Политическая конфронтация и национализм

Российский политический процесс в 1992–1993 годах развивался под знаком нарастающего широкомасштабного политического кризиса, который в итоге вылился в двухнедельную конфронтацию сентября – октября 1993-го с кровавым эпилогом. Конфликт между ветвями власти – парламентом (Верховным советом) и президентом – был лишь наиболее ярким внешним проявлением кризиса, но не его первопричиной. Потенциальную основу кризиса составил сам процесс межсистемной трансформации – форсированный переход России от планово-распределительной экономики и командно-партийной системы к рыночной экономике и либерально-демократической [c.611] политической основе. Возможность противостояния ветвей власти в ходе начальной фазы посткоммунистической трансформации России изначально была весьма высокой. Как парламент, так и президент обладали демократической легитимностью при одновременном отсутствии четкого механизма разделения государственно-властных полномочий между ними. Тем самым открывалась возможность конфликта между ветвями власти за право стать ядром складывающейся российской политической системы, сформировав ее “под себя”. В идеологической области водораздел между президентом и исполнительной властью, с одной стороны, и большинством парламента – с другой прошел по линии отношения к модели экономических преобразований и судьбе СССР. Жестокий и иррациональный характер этой борьбе придал персональный фактор – столкновение между авторитарными, властолюбивыми и склонными к авантюризму политиками: президентом Борисом Ельциным, с одной стороны, спикером парламента Русланом Хасбулатовым и вице-президентом Александром Руцким – с другой.

По крайней мере до начала 1993 г. “непримиримая” парламентская оппозиция, чьим главным лозунгом с поздней весны 1992 г. стало требование отстранения Ельцина от власти, не могла оказывать существенного влияния на выработку политического курса парламента. Последний в это время определялся Хасбулатовым и центристскими фракциями, которые на протяжении всего 1992 г. вели борьбу не столько против Ельцина, сколько за влияние на президента, пытаясь противопоставить его правительству. В их тактике “непримиримым” отводилась роль тарана: с помощью громких публичных демаршей коммуно-националистического блока оказывалось давление на президента через институт съездов, в то время как сам Верховный совет (ВС), а также центристские фракции подчеркнуто придерживались осторожной позиции и предлагали компромиссные решения.

Политическая конфронтация, развиваясь по нарастающей, перешла с весны 1993 г. в стадию открытого антагонизма. Если в 1992 г. в парламенте доминировали центристы, то в 1993 г. “контрольный пакет акций” перешел в руки “непримиримых”.

Политический вектор парламента определялся не только его внутренними механизмами и балансом сил в законодательной власти. Не в меньшей степени он был результатом того мощного давления, которое оказывала на высший законодательный орган внепарламентская оппозиция, особенно левые радикалы и русские националисты. Хотя по своим мобилизационным возможностям националисты значительно уступали левым, стратегия как тех, так и других носила революционаристский характер. Для коммунистов речь шла о “втором издании пролетарской революции”, для националистов – о “национальном восстании”. Трижды (23 февраля и 22 июня 1992 г., 1 мая 1993 г.) совместные массовые акции оппозиции в Москве заканчивались открытыми столкновениями с силами правопорядка и человеческими жертвами. Агрессивный политический стиль оппозиции сталкивался с решимостью властей “преподать ей урок” и психологически подавить саму возможность организованного уличного протеста. [c.612]

Переломным моментом в отношениях между парламентом и внепарламентской оппозицией стал референдум 25 апреля 1993 г. Вопреки расчетам ВС он принес относительный успех президентской стороне и развеял надежды оппозиции на то, что режим не имеет поддержки в обществе и что в ходе референдума он утеряет свою легитимность. После апрельского референдума парламент был вынужден пойти на публичный союз с уличной оппозицией, поскольку крайне нуждался в мобилизации массовой поддержки.

Референдум стал “моментом истины” и для ЛДПР Жириновского. Если до него партия полностью солидаризовалась с линией “непримиримых” на скорейшее свержение режима, разделяя общее заблуждение оппозиции о власти, висящей в безвоздушном пространстве, то после – либеральные демократы отмежевались от основного оппозиционного потока и заняли выжидательную позицию, предпочитая воздерживаться от четкого определения своих политических симпатий. Жириновский принял участие в открывшемся 5 июня Конституционном совещании, бойкотировавшемся оппозицией, где высказался за предложенный президентской стороной проект Конституции, а позже фактически поддержал печально знаменитый указ № 1400 о роспуске парламента.

Пойдя на вынужденный союз с внепарламентскими радикалами, высший законодательный орган страны не мог контролировать уличный протест – связи между парламентской “непримиримой” оппозицией и уличными радикалами носили весьма неустойчивый и скорее формальный характер – и оказался зависим от внешних сил, придерживающихся собственной политической логики. В свою очередь для “непримиримых” поддержка представительной власти имела смысл потому, что последняя придавала легитимность их политическим устремлениям. И парламент, и внепарламентская оппозиция пытались использовать друг друга, имея при этом далеко не совпадавшие стратегические цели. Как выяснилось в ходе событий сентября–октября 1993 г., левые и правые радикалы отнюдь не собирались ограничиваться тем, чтобы просто помочь одной ветви власти взять верх над другой.

Многочисленных сторонников парламента объединяли не столько симпатии к нему, сколько ненависть к президентской власти и всему тому, что с ней ассоциировалось. Но первую скрипку среди стихии защитников Дома советов играли именно организованные радикалы всех мастей: от “красных” – коммунистов-анпиловцев до “черных” – ультра-националистов из Русского национального единства. И те, и другие были далеки от мысли защитить демократию в стране, ими двигал совершенно иной мотив – провоцирование революции, социальной или национальной. В случае победы парламента, – а надо признать, что в течение нескольких часов 3 октября он был к ней довольно близок, – ее плодами скорее всего воспользовались бы не руководители ВС, не Руцкой, а те, кто стоял у них за спиной с автоматами в руках.

Крах надежд оппозиции на социальный реванш и национальную революцию, предопределенный поражением парламента во фронтальном столкновении с президентской стороной, поставил как [c.613] левых, так и правых оппозиционеров перед необходимостью серьезной корректировки своей политической стратегии. В ходе скоротечной избирательной кампании в Государственную думу, нижнюю палату нового российского парламента, прекратила свое существование лево-правая коалиция. Крупнейшая партия страны – КПРФ Геннадия Зюганова – предпочла не делить собственный четко очерченный электорат с “белыми” союзниками, которые, в свою очередь, не доверяли “красным”, считая их главными виновниками политического поражения в октябре 1993 г. На парламентских выборах перед оппозицией открывался шанс в ходе очной конкуренции определить, какой из ее сегментов – коммунистический или националистический – пользовался большим доверием общества и мог претендовать на роль ядра и авангарда оппозиционного движения в целом.

Лишившись союзнической поддержки русские националисты продемонстрировали организационную немощь и фактически провалили свою избирательную кампанию. Ни одна из русских националистических организаций не смогла преодолеть даже стадию сбора 100 тысяч подписей, необходимых для регистрации партийного списка Центризбиркомом. Тем самым перед партией Жириновского открылась возможность в ходе кампании полностью занять освободившуюся нишу некоммунистической оппозиционности.

Результаты голосования 12 декабря 1993 г., когда помимо парламентских выборов проводился также и референдум по проекту новой российской Конституции, оказались для власти двойственными. С одной стороны, в ходе референдума была принята новая Конституция страны, которая даровала президенту огромные полномочия и свела почти на нет прерогативы парламента; за ней закрепилось название Конституции “суперпрезидентской республики”. Но, с другой стороны, итоги самих парламентских выборов оказались весьма разочаровывающими для режима и сигнализировали о значительном росте политического недовольства в России. Сенсацией стал неожиданный успех выступавшей под радикально-националистическими лозунгами ЛДПР, которая в голосовании по партийным спискам заняла первое место с 23% голосов. Считавшийся фаворитом пропрезидентский блок “Выбор России” Е.Гайдара в соревновании партийных списков занял второе место (15%), а на третьем с 12% голосов оказалась КПРФ, чьи возможности вести агитацию были весьма ограничены. В итоге с учетом мандатов, полученных по мажоритарным округам, на первое место вышел все же “Выбор России” (76 мест в парламенте), на втором оказалась ЛДПР (63 места), третью по численности фракцию сформировала левоцентристская и близкая к КПРФ Аграрная партия России (АПР) (55 человек), вслед за которой шла КПРФ с 45 мандатами. Несколько позже в парламенте наряду с фракциями было сформировано три парламентских группы, одной из которых стал националистический “Российский путь” Сергея Бабурина (25 человек). Таким образом, налицо оказались как очевидный успех оппозиции, контролировавшей в Думе 188 мандатов, так и неудача демократических сил.

Подобные результаты парламентских выборов, весьма неприятные и неожиданные для президентской стороны, надеявшейся в ходе [c.614] голосования окончательно закрепить политические итоги своей победы октября 1993 г., породили целую волну интерпретаций и объяснений. Особый интерес у отечественных и зарубежных журналистов и политических аналитиков вызывала партия Жириновского, успех которой относили на счет идеологической всеядности и безудержного популизма этой организации, ее умелой апелляции к попранному чувству национального достоинства русских, безусловного демагогического таланта Жириновского, умелого использования им возможностей телевидения и т.д.

Все эти обстоятельства, безусловно, имели место, однако в широком социологическом плане объяснение итогов голосования в парламент укладывается в общую логику демократических транзитов (межсистемных трансформаций). В рамках этой логики выборы декабря 1993 г. лишь формально хронологически были “первыми” демократическими выборами, в то время как фактически они были “вторыми”, так как первые свободные “учредительные” выборы после падения в августе 1991 г. коммунистического режима в СССР российская власть по ряду причин провести не решилась. Между тем “вторые” выборы, как правило, являются “выборами разочарования”, во время их проведения маятник общественных настроений обычно существенно сдвигается в сторону оппозиционных настроений.

Очевидный политический и идеологический кризис, который переживал “постоктябрьский режим”, вынудил его к активному использованию патриотических лозунгов и лексического ряда (“держава”, “национальная гордость”, “величие России” и т.д.), позаимствованных у националистической оппозиции. Наряду с некоторыми шагами Ельцина как во внутренней (война в Чечне), так и во внешней (некоторое, скорее вербальное, ужесточение позиций России) политике это создавало впечатление начавшейся трансформации характера российской власти, ее эволюции в направлении традиционных для имперско-советской России целей и мотиваций.

Вопреки некоторым прогнозам, предвещавшим, что Дума подобно распущенному Верховному совету обречена на конфронтацию с исполнительной властью, поведение как левой, так и националистической оппозиции в нижней палате нового парламента отличалось крайней осторожностью и осмотрительностью. Несмотря на ее радикальную риторику, политическая линия ЛДПР оказалась более чем умеренной. Скандальные и эпатирующие заявления вождя либерал-демократов, равно как и всеобщее порицание ЛДПР в масс-медиа за ее недемократизм и близость к фашизму, тем не менее отнюдь не помешали партии Жириновского найти общий язык с правительством, которое она неоднократно поддерживала при парламентских голосованиях. При самом активном участии ЛДПР парламентская оппозиция оказала президенту и правительству критически важную поддержку в начальной стадии чеченской кампании, заблокировав принятие Думой антивоенных постановлений.

Русские националисты вне стен парламента также практически единодушно поддержали военную экспедицию режима в Чечню, рассматривая ее как симптом дрейфа власти в сторону имперского национализма. В этой (нестатусной) части русского национализма [c.615] заметно усилилась радикальная тенденция, которая была представлена в первую очередь РНЕ, а также рядом мелких организаций: Народно-национальной партией, Народно-социальной партией, партией Национальный фронт, Русским национальным союзом и др. Правые радикалы негативно относились к более умеренным националистам и к левым, а в идеологическом плане они фактически перешли на фашистские позиции.

Термин “фашизм” используется здесь не в публицистическом, а в научном смысле. Современная историография трактует его как родовое понятие, то есть включающее и нацизм, и различные ненацистские формы фашизма, определяя “фашизм” как популистскую форму ультранационализма, ядро которого составляет миф о национальном возрождении. Для отечественного варианта фашизма характерен ряд “родовых” фашистских признаков: расовое понимание русской нации как общности по крови и провозглашение ее интересов абсолютным приоритетом; национальный шовинизм и ярко выраженный антисемитизм; полное отрицание либеральных и демократических ценностей; стремление к формированию тоталитарного государства; провозглашение “третьего пути” в экономике, альтернативного как социализму, так и капитализму; ксенофобия и призыв к внешней экспансии.

По ряду позиций близка к фашизму, хотя и не идентична ему “новая правая” оппозиция, пытающаяся осуществить синтез фундаментальных правых и фундаментальных левых ценностей и идей. Ее ключевое понятие – идея “консервативной революции”. Самым видным теоретиком и пропагандистом “новой правой” в России стал Александр Дугин, плодовитый публицист, издатель журналов “Элементы” и “Милый ангел”, автор ряда книг и брошюр. [c.616]

Проверка – 95 и 96

На сей раз националистическая оппозиция была представлена гораздо полнее, чем на думских выборах 1993 г. Однако из почти полудюжины допущенных к выборам объединений националистической ориентации успешно преодолела пятипроцентный барьер лишь ЛДПР. И это была одна из основных сенсаций голосования 17 декабря: триумфатору прошлой кампании эксперты предрекали заведомое поражение, в лучшем случае отводили место в зоне риска, на уровне 5%; однако вопреки прогнозам ЛДПР выступила довольно успешно, заняв второе место вслед за КПРФ в голосовании по партийным спискам (либеральные демократы получили 11,8% голосов) и третье место в общем зачете (на второе вышло проправительственное движение “Наш дом – Россия”). Безусловным победителем думских выборов, рассматривавшихся как генеральная репетиция президентских, стала КПРФ, которая провела 157 депутатов.

Еще одной сенсацией явилось поражение Конгресса русских общин (КРО), считавшегося одним из фаворитов избирательной гонки Эта националистическая организация была основана в 1993 г. с целью защиты интересов русского и русскоязычного населения в странах “ближнего зарубежья”, ее лидером был молодой политик [c.616] Дмитрий Рогозин. Значительный интерес КРО стал вызывать с весны 1995 г., когда его возглавил бывший секретарь Совета безопасности РФ и президент Федерации товаропроизводителей России Юрий Скоков, считавшийся одним из самых влиятельных “теневых” политиков страны. Его заместителем был избран бывший командарм 14-й российской армии, дислоцированной в Приднестровье, один из немногих харизматиков отечественной политики, генерал-лейтенант Александр Лебедь. С громким именем и привлекательным имиджем последнего Конгресс связывал свои надежды на успех в предвыборной борьбе. В действительности КРО не смог преодолеть пятипроцентный барьер, хотя пятеро “конгрессистов”, в том числе сам Лебедь, прошли в Думу по мажоритарным округам.

В обобщенном виде провал Конгресса может быть объяснен тем, что он выглядел недостаточно националистичным для сторонников русского национализма и недостаточно оппозиционным для избирателей, негативно относящихся к власти. Потенциальный электорат Конгресса предпочел отдать свои симпатии “настоящим” националистам в лице ЛДПР и “жесткой” оппозиции из КПРФ.

В целом итоги парламентских выборов показали, что электоральный потенциал русского национализма как в его умеренно-реформистской (КРО), так и в радикально-агрессивной (ЛДПР) модификациях значительно уступал электоральному потенциалу коммунистов. Позиции “крутых” националистов в российском обществе были также заметно подорваны войной в Чечне, которая наглядно продемонстрировала опасность воинствующего национализма и ультрарадикальных лидеров типа Жириновского. Это не оставляло последнему практически никаких шансов на президентских выборах.

Часть националистов после некоторых колебаний приняла решение поддержать наиболее “проходного” оппозиционного кандидата, лидера КПРФ Зюганова. Организации Бабурина, Руцкого и ряд мелких националистических групп вступили в стоявшую за ним “коалицию народно-патриотических сил” – проообраз национального фронта. Правые радикалы наотрез отказались от союза с коммунистическим лидером и, не сумев выдвинуть своего кандидата, высказались за победу Ельцина, руководствуясь пресловутым революционным принципом “чем хуже, тем лучше”.

Хотя Жириновский принял участие в президентских выборах как самостоятельный кандидат, у него, ввиду сложившегося вокруг его личности общенационального негативного консенсуса, практически не было шансов даже на то, чтобы выйти во второй тур.

Для президентской стороны было важно не позволить Зюганову сплотить вокруг себя некоммунистический, но оппозиционный по отношению к власти электорат. На роль “своего игрока в чужой команде” подходил генерал Лебедь – харизматик с репутацией честного боевого генерала, пользовавшийся популярностью среди оппозиционных, особенно националистически настроенных избирателей. “Приручение” честолюбивого Лебедя облегчалось тем, что на старте президентской гонки генерал оказался без серьезных финансовых, информационных и организационно-кадровых ресурсов. Сотрудничество президентской команды с Лебедем началось приблизительно в [c.617] марте. В его избирательный штаб на ключевые позиции был введен ряд известных представителей либерального крыла, Лебедь получил значительные финансовые вливания, свободный доступ в СМИ и гарантии благожелательного отношения со стороны региональных властей.

Сильная власть и либеральная экономика – вот что стало лейтмотивом пропагандистской кампании Лебедя. В сознание избирателя внедрялся образ “прогрессивного” генерала-рыночника, способного навести порядок в стране и в экономике. Лебедю также удалось успешно перехватить у коммунистов один из самых сильных их лозунгов – борьба с преступностью и коррупцией. Вместе с тем Лебедь выступал не как русский националист (этнические акценты в его программе и агитации отсутствовали), а как стоящий над партиями и политическими распрями государственник. Он стремился выглядеть “русским де Голлем”, радеющим лишь о благе Отечества.

Все значение искусной задумки президентской стороны стало очевидным между первым и вторым турами выборов. Разрыв между Ельциным и Зюгановым после голосования 16 июня был не так уж велик: 35,28 против 32,04 % голосов. “Бронзовый призер” президентской гонки, Лебедь (ему отдали голоса 14,52 %) склонил чашу весов в пользу президента, получив взамен посты секретаря Совета безопасности (СБ), помощника президента по национальной безопасности и туманное заявление Ельцина, которое при желании можно было трактовать как признание Лебедя своим преемником.

Однако в союзе Ельцина и Лебедя с самого начала крылись семена раздора. В электоральной стратегии президентской стороны генералу отводилось хотя и важное, но все же подчиненное место. Но если приглашение Лебедя во власть диктовалось прежде всего тактическими мотивами, то для этого амбициозного политика подобный альянс также носил ситуативный характер: генерал рассматривал его лишь как трамплин для прыжка на самую вершину российского политического Олимпа. Таким образом, цели участвовавших в этой сделке сторон – президентской команды, олицетворявшей проель-цинский консенсус российских элит, и Лебедя – изначально серьезно расходились, что не могло не привести к конфликту между ними.

Приход в высший эшелон российской власти склонного к авторитаризму, непредсказуемого и честолюбивого популиста Лебедя был не только чреват резким нарушением баланса, сложившегося в правящей российской элите, но и угрожал самим основам ее существования, а потому российская олигархия дружно выступила против генерала. В этом с ней солидаризировалась оппозиция – коммунисты Зюганова и партия Жириновского, поскольку усиление Лебедя, работавшего на оппозиционно-протестном поле, могло внести раскол в ряды этих организаций, существенно сократить их электорат и уменьшить влияние в обществе. Позиции Лебедя во властных структурах априори оказались весьма уязвимыми, ибо против него выступил консолидированный фронт правящей и оппозиционной российских элит.

С момента его назначения на высокие посты он оказался в изоляции, а его попытки значительно расширить компетенцию СБ, [c.618] повлиять на кадровую политику и процесс принятия решений на высшем уровне были жестко заблокированы. Однако Лебедю довольно неожиданно удалось снискать лавры на “минном поле” урегулирования чеченского конфликта. Неожиданно в первую очередь для политической элиты, которая рассматривала назначение Лебедя главным “миротворцем” в Чечне (10 августа 1996 г.) в момент ожесточенных боев в Грозном как отличный способ разрушить политическую репутацию генерала. Не вдаваясь в перипетии чеченской миссии секретаря Совета безопасности, стоит отметить, что блиц-дипломатия Лебедя, намеренно придавшего своим действиям максимальную публичность, поставила российское руководство перед дилеммой: продолжать непопулярную войну или заключить мир на чеченских условиях. Лебедь пошел ва-банк и выиграл, после Хасавюрта в общественном мнении за ним закрепилась репутация эффективного политика, действующего в общенациональных интересах.

Этот успех генерала (в конце 1996 г. его президентский рейтинг колебался между 25 и 30%, значительно опережая показатели других возможных претендентов) на фоне предстоящей Ельцину сложной хирургической операции с неясным исходом усиливал страх российской элиты перед Лебедем. Тем более, что последний начал подготовку к досрочным президентским выборам, причем практически открыто провозглашая свою конечную цель. Поэтому удаление Лебедя из власти стало лишь вопросом времени, а само это событие было хорошо спланированной и подготовленной акцией, всецело поддержанной российским истеблишментом.

Но еще более серьезным, чуть ли не роковым ударом по планам Лебедя стало возвращение президента Ельцина весной 1997 г. в большую политику после тяжелой операции и длительного послеоперационного периода. Тем самым оказалась разрушена ключевая предпосылка политической линии генерала – надежда на скорые досрочные выборы президента. Лебедь оказался перед необходимостью серьезной смены ориентиров в своей политической стратегии: вместо бурного старта он должен был готовиться к бегу на марафонскую дистанцию.

В течение всего 1997 г. генерал был занят созданием “своей” партии, поиском финансовых средств, прорывом информационной блокады, корректировкой имиджа и попытками найти союзников в элитной среде. Однако генералу все же не удалось превратиться в лидера оппозиции общенационального масштаба, и хотя он оставался значимым фактором российской политики, но скорее фактором потенциальным. Это обстоятельство и побудило Лебедя весной 1998 г. принять участие в выборах губернатора Красноярского края в надежде, что победа позволит ему создать мощный плацдарм для будущих политических баталий.

Хотя генерал одержал победу на выборах, новоиспеченное губернаторство не принесло ему ожидавшихся дивидендов, а скорее оказалось трясиной, в которой Лебедь всерьез завяз. Острые конфликты с влиятельной региональной элитой лишили его серьезных источников финансирования, на грани раскола оказались движение и партия [c.619] Лебедя, заметно потускнел его имидж в стране и за рубежом – в итоге под вопросом оказалось политическое будущее генерала.

Электоральный цикл 1995–1996 гг. и поствыборный период показали неуклонное снижение роли и влияния ЛДПР в российской политике. Объяснялось это не только конкуренцией со стороны Лебедя, оторвавшего у Жириновского значительную часть националистического электората, но и в не меньшей степени политической стратегией и имиджем самой ЛДПР. Выступая формально как оппозиционная сила, парламентская фракция ЛДПР по ключевым вопросам поддерживала “партию власти”, что привело к разочарованию в Жириновском протестного электората. В конечном счете его организация превратилась в элемент, хотя и сугубо маргинальный, российской политической системы, работая на поддержание ее стабильности.

Другие русские националистические группы – как умеренные, так и радикальные – остались маловлиятельными политическими маргиналами. Часть из них растворилась в Народно-патриотическом союзе России – политической “крыше” КПРФ. Попытка некоторых, например, Российского общенародного союза, дистанцироваться от Зюганова и проводить свою собственную политическую линию не принесла успеха из-за слабости ресурсной базы и отсутствия влиятельных союзников. Другие, по примеру Конгресса русских общин, постарались перейти под крыло сформированного московским мэром Юрием Лужковым движения “Отечество”.

Праворадикальные организации деградировали в политические секты, даже самая мощная из них, РНЕ, несмотря на некоторый рост численности и влияния (особенно на Юге России), не добилась никаких успехов в публичной политике.

Прогнозы, предрекавшие, что на смену скомпрометировавшим себя в России либерализму и коммунизму придет русский национализм, оказались поспешными. Он остался шумным, но маловлиятельным политическим течением. Хотя, по некоторым оценкам, от одной пятой до одной четверти населения России эмоционально и психологически предрасположены к восприятию русского национализма, актуализированный (то есть осознанно делающий свой выбор) националистический электорат значительно меньше.

Электоральное ядро русского этнонационализма сосредоточено в первую очередь в крупных городах и отчасти в “прифронтовых” (прилегающих к Северному Кавказу) регионах России, а в социальном плане оно идентифицируется прежде всего с мелкой и средней, так называемой “национальной” буржуазией, борющейся за свое место под солнцем. В то же время в массовом сознании отечественной провинции, где сконцентрирована основная доля оппозиционных избирателей, преобладают не столько националистические, сколько державные и консервативно-социалистические настроения. Поэтому российская глубинка голосует не за националистов, а за коммунистов, которые в ее глазах воплощают государственническое и консервативное начало, а также идеалы социальной справедливости. Парадоксальность ситуации состоит в том, что, в отличие от западной цивилизации, где социалистические тенденции носят антиконсервативный [c.620] и антинационалистический характер, в России они составляют национальную традицию.

Важно подчеркнуть что состояние кризиса, в котором находится русский национализм, переживает сейчас не только российская оппозиция, но, по-видимому, и вся отечественная политика. Однако поставленный ему “диагноз” вряд ли стоит считать окончательным. Политическая динамика может оказаться весьма благоприятной для национализма. Нельзя исключить, что в националистической среде произойдет кристаллизация нового субъекта политического действия. А может быть, и наоборот: национализм окончательно сойдет с политической арены, выродившись в экзотическую секту. Безусловно, тот или вариант судьбы русского национализма во многом зависит от вектора развития страны (и, в свою очередь, влияет на него). И все-таки будущее не предрешено, на рубеже тысячелетий у русского национализма все еще остается шанс сыграть свою роль в истории России. [c.621]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Появление учебника “Политические партии России: История и современность”, рассматривающего развитие отечественной партийной системы почти в столетней ретроспективе, обязывает редколлегию и авторов наряду с подведением итогов высказаться и по вопросу о перспективах многопартийности в нашей стране.

Ответ на него невозможен без понимания своеобразия многопартийности в России по сравнению с другими странами, без выделения ее родовых черт. Вполне естественно, что специфика нашей многопартийности является результатом российского исторического процесса и эволюции отечественной политики. Если же говорить о конкретных факторах, предопределивших природу и характер российской партийной системы, то к ним в первую очередь можно отнести: условия генезиса политических партий, тип политической культуры, особенности организации власти в России.

Партийность начала века, равно как и многопартийность на его исходе возникали в России при отсутствии базовых оснований гражданского общества, что послужило причиной невостребованности социальной и политической энергии масс. Правда, при всей привлекательности исторических параллелей нельзя не отметить, что, в отличие от вынужденного, вызванного мощным давлением снизу появление октябрьского манифеста 1905 г., насаждение политического плюрализма во второй половине 80-х годов было добровольным и сознательным шагом в рамках общего, довольно расплывчатого горбачевского замысла политической и экономической модернизации СССР.

В силу слабости гражданского общества, в отличие от западноевропейских стран, где партии в основном формировались “снизу”, что отражало объективную историческую потребность и социальную зрелость породивших их сил, в России действовал иной принцип. Здесь интеллигенция насаждала партийные структуры “сверху”, рассчитывая, что рано или поздно ей удастся найти себе прочную “социальную полку”. Единственное исключение представляют современные российские левые партии – преемницы КПСС, возрождавшиеся после запрета 1991 г. именно “снизу”.

В нынешних условиях процесс партийного строительства еще более затруднен тем, что “старые”, советские социальные группы уже в значительной степени разрушились, в то время как “новые”, постсоветские группы не успели сложиться, а процесс их формирования был прерван буквально “на марше” масштабным финансово-экономическим кризисом конца лета – осени 1998 года.

В свою очередь, слабая выраженность политических интересов общества неизбежно вела к тому, что российские партии носили и [c.622] носят идеологический характер (т.е. ставят во главу угла идеологические принципы, а не конкретные прагматические цели) и отражают в первую очередь идеологические ориентации, а не повседневные нужды и заботы общества. Следствием этого является отсутствие у партий научно-обоснованных политических и экономических программ, заменяемых общими констатация ми, зачастую переписываемыми в зависимости от политической конъюнктуры.

В начале XX в. российская политическая культура носила по преимуществу традиционалистский характер, и хотя за прошедшее столетие пережила серьезные изменения и получила мощную прививку современной либерально-демократической политической культуры, тем не менее авторитарно-патриархальный комплекс все еще сохраняет свое значение. Для него характерно восприятие власти как тотальной, что исключает ее разделение на ветви; им не приемлется оппозиционность, которая всегда выступает оборотной стороной власти и связана с ней неразрывным единством; такому сознанию непонятен и чужд принцип легальной конкурентной борьбы за участие в политической власти (что является важнейшей функцией партий).

Авторитарный комплекс характерен не только для массовых слоев общества, но и в не меньшей (если не в большей) степени для политической элиты и идеологически обслуживающей ее интеллигенции. Родовые черты российской власти – конфронтационность, нетерпимость к инакомыслию, историческое нетерпение. Так, вынужденно допустив существование многопартийности в начале XX в., высшая царская бюрократия не только не смирилась с нею, но и искала любую возможность раз и навсегда покончить с этим “пагубным” явлением. Аналогично острый политический кризис 1992 – 1993 гг. в России никогда не завершился бы кровавой конфронтацией, прояви противоборствующие элитные группировки взаимную склонность к компромиссу и последуй они демократическим процедурам разрешения конфликта.

Превалировавший в России тип политической культуры обусловил жестокость и бескомпромиссность столкновений власти и оппозиции, особенно заметную в первое двадцатилетие нынешнего века, когда тотальности власти была противопоставлена тотальность антивласти, системе – антисистема.

Россия традиционно отличалась тем, что отечественные философы метко назвали отсутствием “срединной культуры”; в политике это означало ярко выраженную полюсность (гипертрофия и обожествление государства – один полюс, анархическая вольница – другой) при одновременной крайней слабости политического центра. Это обстоятельство, безусловно, способствовало неудаче всех прошлых и современных попыток сформировать в России влиятельную центристскую политическую организацию.

Наконец, организации власти в России присуща крайняя гипертрофия ее исполнительной ветви в ущерб представительной. Институт парламентаризма как в начале века, так и в наши дни находится в подчиненном и зависимом положении, его прерогативы крайне ограничены, а возможность влиять на политику – невелика (хотя сейчас и заметно шире, чем 90 лет тому назад). Слабость [c.623] общенационального и регионального парламентов не дает стимула к развитию политическим партиям, поскольку они лишены возможности добиваться своей главной цели – участия во власти через законодательные учреждения.

Перечисленные выше факторы обусловили слабость и неразвитость подлинной многопартийности в России – этот вывод столь же верен для конца века, как и для его начала. Статус и влияние партий в российской политике во многом поддерживаются благодаря действующей в масштабах страны пропорциональной избирательной системе, в случае ее отмены число партий в России могло бы резко сократиться, а отечественная партийная система в целом оказалась бы в весьма плачевном состоянии. Значительная часть партий носила и носит верхушечный характер, их с полным основанием можно назвать “диванными”; современные партии зачастую играют не свойственную им роль лоббистских групп или же выступают как часть политических кланов, обслуживающих того или иного высокопоставленного политика.

Огромное число партий и движений – еще одна характерная черта российской многопартийности. В начале века существовало около 300 общероссийских и национальных партий и движений; к лету 1999 г. в Минюсте было зарегистрировано 3,5 тыс. федеральных общественных объединений, а всего по России их насчитывалось около 100 тыс., из которых 50% по мнению того же Минюста будут ликвидированы; число нынешних участников российской партийной системы составляет более двухсот пятидесяти (!) формирований, претендующих на общероссийский статус. Подобное уникальное в своем роде явление многопартийности обусловлено прежде всего сложным по своему составу характером российского социума, резкой идейно-политической поляризацией интеллигенции, а также тем, что страна переживает в настоящее время переходный период.

За многовековую историю в России не сформировались ни единая нация в юридическом и политическом смысле этого слова, ни единое экономическое и культурное пространство. Конгломерат различных национальностей и культур, экономическая многоукладность, масса сословных перегородок, отсутствие гражданского равноправия и необходимых политических свобод – так выглядела “единая и неделимая” империя. Во многом схожая картина сохранилась и после октября 1917 года. Несмотря на партийную установку сформировать единую общность – советский народ, за 80 лет так и не удалось создать единой нации. Не удалось выровнять экономическое развитие национальных республик и регионов. Все это вместе взятое способствовало крайней фрагментации интеллигенции и, соответственно, стимулировало обилие создававшихся ею групп и группочек, провозглашающих себя партиями и движениями.

Множественность партий и движений во многом объясняется сегодня стремлением их лидеров проникнуть во власть и прежде всего законодательную. Поэтому ряд партий создавались и создаются в момент объявления выборов в парламент и местные законодательные институты и даже выборов президента России для получения партийной базы. Наиболее ярким примером этого являются “Наш дом – [c.624] Россия” (НДР) и в какой-то мере “Отечество” Лужкова, “Вся Россия”, “Голос России” и др., открыто называющие себя “партиями власти”. Большинство партий не ведут открытую публичную политику, а действуют в закулисье, занимаясь “подковерной борьбой”, стараясь в случае провала на выборах подороже “продать” свой, пускай небольшой, электорат ведущим партиям. Нельзя не заметить, что о большинстве малых партий не известно ничего, кроме имен их лидеров.

Практически в современной России существует лишь одна организация, обладающая всеми признаками полноценной политической партии – КПРФ, но это ее качество во многом предопределено тем, что она в значительной мере представляет собой рудимент прежней политической системы. Помимо КПРФ на статус общефедеральных партий в какой-то степени могут претендовать ЛДПР, “Яблоко” и отчасти Аграрная партия.

Характерно, что в России фактически пока не сформировались партии социал-демократического направления. Связано это явление с рядом причин объективного и субъективного плана. Среди них решающими являются: несформированность среднего класса и разобщенность рабочего движения. Не последнюю роль в названном перечне причин занимает отрицательная роль части российской интеллигенции, сориентированной на американский образ мышления и жизнедеятельности и игнорирующей западноевропейскую модель развития, где социал-демократия (в ряде развитых стран) занимает лидирующее положение. Известно также, что в бывшем социалистическом лагере социал-демократы стали влиятельной силой в результате перехода коммунистов на позиции социал-демократизма. Кроме того, сказывается недоверие к социал-демократам, посеянное большевистским руководством во главе со Сталиным, особенно в последние годы его жизни.

Еще одно общее замечание, касающееся российской многопартийности, состоит в констатации ее переходного состояния. Как в имперской России начала века появление и легализация политических партий были следствием ускоренной политической и экономической модернизации, попыткой ответа на вызовы “догоняющего развития”, так и в современной Российской Федерации многопартийность существует в контексте посткоммунистического транзита, модернизации страны, ее движения от авторитаризма к политической демократии и рынку. Однако сам по себе процесс перехода к демократии отнюдь не означает гарантированности достижения этой цели. Он может быть задержан, прерван и даже обращен вспять. Как известно, первая попытка демократизации России завершилась кровавым срывом в тоталитаризм, хотя нельзя не признать, что большевиками были решены коренные задачи экономической модернизации страны.

Таким образом, современная российская многопартийность является лишь промежуточным результатом в рамках далекого от завершения динамичного процесса с непредсказуемым финалом. Образно говоря, огромный корабль под названием “Россия”, несмотря на многочисленные реформы и революции, на смену капитанов (цари, [c.625] генсеки, президенты), продолжает метаться в бушующем Мировом океане без необходимых навигационных приборов, позволяющих найти определенный маршрут и привести его в гавань.

Однако внимательное “прочтение” российской политики все же оставляет место для осторожного оптимизма. По ряду очень важных параметров современная ситуация разительно отличается от той, что предшествовала трагическому обвалу начала века. Здесь в первую очередь следует указать на политические ориентации российского социума, которые раскрываются через социологические опросы.

Несмотря на более чем сдержанное отношение граждан России к таким понятиям, как “демократия” и “рынок” (что объясняется их компрометацией в ходе так называемых “либеральных реформ”, в действительности не имевших никакого отношения к аутентичному либерализму), в массе своей они положительно воспринимают такие основные ценности и институты демократического общества, как свободные конкурентные выборы, независимая пресса, многопартийность, правовое государство, парламентаризм, рыночная экономика и т.д. Не менее важно, что лишь немногим более 10 % населения страны выступает за революционную ломку сложившегося в России политического и социально-экономического уклада, в то время как почти две трети допускают исключительно эволюционное изменение статус-кво.

На это, конечно, можно возразить, что и десять процентов сторонников политического радикализма совсем немало, тем более что уровень поддержки большевиков в момент их прихода к власти вряд ли был большим. Но в том-то и дело, что по своему политическому темпераменту ведущие современные партии, в том числе левые, далеки от революционного радикализма – это в равной степени верно как для их кадрового состава, так и для голосующих за них избирателей. Основные игроки российской политики, в том числе КПРФ, формально претендующая на правопреемство по отношению к революционному марксизму, следуют демократическим правилам и объективно работают на поддержание стабильности существующей политической системы. Верхушка КПРФ и других умеренных левых партий является частью отечественного политического истеблишмента и не может претендовать на звание революционной контрэлиты.

Радикализм – левый и правый – остается достоянием ряда маргинальных, малочисленных и маловлиятельных политических групп, хотя, разумеется, нельзя исключить серьезного усиления их позиций в случае катастрофического ухудшения ситуации и, главное, безответственного и эгоистичного поведения российской элиты.

Последняя справедливо заслуживает самой жесткой критики, но нельзя не отметить, что и она вынуждена приспосабливаться к демократическим правилам и процедурам, не оставляя, разумеется, при этом надежды обернуть их во благо исключительно себе. Так, необходимость участия в конкурентных выборах заставила элиту задуматься о своем партийном оформлении, результатом чего стало создание движения “Наш дом – Россия”. И хотя попытка реализации в российских условиях американской модели двух чередующихся у власти партий (правого центра и квазиоппозиционного левого центра) не [c.626] могла не провалиться, тем не менее этот неудавшийся опыт стимулировал развитие российской партийной системы и способствовал закреплению идеи многопартийности в политическом сознании.

Можно заключить, что в целом многопартийность в настоящее время имеет заметно большие шансы выстоять и развиться, чем во время первого опыта ее существования. Связано это прежде всего с тем, что она, во-первых, выступает как общественная потребность, во-вторых, необходимость многопартийности признана отечественными элитами, в-третьих, в России отсутствуют серьезные политические силы, способные бросить ей вызов.

Вместе с тем нельзя не обратить внимание на важное отличие современной многопартийности. Политический спектр выглядит деформированным по сравнению с началом столетия, что связано отнюдь не с отсутствием в отечественном политическом пространстве влиятельных центристских сил (это как раз уже традиция), а с явным доминированием левого политического фланга. Хотя и в дореволюционной России левые выглядели сплоченнее, организованнее и решительнее правых, тем не менее такого резкого дисбаланса в пользу левого фланга не наблюдалось. По-видимому, его можно объяснить, с одной стороны, советским наследием, с другой – провалом квазилиберальных реформ и ослаблением влияния либеральной идеологии в посткоммунистической России.

Что же касается праворадикальных идей Гайдара – Чубайса и их партии Демократический выбор России (ДВР), то для них характерны подчеркнутое западничество и отказ от учета национальной специфики России; претендовавшее же на нишу отечественного консерватизма движение НДР драматически ослабело, а его политическое будущее оказалось под угрозой. Одну из серьезных потенциальных угроз для политической стабильности, межнационального мира и в целом будущего России представляет фашизм. Для зарождения и развития этого явления в стране существуют благоприятные предпосылки: экономическая и социальная деградация, слабая и неэффективная власть, ощущение национального унижения. К этому добавляется то, что “развенчание” советской истории и тотальная критика социалистического прошлого привели к снижению общественного иммунитета против фашизма у известной части населения, хотя пока трудно констатировать его (фашизм) широкое распространение.

В каком направлении будет развиваться российская многопартийность? С точки зрения интересов элиты, оптимально выглядело бы движение к партийной системе с доминирующей партией. Подчеркнем, речь идет не о тоталитарной, гегемонистской партии, каковой была бывшая КПСС, а о партии интересов элиты, действующей в условиях политического плюрализма, но не имеющей серьезных конкурентов и потому способной десятилетиями оставаться у власти. В зарубежной политике существует множество таких примеров: Индийский национальный конгресс, Институционно-революционная партия Мексики, Либерально-демократическая партия Японии, Социал-демократическая рабочая партия Швеции и др. Однако в России отсутствуют базовые условия для эволюции партийной системы в этом направлении: во-первых, отечественная элита не консолидирована, а [c.627] ее фракции находятся в состоянии острого антагонизма; во-вторых, российская интеллигенция (творческого характера) пока не может претендовать на роль “властителя дум” народа; в-третьих, доминирующая партия в наших условиях окажется эффективной лишь в том случае, если властвующей элите удастся добиться серьезных социально-экономических успехов (последнее, очевидно, является решающим фактором).

Теоретически существует возможность оформления в России двухпартийной системы (это, например, состоялось в ряде европейских стран постсоциализма), где консолидировавшейся элите, представляющей интересы всех поддерживающих власть общественных слоев, противостоит лояльная к власти (системная) оппозиция. Однако и этот вариант не выглядит в настоящее время достаточно реалистичным, причем не только из-за упоминавшейся разобщенности элиты, но и по причине дифференцированности отечественной оппозиционности: наряду с коммунистической оппозиционностью существует не менее мощная некоммунистическая протестная струя (которая включает демократическую и националистическую оппозицию), а перспектива их слияния в силу различий идеологического и социокультурного свойства представляется сомнительной.

Поэтому, предположительно, в ближайшие несколько лет погоду в отечественной политике будут определять все же не две, а несколько ведущих партий. Проглядывается возможность появления партийных блоков.

Что конкретно произойдет в российском политическом спектре? КПРФ, вероятно, сохранит свое ведущее положение на левом фланге. Однако не исключен и мини-раскол в руководстве партии. Одновременно у нее появились союзники и среди “умеренных патриотов” из других движений. Вместе с тем рядом с ней возможно появление достаточно мощного, хотя и маргинального объединения левых радикалов, скорее всего с националистическим оттенком. В перспективе не исключено и появление единой социал-демократической партии.

“Партия вчерашних” – Гайдар, Чубайс, Федоров и Кириенко тоже “оживились”. Создана коалиция “Правое дело”. Их надежда, кроме всего, на финансовую и другую поддержку со стороны американского и западно-европейского капитала и, возможно, свои “припрятанные” за рубежом капиталы. Однако развитие исторического процесса показывает, что большинство избирателей отвернулись от доморощенных либералов.

Будущность “Яблока” связана с несколькими факторами. Среди них определяющими будут следующие: обнародование своей экономической программы; расширение электората в малых городах и особенно сельской местности, где пока влияние “Яблока” малоэффективно; возможность заключения соглашений с другими политическими движениями и партиями, близко примыкающими по своим позициям к “яблочникам”, например, “Отечество” Лужкова; обновление в ходе избирательной президентской кампании 2000 г. имиджа Г.А. Явлинского не только как кумира столичной рафинированной интеллигенции, но и как выразителя чаяний рядового избирателя, заботившегося о “хлебе насущном”. События начала 1999 г. [c.628] показывают, что именно в указанном направлении меняется тактика Явлинского, его соратников и движения в целом, не ставшего еще партией.

Наконец, вероятным представляется “достраивание” партийной системы по нескольким направлениям. Не исключено, что в России наконец-то появится влиятельное политическое движение центристской ориентации, заявкой на которое стало “Отечество” московского мэра Юрия Лужкова; эту же нишу могут занять и губернаторские партии “Вся Россия” и “Голос России”. Возможности последних усиливаются их “региональной составляющей”, амбициями лидеров, колебаниями в рядах властвующей элиты.

С другой стороны, медленный, но постоянный рост русских националистических настроений может кристаллизоваться в форме мощной националистической партии, тем более что эта политическая ниша освободилась в связи с ослаблением партии Жириновского. Правда, остается открытым вопрос о политических ориентациях гипотетической националистической партии: будет ли это умеренный, “цивилизованный” национализм или же речь пойдет о его радикальных (возможно даже фашистских) модификациях? Ответ на него зависит в конечном счете от состояния дел в стране и обществе: чем они хуже – тем больше шансов у левого и правого радикализма.

Особо подчеркнем, что будущность партийного строительства во многом связана с появлением группы молодых лидеров, способных возглавить движение к самоорганизации во имя установления в России гражданского общества и подлинной демократии и, следовательно, многопартийности.

В среднесрочной перспективе (год-полтора) состояние многопартийности в России зависит в первую очередь от предстоящих парламентских и президентских выборов. Как уже отмечалось, выборы в Думу служат мощным импульсом для развития партийной системы, но еще большее значение, думается, будут иметь президентские выборы. Для отечественной политики поистине судьбоносным представляется создание прецедента конституционной и демократической смены верховной власти в стране. Если такая смена станет фактом, да еще и будет дополнена изменением Конституции в направлении расширения полномочий парламента (что, соответственно, резко повышает значимость политических партий), то можно будет с уверенностью утверждать, что многопартийность в России состоялась и утвердилась. [c.629]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: