Земля от Владыки Иоанна

В тот край, где нехожены тропы, я истово сердцем рвусь. Там с Господом я пребуду, Создателя приобщусь. В краю том не слышно мира, ни женского смеха, ни слез, Там счастливо как младенец сподоблюсь невинных грез. Я чаю рождения свыше. Пока же — покой принеси

Трава–мурава в изголовьи и купол небесный в выси.

Джон Клер (|1864)

К ТОМУ ВРЕМЕНИ, — пишет Глеб, — я уже знал, что нам нужно, дабы устроить настоящую пустынь. Необходим лесистый участок. Евгений всё глубже постигает смысл православных богослужений, стремится полностью соблюдать суточный круг богослужения. Мы пришли к единению душ.»

Всё чаще Евгений напоминал Глебу: «Пора уезжать отсюда. Пора жить по–настоящему».

Он начал подыскивать землю. Как и задумывалось изначально, братия принялись за участки на побережье к северу от Сан–Франциско.

Однажды забрались на сотню миль к северу и оказались вблизи городка Гарбервилль. Там меж холмов приметили они большой, красивый, рубленый дом. Холод и туман мешали обозреть окрестности. У дома их встретила приятной наружности женщина средних лет, пригласила зайти, осмотреть жилье. Она спешила продать его и потому просила недорого. Дом был чистый, со вкусом обставлен и убран, хорошо подобраны цвета. Приятно пахло старым деревом и свежим кофе. Доносились звуки классической музыки. Хозяйка оказалась очень любезной и весьма культурной. Она рассказывала гостям, как любит этот красивый и уютный дом, провела их по комнатам, угостила кофе. Попрощавшись, друзья снова окунулись в холодный туман.

- Здорово, правда?! — воскликнул Глеб. — Вот это жизнь!

- Ужасно! — покачал головой Евгений.

- Что ты хочешь сказать? — не понял Глеб.

- Там мирской дух — то, от чего мы бежим, — ответил Евгений. — Этот красивый дом для тех, кто хочет красивой жизни. Но нам?то нужно совсем другое.

Весной братия снова поехали к Гарбервиллю. На этот раз от автобусной остановки им пришлось идти несколько миль по проселочной дороге. Дошли до участка — большого луга на склоне холма, усыпанного ранними цветами, по которому бежали весенние ручейки. Однако к их разочарованию по соседству стоял дом.

Глеб вспоминает: «После пасхальной службы и ночи в автобусе мы очень устали. Я пошел прогуляться, а Евгений растянулся на траве и тотчас заснул. Я засмотрелся на него: среди весенних ароматов и веселого журчания ручейка на солнечном лугу сладко спал мой брат. Благословив его, я не мог удержать слез: зачем понадобилось ему отшельничество, когда сейчас Церкви так не хватает пастырей? Евгений талантлив, из него вышел бы прекрасный священник, приобщающий людей христианских таинств (что впоследствии и подтвердилось). Но ему, видно, уготована иная судьба. Неужели его предназначение, как он сам желал, — жить отшельником и писать о вероотступничестве людей, в то время как эти люди погибают без пастыря? Он не любил толпу. Глупость и недостатки человеческие его безмерно утомляли. Но тогда зачем здесь я, что мне?то надо «на чужом подворье»?

Так и стоит перед глазами картина: человек, призванный Богом, словно мертвый среди оживающей природы, мертвый для мира сего, мертвый еще при жизни. Я запечатлел его смерть.

Евгений проснулся. Лицо у него было землисто–серое, усталое. Я понял: долго ему не прожить. Он то и дело торопит меня, подталкивает к работе, дабы пробуждать людей от духовной спячки, помочь им осознать сущее, Истину, совсем недавно познанную им самим, живую и такую близкую. И я почувствовал, услышав призыв Господа! Проповедовать мистическую сторону христианства. Но для этого нам нужно стать самими собою, содрать с себя всё мирское. До чего же наш путь одинок!

За этим путешествием последовало другое: Лаврентий повез нас к местечку Форт Росс. А потом еще — на этот раз вглубь штата. Денег почти не было, поэтому мы просто ездили и приценивались. Мы едва набирали 85 долларов на аренду магазина, а ведь набегали и другие расходы.

Вскоре Евгения известили: продается большой участок «в глубинке», недалеко от деревушки Платина (64 жителя!). И мы решили съездить посмотреть. В воскресенье исполнилась годовщина упокоения архиеп. Иоанна. Мы причастились и долго и истово молились о грядущей поездке.

Назавтра, 3–го июля 1967 года, Лаврентий повез нас на своей машине на север. Путь оказался неблизкий — лишь за полдень мы добрались до городка Красный Утес. Там нас встретил агент фирмы, торгующей недвижимостью, и повез на своем джипе дальше на запад. Летнее солнце еще не клонилось к закату. Встретились ковбои, они гнали стадо по выжженной земле, и нам пришлось остановиться, переждать. Они сняли шляпы, приветливо помахали нам. Евгений светился неописуемым счастьем. На какую благодатную почву пали бы здесь семена Православия, среди этих простых ковбоев, думалось ему.

Ехали с час. Проселочная дорога вела в гору. Вскоре мы остановились и дальше пошли пешком. Дошли до поляны среди старых могучих дубов на северном склоне горы. Неподалеку виднелась недостроенная сторожка: была лишь железная крыша, ни стен, ни пола. Чуть к востоку отстоял флигель с каменной трубой, в традиционном стиле. И больше ничего. Достоинством и величием дышали эти края. День выдался теплый, и прогулка наша удалась. Агент фирмы повел нас по склону вверх, и неожиданно мы очутились на макушке очень красивой горы. К югу простиралось обрамленное скалами плато, и вид открывался столь чарующий и исполненный покоя, что мы слова не могли вымолвить.

Я чувствовал, что творится в душе Евгения. «Мне здесь нравится», — только и сказал он тихо. Даже Лоренс, на которого всегда трудно угодить, умягчился душой и все придирки оставил при себе. Я подошел к агенту, который указывал на великолепную обзорную площадку, расписывая достоинства участка, и спросил: «Сколько придется платить в месяц, если мы сойдемся в задатке?» (За 80 акров хозяин просил 14 тысяч долларов, и горная вершина находилась прямо в центре участка, собственно, половина продаваемой земли. Мы сказали, что стеснены в средствах, и нам решили предложить половину. Вторая половина занимала западный склон, и там была своя речушка.) «По 100 долларов в месяц», — ответил агент.

Я с грустью посмотрел на Евгения. Таких денег нам неоткуда ждать. Мы едва сводили концы с концами: кроме аренды лавки нужно было платить за жилье Евгения, да и мне за дом в Монтерее приходилось ежемесячно выкладывать немало. Грусть защемила сердце, ведь о таком месте мы и мечтали.

У Евгения на лице появилось страшное выражение. Оно помрачнело и застыло, словно Евгений весь ушел в себя. Ясно, значит, он уже принял решение. Здесь он и хотел бы умереть! «Господи! — взмолился я, — ради моего брата, дозволь нам здесь жить!»

Задаток был невелик: хозяин спешил продать землю. Там не было воды, да и само место — глухомань. К западу — национальный заповедник, к югу на 40 миль — ни городка, ни деревушки, ни даже фермы. Вся земля с той стороны принадлежала государству, в лесу водилось много всякой живности, случались и медведи. К северу и востоку землей владел некий У. Д. Сноу, так и оставивший ее в первозданном виде. Воздух был наполнен ароматами смолистой хвои, с запада дул свежий ветерок. Там, в шести милях отсюда, проходила дорога, упиравшаяся в ущелье Бигам. Лучше места не сыскать!

- Ну что ж хорошего, если нет воды? — усомнился я.

- Тем?то место и хорошо, — ответил Евгений.

Затем агент фирмы повел нас дальше на запад, мы спустились в ущелье. Здесь он показал нам родник, вода сбегала в деревянный короб, а когда он набирался полон, тонкой струйкой бежала дальше. Мы напились холодной, чистой как слеза воды. Перевалили еще за одну гору и оказались в другом ущелье. В теснине меж двумя склонами прилепился домик с огромной плитой. Мы полюбопытствовали, как ее доставили в горы. «На мулах», — последовал ответ.

Мы вернулись к джипу, перебрались через речушку и взобрались еще на одну гору посмотреть другой участок. Однако он ни в какое сравнение не шел с «нашим», с той дубовой рощицей. Необыкновенно поэтичное место! Я клял себя за чрезмерную чувствительность.

У Красного Утеса мы распрощались с нашим провожатым, пересели в машину Лаврентия и покатили домой по раскаленной солнцем необъятной долине Сакраменто. Ее просторы были мне по душе, что?то похожее на бескрайние русские степи, добела раскаленные солнцем: жухлая трава волнами колышется на ветру, справа — золото и пурпур заката. Было время вечерни, мы спели «Благослови, душе моя, Господа», а солнце садилось всё ниже и ниже, закатные тени густели. Я сидел сзади и видел, как на глаза Евгению навернулись слезы и медленно поползли по щекам. У нас с собой были молитвословы, и мы пели беспрерывно дотемна. Лаврентий довез нас до книжной лавки и отправился домой, еле живой от усталости. На прощанье сказал: «Решайте поскорее. А то надоело попусту взад–вперед кататься. Сегодня вполне подходящий участок смотрели». Постояв у дверей магазина, мы, не сговариваясь, пошли к усыпальнице архиеп. Иоанна, у нас были свои ключи. Припав ко гробу, уже в полном изнеможении начали молиться. В мраморном склепе стояла полная тишина, лишь иногда что?то потрескивало.

Молились мы не о земле — мы ее уже нашли, — а о прознании воли Божией. Молча мы благословили друг друга, я обнял Евгения и почувствовал, что он плачет. Потом он отправился домой, а я поднялся на балкон нашего магазина, где обычно коротали ночи.

Над дверью висела икона Спасителя. Не шелохнувшись, лишь чуть облокотившись на стеклянную дверь, я испросил Божие благословение. Я ощущал Его присутствие. Не сомневался в этом, ибо сколько чудес уже свершилось здесь. Но настала пора покинуть это место, пора «возрастать в духе». Несомненно, я буду скучать по этим святым для меня стенам. За спиной на улице проносились машины, светились фонари, оживленно переговаривались прохожие — стоял субботний вечер. Я отчетливо слышал голоса, окно над дверью было открыто. Но звуки улицы меня уже не трогали. Да, пожалуй, и ничто мирское. Душа радовалась. Видно, чуяла скорые перемены. Сердцем я знал, что наша лавка — это некая таинственная вершина, на которую мы взошли. Теперь нас ждала очередная — в Платине. Она всю ночь виделась мне в золотистом свечении, с трепещущей на ветру листвой, я так люблю слушать ветер. Так где ж я был?

Евгений той ночью занес в летопись следующее: «Здесь есть всё для вдохновенья: лес, безлюдность (ни души на две мили окрест), горы, снег зимой. Но нет воды. Не это ли нам указ, чтоб брали землю, раз не хотим жить мудростью мира сего».

Рано утром в соборе отслужили литургию. Все, включая меня и Евгения, причастились. После службы еп. Нектарий почему?то пошел домой приготовить для нас завтрак. Сказал, что принесет его в книжную лавку, где мы и потрапезничаем по–монастырски с душеполезным чтением.

Я спустился в усыпальницу, встал на колени, положил голову на митру архиеп. Иоанна и застыл в молитве: «Господи, яви нам волю Свою!» И тут я услышал голос о. Митрофана (он был туговат на ухо и говорил очень громко). Вдвоем с Евгением они направлялись к усыпальнице. «Женя, — сказал он, — на последнем сходе прихожан мы решили: раз уж ты бываешь на всех службах, предложить тебе место псаломщика ^[20] и платить по 100 долларов в месяц. Согласен? Тебе ведь нужны деньги, мы в любом случае дадим. У тебя будет один выходной, в пятницу».

Я ушам своим не поверил. Поднялся и увидел их обоих. Отец Митрофан слово в слово повторил сказанное (думал, что я не слышал) и отправился по своим делам. Его окружили люди.

- Что, по–твоему, всё это значит? — спросил Евгений шепотом.

- Может, Господь хочет, чтобы мы жили на этой земле?

- И ты еще спрашиваешь?! Конечно! Видишь, как близок Бог! — радостно воскликнул я и собирался уже уходить. Он стиснул мою руку, заглянул в глаза.

- Это значит, что Владыка Иоанн дарит нам эту пустынь! — и подтолкнул меня ко гробу, чтобы мы смогли поблагодарить нашего благословенного покровителя. Мы приложились к мантии, митре и посоху Владыки. — Никому ни слова! — наказал Евгений. Я, разумеется, согласился.

- Хотелось бы еще раз посмотреть участок. Давай попросим Николаса Марра — он сейчас в Доме свят. Тихона — свозить нас туда, — предложил Евгений. — Что скажешь?

- Когда? Завтра? — только и спросил я.

Сказано — сделано. Поутру Николас повез нас в Платину, пообещав ничего никому не говорить. Добрались мы быстро, взобрались на гору и принялись горячо молиться. Прочли акафист Богородице, молитву архиеп. Иоанну, окропили всё окрест святой водой. Николас, хотя и был погружен в собственные заботы, понял важность происходящего. Утром место предстало совсем иным. Мы прикинул, что и где построить, и к вечеру вернулись домой.

Не прошло и месяца, как земля стала нашей».

(обратно)

Вспашка новины

Распахивайте у себя новину, ибо время взыскать Господа, чтобы Он, когда придет, дождем пролил на вас правду.

Ос. 10:12.

УДАЛИТЬСЯ В ПУСТЫНЬ Глебу не давал обязательства перед родными. Уже много лет на его попечении находилась мать и больная сестра и оставить их он не мог. Мать поставила жесткое условие: сын волен отправляться в пустынь, но сперва должен купить ей дом с видом на океан и найти сестре высокого, красивого и богатого мужа. Дом Глеб купил (за долгие годы работы удалось скопить немного денег), но с замужеством сестры дело обстояло не так просто. Однако и это вскоре разрешилось при чудесном содействии архиеп. Иоанна. Однажды в декабре 1966 года Глеб долго читал Псалтирь в усыпальнице. «Оглянувшись, увидел, что народ разошелся, — вспоминает он, — я оставался один на один с Блаженным. Сердце защемило, и я расплакался, припав к его гробу, накрытому мантией. И вдруг меня пронзила мысль: ведь он жив, предстоит перед Господом, слышит нас, так почему бы не попросить его о помощи в моих нуждах. И я начал горячо молиться о сестре — она так хотела выйти замуж, но из?за болезни ей трудно было найти близкого человека. Тем временем богослужение наверху в церкви закончилось, усыпальницу сейчас закроют, и я ушел. То было воскресным вечером. А на следующий день сестра сказала, что познакомилась с молодым человеком и, похоже, они понравились друг другу. Вскоре они поженились, родился ребенок, и вот уже много лет они счастливо живут вместе. Самое примечательное то, что познакомились они в тот час, когда я взывал к блаж. Иоанну о помощи».

В 1967 ГОДУ Глеб обрел долгожданную свободу благодаря одному русскому, Сергею Ходсону. «В последние дни перед кончиной его матери, Лидии, моя матушка много помогала их семье. Сергей прослышал, что я мечтаю оставить работу в школе и посвятить себя изданию журнала, — вспоминает Глеб, — он сказал, что хотел бы снять комнату в нашем доме. (Я купил его матери два года назад благодаря заступничеству Богородицы). Моя матушка согласилась. Зная, что сердцем я, по ее шутливому выражению, «в книжном доме на балконе», она позволила мне уйти с работы. Теперь, сдавая комнату, она не знала нужды. А через год господин Ходсон умер, оставив нам немного денег, что тоже помогло. Я сходил в банк, переписал свою часть наследства на мать и сестру — в знак благодарности за свободу. И дом со всеми закладными перешел им. Я же был волен распоряжаться своей жизнью».

В 1967 году на Успение Глеб переехал в Сан–Франциско на улицу Климент, в дом, который снимал Евгений. Они перевезли туда печатный станок, так как в книжной лавке набирать и печатать было трудно — то и дело приходилось отвлекаться. Теперь же они работали по очереди: один в лавке, другой дома, готовя журнал. Дома совершали и богослужения. С тех пор на протяжении оставшихся 15–ти лет жизни Евгений ежедневно вычитывал полный круг суточных служб.

ДАЛЕЕ Глеб пишет: «Конечно, мы полностью были поглощены переездом в Платину. Мы съездили туда еще раз в феврале. Идти пришлось по пояс в снегу — накануне была сильная метель. Лишь к ночи, промокнув до нитки, добрались до места. Тишина, первозданная чистота, ни души окрест. Право, ради этого стоило три часа кряду утопать в сугробах.

Мы решили не затевать строительства до весны. Евгений выучился водить машину, получил права. Мы купили грузовичок. В нашу лавку переехал Филипп Потовка^[21] из Мичигана. Стали было прикидывать, что и где строить, но выяснилось, что ни Филипп, ни Лаврентий не горят желанием поддержать нас. Джеймс тоже лишь однажды посетил Платину, понял, что это не по нему.

Зато мы наслаждались. Мы враз полюбили Платину! И Господь являл нам суть и смысл этой затеи. А наш небесный покровитель архиеп. Иоанн помогал в минуты сомнений и слабости.

Мы решили, что сперва на неделю автобусом отправлюсь туда я. А на следующее воскресенье на машине приедет Евгений, отвезет меня к автобусной остановке, а сам останется в Платине, тоже на неделю. Я же буду подменять его в соборе, где он был псаломщиком. Поначалу Евгений боялся отпускать меня одного, однако сама мысль пришлась ему весьма по душе, ведь он любил природу.

2/15 мая, на свои именины, причастившись, я сел в автобус и доехал до Красного Утеса. Оттуда пришлось идти пешком — иначе до Платины не добраться. Прошел несколько миль, потом немного подвезла случайная машина, и снова — с чемоданом в руке — вперед, на своих двоих. Какой?то пожилой господин подвез прямо до места. Немного поболтав, мы расстались, и я остался совсем один. Вечерело. Признаться, мне было не просто страшно, а жутко, особенно, когда налетел западный ветер, завыл в горах, заскрипели–застонали деревья, заухала сова, заскреблись- зашуршали мыши. Стен у нашего жилища не было, лишь угловые столбы да крыша с навесом для крыльца. Я начал молиться.

Да, я сразу понял: Платина — это то что нужно. Место поистине благоуханное. Аромат незнакомых цветов пьянил. Мало–помалу я начал сооружать стену с западной стороны. В первые дни я решил разведать окрестности, но осторожно: случись что со мной — помощи ждать неоткуда. Несколько раз я даже спускался к дороге, в лавку, справлялся, нет ли письма от Евгения.

Но вот настал знаменательный день. С него, я полагаю, и начинается наша жизнь в Платине. То был день памяти св. Иова Почаевского^[22]. Утро выдалось хмурым и мрачным, настроение еще мрачнее — я прикидывал, сколько предстоит сделать, чтобы окончательно переехать. А потом? Как жить дальше? Надо тащить сюда всё наше типографское хозяйство. Появились моя извечная неуверенность, страх, ощущение близкого конца света. Но как?то не вязалось всё это с красотой вокруг, с ней не хотелось разлучаться долго–долго, всю жизнь, если, конечно, мы раздобудем воду, избавимся от посягательств «церковных чиновников», убережемся от людей и зверей.

Всю неделю с утра до ночи пребывал я в страхе, слезно моля Господа вразумить меня, глупого. Малейший шорох в лесу, даже щебетанье птиц, приводил меня в трепет, воображение рисовало жуткие картины. Ночами же докучали мыши и — еще более — кошмарные сны. Но каждый новый день сулил начало новой жизни. Я наскоро обходил свои «владенья», благословлял всё вокруг, благодарил Господа, давшего нам эту пустынь. По ночам свирепствовал ветер, с треском и грохотом повалило несколько деревьев.

К середине знаменательного дня я уже вымотался и просил Господа лишь об одном: чтобы и сегодня промелькнуло также быстро, как и вчера, чтобы скорее лечь спать и забыться. Вот–вот приедет Евгений и вызволит меня. Вызволит откуда? Кто меня держит, если не я сам? Ведь зачем- то мы решили всю жизнь провести здесь? Неужто все наши задумки — лишь несбыточные мечты, и уход от мира обречен на неудачу? Я устыдился своего малодушия и попытался забыться в работе. Но мысли точно докучливые мухи лезли со всех сторон, и трусливое сердце мое сжималось. Всё валилось из рук, молитва не помогала, дела не отвлекали. Нет, страшило не одиночество, я мог прожить и один, хотя отшельником себя не считал. Мучило меня само житие в пустыни. Единственное утешение: ко мне частенько приходила лань и смотрела с превеликим любопытством.

Смеркаться стало рано, наползли тяжелы грозные тучи, меж деревьев заклубился туман, всё вокруг предстало в еще более зловещем виде. В молитве я обратился ко Кресту, и вдруг меня осенило — у нас же здесь нет креста! Тут же я принялся за работу, решив поставить большой крест при въезде. Получился он больше, чем я предполагал, едва хватило сил поднять. Кое?как, спотыкаясь, чуть не падая, потащил. Начался дождь. Только он и нарушил мертвую тишину. Таща на себе крест, который сам же соорудил и сам на себя взвалил, я думал: затрачено столько сил, но кому нужен мой труд?

Лопаты у меня не было, глубоко выкопать не удалось. Да, не рассчитал я, крест получился большим, а ямка мелка. Что же делать? Собрав все силы, я поднял крест и поставил его — по крайней мере увижу, сколько еще нужно копать. Всё время, не переставая, я творил молитву Святому Кресту. Водрузив, я увидел с удивлением: крест стоит! Я не поверил глазам, отошел, пригляделся — стоит ровно, хотя ямка на ладонь глубиной, не больше. Я поразился: ведь это чудо! Знамение! Крест стоял, словно его держали Ангелы. Я отошел, земно поклонился трижды, поцеловал его, привалил к основанию попавшие под руку камни и в благоговении удалился, не зная, что и подумать. Несомненно, это было чудо!

Снова припустил дождь, и так всю ночь напролет. Выл ветер, и эхо разносилось по всему лесу.

Той же ночью мне приснился сон. Идет толпа людей, шеренгами человек по десять. Рядом со мной оказался Владыка Иоанн, а по другую руку — мои друзья и знакомые. Все они умоляют меня попросить заступничества Владыки. Я пообещал и, наклонившись к нему, хочу испросить благословения и ходатайства о близких, уже приложился к его деснице, но он вдруг берет меня за руку, глядит прямо в глаза и, в свою очередь, прикладывается к моей руке! Как ни был я смущен и ошеломлен, всё же понял, что он благодарит меня за крест, воздвигнутый в этом диком краю. Я прославил Честный и Животворящий Крест Господень на этой некогда языческой, кишащей бесами земле. Да пребудет здесь во веки Христос и да просветит народ сей!

А заглянув в календарь, увидел: сегодня праздник — воспоминание о небесном Знамении Честнаго и Животворящего Креста во граде Иерусалиме в 351 году, а также память преп. Нила Сорского, пустынника Русского Севера. Я понимал. Что все эти «совпадения» очень и очень значительны. День выдался погожим. Ясное голубое небо, ласковое солнце. Я поспешил посмотреть, что ж сталось с крестом, небось, опрокинул его ураганный ветер ночью. На удивление, он стоял, ровно и твердо. В тот день я ожидал Евгения, и мне очень хотелось, чтобы он воочию убедился — крест стоит вопреки всему!

Этим тихим теплым воскресным утром ждала меня в нашем пустынном уголке еще одна встреча. Помолившись и позавтракав, я пошел прогуляться. Сердце мое было исполнено радости и надежды: всё у нас здесь образуется, и Господь благословит наше дело. Я дошел до «шепчущих сосен» (так теперь называется у нас это место), прославляя Бога псалмами. На обратном пути, приметив большой валун, подобрал, взвалил на плечо — пригодится, укреплю им основание креста. Шел я неспешно, размышляя о преп. Ниле Сорском, о том, как он выбрал совершенно уединенную жизнь. Вдруг где?то совсем рядом зашуршала листва. Я подумал, что вспугнул лань, и сейчас она пустится наутек. Но всё было тихо. Даже не взглянув, я сказал вслух: «Ну, что же ты не убегаешь, неужто не боишься?» И только тут посмотрел на склон. Посмотрел — и обмер: прямо передо мной, метрах в двух, стояла большая пума и в упор разглядывала меня. Взгляды наши встретились, мы оба стояли не шелохнувшись. До чего ж красивое существо! В сотни раз лучше, чем на картинках или в зоопарке. Воистину, царь зверей, властитель здешних мест, где собирался жить и я. Красивая темно–серая с лиловатым оттенком шерсть, небесно–голубые глаза! Пума стояла на склоне холма, выше меня, ей достало бы и доли секунды, чтобы прыгнуть. Однако она не двигалась, я — тоже. И что делать — ума не приложу. Думаю: если прыгнет, брошу в нее камнем. А вообще?то я даже был готов принять смерть от такого красавца–зверя, он здесь хозяин, я — незваный гость. Я начал молиться, дабы Господь вразумил тварь Свою и позволил бы мне уйти. Шагнул вперед, глядя в спокойные глаза пумы. Очевидно, я вызывал у нее любопытство. Скорее всего ей не доводилось видеть человека, хоть и созданного править зверями, но слабого и трусливого, боящегося малейшего шороха. Я прошептал пуме ласково: «Ну, пропусти же меня, я боюсь тебя! Я не сделаю зла! Мне лучше здесь жить с тобой, чем с людьми, которые меня обижают». Не знаю, почему мне пришли на ум эти слова. Я сделал еще шаг вперед, повернулся лицом к пуме и продолжал пятиться к дому. Пума не шелохнулась, лишь взглядом следила за мной. Я всё пятился и пятился, тоже не сводя глаз со зверя. Потом ускорил шаг, повернулся и побежал. Пума всё так же недвижно созерцала меня. Прибежав домой, я забрался в спальный мешок и возблагодарил Бога.

Никогда не забыть мне красоты этой Божьей твари: сколько благородства, спокойной уверенности, величия! Воистину прекрасны творения Господни! Крылся в этой встрече и некий тайный смысл, хотя то было не видение, а настоящая встреча с хищником. Страх сковал меня, Божьей волей столкнулся я лицом к лицу со смертью, и каким же потрясением это для меня оказалось. А ведь Он только чуть открыл мне, что такое настоящая пустынь. Теперь, вспоминая об удивительной красоте той Божьей твари, я благоговею перед Господом.

Вечером приехали Евгений и Филипп, а я вернулся в Сан–Франциско. Через неделю он возвратился. Мне не терпелось узнать, почувствовал ли он различие мечты о пустыни с действительностью, пришлась ли она ему по вкусу. Я посетовал на то, как тяжело находиться в соборе, что, несмотря на мою любовь к богослужениям, меня влечет прочь, что этот церковный мир не по мне.

Мы вышли из лавки и отправились на побережье, где располагались богатые особняки. Мы нередко находили там отдохновение после многолюдия в соборе. Вечерело. Небо окрасилось лучами заката. Едва я начал рассказывать ему про крест, как Евгений перебил меня. Когда он с братом Филиппом приехал в Платину, сразу обнаружилось, что тому не по плечу пустынная жизнь. Работать Филипп не любил, несколько раз на дня ездил в город за пивом и после таких «прогулок» был уже не в состоянии что?либо делать. Вскоре он уехал совсем. Евгений остался один. Он выбрал участок под печатную мастерскую, свалил несколько деревьев, соорудил бревенчатый фундамент, укрепил бетонными плитами. Потом решил немного отдохнуть и помолиться. Вернувшись, хотел было взяться за работу, как в ужасе отпрыгнул: на том самом месте, где лежали бревна, оказалась огромная гремучая змея, — видно, человек вторгся в ее владения. Евгений испугался и растерялся, ведь такая встреча не сулила ничего хорошего. Но затем подумал: змея эта — символ темных сил, которые всячески мешают братии. Он схватил лопату — догадался привезти ее из Сан–Франциско, — помолился св. Георгию Победоносцу, поразившему змия, и одним махом расправился с гадиной. На этом месте выросла печатная мастерская, дабы нести всепобеждающее слово Божие всему англоязычному миру.

Тем же днем под вечер, окончательно вымотавшись, Евгений присел отдохнуть на складной стул. Дверь осталась приоткрытой. Вдруг он увидел на пороге архиеп. Иоанна в черном монашеском одеянии. Не понимая, сон это или явь, Евгений, нимало удивившись, всё же решил заговорить с Владыкой, хотя отлично знал, что тот два года назад скончался. Евгений в те дни испытывал то же, что и я: ему стало казаться, что вся затея с переездом в пустынь совершенно безнадежна. И он поторопился задать Архиепископу несколько вопросов:

1. Будете ли Вы с нами? — Блаженный кивнул.

2. Будет ли Глеб со мной? — Опять согласный кивок.

3. Будем ли мы жить в пустыни? — И снова «да».

4. Будет ли с нами кто?нибудь из настоящих помощников? — Владыка покачал головой. И, наконец,

5. Останемся ли мы в Платине навсегда? — Опять «нет».

И видение исчезло. Но Евгений после этого исполнился уверенности и закончил: это — благословляющая десница Божия».

Задумчиво облокотясь на парапет набережной, Глеб спросил, как брат толкует видение.

- В Платине нам придется еще труднее, чем в Сан–Франциско, — ответил Евгений.

- Да кто мы такие, чтоб браться за такое дело? — взмолился Глеб, боясь, что они не выдержат грядущих испытаний. — Мы же два идиота! Какой от меня толк! Я немощный грешник!

Евгений положил брату на плечо руку.

- Именно потому, что мы великие грешники, Господь и призывает нас на это дело. И всё у нас получится.

(обратно)

Исход из мира

ДО КОНЦА своих дне отец Евгения поддерживал сына в стремлении к новой жизни. В 1967 году, выйдя из больницы после операции, он написал сыну: «Внимательно слежу за твоим развитием и радуюсь твоей деловой хватке и религиозному рвению. Верю: всё задуманное тобой сбудется. Твой путь в Православие надежен и прям». Не прошло и года, как в июле 1968–го он скоропостижно скончался.

В Кармеле добрейший Фрэнк всегда помогал соседям и братьям–прихожанам: кому ядовитый кустарник срубит, кому что из утвари починит. В день смерти он помогал соседу красить дом. За этим бескорыстным добрым делом его и настиг инфаркт. В последней записке сыну (на обороте письма Эстер) он завещал:

ЖЕНЯ!

ДЕРЖИСЬ НАМЕЧЕННОГО КУРСА.

Папа.

Эстер никак не могла смириться с тем, что не попрощалась с мужем, не сказала ему напоследок и слова. Евгений тотчас же прилетел к матери. Приехали и Эйлин с Франклином. Старший сын привел в порядок финансовые дела матери, но моральную поддержку в час скорби ей оказывал младший «религиозный» сын. Присутствие Евгения очень помогло ей. И, как он признался в письме к Алисон, ему это было тоже очень важно. Прошлые раздоры забылись. Сейчас Эстер меньше всего думала о мирском преуспеянии, ей нужна была вера.

К ЛЕТУ Евгений и Глеб твердо решили переезжать в Платину. «С Божьей помощью жилище наше готово, можно селиться, — писал Глеб, — в печатной же мастерской пока нет ни стен, ни крыши, однако мы решили не тянуть с переездом.

К тому времени местное духовенство уже уважало нас. Архиеп. Антоний даже собирался навестить наш дом и мастерскую. Еп. Нектарий, которого архиеп. Иоанн просил не оставить нас своей заботой и который стал моим духовным отцом (стараниями о. Адриана), мечтал открыть свой монастырь и надеялся, что Евгений присоединится к нему. Он знал, что противлюсь жизни монахов в миру. Отец Николай Домбровский из Аламеды частенько зазывал нас к себе на обед по воскресеньям, — видно, думал, что мы составим хорошую партию его дочерям Алле и Тамаре, очень славным девушкам. Впрочем, все понимали, что сердца наши стремились «неотмирным» подвигом послужить Богу. На переезд требовались деньги, а их не было, хотя мы уже издали несколько книг, да и подшивка за 1968 год была как никогда внушительной. Но Господь снова помог нам. Однажды, вернувшись с ранней литургии, Евгений показал мне десять стодолларовых банкнот. Утром к нему подошла одна набожная русская (она всегда покупала у нас ладан, ее так и прозвали «ладанной дамой») и сунула деньги, сказав, что они нам понадобятся и чтобы мы никому о них не говорили. Значит, Господь видел, что мы готовы к пустыни.

Принялись упаковывать вещи. Чтобы не привлекать внимания, мы по ночам перевозили ящики в заранее арендованный гараж. Забили его до потолка».

Владимир Андерсон вызвался присматривать за книжной лавкой после нашего отъезда. Он учительствовал в местности Уиллитс и обещал на выходные наведываться в Сан–Франциско. В будние дни в магазине должны были работать другие помощники. Хотя на переезд в пустынь братию благословили и о. Адриан, и архиеп. Аверкий, и старец Никодим с Афона, они всё же не решались сказать о переезде еп. Нектарию, боясь, что он огорчится. И верно: узнав об их решении, он расстроился, попрекнул братию, дескать, они «плюнули ему в душу». Выслушав все доводы, он, конечно, понял их, но всё же ему было очень тяжело расставаться с мечтой о монастыре в Аламеде, где главную роль отводил Евгению и Глебу.

Известили они и архиеп. Антония. Тот, по словам Евгения, «пока одобрял их решение».

В августе 1969 года братия наняли большой грузовик и погрузили всё свое оборудование. Глеб вспоминает: «Когда перетаскивали печатный станок, пришел о. Афанасий и посоветовал везти на катках. В первый раз я увидел, сколько любви у него во взгляде. Он глубоко почитал Владыку Иоанна и чуял, что тот незримо присутствует с нами. То же чувствовал и я.

Переезжали мы долго. Наконец, 14/27–го августа, в канун праздника Успения Богородицы мы, как думалось, в последний раз отправились в Платину на грузовике, намереваясь вернуться к вечерней службе и возвратить машину. Жара стояла неимоверная. Грузовик был огромен и неуклюж, не знаю, как Евгению удавалось так спокойно и сноровисто вести его. Чуть за полдень прибыли на место. Пришлось обрезать большие сучья и ветви, чтобы поставить грузовик у фундамента с настилом — полом нашей будущей печатной мастерской. Мы перекусили и принялись за работу. Управившись, мы буквально свалились с ног. Проснулся уже ночью. Вовсю светила луна, высыпали звезды. Ни звук, ни шороха — необыкновенная тишина. Даже птицы примолкли. Ночь ласкала теплом. Несказанное блаженство снизошло на меня. Наверное, вот так и в Раю, подумалось мне. Ни ветерка, однако воздух восхитительно свеж. Чуть застили луну легкие, почти прозрачные, быстрые облачка, лес стоял словно завороженный. Я босиком прошелся по нашей священной земле. Как приятно ступать по ней. Евгений крепко спал в доме, и я решил его не будить. Сейчас всё равно не поедем — опоздали и грузовик возвращать, и ко всенощной. Впрочем, чем здесь не всенощное бдение? И я принялся петь псалмы, слезы сами собой покатились из глаз. Не ведал я тогда, что пройдет не так уж много лет, и в такую же ночь на Успение я лишусь своего сотаинника, своего задушевного друга».

Утром братия выбрали красивое место, принесли книги и начали служить Успенскую заутреню. Вдруг из леса вышла лань и легла рядом, с любопытством оглядывая новых соседей, появившихся здесь с совсем иными целями, нежели их предшественники — охотники. Братия лишь изумленно переглянулись. Но самое удивительное ждало впереди: дошли до места на утрени, когда все в храме встают — на Песни Пресвятой Богородице перед 9–ой песней канона — и лань встала! Кончилась песнь, и лань улеглась опять и не ушла до конца службы. «Как же близок Бог!» — подумалось братии.

Глеб пошел в дом, а Евгений остался еще помолиться в тиши и покое нового обиталища. Теплый ветерок бродил по высокой траве, шелестел в кронах деревьев неживыми листьями, и они шурша падали на землю.

Как выяснилось, горный кряж этот назывался Благородным — чем не подходящее место для человека с таким же именем (Евгений означает «благородный»).

Глеб очень верно подметил отношение друга к этому месту: Евгений и впрямь считал, что здесь, подобно мертвому палому листу, он сможет умереть для мира. Душой он умер для мира давно, но лишь здесь он мог вкусить сладость этой смерти, оставаясь живым для того, что вечно. Как и смерть телесная, смерть для мира — тайна, и постичь ее могут лишь те, кто сам ее пережил. И Евгений навсегда останется тайной для тех, кто его знал. Но то, что непостижимо для людей, ведомо Господу, пред Которым предстал сейчас человек — Его творение, готовясь ко грядущему единению с Творцом. Евгений почитал себя недостойным избавления от мирской суеты, недостойным этой «земли обетованной». Насколько же тогда должен был он умалиться, думая об обещанной Богом вечной жизни! Осенний лес готовился к зимнему успению, чтобы восстать к жизни вечной. И Евгений не мог сдержать слез благодарности: ведь Господь, как и в усыпающей природе, готовил его возрождение через смерть.

На том самом месте, где сидел тогда, обретет Евгений вечный покой. Здесь ожидает он всеобщего Воскресения.

(обратно) (обратно)

ЧАСТЬ V

На диком Западе

…Вы совершите служение Богу на этой горе.

Исх. 3:12.

ВО ВРЕМЕНА золотой лихорадки в калифорнийских горах, где сейчас братия устроили скит, кишмя кишели поселки старателей. В 40–50–е годы прошлого века тысячи золотоискателей (среди них немало китайцев) с семьями устремились на дикий Запад в городок Уивервилль, выросший как на дрожжах. Он располагался в 20–ти миля от облюбованной братией горы. От Уивервилля пути старателей расходились, в 70–е годы добрались и до Благородного кряжа. Золота там не нашли, зато обнаружили металл куда более ценный — платину. Отсюда и пошло название соседнего поселка. Чтобы кормить добытчиков, скотоводы гнали через горы целые стада, так в честь ковбоя — Дона Ноубла («Благородного») — и был назван кряж.

В 1893 году в речушке Гаррисонова Лощина (в 4–х милях от теперешнего скита) нашли золото. Словно по волшебству вырос одноименный городок, с церквями, двумя школами, несколькими пивными, почтой с двумя дилижансами, возившими ежедневно письма, посылки и припасы для старателей. За 10 лет добыли почти 450 тонн золота. В этих краях небезызвестному семейству Херст и удалось сколотить капитал.

Но миновали дни «золотой лихорадки», опустела Гаррисонова Лощина, деревушка Платина захирела. В полумиле от нее при дороге вырос одноименный поселок. А в горах и по сей день сохранились обветшалые лачуги первых поселенцев, остатки рудников. Их обнаружили Евгений с Глебом недалеко от скита, вдоль тропы, протоптанной животными.

ЗАДОЛГО до белых поселенцев в этих горах жили индейцы, но в XIX веке их согнали с насиженных мест. В 1852 году в 15–ти милях от нынешнего скита белые безжалостно вырезали целое индейское поселение Уинтун, около ста человек мужчин, женщин и детей.

1–го апреля 1971 года Евгению удалось познакомиться с потомком обитателей этих мест. Глеб вспоминает: «Однажды Евгений отправился в город за досками — в ту пору нам необходимо было расширить печатную мастерскую, дабы нести слово Божие ближним. На обратном пути он заглянул в Платину, на почту. Там у окошечка стоял высокий мужчина лет сорока, с красивым суровым лицом, умными глазами. В чертах угадывалось нечто восточное. Не глядя на Евгения, он медленно, нарочито четко и правильно выговаривая слова, спросил:

- Зачем вам целый грузовик досок?

Евгений объяснил: дескать, для строительства мастерской.

- Эта земля принадлежит нам, и строить на ней ничего нельзя, — произнес незнакомец, — если вы надругаетесь над нашей землей, мы вас прогоним.

Евгений смекнул, с кем имеет дело, и ответил:

- Мы — дети Божьи. И строим дом во имя Его.

Мужчина несколько умягчился и сменил тон:

- Что ж, тогда удачи вам, а вообще?то мне не по душе всё, что здесь творится.

Евгений поинтересовался, не из индейцев ли, некогда живших здесь, его собеседник. Оказалось, что он происходит из племени Уинтун, и его предки жили окрест с незапамятных времен. И сейчас он готов сделать всё, только бы остановить белых. Вернувшись в скит, Евгений рассказал о знаменательной встрече: не иначе, грядут тяжелые времена. Но потом сам улыбнулся: «А разве мы здесь трудимся не во благо тех же индейцев?»

Конечно же, Православие, принесенное преп. Германом коренному населению Аляски, должно стать достоянием и исконных жителей на юге страны. И когда Евгений говорил о приобщении к слову Божьему наших ближних, мне всегда вспоминалась его встреча с потомком того благородного народа».

Одной из самых любимых книг Евгения была «Иши в двух мирах: биография свободного индейца в Северной Америке». Иши — последний из племени Яхи, обитавшего в горах милях в 80- ти от Платины, около горы Лассен. Евгений часто заговаривал о судьбе Иши, а впоследствии обязывал каждого послушника прочитать эту книгу.

Простодушный, близкий к природе Иши напоминал ему Лао Цзы в древнем Китае. Доктор Сакстон Поуп, близко знавший Иши в конце его жизни, писал об индейце так: «У Иши душа младенца, а разум философа».

Евгений нередко отправлялся на поиски наконечников стрел или остатков утвари живших здесь некогда людей. Пребывание белого не запечатлелось на этой земле, нога его, может, вообще не ступала по склонам горы, потому?то Евгению и хотелось отыскать следы индейцев.

ПРОЗНАЛ он и об отшельнике, белом человеке. Тот 40 лет жил в лесу в нескольких милях от скита, на берегу горной речушки, впадавшей в реку Орлиную. По свидетельству очевидцев, отшельник научился разговаривать с птицами, подражая их голосам. И птицы слетались по его зову «на беседу». Мяса он не ел. Жил покойно и тих — не выносил шума, поясняли знавшие его. Жилище его отстояло от дорог и добраться до него было весьма трудно. Без проводника не найти. Не раз Евгений сговаривался со знавшими дорогу навестить отшельника, но, видно, не судьба. Хотя вспоминал об этом «птичьем друге» частенько, видно, угадав в нем родственную душу.

ВСКОРОСТИ после переезда в Платину братия получили еще одно знамение, что дело их угодно Богу, что их миссия на дальних рубежах нужна.

Как?то раз, возвращаясь с почты с кипой «Православного Слова», Евгений повстречал старушку, и полюбопытствовала, что он несет. «Мы печатаем православное слово Божие», — ответил он и показал ей журналы. Она удивилась: разве в этакой глубинке можно печатать журнал? «А у нас в горах монастырь и там же печатный станок», — пояснил Евгений. Анна (так звали старушку) удивилась еще больше и тотчас вызвалась посмотреть, как живут и работают братия. Евгений повел старушку с дочерью и еще одной родственницей в скит. Переступив порог печатной мастерской, Анна заметила за станком Глеба и воскликнула: «Всё в точности, как привиделось Джорджу во сне!» Джордж — муж ее дочери Сюзанны — владел небольшой фермой неподалеку, к северо–западу от скита. Он исповедывал взгляды адвентистов седьмого дня и некогда жил в долине Сан–Хоакин. Движимый предчувствием близкого конца света, он вознамерился купить землю в глуши Северной Калифорнии, где можно жить просто, в согласии с природой, печатать журнал, в котором изобличалось бы вероотступничество и напоминалось бы о расплате за презрение пути Божьего. Он уже скопил деньги, подыскал участок недалеко от Платины, но вдруг ему привиделся сон: двое одетых в черное мужчин печатают что?то на старинном станке — словно вернулись времена Мартина Лютера. И послышался голос: «Там, куда ты собираешься, уже печатается слово Божие».

И Джордж едва не отказался от своего замысла. Решил порасспросить местных, нет ли окрест типографии, но никто ему не указал. Тогда он всё же решился и переехал в Платину.

Анна же, увидев скит, приснившийся зятю, рассудила: «Что ж, значит и впрямь слово Божие». Позже братию навестил и сам Джордж и подтвердил рассказанное свекровью. Православное Братство в Платине явилось для него откровением. Увидев в Евгении и Глебе истинно Божьих угодников, он подружился с ними на всю жизнь.

(обратно)

На дальних рубежах

Не ради покоя и благоденствия обосновались мы здесь, дорогие братия, а ради борьбы, ради брани суровой… Мы собрались в этой тихой обители духа, дабы неустанно изо дня в день сокрушать наши страсти.

Св. Фавст Леринский

ПЕРВЫЕ ГОДЫ в скиту дались братии особенно трудно. Удалось построить лишь две клетушки: в одной они спали, трапезничали, молились, в другой держали всё печатное оборудование. Зимой бывало отчаянно холодно. Поначалу отапливалась лишь мастерская, потом купили крохотную плиту, на которой готовили. Но тепла она почти не давала, холод проникал сквозь щели в стене. Летом же наоборот — гора дышала сухим, испепеляющим зноем.

Всё приходилось завозить на грузовике, даже воду, т. к. на склонах не было ни ручейка, ни ключа. Спускаться и подниматься на гору оказывалось делом непростым. Зимой снегом заносило дорогу, и в город было не попасть. По весне дорога раскисала — грузовик увязал в грязи. Но даже когда, казалось, ничто не препятствовало, братии не всегда удавались поездки — подводила машина, ведь приходилось довольствоваться старыми изношенными грузовиками, и те не выдерживали тяжких подъемов и опасных спусков. Тогда братии приходилось две мили шагать до Платины и нести воду оттуда. Братия приучились мыть посуду, экономя каждую каплю.

Разумеется, не было ни канализации, ни освещения, печатный станок работал от небольшого движка. В быту братия обходились без электричества, как и замышлял Евгений, — они жгли свечи и керосиновые лампы.

В краткой летописи Братства Евгений отметил: «На земле, подаренной чудесным образом Владыкой Иоанном, даже лишения и тяготы оборачивались во благо, помогали держаться строгой духовной жизни: без телефона и электричества легче отгородиться от суетного мира; без водопровода и прочих городских «удобств» легче настроиться на подвижнический лад, что при «благах цивилизации» почти невозможно; трудности «первобытной жизни», особенно зимой, лишь укрепляют упование на Бога, закаляют братию. Снежные завалы зимой (хотя и нечастые) служили хорошим уроком братии: нельзя полагаться на собственные силы. Лишь в подобные минуты испытаний и можно постичь истинный «вкус» пустынной жизни, этой непрестанной брани подвижников прошлого».

Борьба за выживание отнимала почти всё время, а ведь приходилось еще много печатать — это был единственный источник дохода. В 1971 году Евгений писал: «Все наши силы, как физические, так и умственные, служат лишь одному — печатанию на станке, не менее изнурительному, чем колка дров. Переводить и писать самим удается урывками, в минуты отдыха от типографских работ. Я не жалуюсь, как знать, может, именно в этом путь ко спасению!»

Богослужения задавали тон каждому дню. Трижды (по монастырскому уставу) собирались на молитву — в этом, как ни в чём другом, могли они уподобиться древним, столь любимым пустынникам, о которых много читано.

Братия старались поддержать в скиту молитвенный настрой. Особенно ревностно следил за этим Евгений, не допуская никаких мирских привычек и послаблений. В монашестве не разрешалось празднословить, сидеть развалившись или закинув нога на ногу.

В пище братия отличались редкой неприхотливостью. Еще до пострига отказались от мяса, позволяли себе лишь иногда рыбу. Во время совместных трапез один читал что?либо из духовной литературы, пока другой ел. Это опять же соответствовало монашеской традиции: насыщать одновременно и тело, и душу. Читались книги Сергея Нилуса об Оптиной пустыни или жития оптинских старцев (русских изданий было предостаточно).

Обычно Евгений слушал молча, читая, также воздерживался от оценок. Однако, всё узнанное наматывал на ус. Иной раз Глебу не терпелось узнать мнение друга, но тот отвечал лишь, что книги рассказывают о жизни, какой она должна быть и была, это сейчас христианская жизнь всем в диковинку. Глеб удивлялся: Евгений никогда не выискивал что?то необыкновенное, вроде видений, откровений, явлений Божественного света — всего, что так пленяло самого Глеба. В душе же Евгения он не нашел на это отклик. Тот говорил, что и без зримых чудес всё достаточно ясно.

УСТРАИВАЯ скит, братия преследовали более чем скромные цели. Они не помышляли о большом, известном и «прославленном» монастыре, сама суровая жизнь воспрепятствовала этому. Братия намеренно не опубликовали ни строчки о ските. Поначалу они не были ни монахами, ни тем более священниками, посему и не пытались играть роль духовных наставников.

Но нужен ли постриг, чтобы почувствовать все тяготы и радости монашеской жизни? Они не тешили себя надеждой, что, удалившись от мира, разом отринут все мирские искушения. Из святоотеческой литературы они знали: пока живы мирские впечатления, страсти не отпустят и в пустыни. На своем опыте убедились: воспоминания о мире усилились, стали докучать пуще прежнего с тех пор, как братия удалились от людей. В мирской жизни впечатления быстротекущи, одни сменяются другими, а в тиши скита всё запечатленное ранее в памяти оживает и давит сто крат сильнее. Порою помысел делается невыразимо приятнее и соблазняет куда сильнее реальности.

Глеб вспоминает: «Наш первый год в пустыни оказался совсем не таким, как мы ожидали. Несказанный покой вокруг в природе лишь подчеркивал суету, царящую в наших душах. На белой скатерти каждая складка приметна, так и в нашей новой жизни всякая мелочь, привнесенная из мира, бросается в глаза на фоне тишины и покоя».

В святоотеческих писаниях указано, что подвижников гнали из пустыни не столько козни дьявола, сколько собственный страх, дьяволом разжигаемый. Глеб заметил, что главным недостатком Евгения было малодушие — он быстро уступал разочарованию и унынию. Цепкий ум Евгения без труда «схватывал» все истинные, в том числе и грядущие невзгоды и заботы. И зачастую они, казалось, перечеркивали его самые заветные замыслы, так что опускались руки перед «морем бед». В такие минуты он говаривал, что «ничего не получится», и Глебу приходилось увещевать друга, а то и выговаривать ему.

Сам он тоже полнился страхами, но иного толка, порожденными типично русской неуверенностью в себе^[23]. Его страшили не трудности, а собственная неспособность справиться с ними. Его приходилось всё время подбадривать, утешать, выслушивая сетования, — эта роль выпала Евгению на долгие годы. Он успокаивал, вразумлял брата, оставаясь невозмутимым.

- Неужто тебе меня не жалко! — сокрушался Глеб.

- Ни капли, — отвечал Евгений, — ты счастливейший человек на свете!

Тяжким испытанием, выпавшим братии в первые годы скита, явилось издание журнала — в лесу, в первобытных условиях. Мало того, что печать сама по себе — нелегкий труд, братии нередко доставалось и похлеще: сломается в дороге машина, груженная бумагой или типографской утварью, — и приходилось на руках втаскивать в гору тяжеленные свинцовые шпоны и ящики с металлическими литерами.

Работа с печатным станком требовала от братии безграничного терпения. Случись сломать или вывихнуть палец, и увечье останется на всю жизнь. Но стоило Глебу завести привычные сетования, как Евгений сразу же обрывал друга: «Ты что, хочешь вернуться в мир? Да?» или: «Хочешь воздаяния сейчас или на Небе?» На что Глеб отвечал: «Конечно, на Небе. Но нельзя ли получить хоть малую толику сейчас?» Евгений лишь качал головой: «Выбирай — сейчас или потом».

Небесные знамения являлись братии нечасто и нежданно, но всегда в решающую минуту. Наглядный пример — случай с линотипом (братия купили его в 1970 году). Конечно, по сравнению с набором вручную работа упростилась, но и линотип порой «капризничал», к тому же для него требовался электродвижок и пропан. Однажды, когда Евгений набирал на линотипе (работать приходилось с раскаленным на газе свинцом), сломался движок. Несколько часов ушло на починку, но к тому времени остыл свинец. Когда всё снова было готово к работе, отказал линотип! Такой оборот уже не удивлял, братия привыкли тратить больше времени на наладку техники, нежели на самое печать. Но в этот раз терпение у Евгения лопнуло.

- Хватит с меня! Сколько часов ковырялся, и всё без толку! — взвился он.

- Это козни дьявола, — ответил Глеб, — он зол на нас, вот и пытается досадить. Принеси?ка святой воды.

Братия сняли со стены деревянный крест, окропили станки и стены святой водой. И вдруг и линотип, и электрический движок, даже печатный пресс заработали сами собой!

В другой раз у братии сломался грузовик — ни вперед, ни назад. «Мы возблагодарили Бога, — вспоминал позже Евгений, — и принялись таскать в ведрах воду для скита (неподалеку обнаружили источник). Стали ходить в магазин, на почту и за бензином пешком. Очень трудно, зато очень полезно! Потом в разгар печатания очередного номера «Православного слова» отказал движок. Свое отчаяние я излил Глебу: «А вдруг всё, что мы затеяли, неправильно?!» Но не прошло и дня, как из Сан–Франциско приехал дьякон с двумя механиками (хотя и слыхом не слыхивал о нашем бедственном положении), они подлатали наш грузовик, перегнали его в город для настоящего ремонта, а нам оставили свой, на нем мы отвезли в починку движок и только что напечатанные копии журнала для рассылки».

Случалось, Господь уберегал братию и от серьезных увечий. Вот случай, описанный молодым русским священником–очевидцем (хотя себя он и упоминает в третьем лице):

«Однажды, взбираясь на гору, Евгений упал и покатился по склону, мимо Глеба и его спутника. Ударившись спиной о валун, Евгений исчез в кустах — никто и глазом моргнуть не успел. Не иначе, покалечился Евгений, руки–ноги поломал. Однако он преспокойно вышел из кустов, объяснив спасение свое заступничеством преп. Германа Аляскинского. Все трое пропели тропарь блаж. Герману и пошли дальше!»

БРАТИЯ познали истинную цену своим огорчениям, испытаниям, искушениям. Евгений сказал однажды: «Святые Отцы учат, что во всём надо видеть полезное для нашего спасения. Научимся — спасемся!

Взять хотя бы самый «бытовой» пример: сломался печатный станок. Пока он работал, стоишь и сердце радуется: странички все аккуратные, чистые, красивые. И уже пленяют мечты: увеличится тираж, журнал будут читать во всех странах. А тут, глядишь, станок и «забарахлил»: «жует» и «выплевывает» страницы как попало. Они слипаются, рвутся. И мечты о большом тираже тают на глазах, даже немногие дополнительные экземпляры уничтожены, станок сделался орудием пыток. И собираешь все силы, прибегаешь к Иисусовой молитве, чтобы успокоиться и наладить станок. И хотя эта работа радости и удовольствия не приносит (не то, что 5 минут назад, когда любовался красивыми страничками), она очень полезна для духовного роста, помогает сосредоточиться и повести борьбу. Но стоит поддаться настроению, захочется разнести станок в пух и прах — и битва проиграна. Не в том победа, чтобы побольше журналов напечатать, а в том, над чем трудится душа. Прекрасно, если, спасая себя, душа сумеет спасти и других. Но если, спасая печатным словом души ближних, губишь свою — это уже скверно».

Подобные слова он высказывал в отношении одного монаха, получив от него письмо. Тот, имея большое состояние, возмечтал о «миссионерской деятельности». «Он отчаянно нуждается в помощи, — писал Евгений, — и готов заплатить любые деньги, чтобы выписать себе духовного наставника, хоть из Европы. По правде говоря, мы уже потеряли всякую надежду на успех его поиска. Вывод из всего этого один: чтобы труд на ниве Православия дал плоды, нужно избирать узкую, почти непроходимую тропу, с молитвой, слезами и потом прокладывать себе путь. Когда слишком много свободы, денег, выбора и замыслов — всё легко пустить по ветру.

Так нам ли не благодарить Господа за все тяготы и испытания — лишь в этом наша надежда!»

В ПЕРВЫЕ годы отшельническую жизнь братии в молитве и трудах почти никто не нарушал. Изредка наведывались их знакомцы, знавшие о ските. Одним из первых навестил их архиеп. Антоний, но, видно, так и не понял, зачем братия сокрылись в горах. Глеб настоятельно просил Евгения растолковать всё Владыке, чтобы тот понял и чаяния американской души.

Наезжал и еп. Нектарий. С ним всё был иначе: братия видели в нем единомышленника, его присутствие помогало им выстоять, выдержать все напасти и искушения.

Глеб вспоминает: «Всякий раз, завидя Владыку Нектария, мы, словно дети, ожидающие гостинцев, с радостью бросались к воротам, звонили в колокола — как и положено встречать архиерея. К безграничному уважению примешивалась радость «живого» общения. Владыка служил молебен, благословлял нас и в заключение произносил краткое назидание, не забывая посетовать на свое слабое здоровье, на церковную жизнь и на обстановку в мире. Слово его порождалось не архиерейским самомнением, но святоотеческим смиренномудрием. Поэтому так западал нам в душу его духовный опыт, столь необходимый всем нашим современникам.

Еп. Нектарий вспоминал Святую Русь, Оптину пустынь, встречи со старцами, коим вскорости суждено было стать новомучениками. Вспоминал он и много забавного, созвучного и нашим дням. Умел подшутить и над собой. Многое из рассказанного свидетельствовало о глубокой наблюдательности, в том мне виделось влияние о. Адриана. Доводилось нам слышать и немало трогательных историй, нередко и у рассказчика, и у слушателей глаза были на мокром месте. Владыка не задавался целью разжалобить нас, просто он, как обычный, наделенный чувствами человек, любил жизнь и ценил свободу. Конечно, грустно было ему наблюдать людскую суету, но устремляясь к горнему, он умел сочувствовать и разделять чужую боль.

Выслушивая исповедь, он опять уподоблялся о. Адриану, может, не был так проницателен и точен в выявлении греха, но в сострадании к кающемуся он, пожалуй, даже превосходил своего наставника.

Он не оставался ночевать в скиту (не позволяло здоровье) и нередко приезжал опять поутру, к богослужению. Всякий раз, прощаясь с Владыкой, души братии скорбели — так разлучаются любящие друг друга люди. И когда, согласно иерусалимскому типикону, колокола возвещали об отъезде еп. Нектария, когда он из окошка машины осенял братий крестным знамением, они чувствовали себя осиротевшими. Но полнились они и другим чувством — довольством от вкушения чудесной духовной пищи — этакий праздничный обед с десертом! У нас сразу прибывало сил для грядущей борьбы с суровой действительностью, теплело на душе, прояснялся мысленный взор: не напрасны, не бессмысленны все наши страдания».

(обратно)

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: