Гладков Теодор Легенда советской разведки – Н Кузнецов 2 страница

23 июня 1926 года Никанор Кузнецов получил свидетельство об окончании семилетки. На семейном совете решено было единогласно – нужно учиться дальше, да так, чтобы уже приобрести и хорошую профессию. Но где? Выбор был невелик, он ограничивался теми средними специальными учебными заведениями, которые имелись поблизости – в уральско-сибирском, разумеется, измерении. Более всего самому Нике хотелось поступить в лесотехнический техникум в той же Талице. Однако из этого ничего не вышло. На первый курс ТЛТ в тот год принимали всего двадцать пять человек, желающих же было свыше двухсот. Предпочтение отдавалось молодым людям, физически крепким, уже поработавшим, то есть с трудовым стажем. Пятнадцатилетнему Кузнецову отказали, сказав, что он может еще и подождать.

Было, конечно, обидно, но ждать Кузнецов не хотел, да и не мог. И он отправился в Тюмень. Здесь его без каких-либо треволнений и сложностей приняли на агрономическое отделение сельскохозяйственного техникума.

На сем завершилось отрочество Никанора Кузнецова.

Началась юность.

Глава 2

Тюмень тех лет отличалась от Талицы, по существу, лишь размерами да численностью населения. Общий облик, тип построек, уклад жизни в обоих городах был почти один и тот же. Поэтому сам по себе переезд в Тюмень и годичное пребывание в этом западносибирском городе, тогда еще глухо провинциальном, никакого особого впечатления на Нику Кузнецова не произвели. Вот что он действительно остро ощущал – так это отсутствие старых товарищей. Впервые он испытал, что такое одиночество среди людей, что такое скучать по дому. Тюмень – не Талица, просто так на выходной в родную Зырянку не смотаешь. Накладно для тощего студенческого бюджета. С деньгами было туго, выручали родительские посылки с деревенскими нехитрыми харчами.

Впрочем, общительный по натуре, приветливый паренек очень скоро вошел в круг новых однокашников, обзавелся знакомыми и друзьями, перестал чувствовать себя чужаком, деревенским нескладнем.

Сельскохозяйственный техникум занимал одно из лучших в городе большое, даже величественное двухэтажное здание с метровыми стенами, просторными светлыми классами и рекреациями. До революции в нем размещалось реальное училище, в числе выпускников которого числился знаменитый инженер и революционер Л.Б. Красин. Преподаватели в техникуме были достаточно квалифицированными, а сами предметы знакомы Нике с сызмальства, так что с учением никаких сложностей ему разрешать не пришлось.

Еще в Талице Ника разузнал, что в Тюмени тоже есть кружок эсперантистов, и загодя обзавелся адресом – Иркутская улица, 17. Руководил кружком юрисконсульт Тюменского речного пароходства (город был заложен на судоходном притоке Тобола Type) Георгий Николаевич Беседных. Окончание фамилии юрисконсульта безошибочно указывало на коренное сибирское происхождение. В отличие от молодежного талицкого кружка тюменский гордо именовался клубом и состоял в основном из взрослых, в большинстве сослуживцев Георгия Николаевича. Размещался клуб в замшелом, наполовину вросшем в землю деревянном домике. Зато покосившиеся ворота украшал красный круг с зеленой пятиконечной звездой, в центре которой золотой краской были выведены загадочные для непосвященных прохожих буквы: «SEU». Круг со звездой и аббревиатурой был официальной эмблемой Союза эсперантистов советских республик – Sovetrepublikata Esperanto Unio. Внутри домика Ника, к приятному удивлению, обнаружил кроме хорошо известного ему учебника Кара и Панье целую библиотечку книг на эсперанто.

Довольно быстро выявилось, что пятнадцатилетний паренек, куда менее начитанный, нежели его взрослые коллеги по клубу, говорит на эсперанто гораздо лучше их, почти с той же скоростью, что и на родном русском. В результате через какой-то месяц он фактически стал как бы заместителем руководителя клуба по разговорной речи.

Георгий Николаевич не мог нарадоваться на такого старательного, хотя и очень уж юного помощника. Но даже он, знавший Нику лучше, чем другие, был поражен, когда на очередном занятии в клубе Кузнецов прочитал сделанный им перевод на эсперанто любимого с детства стихотворения – «Бородино».

Успехи Ники в изучении искусственного, но прекрасного в звучании (более всего похожего на итальянский) международного языка были официально признаны: его приняли в Союз эсперантистов с вручением членского билета за № 47001.

На праздничной демонстрации 7 ноября 1926 года тюменские эсперантисты пронесли по улице Республики – главной в городе – свой транспарант с надписью: «Vivu la 9 jaro de granda Oktobra Pevolucio!»1

Тогда такое не только не возбранялось, но и было встречено приветственными возгласами тюменцев. Увы, пройдет совсем немного времени, и Союз эсперантистов советских республик будет распущен, а точнее – разогнан. Международные связи энтузиастов интернационального языка трудящихся вызовут мрачные подозрения, многие из них будут объявлены агентами иностранных разведок и репрессированы. Изучение эсперанто прекратится, а само звучное слово почти забудется.

Общение со взрослыми кружковцами на равных или почти на равных не только обогащало, но вообще сыграло очень значительную роль в формировании мировоззрения Ники Кузнецова, становлении характера, просто накоплении жизненного опыта. Как-никак, занятия велись хоть и на эсперанто, но разговоры шли на темы, самые актуальные для того времени: международное положение СССР, дела в народном хозяйстве, решения XIV партсъезда об индустриализации. Обсуждали, конечно, книжные новинки, советские и заграничные фильмы, доходившие до Тюмени.

Порой разгорались горячие споры. И тут Ника самостоятельно нашел, даже вывел очень важное для изучения, тем более свободного владения чужим языком правило: когда говоришь, никогда не переводи мысленно с русского – это раз, не бойся совершать ошибки, говори как складывается, не отвлекаясь на правила, но быстро – два. Именно предварительный перевод, мучительный страх нарушить какую-либо лингвистическую норму сковывает до немоты уста многих, приступивших к изучению иностранного языка. Вот так и получается, что сегодня многие выпускники даже не средней – высшей школы знают английскую грамматику лучше русской, а говорить по-английски стесняются или еле-еле изъясняются, заикаясь от неуверенности.

11 декабря 1926 года Кузнецов был принят кандидатом в члены ВЛКСМ сроком на полтора года.

Комсомол тех лет был организацией по-настоящему боевой, самодеятельной и авторитетной отнюдь не только в молодежной среде. С комсомолом считались даже самые ответственные партийные, советские и хозяйственные работники.

Ника Кузнецов вступал в комсомол не ради карьеры и не потому, что так поступали многие его сверстники. Кстати, тогда в ВЛКСМ приходили далеко не все достигшие уставного возраста юноши и девушки. А из подавших заявление принимали тоже не каждого.

Ника Кузнецов был комсомольцем убежденным. Свято и бескорыстно верил в коммунистические идеалы, как и миллионы его сверстников. Широко распространено мнение, что мировоззрение человека складывается прежде всего из чтения книг, применительно к мировоззрению марксистскому – изучения так называемых первоисточников, то есть произведений Маркса, Энгельса, Ленина, а с конца двадцатых и Сталина, а позднее и преимущественно Сталина. Это верно лишь отчасти, когда мы имеем дело с действительно глубоким проникновением в философские основы данной идеологии. Большинство партийцев и комсомольцев двадцатых годов не продвигались дальше бухаринской «Азбуки коммунизма», а тридцатых – пресловутого «Краткого курса истории ВКП(б)». Но в реальной жизни наши убеждения на раннем этапе формируются преимущественно под воздействием прямых встреч и контактов с живыми, реальными носителями, приверженцами тех или иных идеалов. Религиозность, как известно, начинается не с чтения Библии или Корана, а с молитвы, которую над колыбелью младенца напевает мать, позже – от восприятия проповеди священнослужителя в стенах храма или воздействия средств массовой информации.

Лучшими, самыми значительными людьми, которых встречал до сей поры пятнадцатилетний Ника Кузнецов, кроме, естественно, родителей, были коммунисты и комсомольцы. Он им и поверил – на всю жизнь.

Понятно, что их взгляды стали его собственными взглядами и убеждениями. Последующие жестокие разочарования при столкновении совсем с иными обладателями партийных и комсомольских билетов никак не могли пошатнуть эту убежденность в исторической правоте коммунистической идеологии.

В этой цельности была сила поколения, в том же скрывалась его будущая трагедия. Миллионы и миллионы комсомольцев двадцатых-тридцатых годов были воспитаны так же, как Ника Кузнецов. Они в массе своей были кристально чистыми и честными людьми, по первому зову партии шли укреплять военно-воздушный и военно-морской флот, строить Комсомольск-на-Амуре и московское метро, возводить Днепрогэс и крушить храм Христа Спасителя. Одинаково не задумываясь, они шли под кулацкие обрезы и реквизировали хлеб у тех, кто взрастил его собственным, до седьмого пота трудом. Они, эти восторженные и наивные, бескорыстные и бескомпромиссные юноши и девушки порушили едва не до основания то, что строил народ веками, но они же приняли на себя всю страшную, неподъемную тяжесть Великой Отечественной войны. «Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля…»

Другой поэт, тогда неведомый Кузнецову, его современник и будущий однополчанин, Семен Гудзенко написал иначе: «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…»

Те, кто вернулся, быть может, могут и вправе упрекнуть себя за безоглядную, порой даже слепую веру. Но мы им, Спасителям Отечества в самую лихую годину – не судьи.

Старая истина гласит: пути Господни неисповедимы. Не случись беды, скорее всего Ника Кузнецов так и проучился бы в тюменском сельскохозяйственном техникуме положенных три года, избежал того жестокого удара, что едва не искалечил всю его жизнь, получил диплом. Затем, кто знает, мог продолжить образование и в знаменитой Тимирязевской академии, и уж, во всяком случае, долгие годы работать в Зауралье или в Сибири колхозным агрономом.

Судьба распорядилась иначе.

Еще в мае Ника получил тревожное письмо от Лиды. Младшая из сестер сообщала, что отец их, Иван Павлович, простудившись на молотьбе, тяжко занемог, уже и с постели не встает. Ждет только не дождется, когда Ника сдаст экзамены за первый курс и приедет домой. Лида просила брата не задерживаться в Тюмени ни одного лишнего дня. А пятого июня из дома пришли почему-то две одинаковые телеграммы: папа накануне скончался от скоротечной чахотки.

Выехать сразу пассажирским поездом не удалось. Пришлось добираться до ближайшего «Четырнадцатого разъезда» на товарном, понятно, «зайцем», садиться и спрыгивать на ходу. В Зырянку Ника попал лишь на другой день после похорон.

Со смертью отца Ника оказался в семье за старшего мужика, выходит, за хозяина. По крестьянской традиции на его плечи теперь ложились все заботы о хозяйстве, хоть и порушенном изрядно за военные годы, но все ж почитавшимся крепким. Имела семья из шести человек двух рабочих лошадей, жеребенка, корову, двух телят и одну овцу. По любым меркам и здравому смыслу хозяйство могло считаться лишь середняцким, продукции дававшим лишь на собственное пропитание и уплату налогов.

Первым намерением Ники было – техникум оставить, заняться крестьянским делом. Но Анна Петровна, а за ней и Лида с Витей запротивились: «Отец, царствие ему небесное, – набожная мать перекрестилась на образа, наказывал тебе, Никоша, учиться. Так тому и быть. А мы выдюжим, дождем тебя…»

В последних словах матери, всегда такой мягкой и уступчивой, прозвучала дотоле необычная твердость. На том и согласились. Однако Ника решил: коль так уж сложилось, надо перебираться ближе к дому, чтобы иметь возможность хоть в страдную пору помогать семье. Он снова сделал попытку поступить-таки в ТЛТ. В Тюмени к Нике отнеслись с пониманием. Выдали, хоть и с явным сожалением, документы.

Конкурс в ТЛТ в 1927 году был столь же велик, что и в предыдущем. Но на сей раз судьба была к Нике более благосклонна, сказалась и тюменская подготовка – его зачислили на первый курс. Кузнецов стал полноправным «короедом» – такое прозвище носили учащиеся техникума в городе.

Талицкий лесной (позднее лесотехнический) техникум был превосходным учебным заведением со славными традициями и высоким уровнем преподавания. История его восходит к 1896 году, когда видный сибирский педагог и знаток леса Сергей Григорьевич Вронский основал в Талицком Заводе Лесную школу. Готовили в ней, как тогда говорили, лесных кондукторов, то есть образованных лесников для всей Сибири и Урала. Школа располагала прекрасной производственной базой. Лесная дача занимала около 35 тысяч гектаров, произрастала на них в основном знаменитая сибирская высокоствольная сосна. При техникуме был и богатейший дендрарий, иначе – лесопитомник, заложенный в 1897 году тем же Вронским. В нем было собрано 57 видов древесных и кустарниковых пород – всех имевшихся в Сибири и экзотических.

Дендрарий, и в том, слава Богу, оказались не в состоянии помешать ни революция, ни гражданская война, поддерживался в должном порядке. Допускались сюда не только учащиеся, но и жители Талицы, которые справедливо считали его главной достопримечательностью города, гордились им и всячески оберегали. Бывал здесь, конечно, и Ника Кузнецов. Еще в школе он научился с первого взгляда различать все деревья, кустарники и травы, как местные, так и доставленные из дальних краев. Знал не только ель, пихту, красавицу лиственницу, но и пришельцев с юга: белую и бородавчатую березу, пробковое дерево, дуб, маньчжурский орех, остролистный клен. Особенно любил бывать в дендрарии весной, когда цвели липа, черемуха и сирень.

В 1929 году ТЛТ получил новый двухэтажный кирпичный корпус с химической лабораторией и лабораторией по выращиванию семян.

Учиться в техникуме было нелегко, но интересно. В программу полного курса входили русский язык, обществоведение, гигиена и физвоспитание, военно-допризывная подготовка, математика, физика с основами метеорологии, химия, ботаника, лесоведение с основами почвоведения, таксация и лесоустройство, лесоэксплуатация с основами лесной технологии, строительное и лесоинженерное дело, зоология с основами охотоведения, геодезия и черчение, основы кооперации и некоторые другие дисциплины.

Само собой разумеется, что будущий лесничий должен свободно ориентироваться на местности, превосходно ходить на лыжах, хорошо стрелять. Летом учащиеся под руководством лесовода Петра Ивановича Чудникова ходили на Алешкинский кордон: изучали состояние лесных культур, готовили почву площадками, засевали семенами хвойных пород, брали почвенные пробы на предмет наличия личинок майского хруща, который повреждал корневую систему молодых сосенок. На других практических занятиях проводили теодолитную и буссольную съемку.

Хоть отбавляй дел было и по общественной линии. Нику избрали в комитет профсоюза техникума, он возглавлял ячейку Осоавиахима, организовывал соревнования, собирал деньги на постройку самолета «Уральский рабочий». После того как Нику из кандидатов 27 декабря 1927 года, то есть досрочно, приняли в члены ВЛКСМ, его избрали и членом бюро ячейки комсомольской.

А тут еще суточные дежурства на метеостанции, утомительные многочасовые обходы в лесопитомнике, занятия в спортклубе «Орленок», в кружке эсперанто, в художественной самодеятельности, разовые комсомольские поручения, военизированные походы, иногда в противогазах.

И на все нужно время, на все нужна энергия. Очень немногие, лишь самые близкие друзья знали, как ухитряется еще Ника Кузнецов почти каждый выходной день побывать в Зырянке, чтобы помочь родным по хозяйству.

Кузнецов по-прежнему много и целеустремленно читает. Круг его литературных интересов уже вполне определился – он любит произведения, герои которых способны из патриотических побуждений на подвиг, даже самопожертвование. Кузнецов читает все, что может достать, о выдающихся людях отечественной и мировой истории. Его интересуют не только факты биографии героев, но главное – что стояло за их делами и подвигами, что придавало не знающую преград силу их духу.

Занятия эсперанто не остудили более давнего увлечения немецким языком, за круговертью дел и хлопот оно не отошло на второй план. Кузнецов выкраивает время, чтобы регулярно часок-другой поболтать с объездчиком с Качкарихинского кордона Эдуардом Фердинандовичем Гунальдом. Сожалеет лишь, что в Талице невозможно добывать книги на немецком языке, те немногие и случайные, что имелись, он давно прочитал. И не только прочитал: так, разысканную в библиотеке ТЛТ «Энциклопедию лесной науки» Гундесгагена он даже принялся переводить на русский.

В конце концов такая перегрузка сказалась, усугубило ее и то, что после смерти отца Ника бедствовал, не то что справить новую одежду – порой еды купить было не на что. Редких теперь поступлений продовольствия из дома хватало едва на несколько дней.

При очередном медосмотре врач Мухин нашел у Ники слабость легких, порекомендовал усиленное питание.

Смирив самолюбие, Кузнецов обращается в дирекцию техникума с просьбой изыскать ему стипендию – до сих пор он ее не получал как выходец из «зажиточной семьи». По тогдашней всеобщей бедности стипендию получали совсем уж неимущие учащиеся. Не получив никакого ответа, 18 ноября 1928 года, через месяц, Кузнецов пишет повторное заявление:

«Прошу стипендиальную комиссию дать мне стипендию. Временными трудностями я доведен до такого состояния, что сейчас не имею ни одной копейки для существования, кроме того, я с начала занятий 20 сентября не платил за квартиру. Так в дальнейшем продолжаться не может. Кормился я на остаток от заработка летом (…заработал 55 рублей). От плохого питания и усиленного занятия чувствую ненормальности в легких. При осмотре Мухин советует питаться молоком и вообще улучшить условия питания, я же питаюсь как нельзя плохо, что могут подтвердить мои сожители Белоусов и Захаров.

В дальнейшем без стипендии я буду вынужден продать всю одежду, купленную на заработок (костюм юнг-штурма, брюки, шубку)».

Упомянутые Никой в заявлении 55 рублей появились у него благодаря доброму отношению к нему и нескольким товарищам объездчика Гунальда. Объездчик в лесном деле второе лицо после лесничего, под его началом находятся несколько лесников. После практики летом 1928 года Ника с друзьями копал в его кварталах площадки – полтора на полтора метра и через каждые двадцать сантиметров высаживал сосновые саженцы. Платил Гунальд за эту работу наличными деньгами, и ребята были довольны.

Стипендию в размере 15 рублей Кузнецову наконец-то дали. Еще раньше его освободили и от платы за обучение. Когда техникум построил новое здание общежития, Ника получил в нем место. Жить стало легче.

Между тем назревали большие события. Страна вступала в 1929 год, долгие десятилетия именовавшийся у нас «годом великого перелома». К коллективизации уральской деревни, хорошо лишь в качестве агитаторов, привлекли и комсомольцев Талицкого лесного техникума. Идею коллективизации 15-16-летние подростки, безоглядно верившие партии и в партию, приученные уже не сомневаться в мудрости ее решений, приняли восторженно. И в голову не могло им прийти, что преступно искаженные до неузнаваемости идеи сельскохозяйственной кооперации приведут к трагедии крестьянства и всего народа. Увы, жестоко заблуждались тогда отнюдь не одни юные помощники партии, но и подавляющее большинство их старших наставников-коммунистов. Они, старшие, ответственны перед историей и за «великий перелом», и за миллионы погибших в результате массовых репрессий и голода крестьян, и за обманутых в лучших чувствах молодых и неопытных энтузиастов. В числе этих миллионов, не ведавших, что творят, был и талицкий комсомолец Ника Кузнецов. Однако, если судить по совести, ничего, о чем можно было бы горько сожалеть и десятилетия спустя, он лично не совершил.

Совершенно справедливо Ника рассудил, что лучшей агитацией за колхоз должен быть личный пример. Это был вопрос принципиальный. По его пылкому и настойчивому настоянию 13 мая 1929 года, то есть за полгода до начала в этой местности массовой коллективизации, семья Кузнецовых вступила в коммуну «Красный пахарь», передала в общее пользование весь сельскохозяйственный инвентарь, скот, надворные постройки. На центральную усадьбу в рощу между Зырянкой и Балаиром был перевезен даже родительский дом.

Еще в первые годы существования коммуны коммунары выложили в центре усадьбы большую земляную звезду в честь зарубленных почти на этом месте земляков. Ежегодно в честь освобождения Урала от Колчака – 15 июля – здесь устраивали митинг, на который сходилась вся округа. Ника бывал на этих «Днях памяти» еще мальчишкой, но летом 1929 года он впервые участвовал в них как полноправный коммунар.

Нет, не вина Ники Кузнецова, что из всех возможных путей кооперации, известных ныне миру и себя безусловно оправдавших и оправдывающих во многих развитых аграрных странах, в нашей державе был избран тот, что привести мог только к краху…

Той же весной 1929 года Ника впервые использовал на практике знания, приобретенные за три года в Тюменском и Талицком техникумах, – помог землякам составить правильный, обоснованный план посевных площадей. Это была серьезная помощь, так как крестьяне, привыкшие иметь дело с узкими индивидуальными наделами, на первых порах чувствовали себя неуверенно на больших участках с перепаханными межами.

Носить имя сельского комсомольца-активиста в ту пору было небезопасно. Кулацкий террор, никак не оправдывавший, конечно, массовые репрессии против крестьянства в целом, не был выдумкой, хотя масштабы его заведомо и сознательно преувеличивались. Но он действительно имел место и проявлялся порой в самых жестоких формах. Нике приходилось бывать с поручениями райисполкома не только в родной Зырянке, где его все знали сызмальства, но и в других деревнях, в том числе Чулине того же Талицкого района. В этой деревне кулаки застрелили из обреза комсомольца Гошу Пылкова, зарубили топорами комсомольца Митю Козлова и активиста Петра Козлова, члена сельсовета Анастасию Козлову забили до смерти железным ломом.

Еще в дни сдачи вступительных экзаменов Ника познакомился, а потом и крепко сдружился с Федей Белоусовым и Володей Захаровым. После зачисления они старались и жить вместе, маленькой коммуной. Федор Александрович Белоусов много десятилетий спустя рассказывал автору: «Жили мы очень бедно. Володя и я получали стипендию. Ника долгое время стипендию не получал, считался обеспеченным. Мама Ники наезжала в Талицу, привозила продукты, помню замороженное молоко кружкаўми. Я до поступления в техникум работал, у меня были кое-какие деньжонки и костюм бостоновый. В этом костюме мы по очереди ходили на танцы в Ургинский сад, да изредка на спектакли, которые в городском клубе давали порой приезжавшие из Камышлова артисты тамошние.

Зимой 1928–1929 года мы совсем оголодали. Продукты из лавок стали исчезать, а на субботних базарах цены стали совсем несусветные. У меня от лучших времен имелось бельгийское охотничье ружье. Пришлось продать, а перед тем застрелил из него свою собаку Шельму, помесь пойнтера и гончей. Кормить ее было нечем…

Учились мы в одной группе. Уровень преподавания и требования к нам были очень высокими. Ника, помнится, всех превосходил в очень важном для нашей профессии предмете – черчении. Надо сказать, почему-то об этом никто не писал, что Ника Кузнецов одинаково свободно владел обеими руками. Я встречал, конечно, левшей, но так, что обеими – знавал только Нику. Так вот, самые тонкие обозначения на чертежах и планах лесонасаждений, особенно на левой кромке чертежа, он делал левой рукой. Работы его шли на выставки.

Прекрасно давалась ему и математика. Сильнее Ники в этом предмете был только Володя Захаров, вообще очень одаренный паренек. Позднее он поступил в Уральский лесотехнический институт. Не сомневаюсь, что вышел бы Володя в большие ученые, но на третьем курсе его арестовали – на него из зависти и давней неприязни донес наш же бывший однокурсник. Из лагеря Володя Захаров не вернулся. Сгинул…

Собственных вещей, кроме того, что на нем, у Ники почти что не было. Только гармошка-однорядка, которая, кажется, досталась ему от каких-то родственников. Брились мы все трое одной бритвой – она у меня до сих пор хранится.

Все годы в техникуме Ника участвовал в самодеятельности – в любительских спектаклях, пел тенором под свою же однорядку. Любимая песня была „По муромской дороге стояли три сосны“…

Нас поражала точность Ники – он никогда и никуда не опаздывал, хотя часов, разумеется, не имел. И аккуратность. Не терпел, к примеру, если у кого из нас пуговица болталась на живой нитке, тут же заставлял пришить как надо. И никогда не врал, даже по мелочам.

Из увлечений – любил лыжи, ходил после уроков хоть час, даже в сорокаградусные морозы».

Между тем обстановка в ТЛТ менялась к худшему. В стране в связи с массовой коллективизацией начиналась вакханалия всевозможных проработок и чисток, предшественница «Большого террора». Ее первые всплески докатывались и до далекого уральского городка. Над многими учащимися техникума сгущались тучи.

Летом 1929 года исключили из комсомола Федю Белоусова. Ему вменили в вину защиту на диспуте непролетарского поэта Сергея Есенина и происхождение – отец, дескать, поп. Первое обвинение абсолютно соответствовало истине, Федя действительно превыше всех поэтов русских ставил именно Есенина и защищал его от яростных нападок фанатичных приверженцев Маяковского, который, правда, к пролетариату тоже никакого отношения не имел. Что же касается происхождения, то Федя сумел доказать, что отец его никакой не поп, а вовсе неграмотный крестьянин из села Баштарского. Это спасло его от исключения из техникума.

Потом взялись за добродушного здоровяка Колю Киселева, который действительно имел неосторожность родиться в семье деревенского священнослужителя. Киселеву, однако, повезло: его оставили в ТЛТ, но лишили стипендии. Наделенный недюжинной физической силой, он стал прирабатывать на жизнь разгрузкой и погрузкой вагонов на метизном заводе и станции Поклевской.

Следом исключили из комсомола (потом, правда, восстановили) однокашника еще по школе Андрея Яковенко. А через несколько недель тяжелый и незаслуженный удар обрушился и на Нику.

Активность Кузнецова, его принципиальность и популярность пришлись не по вкусу некоторым его однокурсникам. Сплелись в тугой узел задетое самолюбие, обыкновенная зависть и – главное – пустившая уже глубокие корни в обывательское сознание «политическая бдительность».

Как-то Нику вызвали в бюро ячейки. Дело обычное. Ничего не подозревая, он вошел в хорошо знакомую комнату, как всегда приветливо поздоровался с секретарем. Не ответив на приветствие, секретарь – они были хорошо знакомы, некоторое время даже жили в одной комнате – непривычно жестко бросил:

– Садись, Кузнецов!

Не по имени… Ника сел.

– Билет с собой? – последовал вопрос.

– Конечно.

– Предъяви.

Все еще ничего не понимая, Ника вынул из нагрудного кармана юнгштурмовки аккуратно заправленный в картонную корочку комсомольский билет. Протянул секретарю. Тот, насупив брови, долго и придирчиво стал изучать каждый листок, словно видел впервые, словно не сам какую-то неделю назад проставлял в нем отметку об уплате очередного членского взноса. И вдруг каким-то вороватым движением смахнул билет в ящик стола и молниеносно запер его на ключ. Ника растерялся.

– Ты что?! – только и спросил изумленно.

– За обман комсомола будешь отвечать перед ячейкой! – отчужденным голосом отчеканил секретарь, глядя сквозь Нику пустыми глазами.

Первые дни Ника полагал, что все происходящее – дурной сон, явное недоразумение, во всяком случае. Но это был не сон и вовсе не недоразумение. Настоящий заговор со всем арсеналом подлых средств – от грубого нарушения устава и подтасовки протоколов (не было созвано общее собрание, на заседание бюро умышленно не пригласили ребят, хорошо знавших Нику и его семью) до прямой клеветы.

Кузнецова обвинили в кулацком происхождении, в дружбе с «сомнительными элементами», в том, что отец его служил офицером в белой армии, убивал коммунистов, что сам Ника бежал от красных к Колчаку…

Абсурдность всех пунктов обвинения была очевидна, но на то и существует демагогия, чтобы белое выдавать за черное, а черное за белое. Увы, комсомольский аппарат, даже в микромодели первичной ячейки, уже успешно овладевал методами проворачивания так называемых «персональных дел».

Сильный и чистый молодой человек, Ника был готов к любым испытаниям, но только не к испытанию подлостью. Он не понимал, что юные карьеристы не нуждаются в прояснении истины, что они уже предрешили исход дела.

Ника обращается за поддержкой в коммуну. Вскоре в техникум поступил такой документ:

«Выписка из протокола № 4 общего собрания ячейки ВКП(б) коммуны „Красный пахарь“ от 18 ноября 1929 года.

Присутствовало 10 человек.

Председатель собрания Бычков, секретарь Желнин.

Слушали: письмо тов. Кузнецова Никанора Ивановича, члена коммуны „Красный пахарь“.

Постановили: зачитав письмо тов. Кузнецова, ячейка дает характеристику Кузнецову. За время его пребывания в коммуне никаких противопартийных поступков замечено не было, всю возложенную на него работу выполнял аккуратно и в срок, вел общественную и политпросветработу, в пьянке не замечен, связи с чуждым элементом не было, комсомолец примерный, на что и дается характеристика. Относительно его отца ячейке ничего не известно, и от этого она воздерживается.

Выписка, верна. Секретарь собрания Желнин.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: