АУДИОВИЗУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА 13 страница

Будучи вписано в тот или иной содержат, контекст, каждое явление культуры, выступающее, т.о., как своего рода текст, тем или иным образом коррелирующий со своим контекстом, с одной стороны, накладывает свой отпечаток на контекстуальное смысловое поле, а, с другой, само адаптируется к своему контексту, испытывая его ценностно-смысловое воздействие; осмысление, интерпретация и оценка данного явления культуры всегда обусловлены контекстуальностью, т.е. складывающимися диалогич, отношениями между данным текстом и инновативным контекстом, — в рез-те происходит “приращение смысла” — прежде всего в самом тексте, обретающем — в процессе взаимодействия со своим контекстом — все более и более значит, “интерпретативную оболочку”. В этом смысле одно и то же культурное явление в разл. культурно-истор. эпохи и даже в течение сравнительно небольших истор. периодов не равно себе, поскольку в своем содержании постоянно утрачивает одни смыслы и семантич. оттенки и приобретает другие, более актуальные, ценные или значимые в каком-то отношении.

Особый случай представляет нарочитая модернизация феноменов культуры прошлого или нац. адаптация инокультурных явлений, достигаемая соответствующим моделированием эпистемологич. контекста — резко современного или исключительно национально-культурного, — новый феномен культуры, высвеченный неожиданным контекстом, представляет собою аллюзию прежнего (т.е. особого рода интерпретацию, переосмысление, а не его продолжение и развитие), и его В. в культурно-истор. отношении, т.о., лишена смысла (на этом строится постмодернистская игра с исторически и культурно несовместимыми реалиями, в своей совокупности принципиально неверифицируемыми). Аналогично по своему рез-ту намеренное изъятие того или иного феномена культуры из его истор. контекста (игнорирование реальных культурных отношений и связей, “круга чтения” и интересов исследуемого деятеля культуры, культурно-смысловых источников и ассоциаций анализируемых произведений, концепций и доктрин; приписывание явлению культуры тех смыслов и значений, к-рые ему генетически не свойственны или исторически невозможны; “обвинение” деятеля культуры в незнании фактов или идей, известных его позднейшим критикам или интерпретаторам, или в отстаивании нежелат., с т.зр. интерпретатора, партийно-классовой, идеол. или филос. позиции по к.-л. вопросам, являющееся фактически тенденциозной реинтерпретацией культурных явлений в идейно чуждом или контрастном контексте. Такой в большинстве случаев была В. культуры в марксистской культурологии, наиболее последовательно сопоставлявшей феномены культуры с явлениями социальной действительности, делившей деятелей культуры на “прогрессивных” и “реакционных”, а явления культуры на народные и “антинародные”, революц. и контрреволюционные, “нужные”, с партийных позиций, и “ненужные” (в свете задач революции, социалистич. строительства, коммунистич. идеалов, злобы дня и т.п.). В. феноменов культуры, осуществляемая с позиций истор., политико-идеол. или филос. превосходства, как и “суд” одной культурной эпохи над другой или критика одной нац. культуры др. нац. культурой (это же относится и к разл. субкультурам), — неправомерны и субъективны, хотя вполне объяснимы и широко распространены в истории культуры. Речь идет о столкновении разл., подчас несовместимых между собой культурных кодов и наложении взаимоперечащих смысловых структур, относящихся к гетерономным культурным системам. В. культурных феноменов носит здесь иллюзорный и, как правило, идеологически заданный характер. Иными словами, верифицируется т.о. не сам культурный феномен, а лишь его интерпретация (как правило, имплицитно содержащая в себе оценку, что подтверждает социально-полит, и идейно-мировоззренч. ангажированность исследователя). Строго говоря, В. в культурологии возможна лишь в феноменологич. и герменевтич. смысле, — т.е. в контексте данной культуры, данной истор. эпохи, данного культурного стиля, типа мировоззрения, морфологич. принадлежности и т.д. вплоть до конкр. явления культуры. Возникающая перед культурологами (особенно при

проведении кросскультурных — сравнительно-истор. и типол. — исследовании) проблема культурного релятивизма в принципе трудно разрешима. С одной стороны, трудно доказать, что нек-рое явление или категория одной культуры (субкультуры) воспринимается именно таким образом в иной культуре, что понятия и представления разл. культур аутентичны и взаимопереводимы, что социокультурное объяснение этого явления в одной культуре будет верным и в отношении другой. С др. стороны, стремление понять другую культуру методом условного “вживания” в нее, с т.зр. “определения ситуации” исследуемыми деятелями, путем отказа понять “чужую” культуру на основании собственных категории и “своего” культурно-истор. опыта — чревато тем, что в рез-те “контекстуальной снисходительности” исследователя ни одно явление другой культуры (тип поведения, верования, мышления, творчества и пр.) не может считаться неестественным или иррациональным, если оно рассматривается в рамках собственного культурного контекста. В то же время маловероятно, чтобы исследователь “другой культуры” мог полностью отказаться от опр. стереотипов или дискурсов “своей культуры”, что фактически исключает возможность адекватного понимания иного культурного опыта и других культурных систем. Т.о., В. подлежит не столько сама культура, анализируемая и интерпретируемая, систематизируемая и обобщаемая в культурологич. теориях и учениях, сколько культурологич. учения и концепции, осмысляющие и классифицирующие культурные явления, сопоставляющие их между собой и оценивающие, объясняющие и прогнозирующие культурно-истор. развитие человечества и его составляющих. Это важно для того, чтобы отчетливо различать в культурологич. исследовании значения, смыслы и оценки, навязываемые исследователем своему материалу, и вытекающие из его непредубежденного анализа; субъективную тенденциозность и познават. объективность; желаемое и действительное; органическое и производное.

Характерна концепция К. Р. Поппера, противопоставившего идее В. идею фальсификации. Стремясь последовательно и строго различать науку и идеологию (что особенно актуально в отношении гуманитарных и социальных наук, включая культурологию), Поппер доказывал, что наука, для того чтобы доказать свою валидность, должна стремиться не к защите своих положений и принципов, т.е. В. (это успешно делает и идеология), а к их опровержению: наука может развиваться только посредством проверки и опровержения собственных гипотез (фальсификации), выдвижения новых гипотез и их последующей фальсифицирующей проверки, и т.д. (к чему идеология органически неспособна). В полемике с Поппером Т. Кун настаивал на том, что наука зависит прежде всего от предположений, к-рые в принципе не могут быть фальсифицированы, а развитие науки определяется не систематич. испытанием гипотез, как это видит фальсификационизм, а в рез-те смены научных (шире культурных) парадигм. Если Поппер акцентировал в научном поиске порождение инновативного начала путем отрицания не выдерживающих проверки старых гипотез, то Кун подчеркивал непрерывность и преемственность культурных традиций в научном развитии, лишь изредка “взрываемых” научными революциями — переворотами, открывающими принципиально новые системы и принципы знания, тем самым прерывающими традицию и требующими обновления В. Логично представить В. и фальсификацию гипотез как взаимодополнит, принципы проверки знания, различно, но в одинаковой мере способствующие его росту, углублению и внутр. совершенствованию в контексте культуры.

Лит.: Кун Т. Структура научных революций. М., 1977; Заботин П.С. Преодоление заблуждения в научном познании. М., 1979; Мулуд Н. Анализ и смысл. М., 1979; Маркарян Э.С. Теория культуры и совр. наука (Логико-методол. анализ). М., 1983; Павилёнис Р.И. Проблема смысла. Совр. логико-филос. анализ языка. М., 1983; Наука и культура. М., 1984; Полани М. Личностное знание: На пути к посткритич. философии. М., 1985; Рыжко В.А. Научные концепции: социокультурный, логико-гносеол. и практич. аспекты. К., 1985; Интерпретация как историко-научная и методол. проблема. Новосиб., 1986; Культура, человек и картина мира. М., 1987; Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987; Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы филос. герменевтики. М., 1988; Парахонский Б.А. Язык культуры и генезис знания. К., 1988; Героименко В.А. Личностное знание и научное творчество. Минск, 1989; Библер B.C. Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры. М., 1991; Библер B.C. От наукоучения — к логике культуры: Два филос. введения в XXI век. М., 1991;0нже. На гранях логики культуры. М., 1997; Петров М.К. Язык, знак, культура. М.,1991; Он же. Самосознание и научное творчество. Ростов-на-Дону, 1992; Он же. Историко-философские исследования. М., 1996; Степин B.C. Филос. антропология и философия науки. М., 1992; Лем С. Этика технологии и технология этики. Модель культуры. Пермь; Абакан; М., 1993; Сорина Г. В. Логико-культурная доминанта: Очерки теории и истории психологизма и антипсихологизма в культуре. М., 1993; Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994; Орлова Э.А. Введение в социальную и культурную антропологию. М., 1994; Делёз Ж. Логика смысла. М., 1995; Идеал, утопия и критич. рефлексия. М., 1996; Коммуникации в культуре. Петрозаводск, 1996; Культуральная антропология. СПб., 1996; Каган М.С. Философия культуры. СПб., 1996; Мамардашвили М.К. Стрела познания: Набросок естественноистор. гносеологии. М., 1996; Пятигорский А.М. Избранные труды. М., 1996; Рикёр П. Герменевтика и психоанализ. Религия и вера. М., 1996; Вторая Навигация: Философия. Культурология. Лит.-ведение: Альманах. X., 1997; Злобин Н. Культурные смыслы науки. М., 1997; Каган М.С. Филос. теория ценности. СПб., 1997; Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание: Метафизич. рассуждения о сознании, символике и языке. М.,

1997; Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997; Туровский М.Б. Филос. основания культурологии. М., 1997; Popper K.R. The Logic of Scientific Discovery. L., 1959; Popper K.R. Conjectures and Refutations: The Growth of Scientific Knowledge. N.Y.; L., 1962; Adorno T.W. Prisms: Cultural Criticism and Society. L., 1967; McHugh P. Defining the Situation: The Organization of Meaning in Social Interaction. Indian., 1968; Vallier I. (ed.) Comparative Methods in Sociology. Berk., 1971; Douglas М. Cultural Bias. L., 1978; Smith A.D. National Identity. L.; N.Y., 1991.

И. В. Кондаков

ВЕРНАДСКИЙ Владимир Иванович (1863-1945)

-естествоиспытатель и мыслитель-гуманист, основоположник геохимии, биогеохимии, радиогеологии и учения о биосфере. Родился в Харькове, в семье профессора полит, экономии И.В. Вернадского. В 1885 закончил физико-математич. ф-т Петербург, ун-та. С 1890 — приват-доцент минералогии Моск. ун-та, с 1898 по 1911 — проф. того же ун-та. В. участвовал в земском движении в защиту высшей школы, в знак протеста против реакционных мер царского правительства ушел из Моск. ун-та. С 1912 — академик Рос. академии наук, один из организаторов Комиссии по изучению естеств. производительных сил России. С 1922 по 1923 — директор организованного им Гос. радиевого ин-та. В 1927 организовал в АН СССР отдел живого вещества, преобразованный в 1929 в Биогеохимич. лабораторию, являлся ее директором со дня основания и до конца своей жизни.

В своем мировоззрении В. стремился к органич. синтезу естествознания и обществознания, он является одним из создателей антропокосмизма — мировоззренческой системы, представляющей в единстве природную (космическую) и человеческую (социально-гуманитарную) сторону объективной реальности. Будучи широко эрудированным ученым, В. свободно владел многими языками, следил за всей мировой научной лит-рой, состоял в личном общении и переписке с наиболее крупными зарубежными учеными своего времени, что позволяло ему всегда быть на переднем крае научных знаний, а в своих выводах и обобщениях заглядывать далеко вперед.

Осн. целью научных и филос. исследований В. является изучение живого вещества Земли — совокупности обитающих на ней организмов, процессов их питания, дыхания и размножения, эволюции этих процессов в истории Земли и роль человеч. деятельности в преобразовании природных условий. В спец. научных трудах, посвященных минералогии, геологии, биохимии, а также в работах “Живое вещество”, “Пространство и время в неживой и живой природе” он осуществляет ряд серьезных обобщений, охватывающих ближний и дальний космос, земную кору, биосферу, жизнь человека и человечества. Именно В. вводит в научный оборот понятие “живого вещества”, понимая под этим совокупность всех живых организмов Земли. Мыслитель убедительно доказывает, что с возникновением жизни на Земле живые организмы стали активно изменять, преобразовывать земную кору, в результате чего образовалась новая комплексная оболочка Земли — биосфера.

Осн. теор. следствие этих исследований — мысль, развиваемая В. в его фундаментальном труде “Научная мысль как планетное явление”. Сущность этой мысли состоит в том, что объективно констатируемая направленность развития живого не может прекратить свое действие на человека в ныне существующей, далеко не совершенной природе. Человек, согласно этой т.зр., есть “исключительный успех жизни”, но отнюдь не ее предел, homo sapiens служит промежуточным звеном в длинной цепи существ, к-рые имеют прошлое и, несомненно, должны иметь будущее. Поэтому творч. способности человека должны раздвинуть его еще ограниченное, преимущественно рац. сознание. Огромный вклад мыслителя-гуманиста в сокровищницу рус. культуры — его идея о том, что с возникновением человека на судьбы нашей планеты наряду с живым веществом начинает влиять новый фактор — практич. деятельность человеч. об-ва.

Т.о., ядром теор. построений В. становится учение о ноосфере, к-рую он понимает как реконструкцию биосферы в интересах мыслящего человечества, и о человеке как огромной геол. силе — творце ноосферы. Появление человека в ряду восходящих живых форм, по мнению В., означает, что эволюция переходит к употреблению новых средств — психич., духовного порядка. Эволюция в своем первом мыслящем существе произвела на свет мощное орудие дальнейшего развития — разум, обладающий самосознанием, возможностью глубинно познавать и преобразовывать себя и окружающий мир. Так, человек, возникший как венец спонтанной, бессознат. эволюции, явился началом, вырабатывающим в себе предпосылки для нового, разумно направленного ее этапа. Закономерным рез-том теор. и практич. деятельности человека становится поток информации — разл. рода сведений, знаний, концепций, теорий, в к-рый включены как первоначальные, древние мысли человека о мире и о себе и простейшие изобретения, так и новейшие достижения науки и техники, культурного развития человечества.

Этот информ. поток свидетельствует об образовании новой специфич. оболочки Земли — ноосфере, как бы наложенной на биосферу, но не слитой с ней и оказывающей на последнюю все большее преображающее воздействие. Ноосфера, или сфера разума, — это такое состояние, такой этап в развитии Земли, на к-ром именно научное познание направляет развитие, когда человечество строит свою жизнь, опираясь на истинное знание. Она потому и называется сферой разума, что ведущую роль в ней играют разумные, идеальные реальности — творческие открытия, научные и худож. идеи, к-рые материально осуществляются в реальном преобразовании природы.

Совр. состояние человеч. об-ва В. считал временем

зарождения ноосферы. В его работах можно встретить двойственное толкование временной характеристики этого процесса: с одной стороны, ноосфера возникает с самого появления человечества как объективный процесс, с другой — только в наст. время биосфера начинает переходить в ноосферу. Именно в 20 в., по мнению мыслителя, возникают значит, материальные факторы перехода к ноосфере, к осуществлению идеала сознательно-активной эволюции. Во-первых, это “вселенскость” человечества, т.е. “полный захват человеком биосферы для жизни”: вся Земля не только заселена и преобразована, но и используются практически все ее стихии; во-вторых, человеческое единство как природный фактор, настойчиво пробивающий себе дорогу, несмотря на все объективные межнац. и социальные противоречия и конфликты; его действие выражается в создании общечеловеч. культуры, сходных форм научной, техн. цивилизации, в развитии и преобразовании средств связи и обмена информацией; в-третьих, “омассовление” обществ., истор. жизни, когда “народные массы получают все растущую возможность сознат. влияния на ход гос. и обществ, дел”; в-четвертых, открытие новых источников энергии; и, наконец, гл. фактор — рост науки, превращение ее в мощную геол. силу, гл. силу создания ноосферы. Расцвет ноосферы наступит только тогда, когда станет возможным основанное на научных знаниях сознат. управление обществ, процессами и взаимодействием природы и об-ва в глобальном масштабе.

Научная мысль, по В., такое же закономерно неизбежное, естеств. явление, возникшее в ходе эволюции живого вещества, как и человеч. разум, и она не может остановиться или повернуть вспять. Наступление периода ноосферы вытекает из всего прошлого развития жизни и есть единственно возможный путь дальнейшего продолжения этого развития уже на его человеческой, социальной стадии, поэтому всякое сопротивление наступлению этого периода должно быть преодолено. Однако, мыслитель предостерегал человечество, предвидя возможность использования научных и техн. открытий в разрушит., антиноосферных целях. В статье “Война и прогресс науки” он предложил создать “интернационал ученых”, к-рый культивировал бы сознание нравств. ответственности ученых за использование научных открытий.

В трудах В. также анализировались многие проблемы методологии и философии науки. Он утверждал, что научное познание расширяется не только путем логич. приемов мышления: его источником служат также вне-научные сферы мышления, философия и религия. Обращаясь к философии, В. подчеркивал сложную природу филос. знания, его зависимость от обыденного, ре-лиг. и научного познания, обосновывая, т.о., идею плодотворности взаимодействия всех сфер человеч. культуры в деле созидания ноосферы.

Учение В. о ноосфере и связанных с ней возможностях культурного развития человечества оказало огромное влияние на становление и развитие антропокосмич. и гуманистич. культурных парадигм нашего времени, оно является серьезной и глубокой теор. основой природоохранных мероприятий, борьбы с антропогенным загрязнением окружающей среды, роста экологич. сознания в целом.

Соч.: Очерки и речи. Вып. 1-2. Пг., 1922; Начало и вечность жизни. Пг., 1922; Биосфера. Т. 1-2. Л., 1926; Избр. соч. Т. 1-5. М., 1954-60; Химич. строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965; Живое вещество. М., 1978; Труды по всеобщей истории науки. М., 1988; Письма Н.Е. Вернадской, 1886-1889. М., 1988; Филос. мысли натуралиста. М.. 1988; Письма Н.Е. Вернадской, 1889-1892. М., 1991; Письма Н.Е. Вернадской, 1893-1900. М., 1994; Труды по геохимии. М., 1994; Публицистические статьи. М., 1995.

Лит.: Жизнь и творчество В.И. Вернадского по воспоминаниям современников. М., 1963; Мочалов И.И. В.И. Вернадский — человек и мыслитель. М., 1970; В.И. Вернадский и современность: Сб. статей. М.. 1986; Баландин Р. К. Вернадский: жизнь, мысль, бессмертие. М., 1988; ГумилевскийЛ.И. Вернадский. М., 1988; Мочалов И.И. Владимир Иванович Вернадский и религия. М.. 1991; Библиография сочинений академика В.И. Вернадского. М., 1991; Аксенов Г.П. Вернадский. М., 1994; Оскоцкий В.Д. Дневник как правда: (Из мемориального наследия В. Вернадского, О. Берггольц, К. Чуковского). М., 1995.

И. В. Цвык

ВЕРНАДСКИЙ Георгий Владимирович (1887-1973)

— историк, культуролог, один из теоретиков евразийства, деятель культуры рус. зарубежья. Сын В.И. Вернадского. По окончании гимназии в 1905 В. поступил в Моск. ун-т, на отделение истории историко-филол. ф-та. Однако в связи с началом революц. событий занятия в ун-те прекратились, и В. уехал в Германию. В 1906 он слушал лекции в Берлин, и Фрейбург. ун-тах, где испытал сильное влияние Риккерта.

Одна из центр, идей Риккерта, воспринятая В., — автономия истор. познания. Для Риккерта — вслед за Виндельбандом — принципиально различие между науками о природе (номотетическими) и науками о культуре (идиографическими), использующими разные логич. структуры и способы концептуальной разработки в принципе единого познават. материала.

Осенью 1906 В. вернулся в Москву, далекий от активной политики (это отношение сохранилось у историка и в дальнейшем), В. тем не менее вступил в студенч. фракцию Партии народной свободы (кадетов), одним из лидеров к-рой впоследствии стал его отец, избранный членом ЦК конституционных демократов; В. оставался до конца своих дней приверженцем либеральных и демократии, ценностей, не приемля радикальных и экстремистских идей обществ, развития. Предпочтение В. отдавал академич. научной деятельно-

сти. В Моск. ун-те он учился у выдающихся историков — Ключевского, Готье, Виппера, Кизеветтера, Петрушевского, Любавского, Богословского; параллельно с обучением он преподавал на рабочих курсах в Дорогомилове и в воскресной школе в Мытищах. Студентом принял участие в междунар. конгрессе славистов в Праге, где познакомился с будущим президентом Чехословацкой республики Масариком. В 1910 В. окончил ун-т с дипломом 1 степени. Магист. дис. В. намеревался посвятить колонизации Сибири в 16—17 вв. В статьях 1913-14 В. сформулировал важный для своих последующих исследований закон соотношения истор. времени и пространства в России (по существу, речь шла об открытии культурно-истор. хронотопа, определяющего нац. специфику): при постоянстве места социальное явление изменяется во времени, а при постоянстве времени оно изменяет пределы пространства, и соотношение этих изменений эквивалентно. Применительно к об-вам, подобно России, занимающим огромные территории, действие этого закона составляет, по мнению В., всю философию истории данной страны. Здесь В. предвосхищает одну из центр, смысловых категорий евразийства, предложенную П.Н.Савицким и развитую В., — “месторазвитие”.

После студенч. волнений 1911 Моск. ун-т покинули многие демократически настроенные профессора, в т. ч. Кизеветтер, Петрушевский; отец В. переехал с семьей в Петербург. В 1913 в Петербург переехал и сам В., весной 1914 принятый приват-доцентом на кафедру рус. истории в Петербург, ун-т, успешно защитил магист. дис. “Рус. масонство в царствование Екатерины II” в 1917 (издана в том же году). Тогда же В. познакомился с амер. историками Ф.Голдером и Р.Лордом, что впоследствии помогло ему стать членом амер. научного сооб-ва. В Перми принял кафедру рус. истории в недавно образованном Перм. ун-те, там опубликовал биографию Н.И.Новикова; при его активном участии было создано “Об-во философии, истор. и социальных знаний”; первый сб. трудов Об-ва был подготовлен под ред. В. Научная и пед. деятельность В. в Перми вскоре была прервана: установление в янв. 1918 советской власти превратило проф. рус, истории в политически неблагонадежного (ему инкриминировалось членство в кадетской партии, общение с церковными деятелями, непролетарское происхождение, публикация в Петрограде популярной биографии П.Н.Милюкова, члена Временного правительства, либеральная направленность лекций, критич. отзывы об Окт. перевороте). Предупрежденный друзьями об аресте, он бежал из Перми. Вскоре В. оказался в Симферополе. Занятия преподават. и научной деятельностью (работа в архиве князя Потемкина, статьи в “Известиях” ун-та) В. совмещает (с сент. 1920) с постом начальника отдела печати в администрации ген. Врангеля, что предопределило неизбежность эмиграции (1920) в Константинополь, затем в Афины). В февр. 1922 В. становится проф. рус. права на Рус. юрид. фак-те Карпова ун-та в Праге. Работа на юрид. фак-те, в частности чтение курса истории права Рус. гос-ва, обратила внимание В. к гос-ву как феномену цивилизации и проблемам рус. правовой культуры.

Пребывание в Праге сыграло важную роль в становлении В. как ученого. Он тесно сблизился с крупнейшим русским византологом и медиевистом, искусствоведом и культурологом акад. Н.П.Кондаковым и глубоко воспринял его идеи, подтвержденные огромным фактич. материалом истории и археологии, о взаимодействии степной, визант. и слав. культур (прежде всего в истории рус. культуры). В. считал себя учеником и продолжателем научной школы Кондакова; вскоре после смерти ученого (1925) он принял участие в создании постоянно действующего семинара его памяти — “Seminarium Kondakovianum”, впоследствии преобразованный в Ин-т им. Н.Кондакова в Праге, возглавленный В. Тогда же В. примкнул к движению евразийцев, особенно плодотворно общаясь с П.Н.Савицким, хотя в силу академич. аполитизма не разделял большинство полит, идей евразийства, что составило ему репутацию объективного и неангажированного исследователя России-Евразии.

В. взял на себя миссию разработать истор. часть евразийской концепции, что нашло наиболее яркое и последовательное воплощение в книге “Начертание рус. истории” (Прага, 1927), а затем было развито в книгах “Опыт истории Евразии с VI в. до наст, времени” (Берлин, 1934) и “Звенья рус. культуры” (Берлин, 1938). Особенно большое внимание В. уделял: 1) рассмотрению соотношения леса и степи как определяющих природных факторов рус. социокультурнои истории (идея, воспринятая еще от Ключевского), а вместе с тем взаимодействия оседлой и кочевнич. культур в рус. цивилизации и культуре, бинарных по своему генезису и тенденциям самоосуществления в мире; 2) синтезу визант. и тюрко-монг. культурного наследия в феномене “христианизации татарщины” на Руси (концепция, к-рую В. разделял с Н.Трубецким), причем тюрк. и монг. фактор оказывается определяющим в цивилизационном отношении, утверждающим порядок факта (становление и развитие гос. организации, социально-полит. строя, разл. социальных и правовых институтов и т. п. атрибутов всемирной империи), а византийско-православный — в духовном развитии России, утверждающим порядок идеи (формирование строя идей, необходимого для мировой державы); 3) обоснованию геогр. вектора евразийской социокультурной истории — движению “против солнца”, на Восток, отталкиваясь от Запада.

В. пересмотрел по преимуществу отрицат. представления нескольких поколений отеч. историков об эпохе “монг. ига” в истории Др. Руси и рус. истории в целом. Доказывая многогранное цивилизационное и культурное влияние “монг. ига” на рус. гос-во и рус. культуру, В. особо подчеркивал, что монг. завоевание Руси включило Рус. землю в систему мировой империи и возвысило рус. историю до истории всемирной, а в рус. нац. характере воспитало, вкупе с христианством, готовность к

подвигу смирения и одоление нац. гордыни. Отсюда проистекает и “всемирная отзывчивость” рус. культуры (идея Достоевского, развития Вл.Соловьевым) — культуры, органично соединившей в себе гетерогенность и полиэтничность (в частности, удивит, способность впитывать и усваивать “чуждые этнич. элементы”), качества, свойственные мировой культуре как целому. Именно поэтому В., рассматривая историю России как модель мировой истории, а рус. культуру — как инвариант всемирной, постоянно включает в рус. историю частные истории других народов — скифов, сарматов, готов, гуннов, аланов, аваров, хазар, булгар, печенегов, половцев, монголов, тюрков, угро-финнов и т. д., — демонстрируя процесс последоват. культурно-истор. аккумуляции и синтеза разнородных социокультурных компонентов (ценностей, норм, принципов, традиций и пр.).

Настоящим открытием В. явилось обнаружение в евразийской истории “периодич. ритмичности государственно-образующего процесса”, опр. цикличности в процессах образования единой государственности Евразии (Скиф. держава, Гуннская империя, Монг. империя, Рос. империя и СССР) и ее распада на систему гос-в той или иной конфигурации. В. казалось, что в случае СССР создаются необратимые условия для всеевразийского гос. единства, выразившиеся в создании рус. народом “целостного место-развития”. Однако логика выявленной закономерности оказалась сильнее оптимистич. прогнозов ученого: распад Советского Союза на “систему гос-в” оказался так же неизбежен, как и предшествующие фазы распада общеевразийской государственности. Наряду с цикличностью В. выявлял в истории Евразии преемственность ее типологически общих, сквозных структурных компонентов — “исключительно крепкой государственности”, “сильной и жесткой правительственной власти”, “военной империи”, обладающей достаточно гибкой социальной организацией, авторитаризма, опирающегося на почву и потому не отрывающегося от своего народа; в тех случаях, когда к.-л. из перечисленных принципов нарушались, единая евразийская государственность распадалась или становилась на грань катастрофы (удельные усобицы, смутное время, канун революции и т. д.). С внутр. стороны для сохранения единства было необходимо единое, целостное и органич. миросозерцание, к-рое представляет собой осознание народом своего месторазвития как истор. и органич. целостности; подобное миросозерцание также периодически то обреталось народом и его правящей элитой, то утрачивалось, разбивалось. Истор. концепция В., соединявшая черты циклич. ритмичности и целеустремленной поступательности развития, воплощала в себе идею номогенеза, т.е. целесообразности национально-культурного развития, запрограммированного изначально присущими свойствами и внутр. причинами цивилизационного саморазвития, жизненной энергией народа, осваивающей окружающую этнич. и геогр. среду, терр. и смысловое пространство — месторазвитие. В историч. и культурологич. сочинениях В. оставался верен осн. принципам евразийства как культур-филос. доктрины и методологии культурно-истор. исследований.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: