Книга III. Гамбетта и его двор 5 страница

[109] Мужественный принц Наполеон, попавший, по вине франмасона Карэ, в засаду и убитый в стране зулусов, высказывал совершенно те же чувства и мы встречаем следы его образа мыслей в проекте конституции и в его политических трудах, которые были изданы. Являясь противником всякой идеи религиозного преследования, молодой принц открыто заявлял о необходимости оградить труженика от еврейской эксплуатации и охранить его сбережения от происков финансистов.

Любопытные разоблачения по этому поводу дает нам том II «Десятилетнего дневника».

В записке, служащей введением к плану императорской конституции, посланной принцем г-ну Евг. Л. (март 1878 г.) читаем:

«Наряду с народными вождями, для которых популярность есть карьера, существует класс дельцов, пользующихся значительным общественным и политическим влиянием; это — миллионеры, для которых спекуляция есть карьера. У этих людей нет ни религии, ни отечества, ни обязанностей, а между тем они обладают могуществом, которое дает огромные капиталы.

Надо его разрушить. Пока оно будет крепко стоять, безнравственность и зависть, внушаемая народу неправильно приобретенным достоянием богача, будут снедать Францию как проказа».

[110] Во время нашей революции 1848 г., говорил Кремье в 1859 г. перед военным советом в Оране, два еврея были впряжены в эту колесницу, которую было так трудно направлять. Один был членом временного правительства и министром юстиции, т.е. святости среди людей; другой был министром финансов, т.е. честности среди людей. Какой апломб! Малерб не осмелился бы сказать этого.

[111] Во всяком случае вот что говорят «Архивы». Два члена временного правительства, Ламартин и Араго, отправились в пятницу 24, в час ночи, к Гудшо, и умоляли его взять на себя на время министерство финансов. На его отказ они ему сказали, что Ротшильд и другие крупные банкиры собираются покинуть Париж, и что для немедленного восстановления коммерческих интересов он должен непременно принять министерство финансов. Только эти убеждения сломили его противодействие. Действительно, после его согласия г. Ротшильд отправился к нему и объявил ему, что согласие Гудшо успокаивает его, Ротшильда, что он останется в Париже, а общий совет банка объявил, что будет платить при открытой кассе.

Неправда ли, какое прелестное зрелище представляет народ, который низвергает королей, изгоняет доблестных принцев, сражавшихся за Францию, и позволяет водить себя за нос франкфуртским евреям, назначающим, кого следует выбирать в министры. При всей своей врожденной ипохондрии, как Ротшильды должны иногда хохотать, когда им говорят о непокорных гражданах, которые не терпят владык, и которых они, однако, ведут на веревочке во время республики при посредстве своих креатур, Гудшо или Леона Сэ!

[112] История великих финансовых операций.

[113] миль Барро, будучи главным редактором «Набата рабочих» в 1848 г., в целом ряде «писем», продававшихся на улицах в виде листков и обращенных ко всем выдающимся людям того времени, Ламартину, Тьеру, Кавеньяку, принцу Луи-Наполеону, выражал то же удивление.

«Вы чудо, М.Г., говорил он в начале своего письма к Ротшильду. Луи-Филипп, несмотря на своих четырех эрцгерцогов, несмотря на свое законное большинство, падает, Гизо проваливается, и конституционная королевская власть и парламентское красноречие гибнут, вы одни не поддаетесь. Февральская революция опрокидывает не только установленные власти, а даже и то, что сама возвысила. Где олицетворение поэзии и светило науки, вознесенные на вершину взрывом народной любви; где Ламартин и Араго? — Пали, а вы парите. Акционеры, лавочники, фабриканты, капиталисты, великие и малые — все падают в кучу и давят друг друга. Вы один, среди всех этих развалин, не моргнете глазом. Одним словом, всякое великолепие рушится, всякая слава посрамляется, всякая власть падает и только один еврей, царь нашего времени, сохранил свой трон.

[114] При виде этого странного посетителя с глазами, блестевшими мрачным огнем, с высокомерными и все же привлекательными манерами, возбуждавшего беспокойство и в тоже время очаровательного, — легкомысленные биарицкие придворные вероятно испытали подобное впечатление. По этому случаю они немедленно сложили опереточную шансонетку, как тогда было принято.

Un soir, c’est une horiible page,

A raconter que celle-la!

Un entranger a la VIlla

Vint sonner en grand equipage;

On l’accueillit; c’etait Satan!

«Сатана, говорит Кювелье-Флери, приводящий эти стихи, помеченные 1866 годом в «Посмертных произведениях и призраках», это г. де Бисмарк. Он посетил Виллу, где оставил за собою, уезжая, как бы запах серы и селитры. «Пахнет паленым», говорили в то время.

[115] Вторая часть Фауста Гёте.

[116] Брат этого Бауера играет в Мадриде роль, исполнявшуюся в Белигии Ламбером, который женился на Ротшильд, он главный агент еврейства в Испании. Виконт Брессон, первый секретарь французского посольства, а теперь уполномоченный в Белграде, бывал у него с женой и участвовал в любительских спектаклях, в пьесах Фелье и Гозлана. Можете себе представить, какое презрение внушало испанцам, столь гордым и исполненным чувства собственного достоинства, унижение перед евреем той Франции, из которой вышли испанские Бурбоны.

[117] Бумаги и переписка императорской фамилии.

[118] Там же

[119] Один писатель, которого горячая любовь к Франции делала пророком, еще в последнюю минуту старался забить тревогу. Г. Гужено де Муссо издал в 1869 г. прекрасную книгу: «Еврей и обращение христианских народов в иудейство», но произведение, которое еврейская пресса сумела обойти молчанием, прошло незамеченным, и евреям удалось изъять из обращения все экземпляры его. Громкий успех «Еврейской Франции» извлек из забвения книгу доблестного предшественника, которому обстоятельства менее благоприятствовали чем мне. Дочь г. Гужено де Муссо пожелала, чтобы мое имя стояло во главе нового издания книги её отца и, выражая ей благодарность за это внимание, я счастлив, что могу всенародно воздать должное памяти непоколебимого христианина и настоящего француза, который до меня пытался просветить нашу страну, идущую к бесчестию и разорению.

[120] Излишне прибавлять, что граф Бенедетти в своей книге «Моя миссия в Пруссии» формально опровергает сказку об этом воображаемом оскорблении. «Я не буду останавливаться, говорит он, на оскорблениях, якобы нанесенных мне и на неприличных поступках, которые мне приписали».

[121] Впрочем, вот рассказ Анри Рошфора в «Jntransigeant», от 21 мая 1883 г.

«Когда я заседал в ратуше, в качестве члена правительства национальной защиты, Рауль Риго, бывший тогда секретарем префекта полиции Кератри, вручил мне донесение, найденное в бумагах бывшего префекта и подписанное полицейским комиссаром, об аресте и заключении в Мазас одного биржевика, который обвинялся в том, что украл 300,000 у разных лиц.

«Этот рассказ был тем более интересен, что вор был родным братом одного члена правительства 4-го сентября, к которому Гамбетта питал величайшую ненависть. В самом деле какая странность: обвиняемый должен был предстать перед судом исправительной полиции, когда императору пришло в голову предложить депутату оппозиции, брату негодяя, спасти семью от бесчестья с тем условием, чтобы ярый противник незаметно перешел в ряды большинства.

«Условие было принято, и из этого мытья грязного белья возникла партия, одно время называвшаяся: «открытая левая». Вы конечно воображаете, что Спюллеры, Шальмели и другие пуритане навеки изгнали этого пансионера Мазаса из своего безукоризненного общества? Разуверьтесь, они предложили его на выборах с таким же рвением, с каким изгоняли г. де Бутелье; он теперь депутат и обязан этим только им.

«Мы не будем так подлы, как эти почтенные люди и не назовем вора, которого они сделали своим другом. К несчастью наша скромность наверно излишня, потому что всякий с перваго слова его узнает».

В другом месте «Jntransigeant» констатирует, что в этом деле речь идет не об Артуре, а об Александре Пикар. Охотно вношу эту поправку, но все же не понимаю, каким образом Артур Пикар, общественный деятель, депутат, генеральный советник, до сих пор не покончить этого дела с Рошфором. Что до меня, то я вполне беспристрастен, заимствуя сведения о республиканцах не у предубежденных противников, а у людей их же партии.

[122] См. разговор Бисмарка с реймским мэром. Расставшись с канцлером, г. Верле дословно записал этот разговор в дневник, куда он вносил мельчайшие подробности прусской оккупации; «Figaro» воспроизвел часть этого документа.

14-го сент., накануне отъезда Прусского короля из Реймса в Ферьер, Бисмарк пришел к нему и сказал: «завтра мы уезжаем; я отправляюсь с грустью. — Мы надеялись подписать мир в Реймсе, это была воля короля и мое горячее желание: в этой-то надежде мы здесь и пробыли 10 дней. — Нас принуждают продолжать войну... сами пожалеют». — Граф, перебил Верле, Франции нет никакой выгоды продолжать войну, и если она отказывается от мира, значит ваши условия невозможно принять.

«Я вам скажу, в чем они, возразил Бисмарк; мы требуем два миллиарда, Страсбург, с полосою земли в 4-5 верст ширины, до Виссенбурга, чтобы Рейн с обеих сторон протекал между немецкими городами, наконец, мы требуем соединения палат, потому что только с ними мы можем вести переговоры, а это-то последнее условие и встречает больше всего затруднений».

[123] Все-таки любопытно знать, как эти люди уважают друг друга. Вот как газета Гамберле отзывалась о бедном Ж. Симоне: «Г. Швейцер, он же Сюис, он же Симон, меняющий имена как все комедианты» и т. д.

[124] Почти все торговцы священными предметами и церковными украшениями — евреи, что дает им возможность брать хорошие деньги с покупателей, которые аккуратно платят и выведывать, что творится в мире духовенства. Все скандальные процессы, в которых были замешаны духовные лица, были подстроены таким образом, благодаря подслушанному слову, подставленной ловушке. Образ действий католической партии во Франции,её чистосердечие, отсутствие всяких предосторожностей будут вечным предметом удивления для будущего.

[125] «Figaro», от 28 Фев. 1883 г.

[126] См. статью «Общественное Благо», 5 марта 1871 г., в которой я, кажется верно, передал впечатление, произведенное отъездом немцев, в военном порядке проезжавших по Елисейским полям, при трубных звуках.

[127] Прекрасным свидетельством истинного настроения умов парижского населения служит любопытный «Дневник», веденный, во время коммуны, священником церкви Фомы Аквинскаго, Равайлем. Собираясь преподать детям первое причастие, достойный священник боялся, чтобы федераты, занимавшие площадь и артиллерийский музей, не воспротивились выходу процессии; он спокойно отправился к командиру поста, тот изъявил согласие и велел своим солдатам сделать на караул и трубить в трубу, пока дети проходили с пением. На другой день батальон сменили, и аббат прибавляет, что он не знает, что сделалось с офицером-федератом. Вероятно, он был убит (сзади) каким-нибудь другом Симона Майера или Дакосты, или на него донес версальцам какой-нибудь масон, которому оппортунисты впоследствии дали должность собирателя податей или помощника префекта.

В 1848 г., когда начинали делать баррикады для июньских дней, и квартал Муфетар был в полном брожении, хоронили священника C.-Медара, и причт пожелал, чтобы, по обычаю, тело покойнаго было в последний раз обнесено вокруг его церкви. Рабочие охотно согласились на это и разобрали перед гробом мостовую, которую снова нагромоздили, когда процессия миновала.

[128] Очень правдивый очевидец рассказывал мне следующий характеристический факт. 27 или 28 мая, когда все уже было потеряно для коммуны, федераты заметили на Бельвильской площади магазин чулочно-вязальных изделий, и стали расхватывать носки с тою детскою радостью, с какою мы все меняем белье после сильной усталости. Явился блюститель порядка и стал их упрекать, что они бесчестят свое дело грабежом, и вот все они вернулись и возвратили взятое. Неправда ли как это похоже на парижан?

[129] Прусские офицеры присутствовали при падении колонны, стоя на балконе министерства финансов. Пруссия сохранила в виде трофея статую победы, которая была прикреплена к руке императора: не смотря на все поиски ее не могли найти.

[130] Беспорядки в Париже, т. ИИ, стр. 287-288.

[131] По странному совпадению, еврей играл главную роль в скандальной церемонии водворения Казо президентом кассационного суда, на веки обесчестившего наше судебное сословие.

До последней минуты все думали, что ни один президент палаты не согласится принять управляющего обанкротившейся финансовой кампании, бесчестного человека, чье назначение было пощечиной для каждого судьи.

Когда 25 апр. 1883 г. Бедаррид пригласил Казо занять свое место, внезапно раздались единодушные, громкие крики. «Пристава, восстановите спокойствие!» воскликнул Казо вне себя. Вот и все, и эта короткая сцена осталась в памяти всех, бывших негодующими свидетелями.

[132] Многие духовные лица были обязаны Раулю Риго тем, что покинули Париж, да еще при очень странных обстоятельствах, за достоверность которых я ручаюсь. Один капитан коммуны, Лаллан, которому всюду чудились подземелья, сделал обыск у августинок в улице Сантэ. Понятно, что подземелий он не нашел, но был поражен приемом настоятельницы, очень умной женщины; он рассказал об ней Риго. Делегат полиции велел запрячь карету Пиетри и несколько раз ездил беседовать с монахиней. «Я угадываю, чего вы не решаетесь просить, сказал он на прощанье, пропусков для ваших попов... извольте. Я уверен, что если бы я был побежден, вы бы меня спрятали здесь»... Особа, передававшая мне эти подробности, была уверена, что когда Риго был захвачен в улице Гэ-Люссак, он направлялся к монастырю августинок.

[133] Венгерский еврей Леон Франкель, родившийся в Будапеште, член коммуны, был потомком знаменитого Абарбанеля или Абраванеля, министра финансов Изабеллы Католической, который должен был покинуть Испанию во время великого изгнания в 1492 г. Cемья Абарбанель, укрывшись в Австрии, приняла по словам «Израильских архивов», имя Франкель. Разве не любопытно; что правнук испанского министра финансов, который сделался во Франции чем-то вроде министра общественных работ, мстит за своих, убивая наших священников?

[134] Justitia fundamentum regni, написано на фасаде Гофбурга, императорского дворца в Вене, и эта надпись хороша и на месте.

[135] ремье был так уверен в своем помиловании, что когда его взяли из тюрьмы св. Петра, чтобы везти его на Фаро, он думал, не смотря на присутствие в карете раввина, что его везут на вокзал, чтобы отправить в Э, для утверждения помилования. Когда карета остановилась, он очутился в середине солдатского карре на Фаро: в первую минуту он выказал вполне естественное волнение, но справедливость требует признать, что он умер очень мужественно.

[136] Феликс Пиa, убежище которого было всякому известно, спокойно оставался в улице Пигаль и покинул Париж лишь с совершенно правильным паспортом.

Один важный человек министерства внутренних дел до сих пор владеет приказом, об облегчении бегства шести заключенных, подписанным Тьером и Кальмоном.

См. «Еврейская Франция перед общественным мнением», удивительное письмо Глэ-Бизуана к дочери Симона Майера.

Расстреляв тысячами бедных французских рабочих, виновных лишь в том, что они хотели сохранить 30 су, необходимых для пропитания семьи, стали подготовлять заграничную миссию для немецкого еврея, который присутствовал при разрушении колонны, и Бартелеми С.-Илер назначил свидание в своем кабинете, в версальской префектуре, человеку, убившему генерала Леконта.

[137] С точки зрения упадка характеров следует сравнить эту эпоху бумажек (частной переписки) с другой эпохой междоусобной войны. Кто не знает истории Агриппы д’Обинье, который был влюблен в Диану де Тальси и не мог на ней жениться по бедности. Ему предложили извлечь пользу из документов о заговоре Амбуаза, находившихся в его руках и сильно компрометировавших канцлера. Он отправляется за документами, бросает их в огонь и говорит: «я их сжег, чтобы они меня не сожгли, ибо я подумал об искушении».

[138] Алюе, спокойно живший в Рюеле и не подававший никакого повода к обвинению, был в течении трех месяцев заключен административно. Вот как держал себя у власти Ж. Фавр, у которого во времена империи были всегда слова добродетели на устах.

[139] Выпуски от 15 и 31 окт. 1881 г.

[140] Не забудем однако, что если Германия соглашается пользоваться евреем, как орудием и награждать его при случае, она его держит совершенно в стороне от всего, касающегося чести и достоинства страны. Когда сын этого Блейхредера, неизвестно каким образом, пролез в гвардейские гусары и предстал перед своими товарищами, отовсюду послышались крики, свистки, ему стали плевать в лицо, и он должен был поспешно скрыться. Никогда немецкие офицеры, сохранившие еще некоторые традиции тевтонских рыцарей, не допустят, чтобы знамя было доверено человеку, готовому продать его за деньги, потому что он ставит деньги выше всего.

[141] Извинением для этих семей служит то, что оне более немецкие, чем французские. Г-жа Ж. Ферри есть правнучка героини романа Гете, «Вертер».

Знаменитая Шарлотта, Шарлотта Буфер, родившаяся в Вецларе, вышла замуж за Иоганна-Христиана Кестнера из Ганновера; и так она бабушка г-жи Кестнер, дочь которой сделалась женою президента совета, друга Блейхредера. В этой семье более или менее проявляется актерский дух. Знаменитая девица Дюверже, находящаяся в свойстве с Ж. Ферри, никогда не упускает случая напомнить об этом; она пожелала объяснить, в каком родстве она состоит с Шарлоттой, в письме от 1884 г., обращенном к газетам.

Монморанси.М. Г.

Моя мать — тетка Карла Кестнера, который мне, следовательно, приходится двоюродным братом; она мне часто рассказывала историю Шарлотты и прибавляла следующий анекдот. Шарлотта, моя двоюродная бабушка, путешествовала со старой родственницей и остановилась ночевать на постоялом дворе, потому что лошади запоздали.

Родственница кое-что слышала о том, что Шарлотта будто бы героиня романа Гете. В их комнате было две кровати, и как нарочно на занавесях их было изображено... самоубийство Вертера!

— Если это она, подумала старушка, она не ляжет.

Но Шарлотта ничего не выказала и легла. Спала-ли она? это осталось неизвестным. Я хотела вам сообщить факт, который собственно говоря, очень любопытен, и думаю, что вы на меня не будете пенять и. т.д.

Августина Дюверже.

[142] Заметьте, что Трошю ухитрился даже не солгать императрице; когда она его спросила, можно ли на него рассчитывать, он не сказал ни да, ни нет, а ответил:

«Государыня, я бретонец, католик и солдат». Все это совершенно верно. Он сказал: «губернатор Парижа не сдастся» и вышел в отставку в минуту капитуляции. Это напоминает того бретонскаго вельможу, который дал слово проездом через Париж не видеть короля, и, чтобы не изменить своему обещанию, разговаривал с ним в темноте.

[143] См. «Венское Общество» графа P. Vasili. В наше время нет ни одного политического деятеля, даже одушевленного самыми искренними христианскими чувствами, который бы устоял перед ужасною силою денег. Сперва он долго противится, но потом уступает перед известными суммами, которые так значительны, что подавляют совесть. Самые стойкие колеблются некоторое время, потом смотрят на окружающих и, уразумев значение известных немых взглядов, сдаются.

[144] См. в документах, изданных гр. Арнимом, какую роль играл еврей Симон Дейч, друг всех французских республиканцев.

[145] Мы уже указывали на нахальство евреев и евреек, как на любопытную психологическую черту. С поступком г-жи Ротшильд, позволяющей себе оскорбить посла при французском правительстве, можно сравнить невероятную сцену, которую Сара Бернар устроила на границе (в октябре 1884 г.), отказавшись показать свой багаж и осыпав ругательствами таможенных чиновников; перечтите тоже эпизод с Гамбеттой, который, будучи в оппозиции, называл своих противников негодяями и навозом, и велел схватить на месте и арестовать представителя народа, речь которого ему не понравилась. Знаменательная черта тут — это покорность, с которой все принимают, выносят; ни люди света, ни депутаты не протестует и только соляные пристава сохранили некоторое чувство собственного достоинства.

[146] Обстоятельства, предшествовавшие процессу Арнима у Плона. По случаю бракосочетания Беатрисы Ротшильд с Морисом Эфруси, Блейхредер прислал молодым, в виде свадебнаго подарка, картину Ганса Макарта, «свадебную аллегорию, которую много смотрели и комментировали», говорит «Gaulois». Ну что ж, тем лучше, наши деньги хоть на что-нибудь послужили!

[147] Теперь не подлежит сомнению для всякаго добросовестнаго человека, что вопрос о знамени был лишь пустым предлогом. В бордоском собрании несколько орлеанистких депутатов обратились к г. де Ла Ферре, которому, как им было известно, были даны полномочия графом Шамбором, и спросили его, будет-ли вопрос о знамени служить препятствием. Ла Ферре ответил, что ему поручено заявить, что этот вопрос не возбудит затруднения; что же до его личнаго мнения, то ему казалось невозможным не поддержать трехцветнаго знамени, которое освятили несчастия последней войны.

29 или 30 июня 1871 г. Боше встретил трех легитимистских депутатов: герцога Ларошфуко-Бизаччия, графа Армана де Малье и виконта Гонто-Бирон; он их спросил, что означает письмо, полученное графом Парижским: «мне хочется прижать вас к своему сердцу, но деликатность заставляет меня просить вас, чтобы вы подождали, пока я обяснюсь со страною насчет нескольких щекотливых вопросов». Эти господа ответили, что ничего не понимают и что нет никаких «щекотливых вопросов». Хотя уже было около полуночи, однако отправились к Ла Ферре, разбудили его и обяснили, в чем дело: он смутился, побледнел и сказал: «это наверно вопрос о знамени».

[148] днако незадолго до смерти графа Шамбора была попытка довольно сериозно организованнаго заговора; это опять-таки доказывает справедливость нашего замечания о вечных колебаниях этого ума. Графу Шамбору стоило только захотеть, чтобы царствовать, но он не сумел захотеть; если бы он остался жив, то, наверно, для очистки совести решился бы на отчаянное предприятие, чтобы завладеть престолом.

[149] Этот вялый миннстр, который, располагая могучею силою централизации, воображал, что доходит до последних пределов смелости, запрещая продажу «Petиt journal» на станциях, становился смелым на трибуне; он гордо отвечал на угрозы торжествующей левой: «если бы я вполне исполнял свою обязанность, вас бы здесь не было». В парламентской системе не маловажным неудобством является то, что ведение дел вручают людям, которые мужественны лишь на словах и воображают, по выражению Гизо, «что они действовали, когда они только говорили». За некоторыми исключениями, уверенность на трибуне и энергия в действии исключают одна другую. Бонапарту чуть не сделалось дурно когда, войдя в залу оранжереи, он увидел триста скоморохов, одетых в грубую мишуру и собиравшихся горланить. Сам Морни, который был так великолепен 2 декабря, был прынужден заранее писать на клочке бумаги малейшия слова, которыя он собирался произнести в палате.

[150] Рауль Дюваль, энергия которого известна, согласился бы 24 мая ваять портфель министерства внутренних дел. Он только просил разрешения арестовать 600 лиц, которыя, начиная с 1870 г., совершали проступки против обычнаго права и преспокойно разгуливали на свободе, как напр. Шальмель-Лакур; он так и не уплатил 100,000 фр., к которым был присужден за то, что принимал участие в разграблении заведения Калюир. Консерваторы, по обыкновению, поставили салонную и академическую дружбу выше общественных интересов и вместо того, чтобы выбрать человека дела вроде Рауля Дюваля, они выбрали несчастнаго Беле, который выказал себя в таком смешном свете, что с отчаяния застрелился.

[151] Ларенти удалось на время поднять нравственность несчастнаго Маршала. Было сформировано министерство противодействия из барона Ларенти (министр внутренних дел, президент совета), генерала Рошбуэ (военный министр), вице-адмирала Гейдона (морской министр). Что бы ни говорили, Пуйэ-Кертье был вполне согласен взять министерство финансов, и сенат был готов ко второму распущению. Все пропало из за невероятной слабости маршала. Со времени издания «Еврейской Франции», я собрал самыя обстоятельныя и неслыханныя подробности о том, что происходило в это время в Елисейском дворце, и разскажу когда-нибудь на свободе этот печальный эпизод нашей современной истории.

Чтобы оценить поистине постыдную роль Маршала Мак-Магона, на котором будет лежать тяжелая ответственность, если Франция падет под гнетом правления, которому он дал укрепиться, надо прочесть «Десятилетний Дневник» Эжена Луден. Не было ни одной попытки, ни одного предложения, ни одного аргумента, который бы не был пущен в ход, чтобы побудить маршала к деятельности. Все было напрасно.

Руэ сказал по этому поводу Лудену: «маршал есть ничтожество. Вы сказали, что его не уважают, презирают, я сам сказал ему это четыре года тому назад: «вы можете быть Кромвеллем или Монком; если вы Кромвель, так докажите это, мы увидим, надо-ли нам следовать за вами. Гораздо легче и достойнее вас — быть Монком, но если вы ни то, ни другое, то вы заслужите презрение истории». Теперь он оказался ни тем, ни другим и продолжает тащиться по прежнему с одною целью — сохранить свое место. Иногда он бывает встревожен, испуган, даже плачет; он плакал еще в ноябре, но это ни к чему не повело».

[152] Неизданныя бумаги герцога Сен-Симона, изд. Кантена.

[153] «Молдавские евреи».

[154] У румынских евреев по крайней мере то преимущество, что они откровенно признаются в своем отвращении к военному ремеслу. 1-го июля 1865 г. в сенате, в Бухаресте, было подано прошениие от евреев общины Леова, которые, чтобы избавиться от военной службы, говорили следующее: «так как мы евреи — вообще трусы, не умеем даже убить зайца, — причина по которой мы потеряли нашу родину и стонем более двух тысяч лет под гнетом подчинения, мы не можем быть полезны стране в качестве солдат». («Израильские архивы», 1865 г.).

[155] «Ежегодник христианской философии», 1881 г.

[156] Тем не менее евреи не отказались от намерения погубить Румынию и употребляют для того все средства. В 1885 г. французское правительство обложило пошлиною в 50% произведения страны, виновной в том, что она не любит ростовщиков-евреев; это настоящая коммерческая осада. «Израильские архивы» без стеснения обявляют румынам, что это кара провидения: «Божественная справедливость не так медлит, как обыкновенно говорят и насылает на Румынию испытание на коммерческой почве, доступ к которой был так незаконно воспрещен евреям. Франция мужественно взяла на себя защиту евреев, притесняемых и мучимых румынским населением, Франция играет здесь роль судьи».

[157] В то время как Дерулед и Лига Патриотов глупейшим образом делали вызов Германии, у нас даже не было боевых запасов, патроны в наших арсеналах были испорчены и негодны к употреблению. С конца 1882 г. генерал Бильо должен был испрашивать ежегодный чрезвычайный кредит в 2 1/2 мил. фр., для уничтожения этих патронов, которые нам стоили таких огромных денег. По поводу этих латунных патронов, см. ряд писем, полных технических подробностей и обращенных к журналу «Лига» Альбертом Гюбнером, значительным комерсантом, который имел наивность поверять свои патриотическия опасения, кому-же? Спюллеру. Гюбнер заявляет, что за спиною главнаго фабриканта латунных патронов прятались Ротшильды. См. то, что мы говорили в книге И о еврейских царях, хлебных и железнодорожных, которые, собственно говоря, рспоряжаются полновластно всем, что касается безопасности и жизни страны.

[158] Биссмарк только однажды активно вмешался в наши дела, воспротивившись обявлению осаднаго положения шестнадцатаго мая. Легко угадать, какую выгоду канцлер видел для себя в торжестве республиканцев, которое продлило бы анархию во Франции.

[159] Даже французский суд, куда было пересено дело, отказался вполне оправдать евреев. Тогда было решено его очистить, чтобы иметь судей, на которых бы можно было положиться.

[160] Накэ обявил, что он был один из акционеров тунисскаго земельнаго общества, что деньги на то были ему даны Ротшильдом, и сознался, что он заранее был назначен посредником, но уверяет, будто он переуступил свои акции. И так он не оправдывается, что вместе с Флокэ принимал участие в спекуляциях на счет спорных земель.

[161] См. «Figaro», июль, 1885 г., который не дает такого подробного отчета о деле, как мы, но точно резюмирует всю спекуляцию Флокэ и Ко. См. тоже бесчисленные статьи в «Lanterne»; эти две газеты дополняют одна другую. Известно, что «Lanterne» бросила вызов Камбону, чтобы он попробовал ее преследовать, и чтобы избегнуть процесса, пришлось назначить комиссию, состоявшую из С.-Валье, Флуранса и Мартена. С.-Валье был так неприятен запах от стирки этого грязного белья, что он умер полтора месяца спустя.

[162] Понятно, что официальным поставщиком армии, во время экспедиции, был добрый еврей Шемла. В несколько месяцев он заработал три миллиона. Раздался всеобщий крик негодования против неслыханнаго лихоимства и воровства, совершеннаго насчет здоровья и жизни наших несчастных солдат. Пришлось отдать Шемлу под военный суд в Суссе, где благодаря проискам тунисских спекулянтов и искусной защите Жоржа Лашо, его оправдали. Тем хуже для тех, которые умерли с голоду!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: