ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТЕЧЕНИЯ, ПРОТИВОСТОЯВШИЕ ДВОРЯНСКОЙ КУЛЬТУРЕ в 1760-1770 гг. 6 страница

Как известно, Екатерина позаботилась, чтобы Комиссия была всецело послушным орудием в руках правительства. Крепостные крестьяне не были в ней представлены. Процент представительства других категорий демократического населения был ничтожен. Самые выборы проходили под «контролем» правительственной бюрократии.

Депутаты привозили выданные им их избирателями наказы Комиссии. Дала свой наказ Комиссии и Екатерина II. Это была целая книга, над которой она долго работала и которая была предназначена не для реального руководства работами Комиссии (да в ней и мало было практических указаний), а для нового блистательного эффекта в Западной Европе. «Наказ» Екатерины был напечатан по-русски и по-немецки, а потом на четырех языках (в одной книге роскошного вида) и распространялся за границей. Внешне «Наказ» императрицы выглядел довольно либерально. Оно и понятно: значительное большинство его пунктов представляет собою простые выписки из книги «О духе законов» Монтескье и из работы итальянского юриста Беккариа «О преступлениях и наказаниях», чрезвычайно широко популяризовавшей принципы передового учения о государстве, созданного французскими просветителями. Однако Екатерина так искусно выбрала эти выписки и так отредактировала их, что вся боевая суть, весь подлинный смысл теории Монтескье и Беккариа оказались вытравленными, и «Наказ» Екатерины, заключая элементы либеральной фразеологии, на самом деле, наоборот, не давал возможность ставить в Комиссии вопросы о сколько-нибудь серьезных реформах.

Прения в Комиссии нового уложения проходили бурно. В ней разыгралась классовая борьба в весьма ощутительных формах. В Комиссии раздались смелые голоса людей, требовавших пересмотра рядов основ бытия России. Депутат от дворянства Григорий Коробьин в яркой речи потребовал законодательного ограничения крепостничества. Поднялась буря. На Коробьина навалились с громами и молниями многие реакционные помещичьи депутаты, требовавшие полного сохранения «священных» прав помещиков на рабовладение. В битве на стороне либерализма дрался и Я.П. Козельский, и еще другие культурные люди, например Я. Урсинус, дерптский профессор. Борьба между прогрессивной и реакционной частью Комиссии захватила и ряд других вопросов.

Екатерина испугалась и в то же время рассердилась. Ее подданные не желали просто и скромно разыгрывать роль в том представлении, которое она давала; они принялись всерьез обсуждать вопросы, подлежащие, по мнению Екатерины, только ее личному суждению. Комиссию надо было во что бы то ни стало ликвидировать. В 1768 г. заседания ее были прекращены под благовидным предлогом начала войны с Турцией и отъезда большей части депутатов на эту войну. Комиссия была фактически закрыта. «Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная» (Пушкин), была прикончена менее чем через два года после ее начала. Еще раньше были пресечены возможные последствия распространения либеральной фразеологии «Наказа» самой Екатерины. 24 сентября 1767 г., т.е. очень скоро после открытия Комиссии, сенат, разославший 57 экземпляров напечатанного «Наказа» в высшие правительственные учреждения, предписал указом, чтобы экземпляры эти «содержаны были единственно для сведения одних тех мест присутствующих», и не выдавались бы никому: не только посторонним лицам, но даже и чиновникам, и не только не позволялось списывать «Наказ», но даже читать его. Так императрица сама себя запретила.

Между тем Комиссия далеко не прошла бесследно для русского общества: дело было не только в том, что она подняла множество существенных социально-политических вопросов и обнаружила множество фактов и мнений, с которыми пришлось потом считаться Екатерине и правительству во всей их деятельности. Дело было также и в том, что она стимулировала подъем гражданского самосознания в самых различных слоях. Казалось, русская общественная мысль и общественная инициатива, задавленная веками гнета, бессильна, ничтожна. Но вот, стоило хотя бы в фиктивных и урезанных формах предоставить слово этой общественной мысли, и немедленно в Комиссии появились люди, способные обсуждать политические проблемы, способные возглавить и направлять общественное мнение различных классов, способные быть вождями. Немедленно из среды безгласных подданных явились пламенные ораторы, публицисты, агитаторы. В Комиссии пережила свой первый расцвет русская политическая речь как особый и важный вид публицистики и литературы вообще. Речи-статьи Коробьина, Козельского и многих других, живые, яркие, полемически заостренные, будившие мысль и гражданское чувство, – это был выдержанный и блестяще выдержанный экзамен русской литературы, русской общественной мысли и русского языка на аттестат гражданской и культурной зрелости.

М. М. Щербатов. Можно сказать с уверенностью, что одним из наиболее ярких, если не самым ярким оратором Комиссии, был депутат от ярославского дворянства князь Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790), замечательный историк и дворянский публицист 1760–1780-х гг. Именно Комиссия дала толчок его дарованиям, его страстной натуре политического бойца. Щербатов развернул в Комиссии кипучую деятельность: он говорил речи, вносил предложения, работал в частной подкомиссии и т.д.

Всю свою жизнь Щербатов очень много писал, но печатать он почти ничего из своих произведений не мог. В печатном виде появились только лишь исторические труды Щербатова, в частности его капитальный труд «История российская», над которой он работал с середины 1760-х годов и которую не завершил, доведя изложение написанных 15 книг до «смутного времени». Огромный объем «Истории» Щербатова, его тяжелый язык и сухость изложения, обильно насыщенного фактическими справками, так же как неумение объединить весь дробный материал единством концепции, – все это привело к сравнительно малой популярности этого труда. Между тем именно Щербатов был первым ученым, обследовавшим множество архивных материалов по русской истории и сделавшим первую попытку осмыслить и организовать этот материал. Впоследствии Карамзин в своей «Истории государства Российского» во многом следовал по путям Щербатова и в подборе материала, и в освещении его.

Параллельно с работами над «Историей российской» Щербатов писал очень много статей,книг,мнений публицистического характера, затрагивающих ряд существенных вопросов социально-политического строя России. Все эти его работы не могли быть изданы в XVIII столетии из-за той резкой критики, которой подвергал Щербатов политику Екатерины II и даже ее личный характер. Не была издана и утопия Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г. С., швецкого дворянина»*.

* О романе-утопии в XVIII в. см.: Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1909-1910.

Во всех своих произведениях Щербатов выступал в качестве последовательного, сознательного и упорного идеолога русской помещичьей аристократии. Он решительно отвергал мысль о каких бы то ни было реформах в области крепостничества, настаивая на нем как на основе бытия России, расходясь в этом вопросе даже с умеренными дворянскими либералами. Он резко нападал на «засорение» дворянства выходцами на «низов», требуя закрытия купечеству доступа в дворянство. Он настаивал на отделении «истинного», родового дворянства, аристократии от новых дворян и считал необходимым вообще свести к минимуму возможность приобретения «благородства» людьми недворянского происхождения.

Аристократическая тенденция видна и в его истории, и в его феодальной утопии о земле Офирской.

Однако не эта аристократическая программа интересна и значительна в публицистике Щербатова. Интересна же в ней та горячая, страстная критика государственной жизни России и практики самодержавия, которая составляет основное содержание статей, очерков, вообще всех публицистических произведений Щербатова. Стоя на позициях дворянской общественности и «свободы», Щербатов, как и Сумароков, глубоко ненавидел бюрократизм, произвол, разврат, деспотизм российского помещичьего самодержавия. Он «охулял» всю деятельность Екатерины и ее правительства, безжалостно разоблачая мишуру и ложь, искусно скрывавшую от наивных наблюдателей истинный характер их. Буйное красноречие Щербатова, его взволнованная речь, неправильная, усложненная, но чрезвычайно сильная и живая, придает его произведениям характер огромной искренности, вопля честного человека и гражданина, который не может молчать. Щербатов был очень хорошо осведомлен о всей закулисной жизни российского самодержавия; в то же время он глубоко понимал политический смысл действий правительства. И он использовал для критики его, можно сказать, для публицистической сатиры, как анализ открытых политических действий Екатерины, так и любой придворный анекдот.

Нападая на систему бюрократического самодержавия и требуя реальной власти для дворянской общественности и ее орудия – сената, Щербатов разоблачил в особой работе ложь тех политических вольностей, которые «даровала» Екатерина дворянству в жалованной грамоте 1785 года. Еще гораздо раньше он разоблачил ложь екатерининского «Наказа». За всеми либеральными фразами он верно увидал: «Наказ сей к деспотическому правлению ведет». Внешнее великолепие екатерининского двора также не прельстило Щербатова; за ним он увидел глубокое развращение хозяев страны, начало которого он связывал именно с формированием нового бюрократически-самодержавного режима; сатирой на это падение нравов и в то же время любопытнейшим историческим исследованием, объединенным с мемуарами, является наиболее известная работа Щербатова «О повреждении нравов в России». Сила обвинительного пафоса, направленного против дворянского правительства, так велика в этой книге, что она могла обратиться против феодализма вообще. В самом деле, у Радищева мы встретим иной раз перекличку с Щербатовым, когда дело идет о ненависти к деспотии и ее вельможам; Щербатов оставался «нелегальным», непечатным публицистом, и его работу «О повреждении нравов» напечатал Герцен за границей (1858) как документ, убийственный для монархии; аристократ и крепостник Щербатов посмертно агитировал за Герцена.

Сатирические журналы 1769 г. Полтора года Комиссии нового уложения вполне доказали Екатерине, что играть с огнем опасно и что среди ее поданных, даже принадлежащих к привилегированным сословиям, горючего материала слишком достаточно. Екатерина решила воздействовать на общественное мнение, в целях «отрезвления» его, при помощи печати. Она решила разрешить обсуждение общественных вопросов в прессе, но разрешить в весьма урезанном виде. При этом она сама бралась принять участие в этом деле и своим примером направить критику действительности в то русло, которое было приемлемо для правительства помещиков. Она твердо надеялась, что никто не посмеет противиться голосу царицы и что ей удастся по-своему интерпретировать положение дел, убедить зарвавшихся подданных.

С начала 1769 г., сразу же после фактического закрытия Комиссии, Екатерина начинает издавать еженедельный сатирический журнал «Всякая всячина». Журнал был анонимен, и его редактором в литературных кругах считался секретарь императрицы Г.В. Козицкий, принимавший участие и в Комиссии нового уложения в качестве официального лица из круга Екатерины. Впрочем, ни для кого не было тайной, что Козицкий – подставное лицо, что руководителем «Всякой всячины» является сама Екатерина.

По-видимому, приступая к изданию своего журнала, Екатерина поощряла литераторов следовать ее примеру. На это есть указания и в самой «Всякой всячине». Затем типография Академии наук, без сомнения по распоряжению свыше, бралась издавать журналы, не спрашивая имени издателя-редактора (сотрудники были в огромном большинстве также неизвестны).

И вот, вслед за «Всякой всячиной» стали появляться другие сатирические еженедельники: «И то и се» М.Д. Чулкова, «Смесь» Ф.А. Эмина*, «Трутень» Н.И. Новикова, «Ни то ни се» В.Г. Рубана, «Поденщина» В.В. Тузова, выходившая листочками каждый день, а также ежемесячный журнал И.А. Тейльса и И.Ф. Румянцева «Полезное с приятным», затем перешедший на еженедельные выпуски, и ежемесячная «Адская почта» Ф.А. Эмина. Некоторые из этих изданий были очень недолговечны: «Ни то ни се» выходило менее пяти месяцев, а «Поденщина» – только один месяц с лишним. Все'же оживление в журналистике в 1769 г. получилось еще невиданное в России. И все это оживление оборвалось к началу 1770 г. Все журналы прекратили свое существование, кроме «Трутня», державшегося еще некоторое время, да «Всякая всячина» выпустила накопившиеся у нее за прошлый год и еще не напечатанные статьи в виде сборников под названием «Барышок Всякия всячины».

* Вопрос в том, кто был редактором-издателем журнала «Смесь», имеет свою историю. Еще в 1805 г. (Московский зритель. 1805. Апрель. С. 5–6) было высказано предположение, что журнал издавал Новиков. Исследователи сатирической журналистики XVIII века Н. Н. Булич (Сумароков и современная ему критика. 1854) и А. Н. Афанасьев (Русские сатирические журналы 1769-1774 гг. М., 1859) возражали против этого предположения. Этим вопросом специально занялся В.П. Семенников в своей книге «Русские сатирические журналы 1769-1774 гг.» (1914) и путем остроумного и сложного сопоставления фактов, главным образом, фактов литературной полемики, доказал, что «Смесь» издавал Ф.А. Эмин. Точка зрения В.П. Семенникова с 1914 г. не оспаривалась в науке.

Такой скорый конец журнального оживления объясняется просто. Екатерине не удалось образумить непокорных подданных своим журналом. Нашлись мужественные литераторы, которые не пожелали идти на поводу у царицы; они подняли в своих журналах такие вопросы, которые хотела «потушить» Екатерина. На ее окрики они ответили резкими нападками, и вместо мира и благодати, на которые рассчитывала Екатерина, в журналистике разгорелась борьба между органом власти и органами передового общественного мнения. Вожаком передовой журналистики, смелым борцом против Екатерины оказался Николай Иванович Новиков (1744-1818), небогатый дворянин, служивший раньше одним из секретарей Комиссии нового уложения и связанный с дворянскими либералами круга Сумарокова и Панина.

«Всякая всячина». Приступая к изданию журнала, Екатерина не скрывала его официального характера. В тексте «Всякой всячины» были даны читателю достаточно ясные намеки на этот счет.

«Всякая всячина» была необыкновенно хвастлива. Она помещала множество писем, на все лады расхваливавших ее, подобострастных, льстивых до крайности;

По заданию, декларированному «Всякой всячиной», она должна была быть журналом по преимуществу сатирическим. Но Екатерина и люди, осуществлявшие политику правительства в литературе, понимали сатиру по-своему. Им необходимо было вести борьбу с недовольными, и это надо было делать двумя способами: с одной стороны, порицать нежелательные для правительства явления в. жизни дворянства, с другой стороны, показывать пример «благонамеренной» журналистики. В основном же надо было всеми мерами бороться с «крамолой», с недовольными.

«Всякая всячина» придерживается умеренно-моралистических взглядов; она любит морализировать «вообще»; постановки вопросов, окрашенных политически и, социально, она избегает, если же и позволяет себе статьи на принципиальные темы, то такие, которые поддерживают правительство или нападают на недовольных им.

Так, она поместила резкую статью-сатиру на свободомыслящих женщин, занимавшихся литературой и наукой. Это был выпад против хозяек салонов, своего рода комитетов оппозиции, раздражавших правительство и, в частности, Екатерину. Роль, которую играли женщины типа жены Хераскова, дочери Сумарокова, жены Ржевского, проповедовавшие стоическую мораль, толковавшие о философии и даже, – что хуже всего, – о политике, о военной науке и т.п., приводила императрицу в негодование. Дело при этом было вовсе не в том, что эти женщины вообще читали книги и занимались литературой, – это делала и сама Екатерина, – а в том направлении, которое принимала эта деятельность, в ее политическом характере.

Вслед за женщинами подверглись нападению «Всякой всячины» старики. В особой статейке она нападает на своих хулителей-стариков, приверженных, по мнению Екатерины, всему устаревшему, прошлым временам. Далее «Всякая всячина» выступила против политического недовольства в аллегорической сказочке. Здесь говорится о некоем дорожном мужике, которому надо было сшить кафтан. Мужик обратился к приказчику.

«Приказчик был человек свирепый; сказав: тот час, – приказал принести плетей; да ну сечь мужика. Мужик оттерпелся; пошел домой, говоря: «бог милостив! авось-либо хозяин увидя, что приказчик все себе собирает, да нас бьет, умилосердится, определит другого». Погодя, сменили приказчика, послали нового. Сей, осматривая село, увидел на улице мужика, претолстого, на коем кафтан, у которого все швы треснули; крикнул его и приказал для него шить кафтан. Но от скорости не молвил кому и из чего шить мужику кафтан. Приказчик между тем уехал. Погодя сделался хлеба недород и скотский падеж и уже никому шитье кафтана и в мысль не приходит. А мужик что более работает, то более ест; и чем более кушает, время от времени все становится толще, а кафтан его все старее и негоднее; нагишом же ходить нельзя, и не велят. Заплатами зачал зашивать. Что более зашивает, то более дерется...».

Здесь, конечно, идет речь о свирепых временах Анны Ивановны, а затем и о следующих царях (приказчиках), не сумевших дать стране законодательства (кафтана). Наконец, появляется «добрая» Екатерина, собравшая Комиссию депутатов (портных). Результаты вышли плачевные. Помешали делу «мальчики», т.е., по-видимому, дерзкие вольнодумцы-юнцы, которым было приказано помогать портным. «Всякая всячина» со злобой нападает на «мальчиков»; их рассуждения дерзки, они неугомонны и неблагодарны, так как ведь, мол, «хозяин недавно лишь их облагодетельствовал». Они сторонники старины, старых законов, они просят такой «одежды», какую носили в детстве, т.е. до «развития», приобретенного государством. Окрик разгневанного деспота, самохвальство пристрастного к лести начальства окрашивают статью в особо выразительные тона.

Главным плацдармом деятельности группы независимых дворян была Москва. Здесь, вдали от правительства, они свободнее собирались, дебатировали политические вопросы, осуждали власть, обсуждали свои планы и проекты реформ. Позднее, в 1772 г., Екатерина выступила против московских говорунов в комедии «О время!». Теперь, в 1769 г., «Всякая всячина» сообщает, как она отправила «от себя послов и в другую столицу» (т.е. в Москву) и вот что тут произошло:

«Недавно один из нас приехал домой и привез с собою списки с разных проектов, кои скоро подадутся правительству. Первый состоит в том, чтоб из города Ромны сделать порт. Другой содержит замысел, чтобы сложить подушный оклад, а вместо того обещает семьдесят миллионов серебряною монетою дохода; и для того советует нарядить секретную эскадру из двух тысяч кораблей, коими б завоевать неизвестные острова Тихого моря, и убив тамо черных лисиц, продавать оные ежегодно на ефимки чужестранным. Третий сочинен для поправления нашей с турками торговли, для способствования которой предлагает дать силу 1714 года указу о лихоимстве в турецких областях. Четвертый советует закупить все яйца во всем государстве и продать оные из казны. Пятый, любя общую пользу, хочет сообщить публике, каким образом удвоить зерна разного хлеба, и для делания толь полезного опыта просит деревни, мужиков и денег. Я спросил: кто делал сии проекты? Мне сказали: люди острые. А кто же именно? По большей части все проторговавшиеся купцы. А денег и деревни кто просит? Молодой человек, который отцовское все прожил».

В этой правительственной сатире на московских политических «прожектеров» характерно презрительное определение социального состава оппозиции; оно стремится опорочить «благородство» представителей этой оппозиции.

Не довольствуясь борьбой с «неблагонамеренными» элементами, «Всякая всячина» защищает существующую структуру власти. Одной из основных тем пропаганды сумароковцев было сатирическое изображение подьячих, т.е. чиновников. «Всякая всячина» отвечает им резким возражением, в котором защищает подьячих и валит все вины в неполадках административно-судебной машины на самих подданных.

«Подьячих не можно и не должно перевести. Не подьячие и их должности суть вредны, но статься может, что тот или другой из них бессовестен. Они менее других исключены из пословицы, которая говорит, что нет рода без урода, для того, что они более многих подвержены искушению, Подлежит еще и то вопросу: если бы менее было около них искушателей, не умалилася ли бы тогда и на них жалоба. Но чтоб удовольствовать писателя вышепоставленныя грамоты в его требовании, как перевести обычай, чтоб подьячие не приводили никого в изнеможение, в ответ ему скажу, что сие весьма легко: не обижайте никого, кто же вас обижает, с тем полюбовно миритеся без подьячих; сдерживайте слово, и избегайте всякого рода хлопот».

Либерализма «Всякая всячина» не любит. Она сурово осуждает мягкое обхождение с крепостными слугами, недвусмысленно рекомендуя строгость с ними (вплоть до порки) и считая, что они непременно негодяи.

«Всякая всячина» весьма почтительна к придворным (осуждение придворных, фаворитизма, лести, вообще двора деспота также было одним из «коньков» дворянского либерализма XVIII в.). Понятно, что к самой Екатерине «Всякая всячина» обращается и с открытыми похвалами, и с прикровенной лестью. Заодно прославляется и оправдывается и царский фаворит. «Восточные» имена не могли, конечно, никого обмануть в сказочке, в которой шла речь о путешествии Екатерины по Волге в 1767 году, о некоем «визире» (конечно, об Орлове) и о благоденствии России под властью мудрой монархини. Сказочка должна была служить отповедью шептунам, недовольным царицей и ее фаворитом.

Понятно, что при политической установке «Всякой всячины» ее сатира за пределами борьбы с главным врагом, дворянской крамолой, должна была иметь характер примиренчества и беззубых шуток по поводу мелочей быта «высших» слоев общества. Характерны такие темы «сатиры» «Всякой всячины»: излишнее обилие мебели в комнатах, слишком громкий голос у женщин, привычка слишком много пить (чай, кофе, лимонад и т.п.), например, в маскарадах и т.п.

Понятно также пристрастие «Всякой всячины» к общим и весьма туманным моральным рассуждениям.

Следует отметить, что «Всякая всячина» очень много материала черпала из иностранной морально-сатирической журналистики, в частности из знаменитого английского журнала «Зритель» (The Spectator), издававшегося в 1711-1714 гг. Аддисоном и Стилем и послужившего образцом для целой полосы журналистики во всей Европе. В журнале Екатерины II помещено множество переводов и переделок из «Зрителя»*.

* См.: Солнцев В.Ф. «Всякая всячина» и «Spectator», СПб., 1892.

Против такой-то программы правительственного органа выступил с совершенно других позиций Новиков со своим «Трутнем».

«Трутень», несомненно, занимал либеральную позицию. Он был решительно недоволен теми формами, которые приняло к середине XVIII века крепостничество. Характер личного рабства, усвоенный крепостным отношениям, дикость и жестокость помещиков-рабовладельцев осуждается в нем. Уже эпиграф к первому году журнала (1769) говорит об этом: «Они работают, а вы их труд ядите». Это цитата из притчи Сумарокова «Жуки и пчелы»; у Сумарокова речь идет о хороших и плохих писателях. Характера социальной сатиры данный стих у него не имеет. Тем примечательнее политический смысл, приданный цитате Новиковым, желавшим заявить протест против права дворянина бездельничать. Что эта тема была для Новикова существенно важной, что он видел свою задачу именно в пропаганде идеи обязанностей дворянства и в искоренении предрассудка права на безделье, явствует также из заглавия журнала: трутень – это бездельник, живущий за счет труда других; автохарактеристика фиктивного редактора как ленивца, данная в первой же статье журнала, конечно, не могла никого ввести в заблуждение. Название относилось не к редактору журнала, а к его врагам. Кстати заметить, что эпиграф, взятый из стихотворения Сумарокова, открыто ставил литературную работу нового журнала в связь с деятельностью этого писателя. Эпиграф ко второму году журнала (1770) – также сумароковскнй. К проповеди гуманного отношения к крепостным, и к крестьянам и к дворовым слугам, «Трутень» возвращается не один раз. Он хочет убедить своих читателей-дворян в том, что крепостной – тоже человек, что нельзя мучить его и обращаться с ним, как со скотом. В журнале помещена, например, следующая сатирическая «Ведомость» (т.е. якобы газетная информация). В «Санктпетербурге... из Литейной»:

«Змеян, человек неосновательный, ездя по городу, надседается, кричит и увещает, чтоб всякий помещик, ежели хорошо услужен быть хочет, был тираном своим служителям; чтоб-не прощал им ни малейшей слабости; чтоб они и взора его боялись; чтоб они были голодны, наги и босы и чтоб одна жестокость содержала сих зверей в порядке и послушании. В самом деле Змеян поступает со своими рабами как проповедует. О человечество! Колико ты страдаешь от безумия Змеянова. И если б все дворяне пример брали с сего чудовища, то бы не было у нас кроме мучителей и мучеников. Однако благоразумный Мирен не следует мнению Змеянову, и совсем отменно с подвластными себе обходится. Ежели Мирен не наилучших в России слуг имеет, то по крайней мере не боится, чтоб он ими был проклинаем».

Через несколько месяцев в «Трутне» появляется «рецепт» для г. Безрассуда, в котором дается яркий сатирический образ дворянина, относящегося к своим крепостным, как к рабам, мучащего и обирающего их. В этой статье дана целая социальная программа дворянского либерализма. Помимо общих соображений о необходимости гуманного отношения к крестьянам и умеренной эксплуатации их, в ней высказана мысль о необходимости крестьянской собственности. Впрочем, автор статьи считает, что феодальная зависимость крестьян от дворян – это «нужное подчинение»; не следует только превращать его в «несносное иго рабства». Через один номер после рецепта для Безрассуда в «Трутне» начали печататься знаменитые письма старосты и крестьянина к помещику и помещичий приказ.

Это, без сомнения, высшее достижение «Трутня» в направлении социального протеста и социальной сатиры. Как и другие статьи журнала, и эта статья анонимна. Мы не знаем вообще, какова была доля участия самого Новикова как автора в его журналах*.

* Интересную попытку определить, хотя бы частично, состав сотрудников журналов Новикова сделал В.П. Семенников в своей книге «Русские сатирические журналы 1769–1774 гг.» (СПб., 1914). Он указал, отчасти суммировав сделанные и до него в науке наблюдения, что в «Трутне» сотрудничал М.И. Попов (притча «Два вора» и эпиграмма «Осьмым тебя, мой друг, все чудом почитают»), Ф.А. Эмин (письмо в листе XIV за подписью Б. К. и др.), А. Л. Леонтьев (перевод статьи «Чензыя китайского философа совет»); в «Живописце» В.П. Семенников приписывает, по-видимому убедительно, Екатерине II, кроме ответа Новикову от автора комедии «О время», письмо Любомудрова в листе XVIII (1773 г.); «Стихи на приобретение Белыя России» написаны П.С. Потемкиным; письмо к Е.А. Щербинину принадлежит епископу Самуилу Миславскому; кроме того, предположительно можно указать сотрудничество в «Живописце» Е.Р. Дашковой. Той же Дашковой В.П. Семенников считает возможным предположительно приписать комедию «Народное игрище» в «Кошельке». Затем В.П. Семенников дает список статей новиковских журналов, которые он приписывает самому Новикову. С некоторой долей уверенности можно, как выясняется, при этом указать на авторов лишь немногих статей. Г.В. Вернадский в своей книжке «Н.И. Новиков» (П., 1918) также дает перечень статей, которые могут быть с уверенностью приписаны Новикову в его журналах.

Однако Новиков как редактор несомненно отвечал за помещенный материал, солидаризовался с ним. Переписка крестьян с помещиком написана мастерской рукой; она тонко имитирует стиль подлинных документов эпохи. Н.А. Добролюбов в своей статье «Русская сатира в век Екатерины» писал о ней: «Эти документы так хорошо написаны, что иногда думается: не подлинные ли это». В характерной форме «Трутень» дает гневный памфлет на крепостническую действительность. Нищета и бесправие со стороны крестьян, жадность и варварская жестокость со стороны помещика – такова крепостническая практика по этой статье. Смерть, голод, унижение, избиение, темнота – удел «рабов» Григория Сидорыча, который знает только два пункта в своих правах и неограниченно применяет их: драть крестьян и драть с крестьян. Типический образ помещика дан очень сильно; в барском «указе», – пишет Добролюбов, – «чрезвычайно ярко выражаются бесчеловечность и невежество помещика. Никакие человеческие чувства его не трогают, никакие страдания не возбуждают жалости, никакие резоны не внушают ему здравого распоряжения». Автор этой статьи «Трутня» еще имеет некоторые иллюзии; ему кажется, что помещик все-таки нужен крестьянам для защиты их от притязаний наглого соседа г. Нахрапцева; но тут же автор убеждается, что помещику нет дела до утеснений его крестьян, и своего дворянского долга по отношению к ним он не выполняет. Поэтому обобщающая сила отрицания, заключенного в данной статье, оказывается очень большой. Ужасная картина, приоткрытая ею, остро ставила вопрос о крепостнических порядках вообще. Именно то, что помещичий «указ» Григория Сидорыча так похож на подлинные каждодневно подписываемые российскими дворянами «указы», делает его приговором и самому Григорию Сидорычу, и другим его собратьям. Таким же приговором рабству звучат жалобы крестьян.

Борьба с социальным неприятелем велась «Трутнем» не только на почве споров о крепостном праве. Журнал смело нападал и на бюрократически-деспотическое правительство. Политическое вольномыслие, требование ограничения произвола деспота соединяется здесь с нападками против вельможного кружка дельцов, фаворитов и льстецов, захватившего власть. В девятом номере «Трутня» указано в «Письме к издателю», что первыми врагами журнала неизбежно оказываются «знатные бояре».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: