ГАЛЕРЕЯ ТВОРЧЕСТВА АУТСАЙДЕРОВ ХЕРБЕРТА БЛУМА 7 страница

Уэртер смотрел на грустного красивого юношу, не веря в реальность происходящего.

— Добавь, пожалуй, еще немного желтой.

Моргающие глаза парня метались между порциями краски на палитре.

— Та, что справа, — уточнил Уэртер почти шепотом, опасаясь, что его помощь будет неправильно истолкована.

— Я знаю! — крикнул парень и добавил в смесь желтой. Затем провел кистью широкую полосу на картине, в том месте, которое Уэртер назвал оранжевым, и отошел в сторону. Сейчас ему почудилось, что оттенки соответствуют. — На этот раз вы сказали правду.

— Зачем мне врать?

— Все врут. — Парень показал кистью на широкую цветную ленту, проходящую от верха до низа картины. — Это тоже оранжевый цвет?

— Нет… розовый.

Парень провел кистью с оранжевой краской по розовому. Для него оттенки полностью совпадали.

— Вы опять шутите?

— Нет.

— Но это оранжевый?

— Ладно.

— Что — ладно?

— Ладно, ты прав. Оранжевый.

Парень посмотрел вбок.

— Тони, это оранжевый или розовый? — Он выпрямился и прорычал: — Это здор-р-рово! — Затем произнес своим обычным голосом. — Тони иногда врет. С ним это бывает. — Теперь парень повернулся налево. — Кто из них врет, Донна? — И ответил, повысив голос на две октавы. — Они оба врут! — Затем повернулся к художнику. — Как же вы передадите мне секреты мастерства, если врете?

Уэртер не знал, что ответить. Нервозно облизывал губы, не обращая внимания на краску. Парень подошел и наставил ему в грудь кисть, как пистолет.

— Я… я, наверное, ошибся, — пробормотал Уэртер. — Ведь если не ты, то тогда я…

— Я не ошибаюсь! — выкрикнул парень, дико моргая. — Вы считаете меня дураком?

— Нет, нет. Вовсе нет.

— Но тогда как же я могу ошибиться? — Он лизнул кисть кончиком языка. — На вкус чисто оранжевый.

— Да, да. Конечно. Оранжевый. Ты прав. — Сердце Уэртера отчаянно колотилось.

Парень подошел ближе, приложил кисть ко рту художника.

— Попробуйте.

— Да. Оранжевый, — пробормотал Уэртер сквозь стиснутые зубы.

— Попробуйте! — Парень сильно потянул пальцами щеки художника, пока не раскрылся рот, и сунул туда кисть. — Чувствуете вкус? Оранжевый! Верно? Оранжевый! — Он рывком вытащил кисть.

Художник ловил ртом воздух, выплевывая ошметки масляной краски.

— Верно, это оранжевый. Ты что, определяешь цвета на вкус?

— Да.

Парень схватил со стола скребок, которым чистят палитру. Он представлял собой опасную бритву, вставленную в держатель. Потом развернулся и подбежал к самому большому полотну художника. И раз! Резанул налево, затем направо, наверх, вниз. За несколько секунд картина, стоимость которой выражалась шестизначной цифрой, была уничтожена. Куски холста свисали с деревянного подрамника, как тряпки. Несколько упали на пол. Парень схватил один, понюхал, затем поднес к Уэртеру.

— Какой это цвет?

— Этот… этот… — Уэртер едва ворочал языком, обмазанным смесью масляной краски, пигмента и скипидара. Его тошнило.

— Я намекну. Это мой любимый цвет.

— Неужели?

— Ага. Так какой это?

— Хм… необожженная сиена.

— Нет, неправильно. — Парень наклонился над художником. — Это ослепительный.

— Ослепительный? Я не знаю тако…

Лицо парня покраснело, он заморгал еще сильнее.

— Вы называете себя художником и не знаете, что такое «ослепительный»?

— Объясни. Пожалуйста. — Уэртер чувствовал, как краска проникает в желудок, обжигая пищевод.

— Нет уж, вы объясните мне. Вы же знаете о цвете все.

— Нет… я… я не знаю.

— А говорили, что знаете.

— Нет, не говорил.

— Говорили.

— Когда?

— По телевизору. Вспомнили?

— Нет, я…

— Знаете, знаете. Просто не хотите научить меня. А обещали.

— Я научу. Клянусь. Я передам тебе секреты мастерства. Развяжи меня, и я научу тебя. Мы станем друзьями.

— Друзьями? — Парень задумался. — Донна, Дилан, что вы об этом скажете? — Он внимательно слушал, наклонив голову. — Ага, я согласен.

— Что?

Парень грустно улыбнулся и наклонился к Уэртеру.

— Они считают, что вы лжете.

— Кто?

— Мои друзья.

— Я не лгу.

Парень посмотрел на свои картины, сложенные в стопку на полу. Сверху черно-белый городской пейзаж.

— На самом деле вы думаете, что черное и белое — это скучно, и я тоже скучный. По словам Донны, вы врете, чтобы я почувствовал себя плохо. А Донна всегда знает. — Он поднял с пола черно-белую картину. — Вы сказали, что здесь только черное и белое, а вот Донна видит много красивых цветов. — Схватив со стола банку сырого пигмента и отвинтив крышку, парень высыпал порошок на голову Уэртера. — Вы сейчас очень красивый. — Парень засмеялся. — А теперь… — Он отошел в сторону, оценивая Уэртера, как свое произведение, схватил тюбик краски, разломил пополам и измазал ею лицо и грудь художника. — А это какой цвет, а?

— …Красный.

— Лгун!

— Нет, я…

— Вы смотрите на зеленый, а говорите «красный»? Вы? Тот, кто видит цветные сны? — Парень схватил еще тюбик, надавил на подбородок художника, заставив его открыть рот, и выдавил весь без остатка. Швырнул на пол, схватил другой тюбик, выжал, потом еще и еще. Изо рта крупнейшего художника современности извергалась настоящая радуга, стекая по подбородку на рубашку, колени.

Уэртер давился, но еще дышал. И тут парня осенило. Зачем терять редкую возможность испытать это с настоящим художником? Подбежав к своему рюкзаку, он начал рыться в нем. Уэртер в это время охал, выплевывал краску, ловил ртом воздух. Парень подбежал и одним быстрым движением распорол ему живот. И в одно мгновение все вокруг засияло волшебными яркими красками, каких он еще не видел, даже не воображал. Парень схватил в руки внутренности художника и начал бегать от одного громадного полотна к другому, нанося широкие мазки.

Бойд Уэртер, к сожалению, умер, не сразу. Некоторое время он наблюдал за безумцем. Видел, как тот подбегает к его истекающему кровью телу, окунает руки во вспоротый живот, а затем мчится к его картинам. Наконец взор Уэртера окончательно помутнел, и художник стал почти неотличим от мясной туши на репродукции картины Сутина, лежавшей на полу у его ног.

Парню надоело бегать туда-сюда. Он схватил со стола банку из-под кофе, подержал, пока она не наполнилась кровью, хлеставшей из брюшной полости художника, затем взял кисть и, переходя от картины к картине, начал наносить широкие мазки. До тех пор, пока алый цвет не превратился в розовый. А потом все цвета стали бледнеть, так что через минуту мастерская была уже бледно-серой. И в этот момент он услышал, как хлопнула дверь лифта. Повернулся, вытер обо что-то руки и пошел за ножом. К тому времени, когда дверь мастерской Бойда Уэртера распахнулась, он был уже во всеоружии.

Глава 27

Выйдя из здания аэропорта, Кейт вдохнула влажный техасский воздух. Голова гудела. В полете расслабиться не удалось. Мешали тяжелые раздумья о Ричарде. Зачем он снимал такие крупные суммы со счета фирмы? Неужели в словах Норин Стоукс есть хоть доля правды? Она отгоняла от себя эти мысли, и тут же воображение рисовало ей Анджело Бальдони с пистолетом в руке. Кейт вспомнила, как на долю секунды тогда вспыхнула безумная мысль: «Пусть стреляет, пусть убьет, пусть весь этот кошмар закончится, и я наконец встречусь с мужем». Но наверное, Митч Фримен ошибся. Стремление жить в ней оказалось сильнее.

Услышав сигнал клаксона, Кейт подняла голову и улыбнулась. Из окна машины ей махала Марианна Эгберт, куратор Часовни Ротко, приятельница со времен учебы в аспирантуре.

— У вас здесь еще август, — сказала Кейт, садясь в машину.

— Ты в Техасе, дорогая, — ответила Марианна, по-местному растягивая слова.

Она собиралась о чем-то спросить, но Кейт опередила ее.

— Со мной все в порядке. И вообще, если не возражаешь, не будем обсуждать это. — Она откинула голову на кожаный подголовник сиденья. — Очень хочется отдохнуть.

Марианна кивнула.

— К завтрашним съемкам все готово. Но к сожалению, больше двух часов мы вам дать не можем. Извини.

— Этого вполне достаточно, — ответила Кейт. — Нам нужна только панорама часовни. Я буду переходить от картины к картине. Всего несколько минут. Честно говоря, и меня не обязательно снимать, но я решила приехать. Побыть там одной хотя бы полчаса. Это возможно?

— Приезжай пораньше, до съемок. И все. — Марианна улыбнулась. — Там действительно благотворная карма. Часовню освятили далай-лама и еще по крайней мере семь понтификов. Так что место намоленное.

— Вот на это я и надеюсь.

Марианна вывела машину на оживленную магистраль.

— А теперь поехали, я угощу тебя настоящей техасской «Маргаритой».

— Я выпью не меньше двух бокалов, — обрадовалась Кейт.

Клэр Тейпелл потерла усталые глаза, посмотрела в окно. Встреча с мэром прошла без сюрпризов. Как и ожидалось.

Действительно, одно дело, когда безумец убивает проституток, и совсем другое, если от его рук погибает сначала студент училища живописи, а затем всемирно известный художник и его помощница. Этому нужно положить конец.

— Я на вас очень рассчитываю, — произнес мэр со значением.

Смысл его слов был понятен. Если она не оправдает его ожиданий, значит, выполнять обязанности шефа полиции Нью-Йорка ей не по силам. А до переаттестации остался всего месяц. И у мэра появится прекрасная возможность избавиться от нее. Если захочет. А Тейпелл знала, что он захочет.

В последнее время нападки в прессе усилились. Критиковали ее план укрупнения полицейских участков с целью сократить расходы, до сих пор упоминали о неприятном прошествии в Верхнем Уэст-Сайде полгода назад, где два копа похитили из вещественных доказательств наркотики. Теперь профсоюз полицейских угрожал общегородской забастовкой.

Черт возьми, дело маньяка из Бронкса необходимо раскрыть не позднее чем через несколько недель.

Тейпелл вздохнула, раскрыла папку с результатами предварительного расследования убийства Бойда Уэртера. Преступник явно имеет какое-то отношение к живописи. Никаких следов взлома. Художник впустил его сам. Значит, либо они были знакомы, либо…

Еще одно важное обстоятельство. Убитый был приятелем Кейт Макиннон, и передача о нем совсем недавно прошла в эфире. Возможно, это совпадение. В любом случае придется привлечь Кейт к расследованию.

Тейпелл с тяжелой душой отстраняла Кейт от дела. Под давлением ФБР. Ожидала, что она придет, будет умолять, чтобы восстановили. Но этого не случилось.

Так вот теперь…

Тейпелл сцепила пальцы и посмотрела в окно.

Теперь без нее не обойтись.

С утра переменная облачность смягчала жару. Кейт вылезла из такси с пластиковой чашечкой кофе в руке. Допила остатки, поискала глазами бак, выбросила чашечку и направилась к Часовне Ротко. Побаливала голова. За вечер она выпила четыре «Маргариты», пока изливала душу старой подруге.

В этой часовне Кейт была много лет назад на ознакомительной экскурсии с группой студентов четвертого курса факультета истории искусств. Тогда ей не очень понравилось. Зануда лектор извергал на них нескончаемый поток фактов и дат, давая подробный анализ картин и особенностей архитектуры здания. Экспозицию создали богатые техасские меценаты Доминик и Джон де Менил. В работе над проектом принимали участие различные архитекторы, включая Филипа Джонсона, который потом отказался, потому что не поладил с художником. Работа начата в шестьдесят пятом году, закончена в семьдесят первом, через год после смерти художника. Гонорар Ротко составил двести тысяч долларов, по тем временам огромные деньги.

Кейт миновала плавательный бассейн, девятиметровую стальную скульптуру Барнета Ньюмана «Сломанный обелиск». Впереди показался светло-красный фасад часовни. Здание без окон. Ни надписей, ни религиозных символов. Первоначально задуманная как католическая часовня, она превратилась в символ экуменизма, «универсальное святилище».

Охранник бросил взгляд на идентификационную карточку Кейт, затем на ее водительское удостоверение. Улыбнулся.

— На полчаса помещение в вашем полном распоряжении. Мисс Эгберт просила передать, что увидится с вами после съемки. — Он раскрыл тяжелую деревянную дверь.

Кейт вошла.

Тишина. Как в гробнице.

Загадочно.

Поспешно двинулась вперед, глядя под ноги, чтобы не видеть картин, пока не оказалась в центре правильного восьмиугольника.

Со всех сторон на Кейт смотрели картины. Четырнадцать крупных полотен. Казалось, они исполняли вокруг нее медленный танец. Приближались, удалялись. Темно-бордовые и черные, они словно играли с ней в прятки. Она почти чувствовала на коже их дыхание. Справа, слева полотна — лишенные образов темные прямоугольники — интриговали, требовали интерпретации, которую никто не был способен предложить. Что означает эта чернота? Куда приглашает или, напротив, преграждает вход? В какую пропасть?

Кейт слегка покачнулась, глубоко вздохнула, чувствуя, будто попала в ловушку. Эти темные поверхности не давали утешения.

Именно за этим она сюда и явилась. За утешением.

Ведь муж ушел не попрощавшись, ничего не объяснив.

Глаза Кейт блуждали по мрачному темно-бордовому пространству, пока не уткнулись в крапчатую черноту.

Ричард — невинная жертва или сам виноват в своей гибели? Неужели тайна его убийства навеки останется такой же непостижимой, как и эти картины?

Как бы вопрошая небеса, Кейт подняла глаза на застекленную крышу — над ней проплывала гряда облаков. Потом снова посмотрела на картины, лишенные художником всякого смысла.

Это были не произведения живописи, а скорее объекты медитации. Марк Ротко, убрав цвета, решил оставить зрителя наедине с самим с собой, наедине со своим отчаянием.

Проносящиеся по небу облака то затеняли помещение, то открывали дорогу свету. Словно Бог играл с выключателем. Черные поверхности были то глянцевыми, то матовыми, а то и дымчатыми. Кейт снова подняла глаза, и в этот момент облака раздвинулись, пропустив поток солнечных лучей. На мгновение он ослепил ее, а затем, прищурившись, она опять посмотрела на картины. Они странным образом меняли цвет. Черное — белое, позитив — негатив. И тут в ее сознании всплыли другие картины. С диковинными цветами, не соответствующими названиям, заранее написанным в разных местах.

Ну конечно, как же я сразу не догадалась! Ведь он слепой. Не в буквальном смысле. Он не видит цветов. Он дальтоник.

Вот именно, дальтоник. Пишет названия цветов — красный, зеленый, арбузный, ослепительный — и все равно накладывает другие краски. Потому что для него они все одинаковы.

Как просто. Маньяк из Бронкса — художник-дальтоник.

Облака закрыли солнце, и серое на полотнах стало черным.

Кейт не успела даже как следует осознать открытие, потому что тишину в часовне разорвал звонок мобильного телефона.

Хорошо, что она здесь одна.

На дисплее высветился номер телефона Брауна. «Странно, — подумала Кейт, — ведь я как раз намеревалась позвонить ему».

— Я сейчас долго говорить не могу, — сказала она шепотом. — Я в часовне, в Хьюстоне.

— В Техасе?

— Да.

— Когда возвращаетесь?

— Сегодня в конце дня. А что?

— Приезжайте сразу ко мне. Вы очень нужны.

— Но ведь меня отстранили.

— Уже восстановили. — Браун вздохнул. — Кое-что случилось.

Глава 28

На похороны Бойда Уэртера собрался весь бомонд, те, кто имел отношение к изобразительному искусству. Причем не только из Нью-Йорка. Художники, арт-дилеры, музейные работники, галерейщики, коллекционеры. На поминках речи следовали одна за другой. Восхваляли человека, которого большинство из присутствующих, Кейт знала это, недолюбливали. Завидовали его известности и богатству. А теперь вот явились все в дорогих черных одеждах. К словам выступающих Кейт не очень прислушивалась. Ее угнетала мысль, что она каким-то образом навела убийцу на Уэртера.

Перед похоронами состоялось короткое заседание группы. Кейт увидела фотографии. Но сейчас в голове прокручивалось не то, что убийца сотворил с Уэртером, а картины, которые он аккуратно расставил вдоль стены. Как будто устраивал выставку. Для Уэртера? Или для полицейских, которые непременно явятся?

Помимо всего прочего, обнаружилась жуткая подробность. Среди каракулей на краях картин появились ее имя и фамилия. Это повергло Кейт в шок. Откуда он узнал о ее существовании? Скорее всего из газет, освещавших ход расследования. Фримен считал, что маньяк мог видеть ее программы по телевидению. Кейт похолодела. Ведь интервью с Уэртером было показано лишь несколько дней назад. Неужели этот подонок прячется где-то неподалеку, наблюдает, а потом пишет ее имя на краях картин рядом с именами Тони и прочих персонажей?

Фримен считал, что убийца изменил ритуал. В мастерской Уэртера он ничего не убрал. На кистях осталась слюна, которую легко проверить на ДНК. Правда, пока не с чем сравнивать. Но в чем причина небрежности? Он хочет, чтобы его поймали? И что означает переход от проституток к таким людям, как Уэртер и его помощница?

Грейндж уехал в Вашингтон, чтобы подобрать группу агентов. Тейпелл мобилизовала на охоту за маньяком почти все подразделения нью-йоркской полиции.

Кейт покосилась на Блэр Самнер: та внимательно слушала выступление молодой женщины, едва сдерживающей слезы.

— Последние два года я была помощницей Бойда.

«Тебе повезло», — подумала Кейт.

— Бойд Уэртер научил меня очень многому. Прежде всего, одержимости работой. Еще он убеждал обращать внимание на мельчайшие детали.

Одержимый. Неужели убийца зациклился на Уэртере?

— Едва ли убийца был одержим охотой на Уэртера, — сказал Фримен на совещании.

— На ком же в таком случае? — спросил Перлмуттер.

Фримен посмотрел на Кейт:

— Мне неприятно говорить это, но вероятнее всего он нацелился на вас. Об этом свидетельствуют ваши имя и фамилия, включенные убийцей в обрамление картин. А Уэртера он выбрал потому, что увидел по телевизору ваше интервью с ним. Таким ребятам для возникновения навязчивой идеи много не нужно. Иногда это может быть просто случайный прохожий, а иногда Джоди Фостер. Вы же у нас хоть и небольшая, но тоже знаменитость.

Кейт поежилась. Блэр погладила ее руку.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Прекрасно.

Это была неправда. Ее всю трясло. Перед глазами то и дело вспыхивали фрагменты фотографий, сделанных в мастерской Уэртера. Его раскромсанное тело, порезанные картины, названия цветов, написанных на них убийцей. Одни были названы правильно, большая часть неверно.

Кейт объявила на совещании, что уверена: убийца — дальтоник. Она даже представила себе, какую игру он затеял с Уэртером. Названия цветов. Возможно, художник сделал какое-то опрометчивое замечание. Маньяк пришел в ярость и убил его. Его, а затем и помощницу.

Помощница, которой посчастливилось остаться в живых, наконец заплакала, прикрыв ладонью рот, и Кейт вспомнила еще одну деталь, появившуюся на краях картин маньяка. Небольшие карандашные рисунки. Лица со ртами, заклеенными пленкой. Фримен предположил, что это автопортреты.

Он что, не только дальтоник, но и немой?

— Кейт. — Блэр похлопала ее по плечу. — Кейт.

— Что?

— Панихида закончилась. Пошли?

— Извини, дорогая, но я хотела бы побыть здесь какое-то время. Из уважения к памяти Бойда.

На столах стояли закуски и бутылки с вином, как на вернисаже. Через несколько минут Кейт пожалела, что не ушла с Блэр.

К ней подошел известный галерейщик Винсент Петрикофф.

— Если надумаете расстаться с одной или двумя картинами Уэртера, висящими у вас в загородном доме, вспомните обо мне.

Поначалу Кейт даже не поняла, о чем речь.

— Все новые работы Бойда уничтожил безумец, — пояснил галерейщик, — так что…

— Пока продавать картины я не собираюсь, — ответила Кейт.

К ним присоединилась Рамона Гросс, глава одного из ведущих аукционных домов Нью-Йорка «Современное изобразительное искусство».

— Ужасно! — Она драматически прикрыла сильно накрашенные веки и надула алые губы. — Не понимаю, зачем было портить его картины? Кого они раздражали?

— Меня, — насмешливо проговорила художница-концептуалистка. Ей было двадцать с чем-то, и известность она приобрела своими скандальными перформансами, где появлялась либо голая, либо в нижнем белье. — Абстрактная живопись, цветные поля — все это уже давно умерло.

— Если уж фильмы с Эстер Уильямс[30]до сих пор живы, то творчество Бойда Уэртера и подавно, — возразил Петрикофф.

Довольно. Кейт поспешно попрощалась и начала протискиваться к выходу.

Перед глазами сменяли друг друга фрагменты фотографий, сделанных в мастерской Уэртера. Поражало то, как обошелся маньяк с художником и его работами, при этом потратив время, чтобы аккуратно расставить свои картины.

Ну конечно же! Почему она не подумала об этом раньше? Он мечтает о своей выставке. А ее можно устроить, если начальство одобрит идею.

Кейт посмотрела на часы. Если она права и маньяк действительно дальтоник, нужно подробнее узнать об этом заболевании.

Профессор Абрахам Бриллштайн оказался таким, каким его Кейт и представляла. Невысоким, сутулым, с длинным заостренным носом, редкими, зачесанными назад седыми волосами и красноватыми карими глазами, увеличенными очень сильными очками до размеров мячей для гольфа. В свое время он возглавлял неврологическую клинику «Монт-Синай» и имел собственную практику, приносящую хороший доход, но бросил все это, занявшись исследованием литикободигии. Это заболевание, похожее на болезнь Паркинсона, он обнаружил во время экспедиции с группой невропатологов на острове Гуам. За ней последовало еще несколько экспедиций на небольшие острова Тихого океана, где одна малочисленная народность состояла в основном из дальтоников. Изучению этого заболевания он посвятил всю жизнь.

Кейт обратила внимание на то, что в кабинете профессора преобладали черные тона. Возможно, это позволяло ему лучше понять своих пациентов.

— Представьте, если бы эта жидкость казалась вам коричневой. — Бриллштайн поднял свой наполовину выпитый бокал с апельсиновым соком. — Уверен, вы бы ее пить не стали. Верно?

— Не стала бы, — вполне серьезно согласилась Кейт.

— А теперь пойдемте дальше. Серый ростбиф, черный томатный сок, светло-коричневый банан. Даже звуки мозг интерпретирует так, что музыка становится угнетающе скучной, бесцветной. — Он залпом допил сок.

— Разве такое возможно?

— В случае полной церебральной ахроматопсии — да. — Он посмотрел на нее своими увеличенными глазами.

— И что это значит?

— Извините. — Бриллштайн постучал карандашом по краю стола, заваленного книгами, бумагами, папками, среди которых виднелись небольшие кучки перекрученных скрепок. — Речь идет об экстремальной форме дальтонизма. Обычно она врожденная, но иногда возникает в результате несчастного случая. Врожденный дальтонизм — не такая уж редкость, особенно у мужчин. Разумеется, есть несколько градаций остроты заболевания. — Профессор начал загибать искривленные артритом пальцы. — Самая распространенная форма дальтонизма — аномальное восприятие трех основных цветов. Субъект видит цвета, но путает их. Дальше идет так называемый красно-зеленый дальтонизм, или дейтераномалия, поражающая приблизительно пять человек из каждой сотни, и протаномалия, которая поражает одного из сотни. Протаномалик плохо воспринимает красный цвет. Красный сигнал светофора он видит желтым или янтарным.

— Для такого человека пересечение улицы — большой риск, — заметила Кейт.

— Конечно. — Бриллштайн подтолкнул очки к переносице, и его глаза увеличились еще на десять процентов. — Но полная ахроматопсия — заболевание редкое. И очень тяжелое. Ему подвержены, скажем, тридцать или сорок человек из сорока тысяч.

— Не работают колбочки? — спросила Кейт.

— Да. — Бриллштайн улыбнулся. — Колбочки, ответственные за цвет, расположены в центре сетчатки. Упрощая, можно выделить три разновидности. Красные, синие и зеленые. — Он сменил карандаш на скрепку и начал интенсивно сгибать ее.

— Преступник, которого мы разыскиваем, рисует. Но цвета все неправильные. Он даже вначале надписывает названия, но все равно краски выбирает не те, — сказала Кейт.

— То есть вы не видели его? — Профессор Бриллштайн удивленно посмотрел на нее.

— К сожалению, нет.

— В таком случае откуда вам известно, что он дальтоник?

— Не знаю. — Кейт взяла со стола скрепку и тоже начала сгибать ее. — Я просто это чувствую. Интуитивно. Конечно, для доктора это звучит абсурдно, но…

— Вовсе нет. — Профессор мягко улыбнулся. — Дело в том, что половина результатов любого серьезного исследования основана на интуиции ученого. Правда, потом все проверяется и перепроверяется экспериментально, но без этого мы никогда бы ничего не достигли. — Он снова улыбнулся. — Так что, пожалуйста, расскажите, почему у вас такое ощущение.

Следующие двадцать минут Кейт подробно рассказывала о картинах с искаженными цветами, надписанных названиях, об убийстве Бойда Уэртера, о своем состоянии в Часовне Ротко. В общем, обо всем, что удалось вспомнить. Показала фотографии.

— Я пришла к заключению, что убийца отчаянно пытается каким-то образом ощутить цвета. Следовательно, он дальтоник.

Бриллштайн снял очки, потер на удивление маленькие глаза.

— Нормальная гипотеза, моя дорогая. Вполне имеет право на существование.

— Давайте предположим, что эта гипотеза верна. Как вы прокомментируете его действия?

Доктор водрузил очки на место, пробежался пальцами по волосам.

— Хм… ну, во-первых, вполне вероятно, что он жертва несчастного случая, в результате которого прервалась связь нервных окончаний мозга с глазами. Какая-то мозговая травма.

— И это повлияло на его поведение?

— Разумеется. А если для вас мир вдруг станет серым, разве это не повлияет на ваше поведение?

— Да, но я имела в виду… патологию.

— Хммм… — Профессор начал сгибать скрепку. — Реакция тут может быть самая разная, но если речь идет о художнике, живописце, то… ну давайте представим: утратить способность видеть цвет — это уже само по себе ужасно, даже для бизнесмена. Но гораздо ужаснее для художника, чья жизнь целиком связана с цветом. — Он покачал головой: — Это настоящая трагедия.

— Да, — согласилась Кейт, пытаясь представить себе бесцветный мир.

— Дальтоники с врожденным пороком обычно неплохо приспосабливаются к жизни, потому что никогда не видели мир в цвете. Но для церебрального ахроматопа все обстоит иначе. Его страдания бесконечны. — Профессор вздохнул. — Ведь для него зеленая трава, голубое небо и все остальное, такое привычное, неожиданно стало серым. С незначительными оттенками.

— Как черно-белое кино?

— Еще хуже. При полном дальтонизме острота визуального восприятия существенно ослабляется. Вот я вспомнил один случай. Молодая женщина, художница, попала в аварию на мотоцикле. В результате полный дальтонизм. Через некоторое время она наложила на себя руки. Жизнь потеряла для нее всякий смысл. Или вот еще один любопытный пример… — Профессор задумался. — Жаль, но не могу вспомнить. — Он пожал плечами и грустно улыбнулся. — Старость. Склероз.

— Со мной тоже иногда такое случается, — попыталась утешить его Кейт. — Но если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное, пожалуйста, позвоните мне. Этот убийца загнал полицию Нью-Йорка в угол, так что сейчас для нас важна любая мелочь.

— Обязательно, — пообещал Бриллштайн. — Так о чем я говорил? О да, потеря ощущения цвета. Для полного дальтоника жизнь не только трудна, но и… очень уныла.

Кейт попыталась представить лишенными цвета песчаный пляж рядом с ее домом в Ист-Хэмптоне и поблескивающий на солнце голубовато-зеленый океан. Да, потерять чувство цвета ужасно, но ее утрата не менее тяжела. Она больше никогда не будет гулять по этому пляжу с Ричардом.

— А как выглядит такой человек?

— Выглядит? Ах да, понимаю. — Профессор кивнул. — Думаю, он носит темные очки. Не снимая. Стекла, возможно, янтарного цвета, скорее всего широкие, изогнутые. Чтобы не пропускать к глазам даже косые лучи.

Солнечные очки. Парень, который околачивался напротив Лиги творчества в тот день, когда был убит Марк Ландау.

— А почему очки?

— Ахроматопы чрезвычайно чувствительны к свету. При ярком свете они практически слепы. — Бриллштайн поднял палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. — Справиться с этой проблемой для них весьма сложная задача. С другой стороны, в полумраке они ощущают себя довольно комфортно. Гораздо лучше, чем я или вы. Кроме того, они значительно острее ощущают очертания предметов.

Кейт вспомнила о резко очерченных контурах на картинах маньяка.

— Он также постоянно моргает и щурится, — продолжил профессор. — Даже в темных очках ахроматопы моргают и прищуриваются, чтобы защитить глаза от света.

— А эту нарушенную связь между глазом и мозгом возможно восстановить? Хирургическим путем. Чтобы больной снова видел цвета.

— О нет. — Профессор Бриллштайн грустно покачал головой. — К сожалению, церебральный ахроматоп пожизненно лишен цвета. Это заболевание неизлечимо.

Глава 29

Он прохаживается по затемненной мастерской, как полководец после триумфального сражения. Он никогда не чувствовал себя таким могущественным. Это, наверное, потому, что выпил крови художника, зачерпнув ладонями, и теперь у него возникло ощущение, будто художник стал его частью. Прежде он никогда такого не делал, но этот случай был особенный. И все, больше никаких перчаток. Он уже не боялся, что его поймают. Потому что он сильнее и умнее любого из них.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: