Православные Таинства. Понятия «языческого магизма» и «христианского символа».

Откуда берется этот термин must»rion («мюстерион»), «таинство» — в христианской богословской традиции? До пришествия Христа в Ветхом Завете «мюстерион», понятие «таинство», первоначально обозначало всякую глубокую, сокровенную мысль, вещь или действие. Этим словом так же именуется, уже в Новозаветной традиции, Божественное Домостроительство Спасения рода человеческого. В 1 послании к Тимофею говорится: «И, беспрекословно, великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя Ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе» (1 Тим. 3, 16). Здесь говорится об истории нашего Спасения, о событии пришествия в мир Христа: все вместе это названо «великая благочестия тайна». Заметим, что в греческом оригинале Новозаветного текста здесь как раз и использовано слово «must»rion» («мюстереон») — «тайна», «таинство».

В современной богословской традиции под Таинством понимается особое действие Промысла Божьего на верующих, в силу которого благодать Божия сообщается нам через видимое посредство предметов окружающего нас мира, преображая человека, обновляя его природу и его личность. Это понимание оказывается наиболее близко к нашему с вами пониманию церковных Таинств. С помощью Таинств мы, как личности, становимся членами Тела Церковного. Таинства лежат в этом смысле в основании нашей христианской жизни. С Таинств — с Крещения и Миропомазания — начинается отсчет нашего христианского бытия, и без постоянного, регулярного участия в Таинствах мы христианами оставаться, считаться не можем. В Таинствах осуществляется та великая цель, которую провозглашает нам преподобный Серафим Саровский. Он говорит, что истинная цель жизни христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего. И вот стяжание Духа Святого и является плодом нашего участия в Таинствах.

Существует семь церковных Таинств: Крещение, Миропомазание, Евхаристия, Покаяние, Священство, Брак, Елеосвящение (Соборование). В древности разные Отцы называли различное количество Таинств, и даже включали в список Таинств совсем иные, чем сейчас, названия церковных священнодействий. Например, преподобный Федор Студит именовал Таинством монашеский постриг, а также чин погребения; того же мнения придерживался автор, чьи произведения дошли до нас под именем Дионисия Ареопагита.

Мы знаем, что таинства как религиозные священнодействия существуют не только у христиан, но и у язычников. Однако православные Таинства отличаются от языческих принципиальнейшим образом. И это — не смотря на то, что в языческих, нехристианских религиях мы можем обнаружить какие-то обряды, обычаи, которые своей внешней формой удивительно похожи на наши православные Таинства. В советское атеистическое время, в эпоху воинствующего безбожия, ученые-религиоведы очень любили отыскивать языческие корни православных Таинств, утверждая, что одни свои Таинства христиане украли у древних египтян, другие — у последователей культа Митры, третьи — у кого-то еще. Действительно, внешне здесь можно обнаружить определенное сходство в обрядах, в порядке совершения священнодействий, однако, духовный смысл у Таинств христианских и таинств языческих совершенно противоположный.

Попробуем определить корни языческого понимания таинств, прояснить духовное основание древнего «магизма». С точки зрения языческого магизма в духовном мире, в мире богов и демонов, существуют определенные законы, столь же неизменные, как и природные законы мира материального. Этим законам были подчинены даже боги, которые в представлении язычников были очень могущественны, но и они, подобно людям, также не были совершенны, имели свои слабости, привычки, привязанности, зависели от тех или иных закономерностей мироздания. И вот, чтобы заставить этих богов «поработать» на пользу мага, заклинателя, жреца, ему было нужно лишь найти «ключик» к каждому богу, понять, что же этому богу нравится, от чего он в этом мире зависит. А может быть, думал такой древний маг, мне даже удастся подчинить себе этого духа, найдя какую-то его слабость, узнав его заветную тайну. Во всем этом как раз и заключен смысл языческого магизма: нужно разгадать законы этой «божественной» вселенной, и подчинить себе эту вселенную — ради своего собственного, вполне материального, физического благополучия. Проще говоря, задача магизма — поработить человеку невидимый духовный мир. И для этого магу было необходимо выработать беспроигрышный метод, последовательность действий, заклинаний, воздействий на божественную реальность. Когда, к примеру, нас мучает жажда, мы можем подойти к автомату с газированной водой, бросить в него монетку, нажать кнопку, и оттуда вылетит какой-нибудь «спрайт». Язычник стремился воздействовать на своих богов подобным же образом. Ему нужно было лишь узнать, понять, где такой «духовный» автомат стоит, какую монетку-жертву в него кинуть, на какую кнопку здесь нажать; и тогда-то прямо к нему в руки вылетала эта вожделенная банка благополучия. В конечном итоге, все язычники лишь заботились об одном: о подчинении богов своей человеческой власти. Тем самым, в языческом магизме проявилась глубинная связь древнего человека с грехопадением. Первый проступок Адама как раз и был попыткой поставить свою волю выше воли Божественной, возобладать над Богом. Языческий магизм продолжает эту печальную традицию: нужно утвердить себя выше Самого Бога.

В христианстве иные законы. В христианском богообщении нет механицизма. Здесь не найти той древней, как первородный грех, ложной языческой посылки: если я совершил Таинство, то оно должно «сработать», и Господь, в ответ на мои действия, просто обязан дать мне то-то и то-то. В Церкви Христовой нет места магизму — как принуждению Божества. Здесь есть лишь место для веры в милосердие Божие, надежды на Его любовь к нам, на ту любовь, Которая не остается безучастной к нашей молитве и отвечает на наш призыв. В Церкви мы не найдем ни волхований, ни заклятий, а лишь свободный Божественный Промысел, ведущий нас ко Спасению, к соединению с нашим Господом.

Мы знаем, что все Таинства Церкви, хотя и совершаются невидимой, независящей ни от чего материального, земного, Божественной благодатью, обязательно имеют свою земную составляющую: это та видимая форма, в которую облекаются Таинства. Для того, чтобы совершить Таинства нужны определенные вещества: для Крещения — вода, для Елеосвящения — елей и вино, для Миропомазания — миро и так далее… Эта земная форма также реализуется в необходимости соблюдать определенное чинопоследование, в используемых в храмах священных предметах, облачениях священнослужителей.

Зачем же нам нужны все эти обрядовые сложности? За них Православную Церковь издавна упрекают протестанты. Они говорят: зачем вам нужен весь этот формализм, если Дух Божий дышит, где хочет? Они напоминают нам, что при совершении Тайной Вечери Спасителю были необходимы лишь хлеб и вино; зачем же вам все эти епитрахили, алтарные завесы, открытие и закрытие царских врат?

Что на это можно ответить? Наше богослужение символично, оно состоит из символических действий. Что же означает это понятие — «символ»?

Сегодня зачастую в житейском обиходе в это понятие вкладывают какой-то ущербный, уничижительный смысл. Я сегодня позавтракал «чисто символически», то есть остался голодным. Мне платят «символическую» зарплату. Примерно в этом же смысле понимают значение символа и протестанты. Символически — для них означает условно, «понарошку». Но в православной традиции понятие «символ» воспринимается совсем иначе, гораздо глубже и серьезней.

Слово «символ» происходит от греческого понятия sumb£llw (сюмбалло) — составляю, соединяю. Поначалу в античном мире это слово имело вполне прозаическое значение, используясь в торговых отношениях. Однако как раз это его применение может оказаться для нас с вами очень интересным, прояснив и богословское значение этого понятия. Например, собираются заключить деловое соглашение два античных купца, договариваются о покупке товара: один продает ковры, другой готов за эти ковры выложить определенную сумму денег. Вот они договариваются: ты мне выплачиваешь авансом всю сумму, а завтра присылаешь ко мне раба, чтобы он забрал товар. Но есть опасность, что какой-нибудь другой человек, еще один купец, прознает об этой сделке, пришлет своего раба за товаром, якобы от лица законного покупателя, и обманом получит ковры. Как же узнать, что за товаром пришел раб законного покупателя ковров? Оба купца брали какую-нибудь глиняную статуэтку или дощечку и разбивали ее пополам — одну половину брал тот, кто покупает, другую — продавец. И когда на следующий день раб шел за товаром, ему вручалась эта статуэтка, которую он должен был отдать продавцу, чтобы тот сложил расколотые половинки, и убедился, что этот раб действительно пришел от законного покупателя. Понятно, что подделать такую половинку попросту невозможно, половинки любой расколотой вещи могут подойти только друг ко другу. И вот образовывавшееся при сложении этих расколотых половинок единство как раз и называлось символом.

Понятие «христианского символа» означает в богословии живую, действенную и подлинную связь между двумя реальностями — Божественной и человеческой. Случилось так, что между небом и землей произошел раскол: две половинки бытия, неразрывно связанные между собой с первого дня творения, откололись друг от друга вместе с грехопадением Адама. Первый человек согрешил, отступил от Бога, проложил между собой и небом непреодолимую пропасть. Задача новозаветного человека, христианина — восстановить ту изначальную, ныне разрушенную связь, перекинуть через эту пропасть новый мостик, который поможет нам перейти обратно на ту — небесную, райскую — сторону, соединиться с Богом. Христианские символы, в том числе и символы богослужебные — это те самые многочисленные мостики, что призваны помочь нам перейти через пропасть богооставленности; их цель — соединить расколовшиеся небесную и земную половинки бытия. Почему же этих символов в Церкви так много, и почему их число умножалось здесь от века к веку? Если мы положим над пропастью всего одну доску, она может и проломиться, не выдержав нашего веса. Но если это будет мост из многих бревен, то мы по нему перейдем уверенно и безопасно. И чем он будет надежней, тем легче мы переберемся на ту сторону, вернемся в дом нашего Небесного Отца. Все те обычаи, установления, символические священные предметы, которые существуют в нашем храме (богослужебные сосуды, облачения для священников и т.д.) это все новые и новые символы, новые и новые связи, которые образуются между нами и Богом. И каждый из этих символов несет в себе глубокое духовное содержание, еще надежнее, полнее связывая нас с той реальностью, к которой мы жаждем приникнуть.

В богослужении мы приносим жертву — Евхаристию называют Евхаристической Жертвой. Кому она приносится? Она приносится Богу. Зачем Богу жертва? Разве Бог не вседоволен, не благ, разве Ему что-либо нужно от нас? Бог настолько совершенен, самодостаточен, что добавить что-то к Его жизни, к Его совершенству абсолютно невозможно. Зачем же тогда мы приносим Ему жертвы в наших храмах? И не только Жертву Евхаристическую, но и иные — кладем в церковную кружку деньги, покупаем и ставим перед иконами свечи. Жертва эта нужна не Богу, а нам. Потому-то Бог, хотя и не нуждается в наших приношениях, все же принимает эту жертву как наш дар, как дар нашей любви, как наш благодарный ответ на ту Жертву, которую за нас принес Христос на Кресте. И в первую очередь такое значение нашей жертвенности делается явным и зримым именно при совершении Евхаристии. Как пишет святитель Григорий Двоеслов, «необходимо, когда мы совершаем Таинство Евхаристии, приносить самих себя в жертву Богу с сокрушением сердца; совершая Таинство страстей Господних, мы должны подражать тому, что совершаем. Тогда только Таинство будет истинною жертвою Богу за нас, когда сами себя сделаем жертвою».

Мы говорим: Таинство совершает батюшка, священник, — это одновременно и верно и неверно, потому, что подлинным Совершителем Таинств является Сам Бог, Господь Иисус Христос. Священник, безусловно, соучаствует вместе с Господом в богослужении Таинств, но не является их главным совершителем. В Церкви есть такое богословское понятие, греческий термин — синергия — содействие, соработничество. Синергия между Богом и человеком проявляет себя в самых различных областях бытия Церкви, в том числе и в деле Спасения: Бог не спасает человека без участия человека, без усилия его свободной воли. Все в Церкви совершается Богом и человеком совместно. Священник наделен особым даром, даром благодати, даром священнодействия, которого у нас с вами — у мирян — нет; и в этом смысле священник отнюдь не механический «передатчик» Божественной благодати, но именно свободный соработник Бога. И все же Богу священник со-служит, со-работает, а Таинства совершает Сам Бог Своей благодатью. Как говорит святитель Иоанн Златоуст, «что священники совершают на земле, то Бог довершает на Небе»…

Таинства — это духовное явление, но реализуются они в Церкви через посредство материальных вещей. И мы достигаем Спасения через воды Крещения, через хлеб и вино, прелагаемые в Тело и Кровь в Евхаристии, через миро Миропомазания. Тем самым Таинство оказывает воздействие не только на душу христианина, но и на его тело, воздействует на нас не только в духовном, но и в материальном плане: ведь человек должен спастись весь, в полноте своей природы. Это дает нам уже здесь на земле залог грядущей славы в будущем веке — как освящения всей полноты нашего душевно-физического состава, тела и души, которые равно призваны обожиться, навеки соединиться с Богом по дару Его благодати.

В Таинствах мы выходим за пределы времени. Мы помним, что Божественная Литургия совершалась во все времена, совершалась она по-разному, по различным чинопоследованиям, но, вместе с тем, мы твердо знаем, что суть ее не менялась никогда, что Евхаристия едина и единственна на все века. Строго говоря, мы даже не можем утверждать, что участвуем сегодня в какой-нибудь 1 000 000-ой Литургии с тех времен, когда Христос совершил Тайную Вечерю, потому, что Литургия пребывает вне времени, она над временем. Можно сказать, что мы участвуем в одной и той же Литургии со Христом и Его апостолами. Господь со Своими учениками некогда совершил Тайную Вечерю, и мы, служа Евхаристию, всякий раз оказываемся вмести с Ним за тем же самым столом, в Сионской горнице. Литургия совершилась тогда раз и навсегда; именно поэтому мы и не можем говорить о многих литургиях, мы участвуем в одной единственной Литургии, присоединяясь к ней, и, тем самым, превосходя все мыслимые законы времени.

Какой способ существует для того, чтобы лучше всего, действеннее всего помолиться за наших усопших? Хорошо послужить панихиду, но самое лучшее для нас — прийти в день их памяти на Божественную Литургию. Но не только прийти в храм на богослужение, постоять за Литургией, помолиться — этого еще не достаточно. Нужно за такой Литургии еще и причаститься Святых Христовых Таин. Потому, что этот близкий нам человек причащался за этой же — вечной, единственной на все времена — Литургией, и самый надежный способ молитвенно, духовно соединиться с ним, приблизиться к нему уже умершему (а на самом деле подлинно живому) — это причаститься с ним из одной Чаши. Ведь у Бога он по-прежнему жив, он в Боге пребывает, а наш «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых» (Мк. 12, 27).

Говоря о храме, мы можем даже сказать о его «географии»: ведь в Церкви мы выходим не только за пределы ограничений времени, но и за пределы ограничений пространства. Мы присутствуем не только при тех событиях, которые вспоминаются, но и в тех самых местах, где эти события Священной истории случились. Например, апсида – алтарное полукружие храма, где совершается служба — символизирует собой Вифлеемскую пещеру и пещеру Гроба Господня. Престол — это Гроб Христов и Божий престол, на котором Господь носится херувимами. Амвон — это образ камня возле Святого Гроба, на который, отвалив его от Гроба, воссел ангел.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: