Главная
Популярная публикация
Научная публикация
Случайная публикация
Обратная связь
ТОР 5 статей:
Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия
Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века
Ценовые и неценовые факторы
Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка
Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы
КАТЕГОРИИ:
|
Esoterica – Silence
Silence
https://ficbook.net/readfic/3644457
Автор: Гражданин Мира (https://ficbook.net/authors/495617) Беты (редакторы): kodomo_no_tsuki (https://ficbook.net/authors/22570) Фэндом: EXO - K/M Основные персонажи: О Cехун, Ким Чонин (Кай) Пейринг или персонажи: Джонин/Сехун Рейтинг: G Жанры: Hurt/comfort, AU, Учебные заведения Предупреждения: OOC Размер: Драббл, 2 страницы Кол-во частей: 1 Статус: закончен
Описание: Сехун становится голосом Джонина, хоть между ними — тишина.
Примечания автора: драбблы не мое, но музыка сильнее
'''
Esoterica – Silence
Их жизнь похожа на крепко переплетенные пальцы. Она сосредоточена в самых их кончиках. Хрупкая, практически невесомая, ускользающая, как тень на воде. У Сехуна в каждой ладони — по сердцу. Они бьются в унисон, друг для друга. У Сехуна между разведенных рук — целые галактики. Джонин лопает их как мыльные пузыри и смеется смехом, которого Сехун никогда не слышал. На них оборачиваются соседи по комнате — те, кто может слышать, а воспитатель знаком показывает, чтобы они успокоились. Сехун и Джонин переглядываются и заходятся беззвучным хохотом. Он громче любого крика, отчаянней любого стона, протяжней любого воя. Сехун всегда сдается первым, потому что пересмеять Джонина не удастся никому: ни на земле, ни на небе, ни даже в аду. Их там давно заждались, — пишет в своем нескончаемом блокноте Кенсу и зло дергает косматыми бровями. Он слышит, но не может говорить, но с такими соседями, как Джонин и Сехун, мечтает об обратном.
У Джонина пальцы ловкие, гибкие, он пишет так быстро, что за ним никто не угонится. Правда, прочесть его каракули тоже никому не под силу. Изъясняется он тоже ловко, но как-то хаотично. Его понимает — отчасти — воспитатель и больше, чем это могут показать знаки, — Сехун. У них один на двоих блокнот, которым они пользуются, когда оказываются за пределами интерната. Ручку Сехун носит в кармане куртки (или пиджака), и пишет тоже он. Отчасти потому, что почерк у него хоть и отвратительный, но разборчивый, отчасти потому, что он знает все, о чем захочет сказать Джонин, раньше самого Джонина.
Между ними особая близость. Она родилась, когда они впервые взяли друг друга за руку. В тот миг у Сехуна в ладони уместилась чужая жизнь, и он не посмел разжать пальцы, потому что уронить ее стало самым страшным его кошмаром. Между ними близость того рода, что заставляет людей краснеть и смущаться, но они никогда не прикасались друг к другу ничем, кроме оголенных нервов.
Между ними тишина. В ней больше, чем могут уместить любые звуки.
Сехун не может уснуть, пока ладонь Джонина не ляжет в его ладонь. Они спят, держась за руки, на разных кроватях. Между ними — пустота, заполненная светом ночника и пылью, что поднимается от потертого паласа. Между ними — все реки мира, все горы и бескрайние моря, которые они соединяют причудливой вязью своих пальцев. Сехун не может уснуть, пока ладонь Джонина не ляжет в его ладонь, и поэтому просыпается в холодном поту, когда не чувствует ее тяжести в своей руке. Он вскакивает с немым криком, хватается за сорочку, которая, кажется, дробит ключицы, вертит головой по сторонам, но Джонина в комнате нет. Сехун чувствует каждой прожитой секундой, что случилось плохое, и бросается к двери. Он исполосовывает своими криками стены коридоров, сбивает в кровь колени, падая на лестнице, обдирает душу о каждый поворот, о каждую незапертую дверь и оконную раму. За ними — свои жизни, но в них нет света, потому что в них нет Джонина.
Сехун не помнит, как оказывается во дворе. Туман забивается в легкие, выжигает их дотла. Босоногие капли вчерашнего дождя лупят по щекам, кусают ресницы и слякотью оседают на обезумевшем сердце. Оно у самого края пропасти: прыгает, прыгает, прыгает, готовое броситься вниз. У Сехуна подкашиваются колени, в каждой ладони по черной дыре, но он продолжает бежать вперед, выбирая направление по обведенным пунктиром знакам, что вспыхивают и тут же гаснут где-то по левую сторону его бесконечности.
Он не видит лиц ребят, которые бросаются врассыпную, когда он вбегает в сад, распугивая их как кошка — воробьев. Он не слышит ликующих возгласов, которые за миг превращаются в полные ужаса крики. Должно быть, ребята приняли его за воспитателя, иначе не удрали бы: Сехуна не боится никто, даже собственная тень. Единственное, что ей грозит, — застрять под каблуками его ботинок. Джонин сидит на траве. Пижама намокла, лицо и волосы в грязи. На глазах — наспех повязанный шарф. Он черный, без опознавательных знаков. Такой есть у всех. По такому не найдешь виновного. У Сехуна все прожитые жизни встают перед глазами и рассыпаются прахом, когда он видит изувеченные руки Джонина. Он не знает, как не умирает на месте, не знает, как ему хватает сил подойти и стянуть с головы Джонина повязку. Не знает, как поднимает его на ноги и доводит до медпункта. Когда ему начинают задавать вопросы, он впервые в жизни радуется, что глухой. Он проваливается в себя и ломается на части. В кончиках его пальцев больше нет жизни. В нем самом больше нет смысла. Он срывается и рыдает, боком навалившись на грязно-зеленую стену, пока ему не вкатывают убойную дозу успокоительного.
Он приходит в себя на больничной койке, под пропахшей отбеливающим простыней. В открытое окно тянет осенью, над черной дорогой стоит бензиновая радуга, а лес за ней укутан вчерашним днем. Сехун опускает глаза и видит Джонина. Он сидит на полу и, положив голову на его онемевшую руку, спит. На лице — пара ссадин, огромный синяк цвета переспевшей сливы и такая теплая улыбка, что рядом с ней растает любой ледник. Джонин просыпается, когда Сехун осторожно гладит его по волосам. Он открывает глаза, и в них — бездонные океаны, космические просторы, черные дыры, в которые Сехун бросается, не раздумывая. Джонин забирается на кровать и укладывается на одну подушку с Сехуном. У него кисти загипсованные, но он все равно обнимает Сехуна за плечи и подставляет грудь под его голову. Сехун кусает ткань его больничной рубашки, чтобы не разрыдаться, и чувствует, как под щекой разбиваются тяжелые, соленые волны. Он — чайка, которая парит над ними, пытаясь поймать собственное отражение, и это настолько родное и близкое, что он мигом успокаивается.
Сехуна оставляют в палате с Джонином, потому что он единственный, кто понимает его без слов, бесстрочных фраз в блокноте и хаотичных, похожих на взмахи крыльев жестов рук. Сехун становится голосом Джонина, хоть между ними — тишина. Они не ищут виновных, потому что знают — те напуганы больше ихнего. Они не ищут им оправданий, потому что для детей, лишенных в этом мире всего, их слишком много. Они не ищут ничего, потому что все, что им нужно, у них уже есть: одна подушка на двоих и близость куда более тесная, чем переплетение пальцев.
Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/3644457
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|