Медик Маркизы Помпадур

Фаворитке было немногим более тридцати, но она уже теряла расположение ветреного и сластолюбивого мо­нарха. Позже она взяла на себя управление его гаремом и таким образом все же до конца удержалась у власти. Рядом с двумя самыми могущественными людьми во Фран­ции стоял доктор Кенэ, личный врач маркизы и один из медиков короля. Много государственных и интимных тайн знал этот сутулый, скромно одетый человек, всегда спо­койный и слегка насмешливый. Но доктор Конэ умел молчать, и это его качество ценилось не меньше, чем профес­сиональное искусство.

Король любил бордо, но по требованию Кенэ, который считал это вино слишком тяжелым для монаршего желуд­ка, был вынужден отказаться от пего. Однако за ужином он выпивал столько шампанского, что порой едва держался на ногах, отправляясь в покои маркизы. Несколько раз ому делалось дурно, на этот случай Кенэ всегда был под рукой. Простыми средствами он облегчал состояние пациента, одновременно успокаивая маркизу, которая дрожала от страха: что будет, если король умрет в ее постели? Ее завтра же обвинят в убийстве! Кенэ деловито говорил: такой опасности нет, королю только 40 лет; вот если бы ему было 60, то он не поручился бы за его жизнь. Много­опытный, умный доктор, лечивший на своем веку кресть­янок и дворянок, лавочниц и принцесс, понимал Помпадур с полуслова.

В медицине Кенэ предпочитал простые и естественные средства, во многом полагаясь на природу. Его обществен­ные и экономические идеи вполне соответствовали этой черте характера. Ведь само придуманное им слово физиократия [86] означает власть природы (от греческих слов “физис” — природа, “кратос” — власть).

Людовик XV благоволил к Кенэ и называл его “мой мыслитель”. Он дал доктору дворянство и сам выбрал для него герб. В 1758 г. король собственноручно сделал на руч­ном печатном станке, который завел доктор для его физи­ческих упражнений, первые оттиски “Экономической таблицы” — сочинения, впоследствии прославившего имя Кенэ. Но Кенэ не любил короля и в глубине души считал его опасным ничтожеством. Это был совсем не тот госу­дарь, о котором мечтали физиократы: мудрый и просвещенный блюститель законов государства.

Исподволь, пользуясь своим постоянным пребыванием и влиянием при дворе, он пытался сделать такого государя из дофина — сына Людовика XV и наследника престола, а после его смерти — из нового дофина, внука короля и будущего Людовика XVI. Сохранился такой анекдот. До­фин (сын короля) стал жаловаться Кенэ на трудность обя­занностей монарха. “Монсеньер, я этого не нахожу”,— отвечал доктор. Дофин: “А что бы вы делали, если бы были королем?” Кенэ: “Я бы ничего не делал”. Дофин: “Но кто же управлял бы?” Кенэ: “Законы!” О нем имеется много подобных рассказов. За достоверность их трудно ручаться, но они, видимо, неплохо передают характер этого своеоб­разнейшего человека.

Франсуа Кенэ родился в 1694 г. в деревне Мерз, неда­леко от Версаля, и был восьмым из 13 детей Никола Кенэ. В свое время считалось, что Кенэ-отец был адвокатом или судейским чиновником. Но потом выяснилось, что эту версию дал зять доктора Кенэ врач Эвен, опубликовавший вскоре после его смерти первую биографию своего, тестя и стремившийся хоть немного облагородить его происхож­дение. Теперь документально доказано, что Никола был простым крестьянином и заодно занимался мелкой тор­говлей.

До 11 лет Франсуа не знал грамоты. Потом какой-то добрый человек, огородник-поденщик, научил его читать и писать. Дальше — ученье у сельского кюрэ и в началь­ной школе в соседнем городке. Все это время ему приходилось тяжело работать в поле и дома, тем более что отец умер, когда Франсуа было 13 лет. Согласно рассказу Эве­на, страсть мальчика к чтению была такова, что он мог иной раз выйти на заре из дому, дойти до Парижа, выбрать нужную книгу и к ночи вернуться домой, отмахав десятки километров. Это говорит также об истинно крестьянской выносливости. Кенэ до конца дней сохранил крепкое здо­ровье, если не считать подагры, которая сравнительно рано начала его мучить.

В 17 лет Кенэ решил стать хирургом и поступил под­ручным к местному эскулапу. Главное, что он должен был уметь делать,— это открывать кровь: кровопускание было тогда универсальным способом лечения. Как бы плохо ни учили в то время, Кенэ учился усердно и серьезно. С 1711 по 1717 г. он живет в Париже, одновременно работая в мастерской гравера и практикуя в госпитале. К 23 годам он уже настолько стоит на собственных ногах, что женит­ся на дочери парижского бакалейщика с хорошим прида­ным, получает диплом хирурга и начинает практику в городке Мант, недалеко от Парижа. Кенэ живет в Манте 17 лет и благодаря своему трудолюбию, искусству и осо­бой способности внушать людям доверие становится попу­лярнейшим врачом во всей округе. Он принимает роды (этим Кенэ особенно славился), открывает кровь, рвет зу­бы и делает довольно сложные по тем временам операции. В числе его пациентов постепенно оказываются местные аристократы, он сближается с парижскими светилами, вы­пускает несколько медицинских сочинений.

В 1734 г. Кенэ, вдовец с двумя детьми, покидает Мант и по приглашению герцога Виллеруа занимает место его домашнего врача. В 30-х и 40-х годах он отдает много сил борьбе, которую вели хирурги против “факультета” — офи­циальной ученой медицины. Дело в том, что согласно старинному статуту хирурги были объединены в один ремес­ленный цех с цирюльниками, и им было запрещено заниматься терапией. Кенэ становится во главе “хирурги­ческой партии” и в конце концов добивается победы. В это же время Кенэ выпускает свое главное естественнонауч­ное сочинение, своего рода медико-философский трактат, где трактуются основные вопросы медицины: о соотноше­нии теории и врачебной практики, о медицинской этике и др.

Важным событием в жизни Кенэ был переход в 1749 г. к маркизе Помпадур, которая “выпросила” его у герцога. Кенэ обосновался на антресолях Версальского дворца, которым было суждено сыграть важную роль в истории экономической науки. К этому времени Кенэ был уже, ра­зумеется, очень состоятельным человеком. Достаточно ска­зать, что поместье, которое он купил после получения дво­рянства и где поселился его сын с семьей, стоило 118 тыс. ливров.

Медицина занимает большое место в жизни и деятель­ности Кенэ. По мосту философии он перешел от медицины к политической экономии. Человеческий организм и общество. Кровообращение или обмен веществ в человеческом теле и обращение продукта в обществе. Эта биологическая аналогия вела мысль Кенэ, и она остается небесполезной до сих пор.

В своей квартире на антресолях Версальского дворца Кенэ прожил 25 лет и был вынужден съехать оттуда лишь за полгода до своей смерти, когда умер Людовик XV и новая власть выметала из дворца остатки прошлого цар­ствования. Квартира Кенэ состояла всего из одной боль­шой, но низкой и темноватой комнаты и двух полутемных чуланов. Тем не менее она скоро стала одним из излюб­ленных мест сборищ “литературной республики” — уче­ных, философов, писателей, сплотившихся в начале 50-х годов вокруг “Энциклопедии”. Здесь часто бывали Дидро, д'Аламбер, Бюффон, Гельвеции, Кондильяк. Это не были большие блестящие обеды в особняке барона Гольбаха — “генеральные штаты” философии, а более скромные и ин­тимные собрания. Позже, когда вокруг Кенэ сплотилась его секта[87], собрания приняли несколько иной характер: за стол садились в основном ученики и последователи Кенэ или люди, которых они представляли мэтру. В 1766 г. здесь провел несколько вечеров Адам Смит.

Каков был Кенэ?

Из множества довольно разноречивых свидетельств современников складывается образ лукавого мудреца, слег­ка таящего свою мудрость под личиной простоватости; его сравнивали с Сократом. Говорят, он любил притчи с глу­боким и не сразу понятным смыслом. Он был очень скро­мен и лично не честолюбив: без всякого сожаления Кенэ часто отдавал своим ученикам честь публикации его идей. Внешне он был даже неприметен, и новый человек, попав в его “антресольный клуб”, мог не сразу понять, кто же здесь хозяин и председатель. “Умен, как дьявол”,— ска­зал брат маркиза Мирабо, побывав у Кенэ. “Хитер, как обезьяна”,— заметил какой-то придворный, выслушав одну из его побасенок. Таков он на портрете, написанном в 1767 г.: некрасивое плебейское лицо с иронической полуулыбкой и умными, пронизывающими глазами.

Новая наука

Крестьянин, вспахав, удобрив и за­сеяв участок земли, собрал урожай. Он засыпал семена, отложил зерно на пропитание семьи, часть продал для приобретения самых необходимых го­родских товаров и с удовлетворением убедился, что у него еще есть какой-то избыток. Что может быть проще этой истории? А между тем именно подобные вещи натолкнули доктора Кенэ на разные мысли.

Кенэ хорошо знал, что будет с этим избытком: кресть­янин отдаст его деньгами или натурой сеньору, королю и церкви. Он даже оценивал в одной из своих работ долю каждого получателя: сеньору — четыре седьмых, королю — две седьмых, церкви — одну седьмую. Возникают два во­проса. Первый: по какому праву эти трое с ложкой заби­рают у одного с сошкой значительную часть его урожая или дохода? Второй: откуда взялся избыток?

На первый вопрос Кенэ отвечал примерно так. О коро­ле и церкви нечего говорить: это, так сказать, от бога. Что касается сеньоров, то он находил своеобразное экономиче­ское объяснение: их ренту можно, видите ли, рассматри­вать как законный процент на некие “поземельные аван­сы” (avances foncieres) — капиталовложения, якобы сде­ланные ими во время оно для приведения земли в пригодное для обработки состояние. Трудно сказать, верил ли в это сам Кенэ. Во всяком случае, он не представ­лял себе земледелие без помещиков. Ответ на второй во­прос казался ему еще очевиднее. Земля, природа дала этот избыток! Столь же естественным образом он и достается тому, кто владеет землей.

Избыток сельскохозяйственного продукта, который об­разуется за вычетом всех издержек его производства, Кенэ называл чистым продуктом (produit net) и анализировал его производство, распределение и оборот. Чистый про­дукт физиократов — это ближайший прообраз прибавоч­ного продукта и прибавочной стоимости, хотя они односто­ронне сводили его к земельной ренте и считали естествен­ным плодом земли. Однако их огромной заслугой было то, что они “перенесли исследование о происхождении прибавочной стоимости из сферы обращения в сферу непосред­ственного производства и этим заложили основу для анализа капиталистического производства”[88].

Почему Кенэ и физиократы обнаружили прибавочную стоимость только в земледелии? Потому, что там процесс ее производства и присвоения наиболее нагляден, очеви­ден. Его несравненно труднее разглядеть в промышленно­сти. Суть дела заключается в том, что рабочий в единицу времени создает больше стоимости, чем стоит его собствен­ное содержание. Но рабочий производит совсем не те то­вары, которые он потребляет. Он, может быть, всю жизнь делает гайки и винты, а ест он хлеб, порой мясо и, весьма вероятно, пьет вино или пиво. Чтобы разглядеть тут при­бавочную стоимость, надо знать, как привести гайки и винты, хлеб и вино к какому-то общему знаменателю, т. е. иметь понятие о стоимости товаров. А такого понятия Кенэ не имел, оно его просто не интересовало.

Прибавочная стоимость в земледелии кажется даром природы, а не плодом неоплаченного человеческого труда. Она непосредственно существует в натуральной форме прибавочного продукта, особенно в хлебе. Строя свою мо­дель, Кенэ брал в нее не бедного крестьянина-испольщика, а скорее своего излюбленного фермера-арендатора, который имеет рабочий скот и простейшее оборудование, а также нанимает батраков.

Размышления над хозяйством такого фермера толкну­ли Кенэ на известный анализ капитала, хотя слово “капи­тал” мы у него не встретим. Он понимал, что, скажем, за­траты на осушение земли, строения, лошадей, плуги и бороны — это один тип авансов, а на семена и содер­жание батраков — другой. Первые затраты делаются раз в несколько лет и окупаются постепенно, вторые — ежегод­но или непрерывно и должны окупаться каждым урожаем. Соответственно Кенэ говорил о первоначальных авансах — avarices primitives (мы называем это основным капиталом) и ежегодных авансах — avances annuelles (оборотный ка­питал). Эти идеи были подхвачены и развиты Адамом Смитом. Теперь это азбука экономиста, но для своего вре­мени такой анализ был огромным достижением. Маркс начинает исследование физиократии в “Теориях прибавочной стоимости” такой фразой: “Существенная заслуга физиократов состоит в том, что они в пределах буржуаз­ного кругозора дали анализ капитала. Эта-то заслуга и делает их настоящими отцами современной политической экономии”[89].

Введя эти понятия, Кенэ создал основу для анализа оборота и воспроизводства капитала, т. е. постоянного во­зобновления и повторения процессов производства и сбыта, что имеет огромное значение для рационального ведения хозяйства. Сам термин воспроизводство, играющий такую важную роль в марксистской политической экономии, был впервые использован Кенэ.

Кенэ дал такое описание классовой структуры совре­менного ему общества: “Нация состоит из трех классов граждан: класса производительного, класса собственников и класса бесплодного” [90].

Странная на первый взгляд схема! Но она очень логич­но вытекает из основ учения Кенэ и отражает как его до­стоинства, так и недостатки. Производительный класс — это, конечно, земледельцы, которые не только возмещают затраты своего капитала и кормят себя, но и создают чи­стый продукт. Класс собственников — это получатели чистого продукта: помещики, двор, церковь, а также вся их челядь. Наконец, бесплодный класс — это все прочие, т. е. люди, говоря словами Кенэ, “выполняющие другие занятия и другие виды труда, не относящиеся к земледе­лию”.

Как понимал Кенэ это бесплодие? Ремесленники, рабо­чие, торговцы у него бесплодны совсем в ином смысле, чем земельные собственники. Первые, разумеется, работают. Но своим трудом, не связанным с землей, они создают ров­но столько продукта, сколько потребляют, они только преобразуют натуральную форму продукта, создаваемого в земледелии. Кенэ считал, что эти люди находятся как бы на заработной плате у двух остальных классов. Напротив, собственники не работают. Но зато они собственники зем­ли, единственного фактора производства, который Кенэ считал способным увеличивать богатство общества. В при­своении чистого продукта и состоит их социальная функ­ция.

Недостатки этой схемы велики. Достаточно сказать, что рабочие и капиталисты как в промышленности, так и в сельском хозяйстве зачисляются у Кенэ в один и тот же класс. Уже Тюрго отчасти исправил эту нелепость, а Смит полностью опроверг ее.

Или другая немаловажная деталь. Если капиталист получает только своего рода зарплату, то как, из чего мо­жет он накоплять капитал? Чтобы объяснить это, Кенэ делает такой фокус. Он говорит, что нормально, экономиче­ски “законно” только накопление из чистого продукта, т. е. из дохода землевладельцев. Фабрикант же или купец могут накоплять лишь не совсем “законным” способом, урывая что-то из своей “зарплаты”. Отсюда берет свое начало апологетическая теория накопления путем воздер­жания капиталистов. Вообще Кенэ видел в обществе преж­де всего сотрудничество классов. Не случайно Шумпетер замечает, что Кенэ “утверждал всеобщую гармонию клас­совых интересов, и это делает его предшественником гармонизма XIX века (Сэй, Кэри, Бастиа) ”[91].

Но к этому учение Кенэ, конечно, не сводится. Посмот­рим, какие практические выводы вытекали из него. Есте­ственно, что первой рекомендацией Кенэ было всемерное поощрение земледелия в форме крупного фермерского хо­зяйства. Но далее следовали по меньшей мере две другие рекомендации, которые выглядели в то время не так безо­бидно. Кенэ считал, что налогом надо облагать только чи­стый продукт, как единственный подлинный экономиче­ский “излишек”. Любые другие налоги обременяют хозяй­ство. Что же получалось? Те самые феодалы, на которых Кенэ возлагал столь важные и почетные социальные функ­ции, должны были на деле платить все налоги. В тогдаш­ней Франции дело обстояло как раз наоборот: они не платили никаких налогов. Кроме того, говорил Кенэ, по­скольку промышленность и торговля находятся “на содер­жании” у земледелия, надо, чтобы это содержание обходи­лось возможно дешевле. А это будет при том условии, если отменить или хотя бы ослабить все ограничения и стесне­ния для производства и торговли. Физиократы выступили сторонниками laissez faire.

Таково было в главных чертах учение Кенэ. Такова была физиократия. При всех ее недостатках и слабостях это было цельное экономическое и социальное мировоззре­ние, прогрессивное для своего времени и в теории и на практике.

Кенэ не написал, в отличие от Смита или Рикардо, свой, как любили говорить в то время, magnum opus[92]. Его идеи рассеяны во многих небольших по объему сочинениях и в работах его учеников и единомышленников. Собственные его произведения публиковались в разной форме и часто анонимно на протяжении 1756—1768 гг., а некоторые оста­лись в рукописи, были разысканы и увидели свет лишь в XX в. Современному читателю нелегко разобраться в сочи­нениях Кенэ, хотя они умещаются в один не очень толстый том: его основные идеи многократно воспроизводятся и повторяются с трудно уловимыми оттенками и вариация­ми. Можно сказать, что самое главное содержится в двух работах, опубликованных в последние годы литературной деятельности Кенэ и в период высшего расцвета физиократии. Это “Анализ арифметической формулы Экономической таблицы” (1766 г.) и “Общие принципы экономиче­ской политики земледельческого государства” (1768 г.).

В том же 1768 г. ученик Кенэ Дюпон де Немур опуб­ликовал сочинение под заголовком “О происхождении и прогрессе новой науки”. В этом сочинении подводились итоги развития физиократии за 10 лет. Возможно, он вкла­дывал в это заглавие не тот смысл, какой видим в нем мы. Но история доказала, что он метко попал в цель: трудами Кенэ действительно была в основном создана новая наука — политическая экономия в ее классическом французском варианте.

Физиократы

Особенность физиократии состояла в том, что ее буржуазная сущность скрывалась под феодальной оболочкой. Хотя Кенэ и соби­рался обложить чистый продукт единым налогом, в основ­ном он обращался к просвещенному интересу власть иму­щих, обещая им рост доходности земель и укрепление зе­мельной аристократии.

Эта “хитрость” была в духе его характера. Вот что говорил он своим друзьям, имея в виду сильных мира сего — короля, министров, аристократов: “Если я буду чи­тать им мораль, они не станут слушать меня, заявив, что я философ-мечтатель, или подумают, что я хочу распоря­жаться ими, и пошлют меня к черту. Я же, напротив, огра­ничиваюсь тем, что говорю им: вот ваш интерес, интерес вашей власти, ваших развлечений и вашего богатства. Тогда они прислушаются к этому как к речи друга”[93].

И «хитрость» эта удалась в удивительной мере. Дело тут, конечно, не только в слепоте тех, о ком говорит Кенэ. Дело в том, что спасти земельную аристократию действи­тельно могли только буржуазные реформы, как это случи­лось,— правда, в других условиях — в Англии. А в рецепте старого доктора Кенэ это горькое лекарство было изрядно подслащено и скрыто под привлекательной оберткой!

По этой причине школа физиократов в первые годы имела немалый успех. Ей покровительствовали герцоги и маркизы, иностранные монархи проявляли к ней интерес. И в то же время ее высоко ценили философы-просветители, в частности Дидро. Физиократам сначала удалось привлечь симпатии как наиболее мыслящих представителей аристо­кратии, так и растущей буржуазии. С начала 60-х годов кроме версальского «антресольного клуба», куда допуска­лись только избранные, открылся своего рода публичный центр физиократии в доме маркиза Мирабо в Париже. Здесь ученики Кенэ (сам он не часто бывал у Мирабо) занимались пропагандой и популяризацией идей мэтра, вербовали новых сторонников. В ядро секты физиократов входили молодой Дюпон де Немур[94], Лемерсье де ла Ривьер и еще несколько человек, лично близких к Кенэ. Вокруг ядра группировались менее близкие к Кенэ члены секты, разного рода сочувствующие и попутчики. Особое место занимал Тюрго, отчасти примыкавший к физиократам, но слишком крупный и самостоятельный мыслитель, чтобы быть только рупором мэтра. То, что Тюрго не смог втис­нуться в прокрустово ложе, срубленное плотником с вер­сальских антресолей, заставляет нас с иной стороны по­смотреть на школу физиократов и ее главу.

Конечно, единство и взаимопомощь учеников Кенэ, их безусловная преданность учителю не могут не вызывать уважения. Но это же постепенно становилось слабостью школы. Вся ее деятельность сводилась к изложению и по­вторению мыслей и даже фраз Кенэ. Его идеи все более застывали в виде жестких догм. На вторниках Мирабо свежая мысль и дискуссия все более вытеснялись какими-то ритуальными обрядами. Физиократия превращалась в своего рода религию, особняк Мирабо — в ее храм, а втор­ники — в богослужения.

Секта в смысле группы единомышленников превраща­лась в секту в том отрицательном смысле, какой мы вкла­дываем в это слово теперь: в группу слепых приверженцев жестких догм, отгораживающих их от всех инакомысля­щих. Дюпон, ведавший печатными органами физиократов, «редактировал» все, что попадало в его руки, в физиокра­тическом духе. Самое смешное, что он считал себя боль­шим физиократом, чем сам Кенэ, и уклонялся от публи­кации переданных ему ранних работ последнего (когда Кенэ писал их, он был, по мнению Дюпона, еще недоста­точно физиократом).

Такому развитию дел способствовали некоторые черты характера самого Кенэ. Д. И. Розенберг в своей «Истории политической экономии» замечает: «В отличие от Вильяма Петти, с которым Кенэ делит честь именоваться творцом политической экономии, Кенэ был человеком непоколеби­мых принципов, по с большой наклонностью к догматизму и доктринерству»[95]. С годами такая наклонность увеличи­валась, да и поклонение секты этому способствовало.

Считая истины новой науки «очевидными», Кенэ ста­новился нетерпим к другим мнениям, а секта во много раз усиливала эту нетерпимость. Кенэ был убежден в универ­сальной применимости своего учения независимо от усло­вий места и времени. На своих учеников он все более смотрел, как Иисус на апостолов: только как на людей, которые понесут людям его откровение. Аббат Галиани, сам видный экономист, говорил о Кенэ: он не отвергает в качестве своих учеников ни одного дурака, лишь бы тот проявил энтузиазм.

Его скромность ни на йоту не уменьшилась. Он отнюдь не искал славы, но она сама находила его. Он вовсе не принижал своих учеников, но они принижали себя сами. В последние годы Кенэ стал невыносимо упрям. В 76 лет он занялся математикой и возомнил, что сделал важные открытия в геометрии. Д'Аламбер признал эти открытия вздором. Друзья в один голос уговаривали старца не де­лать из себя посмешище и не публиковать работу, где он излагал свои идеи. Все было напрасно. Когда в 1773 г. это сочинение все же вышло, Тюрго сокрушался: «Это же скандал из скандалов, это солнце, которое потускнело». На это можно, видимо, ответить только пословицей: и па солнце бывают пятна.

Кенэ умер в Версале в декабре 1774 г. Башомон, автор дневника, который является важным источником по исто­рии Франции этого периода, записал: «Несколько дней назад скончался месье Кенэ, доктор медицины, более изве­стный своими сочинениями в области земледелия и государственного управления, глава секты экономистов, которые называли его преимущественно le maitre[96]».

Физиократы, конечно, не могли никем заменить Кенэ. К тому же они уже переживали глубокий упадок. Правле­ние Тюрго в 1774—1776 гг. оживило их надежды и дея­тельность, но тем сильнее был удар, нанесенный его от­ставкой. В сущности, это был конец физиократии. К тому же 1776 год — это год выхода в свет «Богатства народов» Адама Смита. Французские экономисты следующего поко­ления — Сисмонди, Сэй и др.— больше опирались на Сми­та, чем на физиократов. В 1815 г. Дюпон, уже глубокий старик, в письме попрекал Сэя тем, что он, вскормленный на молоке Кенэ, «бьет свою кормилицу». Сэй отвечал, что после молока Кенэ он съел немало хлеба и мяса, т. е. изу­чил Смита и других новых экономистов.

Распад физиократии в 70-х годах связан не только с ее собственными недостатками. Она подвергалась резкой кри­тике, притом с разных сторон. Потеряв покровительство двора, физиократы стали объектом нападок феодальной реакции. В то же время их критиковали писатели из лаге­ря левых просветителей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: