Перед решающим шагом

Приобщившись христианства, я добровольно распял свою мысль, но Крест, который я понес, — лишь в радость. Ничего не утеряв, я обрел всё.

Евгений Роуз.

В ЯНВАРЕ 1967 года Иконописное общество снова пригласило в Сан–Франциско Пимена Софронова, только что вернувшегося из паломничества в Святую Землю. По благословению еп. Нектария он написал фрески в усыпальнице высокочтимого им Владыки Иоанна. Уезжая домой в Нью–Джерси, иконописец попросил братию выставить его работы в книжной лавке. Большие образа разместили по стенам и в витрине. Прохожие невольно останавливались, пораженные непостижимым Божественным светом, исходившим от ликов. Но более всего привлекала неописуемо красивая икона Богородицы, ее переливчатое облачение, написанное розовым и зеленым. Многие расспрашивали братию об иконах. О лавке заговорили, участились телефонные звонки — люди хотели больше узнать о Православии.

То был несомненный успех Братства после долгих лет борьбы. Исполнились мечты Глеба с той поры, когда он впервые приехал в Сан–Франциско и прознал о планах архиеп. Тихона строить новый собор. Теперь собор о пяти куполах построен, рядом — православный миссионерский магазин, там приветят любого с широкой городской улицы. Пожалуй, во всей Америке не сыскать проповедников Православия, которые оказались бы «на виду». Книжная лавка превратилась в миссионерский центр, где древние иконы и боговдохновенные писания являли неведающему прохожему непостижимую силу древнего незамутненного христианства.

«Наш магазин, — писал Глеб, — заменял собор, когда там не было служб. Мы участвовали в его жизни, посещали богослужения. Мне, правда, удавалось вырваться из Монтерея лишь по выходным, о свободе я мог только мечтать. Евгений ужасно уставал, все силы отдавал нашему подвигу: вручную набирал и печатал журнал, переводил и писал статьи, следил за работой магазина, где книг прибывало, посещал все церковные службы, отвечал на бесконечные телефонные звонки. Кроме того, многие люди хотели приобщиться Православия с помощью Евгения. Когда я приезжал вечером в пятницу, он доставал карту Калифорнии и вслух мечтал о клочке земли для пустыни, Я понимал: время приспело».

В этой дерзкой задумке Глеба беспокоило одно: а вдруг они с Евгением не смогут всю жизнь держаться друг друга? «Вместе мы бываем не так часто, — писал он своему соратнику, — настоящее «единение душ» еще не образовалось». Глеб хотел, чтобы Евгений еще больше раскрылся перед ним, дабы не осталось невысказанных чувств, и дьявол не сумел бы внести разлад в их отношения. Однако скорлупа обособленности, в которой издавна, со времени отчаянных поисков, привык скрываться Евгений, была еще прочна. Глеб вспоминает: «Словно ребенок, которого долго держали взаперти, теперь он всего боится и никому не доверяет. Приходится заново приучать его к доверию». Глеб не сомневался, что сердце Евгения полнится любовью, и писал ему: «Ты только кажешься холодным, ты просто держишь любовь в узде и не хочешь этого показать. Дорогой брат во Христе, для того, чтобы я был спокоен и не волновался, делись, пожалуйста, даже минутной скорбью или сомнением, неудовольствием или раздражением, делись честно и искренне, чтобы ничто не омрачало нашу работу!. Умоляю тебя, будь прост сердцем со мной и ничего не стесняйся, тогда мы будем духовной опорой друг другу и придем к совершенному единодушию. В духовной жизни тех, кто общается с миром, это — главное. Насколько я могу судить, простосердечие освободит тебя даже от физической усталости и умягчит душу. Говоря твоим «буддистским языком», ты сделаешься более подвижным, гибким в своей силе, о чём и молимся».

Единство их душ было окончательно скреплено в канун поминовения преподобных Сергия и Германа Валаамских, 11/24–го сентября 1966 года. В полночь братия спустились в усыпальницу архиеп. Иоанна и при свечах отслужили всенощное бдение двум Валаамским основателям. Глеб одел Евгения в черный подрясник — облачение чтеца (коим Евгений уже был) и монаха (коим ему предстояло стать). Там, при свидетельстве икон, писанных Пименом Софроновым, братия дали обет верности друг другу на всю жизнь, как бы ни менялось отношение других братьев к их работе. Они дали обет верности Церкви, заветам архиеп. Иоанна и, наконец, дали обет оставить мир и воплотить мечты о пустыни.

После этого словно гора свалилась с плеч Евгения, он окреп духом, глубже и ближе сделались отношения с Глебом. Тот писал ему: «Очень рад, что ты более разговорчив, это на пользу нам обоим, ледок прежних лет, похоже, тает. Слова твои вселяют уверенность, что душа твоя жива. Они помогают и мне обрести уверенность в себе. Каждый из нас должен стать зеркалом совести другого».

Иногда им случалось (что Глеб считал чудом) посылать письма друг другу в одно и то же время, выражая одни и те же мысли и чувства. «Если мы и впредь будем расти в таком единении душ, — писал Глеб, — то укрепившись терпением и смирением, принесем плоды, которые ожидает от нас Господь».

Каждое письмо Глеба к Евгению наполнено духовной поддержкой, желанием укрепить друга, подготовить его к грядущим тяготам:

«Если наша мечта о ските осуществится, это будет чудо. И даже помышлять об этом надо со страхом Божьим, так чтобы умом и душой мы чувствовали себя уже в скиту. Так нужно готовиться к жизни в пустыни. Ведь там дьявол обрушит на нас лавину зла, чтобы сокрушить, и нашим единственным спасением будут накопленный опыт духовной брани с лукавым да взаимная любовь. Верю в тебя, мой возлюбленный брат во Христе, посланный преп. Германом, верю тебе во всём, и единственно прошу Господа о мудрости.

Бог пока не дал нам настоящих помощников, и не известно, даст ли. Поэтому нам нужно не воздушные замки (скиты и монастыри) строить, а исходить из действительности и вершить свое дело.

Жизнь наша коротка, некогда размышлять о правильной, в нашем понимании, дороге, нужно проживать в Боге каждую минуту, чувствуя, сколь необходима Его помощь, жаждать ее.

Перед тем, как пришло твое замечательное письмо, я открыл «Письма о. Макария Оптинского»^[19] и вот прочитал: «Не спеши облачаться в монашеское одеяние, пока оно не будет дано тебе, но скорее сам становись настоящим монахом в смирении. прямо сейчас, безо всякого монашеского одеяния.» Он даже завершает письмо словами: «Оставайся там, где ты есть, пока Бог не призовет тебя»».

Однажды Глеб выразил опасение, что Евгений — интеллигент, человек умственного труда — не сможет приспособиться к полной лишений жизни в пустыни, требующей хорошей физической закалки. Евгений ответил в письме:

«Не беспокойся обо мне, «интеллигенте и мыслителе». Приобщившись христианства, я добровольно распял свою мысль, но Крест, который я понес, — лишь в радость. Ничего не утеряв, я обрел всё».

К СЕРЕДИНЕ 1967 года в епархию Сан–Франциско был назначен новый правящий архиерей — архиеп. Антоний. (Не путать с другим архиеп. Антонием, гонителем Владыки Иоанна. Этот во время суда был в Австралии и участия в травле не принимал, хотя и примыкал к группе недоброжелателей архиеп. Иоанна). Мрачные предчувствия завладели братией, вспомнились слова проф. Концевича: «Есть три архиепископа Антония, будьте осторожны со всеми!»

Новый Владыка должен был примирить два лагеря, возникшие вследствии суда над архиеп. Иоанном. «Мир» был достигнут еще ранее у гроба Владыки, когда его недавние враги слезно просили прощения. Возможно, учитывая их чувства, новый управляющий решил ограничить влияние почитателей покойного архиеп. Иоанна и одновременно «утихомирить» их. Он первым делом распустил основанное Владыкой Братство мирян, запретил служить Божественную литургию в его усыпальнице, сделав исключение только для дня поминовения Владыки Иоанна. Запретил он и читать Псалтирь над гробом усопшего во время службы наверху в соборе, хотя только тогда усыпальница и бывала открыта для верующих. Позже архиеп. Антоний прекратил издание «Православного благовестника», заменив его своим журналом «Тропинка», который Евгений назвал «откровенно серым».

Отец Спиридон в сложившихся обстоятельствах оставил свою важную должность в Сан- Франциско и стал вторым священником в соседнем городке Пало Альто, где сослужил молодому, только что из семинарии батюшке.

Еп. Нектарий, будучи викарием нового Владыки, не смел возражать. Архиеп. Антоний сразу «поставил его на место».

Хотя сам Владыка и не имел ничего против архиеп. Иоанна, более того — даже хорошо отзывался о нем, все, состоявшие в Обществе памяти почившего, почуяли в нем чужака. В отличие от предшествующих иерархов: Тихона, Иоанна, Нектария, архиеп. Антоний был политиком от Церкви, держался «своей» группировки. С его приходом в епархии воцарился чиновничий склад мышления.

«Особенно настораживало, — вспоминал Глеб, — что архиеп. Антоний сразу начал прибирать Братство к рукам, будто оно принадлежало епархии. Поначалу осторожно и вежлив, но было очевидно, что он совершенно не хочет понимать, что мы — не собственность епархии, мы намеренно независимы и, можно сказать, непримиримы с само идеей «церковной организации» по мирским меркам».

Глеб наблюдал за реакцией Евгения: как?то отнесется ко всему этому друг? Конечно, он знал, как претит тому обмирщение церкви. Но, с другой стороны, Евгений лишь недавно стал православным, влюблен во всё русское и хочет делать всё «как полагается». Сейчас это стремление оборачивалось против него, заставляя подчиниться архиеп. Антонию, понуждая «влиться в организацию». Конечно, его успехи на богословских курсах замечены,, так кого же рукополагать во священники, как не Евгения! Духовенство приметило и приветило его, стараясь вовлечь в церковную жизнь. Кто?то даже предлагал ему стать священником–целибатом. Подлил масла в огонь и Джеймс, внушая Евгению, что у Глеба своекорыстные цели, что он попирает общеприняты нормы Церкви. Глеба, в свою очередь, смущала мать, твердившая, что Евгений бросит его, как только убедиться в его «бесшабашности и непрактичности».

Глеб вспоминал о замечательном уроке, преподанном ему о. Адрианом, когда тот узрел в юноше соблазн сделаться «значительным лицом в Церкви» (после успешной поездки по стране, когда Глеб устраивал показы слайдов и снискал некоторую известность). «Неужели ты хочешь быть как все?» — гневно вопрошал о. Адриан. Таким Глеб никогда его не видел: побагровевшего, со сжатыми кулаками — вот–вот ударит. «Если тебе нужна мирская слава, — заключил о. Адриан, — я тебя больше знать не знаю!»

Глеб понимал, что «чаша сия» не минует и Евгения. «Если ты хочешь почета в Церкви, — сказал он брату, — предупреди загодя. Ибо такая жизнь не по мне. Стоило ли поступаться всем ради того, чтобы превратиться в церковного чиновника? Скучно».

Евгений взглянул Глебу в глаза и ответил, что и сам не желает такого. Цель у него большая. И, слава Богу, что удалось распознать и навсегда отринуть искушение.

Позже архиеп. Антоний сделал Глебу заманчивое предложение: устроить в старом соборе типографию и возглавить ее. «Совсем другой масштаб!» — завлекал он.

Глеб поделился с Евгением. Как быть? Прими они это предложение и не придется больше платить за аренду. Евгений лишь понимающе улыбнулся: «Я не могу работать в такой обстановке».

После смерти архиеп. Иоанна что?то пробудилось в его душе, вспоминает Глеб. Спала пелена наивности. И раньше подозревая, что не всё ладно в церковном мире, он не знал горя под крылом архиеп. Иоанна и еп. Нектария. Теперь к власти пришел иной человек, чуждый им по духу, видевший в Церкви лишь чиновничий департамент. Годом раньше, вскоре после кончины Владыки Иоанна, Евгений написал ставшие пророческими слова: «Вот и кончилось становление нашего Братства. Истинный праведник, архиеп. Иоанн был любящим наставником, опекавшим нас с первых нетвердых шагов. Сейчас же мы окрепли, идти дальше придется самостоятельно».

Да, коль скоро Братство хотело выжить и спастись от «чиновников Церкви», настала пора «удалиться на лоно природы, в благоуханную пустынь», как говаривал Евгений.

(обратно)

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: