грамотеи стали соблазняться преимуществами греческого вокализованного алфавитного письма пред сложным демотическим, и до нас дошёл ряд сначала отдельных слов, а потом папирусов, написанных по-египетски греческими буквами. Если таким образом египтяне-язычники могли решиться изменить своему освящённому религией и веками письму, то христиане и принципиально должны были порвать с ним, как с наследием оставленного мира. Вместе с Библией, переведённой с греческого, они усвоили и греческий шрифт, присоединив к нему семь знаков, уцелевших из демотической грамоты, для передачи звуков, не существующих в греческом языке. Но эта система не везде была проведена. Дело в том, что иероглифическая и демотическая письменности были едины в диалектическом отношении и пользовались сложившимся на заре истории единым литературным языком, не исключавшим различных разговорных диалектов, о существовании которых мы знаем из литературных свидетельств. Этому литературному языку до известной степени остаются верны и языческие произведения, пользовавшиеся греческим алфавитом, хотя здесь вокализация уже вносила известные местные оттенки. Христианство, как и везде, распространялось в Египте первоначально среди простых людей, далёких от литературы и бедных языком. Поэтому и перевод Св. Писания был сделан не на литературный египетский язык, а на местные диалекты, причём для многих понятий не оказалось соответствующих слов и пришлось на каждом шагу прибегать к удержанию греческих слов. Это оставление без перевода и совершенно свободное заимствование греческих слов вошло в обычай коптских писателей, и коптские тексты пестрят греческими словами, между тем, как языческие от них свободны. И это понятно. Коптский язык, язык простого народа, гораздо беднее классического египетского; новейшие изыскания приводят к выводу, что едва 1/5-1/7 часть древнеегипетских корней удержалась в коптском. Что касается диалектов, то ни Фивы, ни Мемфис уже не могли дать направления, ибо их почти не существовало, на их место выступили иные центры, каковы Оксиринх в Фаюме с его бесчисленными церквами и монастырями, Ахмим с его ткацкими мастерскими и многочисленным христианским населением, Антиноя, Шмун (Ермополь), наконец, Александрия и примыкающая область — местопребывание патриарха. И мы действительно имеем памятники на диалектах; верхнеегипетском (так наз. сахидском), нижнеегипетском (или «бохейрском», т. е. приморском), фаюмском, ахминском (с особенностями в Ермопольской области), а также незначительное количество текстов на наречии мемфисской области. Мало-помалу это разнообразие свелось к двум диалектам — верхнему и нижнему, пока, наконец, после XI в. последний не осилил, как язык патриархата в церкви, и не стал безраздельно господствовать, по крайней мере, в литературе. Если судить по сохранившимся памятникам, то можно подумать, что сахидский диалект древнее, а бохейрский — едва ли не искусственный. Но нельзя забывать, что север Египта вообще не благоприятен для сохранения письменных памятников; папирусы здесь не сохранились, и мы не имеем отсюда текстов ранее X в., когда коптская литература уже пережила свои лучшие дни. Эти древнейшие северные тексты написаны греческими буквами, без всякого влияния демотического письма, не существующие в греческом языке звуки выражались искусственными сочетаниями. Впоследствии и северный диалект усвоил себе общую систему.

Памятники коптской литературы дошли до нас в самом плачевном виде. Местами их возникновения и хранения были, главным образом, монастыри. Персидский погром, затем превратности мусульманского владычества, а всего более вырождение их насельников, которые, забыв родной язык, перестали дорожить написанными на нём творениями, обусловили гибель значительной части последних. Европейские миссионеры и туристы опустошили книжные хранилища коптских монастырей, покупая по частям и листам пергаментные и папирусные рукописи, которые, таким образом, разошлись по музеям и частным собраниям всего мира, и куски одного и того же памятника находятся в различных странах. С X, особенно же с XIII в. копты начали переводить свои писания на арабский язык, а с последнего делались переводы на эфиопский, и эти дошедшие до нас тексты во многих случаях заменяют оригиналы. Кроме того, в это время начинается и христианская арабская письменность в Египте, по духу и содержанию примыкающая к коптской. Лучшая пора коптской письменности падает на время от Шенути до X в., распадаясь при этом на два периода — до арабского завоевания и после него. Первый период создал Шенути и отчуждение от православной церкви и греческого мира в связи с общевосточной реакцией против эллинизма, проявившейся уже в IV в. На коптский язык усиленно переводятся греческие произведения, необходимые для церковной жизни и назидательного чтения, причём египетские вкусы и здесь отдают особое предпочтение гностическим трактатам, апокрифам, апокалипсисам, сборникам чудес, патерикам, мартирологам, житиям святых, далеко не всегда оставляя оригинал в неприкосновенности. Читая, например, апокриф о кончине Иосифа Обручника, трудно сказать, оригинал это или перевод — до такой степени он переполнен чисто египетскими пережитками представлений о загробном мире. В других случаях находит себе место националистическая тенденциозность, и, с этой стороны, особенно характерны коптские сказания о вселенских соборах. Авторы их имели под руками подлинные акты и памятники, дополняющие известный нам греко-латинский материал, но обработали их тенденциозно в виде церковно-исторических романов, приписав своим соотечественникам едва ли не решающую роль, причём далеко не всегда выводя египетских уроженцев, действительно бывших на соборе. Национальная литература, конечно, воспиталась на греческих образцах, не забывая о египетском прошлом. Греческие романы с хождениями и приключениями также сказались на коптских житиях и повествованиях, как и древнеегипетские сказки. Конечно, значительно было влияние и библейской литературы с примыкающей к ней. Богато было гомелитческое творчество, идущее от Шенути. Его монастырь дал несколько писателей, прежде всего, его ученика Вису, написавшего его житие и составлявшего проповеди и послания, которым далеко до силы его учителя, они проникнуты не властностью, а монашеским смирением. Влияние Шенути сказывается и на проповедях Писентия, еп. г. Кефта (кон. VI в., нач. VII в.), в них те же призывы к достойной христианской жизни и покаянию. Особенно интенсивно проявилась литературная деятельность в монастыре, имя которого сделалось нарицательным, особенно у нас в России — в Ските (этимология этого имени у коптов ши-хэт — «Вес сердца»). К этому монастырю относит себя известное едва ли не на всём христианском Востоке и имеющееся в наших Четьих-Минеях сказание с именем монаха Пафнутия о хождении по пустыне, посещении подвижников и кончине преп. Онуфрия — сказание, идущее от жития св. Павла Фивейского, и нашедшее себе подражание, например, во влагаемом в уста монаха Серапиона повествовании о путешествии в пустыню после сновидения для посещения подвижника Марка Тармакского и его погребения. Около аввы Памво в монастыре св. Макария В. в Ските также образовался цикл легенд, например, сказание о дочерях императора Зинона, — старшая из них, Илария, бежит под видом мужчины в Скит и здесь спасается, причём одному Памво свыше открыта её тайна; затем она исцеляет свою младшую сестру, одержимую злым духом и присланную к монахам для исцеления. Затем Памво, после её кончины, погребает её и записывает сказание, а потом в другом сказании, по повелению гласа свыше, подобно Пафнутию и Серапиону, идёт в пустыню навестить великого подвижника авву Кира, на пути посещает других отшельников и приходит как раз накануне кончины Кира, чтобы присутствовать при ней. И здесь мы видим черты, переносящие нас в древний Египет с его наивностью, отсутствием исторической перспективы, интересом к эсхатологии и смерти. Святые, ангелы и Божество являются и беседуют с героями рассказа по их желанию; у Господа Иисуса Христа даже «обычай приходить каждый день и утешать» их. Дочери императора попали в Скит, а Кир даже именуется братом императора Феодосия В. Здесь уже не только наивность, но и своеобразный патриотизм, который некогда персидских царей и Александра превратил в египтян, а потом самого Диоклитиана сделал пастухом у отца аввы Пооте, епископа Птолемаидского. Деятельность Скитского монастыря продолжалась и впоследствии. Здесь жили не только туземцы, но была и сирийская обитель, заходили сюда и эфиопы, и армяне, благодаря чему развилась переводческая литература, обусловившая распространение памятников египетского происхождения по всему монофиситскому миру. Так, сказание о преподобном Кире полностью дошло до нас в эфиопском переводе; имеются переводы на сирийский язык, — например, похвального слова в честь преп. Иоанна Колова, принадлежащего Захарии, епископу Ксоитскому (кон. VIII в.). По-видимому, скитские монахи составили даже Библию-полиглотту на пяти языках — эфиопском, сирийском, коптском, арабском, армянском.

Монашеские сказания и многие акты мучеников — настоящие духовные романы, напоминающие и эллинистическую литературу чудес, и египетские папирусы. С этой стороны также интересны два произведения: одно, сохранившееся в арабском облике, другое — в больших отрывках и, по-видимому, составного характера. Первое от имени некоего Иоанна рассказывает биографию некоего Аура, родившегося от связи всесильного мага Ебрасхита с дочерью какого-то царя, во дворце которого он поселился. Со дня рождения Аур находился под покровительством ангелов, особенно арх. Гавриила. Придя в возраст, он отпросился с отцом и братьями у нежно любившей его бабушки в Иерусалим и Египет, где после многих чудес, явлений, крайне наивно рассказанных, после неоднократных препятствий со стороны сатаны и при содействии арх. Гавриила, строит в честь последнего на горе Наклун в Фаюме монастырь и делается епископом. Другой рассказ выводит двоих благочестивых братьев Гесия и Исидора. Первый, отправляясь в путешествие, заключает со вторым договор, чтобы он, в случае его невозвращения через год, взял больного и ходил за ним. Придя на берег моря, Гесий увидал выброшенное морем мёртвое тело, взял его, как подобает египтянину, как драгоценность, и решил с ним не расставаться — оказалось, что это мощи Евтиха, воскрешённого некогда ап. Павлом. Не расстаётся он с ним и тогда, когда явился корабль, моряки которого были «ругатели и весьма злые, каких вы знаете среди александрийцев». Они, заподозрив его в нечистых делах, решили продать в рабство. Спасшись каким-то образом, вероятно, при помощи открывшегося ему Евтиха, Гесий возвращается домой, где Исидор уже приютил больного, за которым братья самоотверженно ухаживают, несмотря на его зловонные раны и тяжёлый характер. Когда он умер, братья пошли искать уединения, чтобы провести остаток жизни в подвигах. Заснув под каким-то памятником в окрестностях Емессы, они услыхали голос «недостоин ти имети жену брата твоего» и слышали его много раз. Недоумевая, они обратились к епископу, который полагал, что голос относится к ним. Выяснилось, что это голос Иоанна Крестителя, который повелел им обрести на этом месте свою главу, блюдо и одеяние в трёх оловянных сосудах, что и было исполнено, после чего братья удостоились блаженной кончины; очевидцы же этого рассказывали обо всём автору на Никейском Соборе, присовокупив повествование о церковных торжествах, чудесах и, по-видимому, прикровенно о похищении святынь в Египет, вследствие недостоинства местных жителей-еретиков иметь их у себя.

Арабское завоевание (691), в значительной степени облегчённое ненавистью коптов к Византии и рознью относительно греков и православия, на первых порах было для них благоприятно и вызвало даже новый подъём литератур, обусловленный и тем, что их язык получил права и избавился от конкуренции греческого. К этому времени относятся некоторые лучшие произведения коптской письменности с народным оттенком и даже в народной стихотворной форме, стоящей в связи с древнеегипетской, б. ч. в форме четверостиший, без рифмы, но с 1-4 ударяемыми слогами в каждом стихе. Интересны стихи на библейские и монашеские темы, на мотивы христианской морали, песни некоего «Хумиса» на разнообразные темы из области религиозной жизни с библейскими-гомилитическими (особ. из Иоанна Златоуста), особенно эсхатологическими мотивами. Но венцом коптской поэзии является стихотворная обработка легенды о св. Археллите и его матери, сохранившаяся в рукоп. X в. в Берлине. Это своего рода драма или ораторий, прерываемый частями повествовательного характера. Знатная римлянка, вдова Синклитикия, отправила своего единственного сына Археллита учиться в Афины и Бейрут. Потерпев кораблекрушение, юноша под впечатлением выброшенного на берег мёртвого тела (опять!) убеждается в суетности бренного мира и идёт в монастырь св. Романа. Здесь он предаётся подвигам и даёт обет никогда не видеть женского лица. Между тем мать, не имея о нём сведений, грустит. Приводится её трогательный плач: «Скорблю я о тебе, мой возлюбленный сын, Археллит, которого я люблю, которого имя в устах моих; кроме него у меня нет никого. Братия мои и знакомые, грустите со мною и плачьте о смерти моего возлюбленного сына — я не знаю, что с ним сталось». Она предаётся благотворительности и устраивает убежище для странников. Услыхав однажды, случайно, от пришедшего из Палестины имя Археллита как святого в монастыре Романа, она расспрашивает о нём, но узнаёт, что сын её не примет из-за своего обета. Она идёт к архиепископу, у него оставляет своё имущество, затем отправляется в путешествие, и, прибыв к монастырю, посылает к сыну сказать: «Чрево, носившее тебя, и сосцы — питавшие тебя — вот они тебя ищут. Археллит, мой возлюбленный, мой возлюбленный, заклинаю тебя страстями, который подъял за нас Христос, выйди и дай увидать лицо твоё, да будет моя радость исполнена». Он отказывается, ссылаясь на обет. Она заклинает его: «Я оставила позади себя Романию и прибыла к областям Палестины, ибо желаю видеть лицо твоё, Археллит, мой возлюбленный сын. И волны моря, по которым я плыла, не причинили мне столько горя, сколько твоё слово: “я во веки веков не увижу женского лица”…» Следует новый трогательный разговор, в котором выражается душевная драма обоих действующих лиц. Наконец, Археллит чувствует, что больше не в силах упорствовать; он просит у Бога смерти, и когда его мать вошла, она увидала его бездыханным. Приводится её трогательный плач: «Все женщины, родившие детей, соберитесь и плачьте со мною — я родила единственного сына и я же была причиной его смерти. Желала я хоть раз видеть тебя, более, чем все сокровища мира, Господь мой помощник, на него я возложила печаль мою…» Господь послал и ей кончину, и она была погребена вместе с сыном. Гораздо ниже многочисленные стихи о Соломоне и Савской царице, например, загадка: «В моей стране растёт дерево, царь Соломон, прекрасное, великолепное. Направо от него поле, полное драгоценных камней, к нему все стремятся. Ежегодно проходит вестник, нагруженный всяким добром. Разреши мне эту (загадку), Соломон, да возвещу я твою мудрость». — «Дерево, растущее в твоей стране, Иесаба, царица эфиопская, подобно солнцу; поле у дерева подобно небу. Драгоценные камни — звёзды, сияющие ночью; когда взойдёт солнце, они меркнут из-за света, окружающего солнце. Вестник, приходящий в твою страну каждый год — вода Нила, ежегодно утоляющая жажду страны…»

Сохранилась часть стихотворной композиции, имевшей предметом явление св. Креста Константину В. И здесь был драматический элемент в виде беседы царя с солдатом, св. Евстигнеем. Другие стихотворения носят нравоучительный характер, например, — «Мы видели многих, считавших себя великими, которые получали милостыню перед тем, как умереть. Мы видели Диоклетиана и великое, с ним приключившееся. Вчера ещё он был преступный царь, через день он ослеп и получал милостыню. Так говорили наши святые отцы в своих возвышенных сказаниях».

К области поэзии можно отнести и некоторые надгробные надписи этого времени, проникнутые скорбным, элегическим характером и напоминающие несколько древнеегипетские. К сожалению, их очень немного, и в огромном большинстве они дают стереотипные формулы или перечни святых, предстательству которых поручается почивший. К числу исключений относятся, например, следующие тексты: «О какова глубина премудрости, более непостижимой, чем бездна, как сотворил Он изначала в Своей великой премудрости. Он взял земли от земли, Он создал человека по образу своему и подобию, Он поместил его в раю сладости. Когда диавол увидал великую славу, которую Бог дал человеку, стал завидовать ему, сверг его с его славы в сей мир, полный страдания и сделал его чуждым всего благого наслаждения, и он был на чужбине — в сей жизни, полной ущерба, скорби сердца, стенаний. Хуже всего сего, что Бог, видя непослушание его, изрёк над ним горькое наказание смерти, которую поставил госпожой над ним и семенем его до века, сказав: “Адам, ты — земля, и в землю снова пойдёшь”. Сие ныне совершилось надо мною несчастным и бедным, причём не знал до сего дня. Я был среди своего дома, крепкий, как цветущее дерево. Моя жена и мои дети были окрест моей трапезы; я радовался с ними, и они радовались со мною вместе; мой дом плодотворно пользовался миром сим, и я взял за образ моего праотца Адама в раю, пока приговор Божий не постиг его. Когда посещение Божие пришло на меня внезапно, и я не знал его, по писанному: “приидет день Господень, яко тать (в нощи)”, я не знал и не думал, что он постигнет меня в сии дни, меня бедного. Ибо предначертание совершилось, и я был посечен, как посекается дерево и был в большом несчастии среди всех знавших меня. Сокрушились все кости мои, всё тело моё было в напасти из-за великой болезни язвы; нашедшей на меня внезапно до самой моей гортани; и она подпала великой болезни, которая не давала более никакой пище проходить в неё. О великая беда, о час страшный, о какова гибель и уничтожение человека, о великое бедствие детей моих на чужбине — я взираю к ним; они не дождались, чтобы прийти, и чтобы я увидал их ещё раз, прежде чем умереть, и сказал им моё слово, я несчастный Косма. День, когда почил блаж. Косма 9 месори 515 г.».

Дошли до нас от этой эпохи и жития святых, имеющие несомненный исторический интерес. Сюда относится, например, житие известного нам Писентия, еп. Кефтского VII в. (м. пр. о муках ада), житие (в форме похвального слова) патриарха Исаака (686–688), написанное Миной, тоже скитским монахом, впоследствии епископом г. Никия и автором других писаний, например, похвального слова в честь Макровия, одного из своих предшественников по кафедре.

Собственно исторических трудов на коптском языке нет, да их и нельзя ожидать от египтян. Однако в это время один копт составил хронику, которая является ценным источником для истории Византии и Египта, особенно современной ему эпохи арабского завоевания. Это был Иоанн, епископ г. Никия, переживший арабское нашествие. Его труд дошёл до нас в эфиопском переводе, сделанном с арабского; оригинал был написан, кажется, в зависимости от источников, частью по-гречески, частью по-коптски. Для более древних времён он повторял Малалу и Иоанна Антиохийского, для Египта иногда пользовался местными легендами, хотя б. ч. и здесь прибегал к классическому и библейскому материалу. Между прочим, у него находится довольно обстоятельный рассказ о покорении Египта Камбизом, отступающий от известных нам и в некоторых частностях приближающийся к дошедшим до нас берлинским отрывкам так наз. исторического романа о Камбизе, представляющего тенденциозное произведение в национально-патриотическом духе с восхвалением храбрости египтян, с презрением к их врагам, напоминающими древние царские победные надписи. Некогда великий народ, теперь уже много веков подъярёмный, остался верен себе и продолжал считать себя выше всех. Особенно сильны древнеегипетские пережитки в той области, которая всегда была египетской по преимуществу — в области магии. Она возродилась в христианском облике с тех пор, как в церковь вошла масса населения, плохо усвоившая новую веру и перенёсшая с собою свои прежние навыки. Разрыв с греческим миром и православием ещё более содействовал оживлению этой характерной для Египта области. До нас дошло немало заклинаний, заговоров, амулетов; рецептов, талисманов и т. п., например, из Фаюма от VIII в., из мастерской какого-то шарлатана — например, заговор в облегчении родов, повествующий о том, как Иисус Христос облегчил олениху, или уже совершенно языческий заговор против боли в животе, где выводятся опять, как много раз в древнем Египте, юный Гор, подвергшийся болезни, и Исида, его исцеляющая, и только заключительная фраза, приставленная механически: «Я говорю, а Господь Иисус подаёт исцеление», напоминает нам, что пред нами не тексты времён фараонов, хотя он и заключает в себе фразы вроде следующей: «Ты не нашёл меня и не нашёл моего имени, истинного имени, которое влечёт солнце к западу и месяц к востоку…» Многочисленны любовные заговоры. В них, как вообще в подобных у других народов, пациент иногда грозит сойти в преисподнюю и предаётся Сатане: «Я скажу: “и ты — Бог”, ибо хочу исполнить моё желание»… и т. п. В качестве заговоров употреблялись и священные тексты — например, начала 4-х евангелий, псалом 90, а также апокрифическая переписка Спасителя с Авгарем Едесским (как и у нас, и в других странах), имена 40 мучеников и т. п.; иногда упоминается в заговорах особый ангел Руф, «поставленный над землёй Египетской». По прямой линии от древнеегипетских списков лёгких и тяжёлых дней идёт следующий текст: «Второе число месяца. В нём родилась любовь. Оно благоприятно. Хорошо в него предстать перед начальством, получить от него правду, давать на проценты деньги, насаждать виноградник, засевать поле, покупать рабов, покупать скот, жениться, давать мужу жену, плавать по морю, строить башню». Древнеегипетские амулеты против укушения змей и скорпионов, так наз. «Горы на крокодилах, изображавшие Гора-младенца и Беса, попирающими гадов», перешли в гностический и христианский Египет; здесь евангельские изображения переплелись с египетскими; центральная фигура получила имя Висисина, — комбинация египетского Беса с Сисиннием; всё служит амулетом против «обмана». И древнеегипетские изображения фараонов, поражающих врагов и хватающих их за волоса, нашли себе приём в христианской иконографии и до сих пор находятся пред нами в виде св. Никиты, поражающего злую силу, — изображения эти также имеют магическое значение.

Каковы были судьбы великого египетского искусства в христианскую эпоху помимо тех и других пережитков, связанных с религиозными и подобными им запросами? Христианский Египет, подобно другим областям христианского мира, выработал своё искусство, известное науке под именем коптского, корни которого, однако, заложены глубже и уходят ещё в эллинистическое языческое время и которое ещё недавно даже такие авторитеты, как Масперо, ошибочно признавали лишь провинциальной разновидностью византийского. Напротив, то, что считается византийским искусством, само является результатом взаимодействия различных элементов, среди которых египетские занимают далеко не последнее место, ибо сама Византия представляет эллинистическую основу с новым придатком Востока. Если первым толчком к замене египетского письма греческим послужила большая точность последнего в передаче не только согласных, но и гласных тех слов, магическое значение которых зависело от точности произношения, то в области искусства произошло также внешнее подчинение туземного греческому, как доказывает Стржиговский, благодаря тому, что мировой рынок требовал греческого, а Александрия и другие греческие города давали тон в области мелкого искусства и художественной промышленности. «Коптское искусство — типичный представитель тех возникших позади эллинистических берегов в глубь стран уже в древнее время течений, которые получили перевес в христианское время, вместе с монашеством перекинулись на запад и стали основой так наз. романского искусства. Превращение древнеегипетского в коптское идёт не от монументального искусства, но от художественной промышленности. Здесь впервые образовался тот хаос, при котором художник, чувствуя по-египетски, с рукой, воспитанной на туземной технике, производит греческие фигуры и сирийско-эллинистические орнаменты. Это и есть то смешение стилей, которое я называю коптским искусством. Решительным в нём является вовсе не христианское содержание. Коптское искусство подготовляется уже в эллинистическое и римское время, возведение христианства в государственную религию застаёт его уже вполне развитым, оно в это время уже проникает и в сферу монументального искусства. Оно состоит из трёх элементов: дух и техника — египетские, сюжеты и формы — большею частью греческие, орнаментальные мотивы сильно сирийские». Итак, и здесь то же, что и в письменности — внешность греческая, дух и приёмы — туземные. В области архитектуры последние оказались более устойчивы; достаточно вспомнить, например, стены монастыря св. Шенути у Сохага (Белый и Красный или колонны монастыря св. Мины близ Александрии, а также надземные гробничные сооружения в некрополе Великого Оаза, обследованном русской экспедицией В. Ю. Бока. Для III-V вв. характерен изломанный трёхчастный фронтон, иногда богато орнаментированный; это своего рода барокко, вероятно, восходит к Сирии, откуда пришли разнообразные формы растительного или растительно-звериного орнамента в виде виноградных гирлянд, аканфов с изгибами, завитками, плетениями и т. п., с гранатовыми плодами или фигурами зверей, птиц и т. п. в пустых круглых пространствах, а также в виде меандров с цветками, ростками и т. п. внутри. Эти мотивы господствуют также в III-V вв., а затем частью переходят на надгробные стелы; они же богато украшают разнообразные формы капителей корзиночных и чашевидных колонн. По красоте и своеобразию их эллинистический и христианский Египет занимает первое место и, вероятно, в нём, наряду с Сирией и Малой Азией, следует видеть источник тех прекрасных произведений этого рода, которые известны из Византии, Равенны, Венеции. В скульптуре, наряду с античными сюжетами, удерживаются и национальные черты: африканские толстые тела на тонких ногах, сухость формы, резкое расчленение туловища, круглые головы с короткими волосами, схематизм в складках одежды, плоский рельеф и древние символы, особенно иероглиф жизни, стилизованный в виде креста. Древнеегипетское мастерство в передаче животных утратилось — особенно уродливы, почти геометричны львы, ставившиеся у порталов и епископских седалищ. Этот заимствованный из Передней Азии обычай, где львы у ассириян и хеттов играли роль охранителей, перешёл чрез Египет в Европу и до сих пор напоминает нам у входов в здания о Востоке. Иногда, как в древнем Египте, человеческие фигуры помещаются в наосах, нишах; национальный стиль под сирийским влиянием иногда одерживает верх над греческим, например, на сложной композиции Входа Господня в Иерусалим в монастыре Шенути или на рельефном изображении самого Шенути в Берлинском музее, где снова выступают древнеегипетские условности соединения на одной фигуре изображения в профиль и спереди. Излюбленны изображения святых на конях (типы Георгия Победоносца, Феодора Стратилата и др.), идущие частью от императоров-триумфаторов, частью от Гора, поражающего злую силу; последний, в виде всадника с головой кобчика, но en face, нередко встречается на тканях, которые вообще представляют собою характерные произведения египетской индустрии и наполняют музеи, будучи весьма разнообразны по технике, материалу, рисунку. Фабрики Александрии, Ахмима, Антинои и др. поставляли эти ткани от II до XII в. всюду до Западной Европы включительно; на наш юг проникли их мотивы, уже скрещенные с персидскими сасанидскими. Сначала преобладают эллинские рисунки на одеждах с одноцветными, тёмными полосами, с гобеленовым узором, линейным орнаментом, фигурами античного стиля; с IV в. появляются христианские символы, пышность красок увеличивается за счёт тщательности рисунка. И в живописи переживают иногда древнеегипетские приёмы. Например, в росписях некрополя Великого Оаза (Эль-Багауат), где богатство цикла превосходит римские и неаполитанские катакомбы и где фигуры заимствованы из эллинистического искусства, а изображение Богоматери указывает на сиро-палестинское влияние, египетское наследство сказывается в расположении фигур этажами и рядами, в склонности к надписыванию, и в древних условностях (головы и ноги в профиль при туловищах спереди), в формах деревьев, лодок и т. п. Сходный характер имеют иллюстрации — миниатюры московского голенищевского папируса Мировой хроники V в., написанной, вероятно, в Александрии на греческом языке; рисунки имеют национальный дух и характер, в них мало эллинистического элемента; подобно изображениям на древних папирусах, это раскрашенные рисунки, имеющие значение иллюстраций, как бы иероглифического пересказа текста, а не украшений; нет ни ландшафта, ни фона, ни обстановки, ни светотени, ни полутонов и оттенков. Национальный характер произведения сказывается и в том, что центральным по важности рисунком является разрушение Серапея епископом Феофилом — победа национальной церкви над эллинизмом. Если эта, как и другие рукописи на папирусе, является в своих иллюстрациях продуктом национального искусства под эллинистическим влиянием, то художественная часть рукописи на пергаменте идёт из Передней Азии, от древнего искусства Вавилона, Ниневии и особенно Персии, и даже дальнего Востока, и также подпала влиянию эллинизма. Здесь богатая орнаментика, обрамление миниатюр, цельные композиции и т. п. Этот стиль господствует в армянских рукописях, проникает в коптские, а затем переходит и в Западную Европу. Он проник в Египет так же, как скульптурный растительный орнамент и как впоследствии шёлковые ткани. С арабским владычеством и распространением Ислама восточные влияния усилились; орнамент стел и тканей и вообще декорация принимает новый характер; живопись держится дольше. Мало-помалу коптское искусство умирает; едва ли оно дожило до X в. Египет сделался областью так называемого арабского искусства, даже без национальной окраски.

Ислам был началом и других проявлений культуры. То, что не удалось ни персам, ни грекам, ни римлянам — денационализация народа, создавшего древнейшую в мире цивилизацию, то выпало на долю арабов, при которых Египет потерял своё христианское искусство и забыл почти свой язык. В VIII, особенно же с IX в. начинается настоящий мартиролог коптской нации. Первые поколения после арабского нашествия пережили некоторый подъём, результатом которого явилось благосостояние, вызвавшее алчность мусульманских чиновников и подогревавшее религиозный фанатизм, тем более, что влиятельные копты успели занять места при дворе и в администрации, не соответствовавшие положению подчинённой нации. Подозрения возбуждали и сношения коптских патриархов с христианскими государями подчинённых им в церковном отношении Нубии и Абиссинии. И вот, против коптов издаются унизительные ограничительные законы, открываются настоящие гонения, усиливающиеся вследствие восстаний населения, обременяемого налогами и грабежами. Особенно сильны были гонения при Мутанеккиле (849 г.), при известном фанатике и сумасброде Аль-Хакиме (кон. X в.), когда дело доходило до разрушения церквей и запрещения богослужения, и в 1320 г., когда страшные насилия вызвали представления византийского императора, испанского короля и абиссинского царя. Красивая коптская легенда, создавшаяся по поводу внезапного исчезновения Аль-Хакима, повествует, что этот халиф, желая доказать, что христиане, как не имеющие веры даже с зерно горчичное, подлежат истреблению, потребовал, чтобы патриарх при огромном собрании мусульман, иудеев и христиан, передвинул с места Мокаттам. Когда патриарх совершил это чудо, он крестился и тайно ушёл в монастырь… Неизмеримо тяжелы были последствия гонений и, прежде всего, массовые отпадения в ислам; к концу XVII в. из шести миллионов коптов, которых застало арабское завоевание, уцелело всего около ста тысяч, да и это малое стадо, руководимое не всегда достойными пастырями, отрезанное от живых и деятельных сношений с христианским миром, опускалось в культурном и нравственном отношении. Забывался родной язык, изгнанный в VIII в. из официального употребления. Лучшие люди употребляли усилия и изыскивали средства спасти нацию и церковь от поглощения морем ислама. К XII-XIII вв. относится деятельность иеромонаха Марка Ибн-аль-Канбара, едва ли не самой яркой после Шенути личности. Обладая недюжинной для копта и своего времени учёностью, он поставил целью своей жизни поднять свою церковь до уровня православной. В горячих проповедях, привлекавших множество народа, он, странствуя по Дельте, указывал на нестроения в церкви и быте, исправлял нравы, говорил о необходимости чтения Св. Писания на понятном языке. Гонимый духовенством, он перешёл в православие и получил от патриарха Марка II в управление небольшой монастырь к югу от Каира, где и скончался (1208). Его богословские сочинения, а также перевод Св. Писания на арабский язык до нас не дошли и известны только по выдержкам. Движение, возбуждённое им, продолжалось. Усилия лучших представителей клира и мирян имели некоторый результат: недостойному патриарху Кириллу III (1235–1243) пришлось подписать пункты о прекращении симонии вымогательств, о введении соборного начала и других мер к упорядочению церковной жизни. В это же время жил один из последних коптских писателей, пытавшийся в длинном, довольно бессвязном и неуклюжем собрании 732 (сохранилось 428) четверостиший под именем «Триадон» (с рифмой, заимствованной у арабов) дать своим соотечественникам назидательное чтение на духовные, нравственные и национальные темы. Здесь преподаются уроки монофиситской догматики, указывается на высокие примеры святых, особенно национальных, напоминается о пользе коптского языка и необходимости его изучения. Но сам автор уже пишет на искусственном языке, говорит, что без особой помощи Божией он не мог бы написать своего произведения и присоединил к нему арабский перевод. Между тем, знание коптского языка исчезало; а он всё ещё оставался языком церкви; кроме патриотических побуждений к заботам об его сохранении приводили и религиозные. Египет XI-XIV вв. выставил целый ряд крупных представителей христианской литературы, однако уже писавших по-арабски; среди них были и радевшие о возрождении коптского языка или, по крайней мере, о том, чтобы он был понятен. Так, Иоанн, епископ Саманудский (ок. 1240 г.) пишет: «Так как коптский язык исчез из разговора, то отцы уже составили “лествицу”, в которой собрали весь язык, все его имена и глаголы, чтобы дать пособие для перевода». Итак, уже в XIII в. дело идёт только о пособиях грамматического и лексического характера, о средствах сделать понятным Св. Писание и богослужение. И до нас дошло довольно много произведений копто-арабских грамматиков, ставивших себе эти задачи. Усилия этих достойных вождей своего народа не прошли бесследно — до половины XVI в. продолжалось литературное творчество на коптском языке, главным образом, в области богослужебной поэзии, иногда довольно изящной, хотя и искусственной, но уже на северном, так наз. «бохейрском» диалекте патриарха, переселившегося в XI в. из Александрии в Каир и давшего толчок к распространению его в Верхнем Египте. Выдающийся литературный и исторический интерес представляет один из последних памятников коптской письменности — житие пострадавшего при преемнике Саладина Османе в 1210 г. Иоанна из Фониджонта, отступившего в ислам и покаявшегося в этом. Автор, очевидец, священник Марк, уже думал по-арабски и следовал лучшим арабским литературным образцам; его произведения напоминают их с достоверностью и живостью изложения. Бохейрский диалект поглотил все прочие, и до сих пор в церковном богослужении напоминает о языке великого народа и великой литературы. Потомки современников фараонов уже не понимают его с конца XVII в., когда умер последний старик копт, для которого он ещё был живым разговорным. В настоящее время может идти речь только о пользовании им среди немногих грамотеев ради курьёза или об искусственном его возрождении. Попытки и того и другого нам известны. Почтенна деятельность Лабиба, профессора патриаршей школы и издателя коптских книг, не без успеха приучающего своих учеников к разговорному коптскому языку, и производит впечатление помещённое в приёмной патриарха изображение обелиска, с начертанным на нём именем иероглифами в картуше — овале древних царей.

 






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных