МЕТАФОРА СНОВИДЕНИЯ

- представление о сновидении как особом способе косвенного и образного выражения смыслов “невидимого мира” — внутр. жизни нашего сознания и психики. Сновидение метафорично по природе и одновременно само служит метафорой для понимания опр. типов реальности — виртуальной, лит. и худож. Вопрос о значении сновидения стоял всегда, шла ли речь об истолковании исторически значимых пророчествах и предсказаниях, как в знаменитом сне Сципиона — Карфаген должен быть разрушен! — или знаках и символах индивидуальной судьбы. Будь то сон-предсказание или сон как “путь внутрь самого себя”, он всегда требует истолкования, перевода, поскольку языки его многозначны и укоренены в разных представлениях и культурах. В этом смысле Ю. Лотман и высказал свою знаменитую идею: сон — это семиотич. окно. Фрейд вопрос о значении и содержании сновидений сделал исходным основанием своей концепции, понимая, что сновидение очень редко дает точную репродукцию действит. сцен. Он исследовал, в частности, такую “работу сновидения”, как превращение скрытых мыслей сновидения в явное его содержание. Каждая скрытая мысль выражается несколькими элементами, причем ассоциации не идут просто от неявных мыслей к содержанию сновидения, а многократно скрещиваются и переплетаются, создавая опр. ситуацию и “драматизируя” ее. При этом, чтобы скрыть, исказить, а в конечном счете вытеснить, к.-л. нежелат. смысл сновидения, осуществляется смещение, напр., выдвижение на первый план второстепенных элементов, маскирующее этот смысл, что напоминает один из осн. приемов поэтич. речи — принцип сдвига, транспозиции. Осуществляется также прием сгущения, напр., исчезает альтернатива “или — или”, прямое отрицание, происходит сближение в пространстве и во времени; психич. материал предстает в наглядной форме. Фрейд исследовал в сновидениях “скрытые мысли”, к-рые являются нам не в рац. словесных формах, а выражаются символически, посредством сравнений и метафор, как в образном поэтич. языке. В конечном счете сновидения предстают как хорошо замаскированные исполнения вытесненных, “отцензурированных” желаний. Фрейд рассматривал только личностные комплексы скрытых мыслей и желаний, тогда как Юнг писал о “композиционной работе сновидений”, включающей также коллективное бессознательное — архетипы, являющиеся источником мифологии, религии, искусства и оказывающие воздействие на целые народы и истор. эпохи. Метафоричность сновидений, смягчая жесткость логич. необходимости рационального, “исполняя несбыточные желания”, представляя бессознательное как источник будущих ситуаций и идей, тем самым обогащает и охраняет сознание, по выражению Юнга, все еще пребывающее в стадии “эксперимента”, а потому хрупкое и легко ранимое. Идея Юнга об архетипах, проявляющихся в сновидении как коллективное бессознательное, существенно дополняет знаменитое изречение Гераклита: “Для бодрствующих существует один общий мир (coinos cosmos), а из спящих каждый отворачивается в свой собственный (idios cosmos)”. Классич. метафорика сна и сновидений сохраняет многие их черты, замеченные столетия назад, но нуждающиеся в совр. понимании. Уже в архаических представлениях обнаруживается связь между сном и хтоничес-ким. Так Гермес (Тот) не только истолкователь воли богов, но и проводник душ умерших в Тартар. Для гомеровских снов наиболее характерная форма — та, к-рая описывается как существо, обладающее личной автономией. Сон проникает в комнату, принимает чело-веч. образ, встает у изголовья заснувшего, передает ему свое сообщение. Это сообщение бывает как правдивым, так и ложным. В “Одиссее” есть эпизод, где рассказывается о воротах роговых и слоновой кости. Через ворота слоновой кости к людям проникают лживые сны, через роговые — правдивые и пророческие. Согласно Вергилию, Эней прижизненно оказался в царстве мертвых, и опыт этого прикосновения к смерти с тех пор вошел в его жизнь. В Елисейских полях, по ту сторону Геркулесовых столпов, Эней узрел будущее величие Рима, великолепие Августа, видел всю мощь грядущей империи. Для него стали современниками даже те люди, к-рые в его мире еще не родились. Здесь заключена поразительная мифол. идея о том, что в смерти все — современники. Но Эней возвращается через ворота

слоновой кости. Почему? X. Борхес справедливо считал, что для Вергилия мир подлинный был миром платоновских парадигм и архетипов. Эней выходит через ворота слоновой кости, поскольку уходит в мир снов, к-рый мы называем явью. Но здесь есть еще один мотив. Всякое соприкосновение с подземным миром имеет своим первейшим и страшным следствием безумие, т.е. распад под действием хаотических сил структуры мак-ро- и микрокосмоса. Энею открыто священное место, где он должен основать Город, но после посещения Елисейских полей герой становится хтоническим существом, безумие владеет им, он совершает убийства. Превращения также означают хтонизацию существ (смертных и бессмертных) в силу их недостаточной онтологич. укорененности, что свидетельствует о продолжающемся давлении со стороны первобытного хаоса, к-рый, проникая на поверхность мира, производит в нем необратимые опустошения. Нельзя забывать, что описываемый тип виртуальной реальности — ключ к хтоническому внутри нас. Здесь уместен вопрос: насколько активизация архаич. психики может быть опасна для душевного здоровья личности?

В ср.-век. культуре сны служили своеобразным медиумом между сферой земного и сакрального. В соч. отцов церкви природа сновидений получила неоднозначное толкование. Тертулиан делил сны на три категории: те, что от Бога (светлые и ясные); сны, посланные демонами (вводят человека в заблуждение); сны, исходящие от души человека, бодрствующей и день, и ночь. Августин считал, что временами Бог открывает свою волю спящему через своих посланцев-ангелов. Ангелы при этом облекаются в зримые образы воспоминаний спящего. Вслед за Аристотелем Альберт Великий допускал возможность пророч., вещих снов. Их источник — мировой разум, исходящий от Бога и влияющий на человека посредством света звезд. Это влияние облекается в разнообразные картины сновидений, т.е. от сумбурных снов до ясных пророчеств. Он выделял в отд. группу сны, к-рые касаются событий повседневной жизни, хотя и в завуалированной, метафорич. форме. Эти сны-метафоры поддаются расшифровке при помощи астрологии, толкования чисел и др. магич. искусств, что отвергалось офиц. церковью. После работ Альберта Великого и Фомы Аквинского феномен сновидений стал традиционно обсуждаемой темой в церковной лит-ре. Она получила легитимацию, поскольку своим авторитетом великие мыслители как бы сняли с нее запрет. Сон, как и болезнь, голод, смерть, относится к антропол. константам. Люди спали во все времена, но их поведение, связанное со сном, обязательно несет на себе отпечаток эпохи и позволяет заглянуть в духовный мир человека, постигнуть то, в чем сам сновидец вряд ли отдавал себе отчет.

Наибольший интерес вызывает сегодня сновидение как метафора для “нетрадиц.” представлений о реальности, выявления новых онтологии, прояснение не того, что мы можем увидеть во сне, но понимание, что есть сон в бытии мира. Сновидение хорошо представляет такое явление, как виртуальная реальность, изучаемая и создаваемая прежде всего в ее компьютерных формах и спец. электронных системах моделирования, напр. тренажерах. И сон, и компьютерный виртуал — сферы онтологически неукрепленных форм, поэтому изучение каждой из них представляет взаимный интерес. Их сходные характеристики как виртуальных состояний:

непривыкаемость, спонтанность, фрагментарность, стремление выразить свое состояние на языке объективной реальности, изменение статуса личности, статуса сознания, воли, возможность объективной фиксации этих состояний. Как виртуальная реальность сновидение существует только актуально, “здесь и теперь”; сновидец ощущает себя непосредственно включенным в события, его гл. участник; центрообразующая зрительная перспектива: всегда видит сам, со своей т. зр., ни за кого другого посмотреть сон не может. Во сне всегда присутствует, даже если видит себя мертвым, не может исчезнуть, прекратить свое существование, само сновидение существует только пока он спит. Сон имеет сферой действия пространство и время еще до конца не определенные, где отсутствует космич. порядок; мгновение сна вмещает в себя память об уже прожитой жизни, она вся в распоряжении сновидений. Настоящее реально, но оно лишь малая часть целого — “тотальной памяти”; уже прожитая жизнь предстает как возможность виртуальной реальности внутри нас, тогда как настоящее — это то, чему предстоит еще войти в нашу память извне, получить иную жизнь — в сновидениях. Здесь человек может впервые почувствовать себя мастером превращений, поскольку, как отмечал Фрейд, причинная зависимость в сновидении либо вовсе не выражается, либо замещается простой последовательностью во времени, иногда в обратном порядке.

Особенности состояния сна как виртуальной реальности связаны также со специфич. “оптикой сно-видения”. Сновидение, как свидетельствовал Фрейд, по большей части состоит из зрительных картин, является нам в виде зрит. восприятия и наглядность остается своеобр. чертой “работы сновидения”. Но в таком случае ситуация оказывается парадоксальной: господствуют зрительные образы в тот момент, когда спящий не видит, его глаза закрыты, но он и не нуждается в непосредственном видении, скорее, наоборот — необходима автономность. Непосредственное зрит. восприятие заменяется образами памяти и визуальным мышлением, что объясняется, по-видимому, как ведущей ролью зрит. анализатора, так и укорененностью “окулярцентризма” в самой культуре. Можно предположить, что и в сно-видении, как в явном видении, возможно “представление универсального Бытия без обращения к понятию”, как писал Мерло-Понти в кн. “Око и дух” о средствах живописи, создающей своего рода “эквиваленты” вещей мира, к-рые “нисходят в видимое, подобно выходцам из некоего допространственного “замирья”...”. Сновидения тоже оказываются такими “выходцами из замирья”, и возникает необходимость сделать их доступными, передать от Я к Другому, вспоминая, перевести на язык слов и пережить еще раз вместе с ним.

Поскольку в виртуальной реальности образы внутр. мира ничем не отличаются от образов внешнего, то при отсутствии спец. меток человеку легко запутаться — во внешнем или внутр. мире произошло событие. Иногда мы не можем разобраться, на самом ли деле было или нам приснилось нечто. Часто путают реальности дети. Они искренне рассказывают о пережитом во сне как о происшедшем в мире пробуждения. Даже Чжуан-цзы, знаменитому древнекит. мудрецу, однажды приснилось, что он — весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он Чжуан-Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она Чжоу. Такое состояние Чжуан-цзы называл превращением вещей, будучи твердо убежден, что между ним, Чжоу, и бабочкой непременно существует различие.

Декарт также приходил в изумление от отсутствия верных признаков, посредством к-рых можно было бы отличить бодрствование от сна. Но все же, по мнению Декарта, существенная разница состоит в том, что наша память никогда не в состоянии так связать и соединить наши сны друг с другом, как она обыкновенно связывает все, переживаемое нами при бодрствовании. Если человек воспринимает вещи, относительно к-рых знает место и время их появления, и если в состоянии связать без всякого перерыва их восприятие с течением всей остальной жизни, то он должен быть окончательно уверен, что воспринимает их бодрствуя, а не во сне. Это и есть знаменитый принцип когерентности.

Лейбниц считал, что наилучший, вполне достаточный признак реальности явлений есть успех в предсказании явлений будущих из прошлых и настоящих, причем независимо от того, покоится ли это предсказание на основании или гипотезе, приводивших до сих пор к успеху, или же на привычно наблюдаемых свойствах. Хорошо пользуясь разумом, никогда не обманываясь им, мы распознали бы, какие явления должны рассматриваться как реальности и, напротив, какие противоречат тем, которые рассматриваются как реальные. Лейбниц точно заметил, что признаки реальных явлений, даже вместе взятые, пусть даже они имеют максимальную вероятность или порождают моральную достоверность, не являются демонстративными, не дают метафизич. достоверности такой, что противоположное ей заключает в себе противоречие. Но если мы предназначаемся вечности и если вся эта жизнь, пусть даже она включала бы многие тысячи лет, под углом зрения вечности выглядит наподобие точки, то насколько же малым для такой значит, истины будет допустить кратковременный сон, отношение к-рого к вечности гораздо меньше, чем отношение сна к жизни. Ведь ни один здравомыслящий человек не назвал бы Бога обманщиком, если бы ему довелось кратковременно наблюдать в душе какое-нибудь весьма отчетливое и согласованное сновидение. Таков окончат, вывод Лейбница.

Уже в наше время Н. Малкольм, англ. философ, книга к-рого “Dreaming” (1959) вызвала многолетнюю дискуссию, рассуждая о различии сна и яви, показал, что это вопрос о границе между ними. Человек может быть введен в заблуждение сновидением, когда он просыпается, но не когда спит. Просыпаясь с опр. ощущением и пребывая в сомнении относительно того, принадлежит ли он еще сновидению или уже реальности, человек действительно может рассуждать, согласуются ли его ощущения с тем, что он помнит и воспринимает в настоящий момент. Эта связь имеет осмысленное применение в вопросе: “Снился ли мне сон?”, но никак не в вопросе: “Снится ли мне сон?”.

То же относится к любому виртуальному состоянию. Причем процедура сомнения возможна либо при входе, либо при выходе из виртуала. В пьесе Набокова “Смерть” описан жестокий эксперимент некоего ученого, к-рый внушает своему студенту мысль о том, что тот отравлен и находится в коматозном состоянии. Убежденный в своей кончине, ученик замечает с облегчением: “...Теперь хоть что-нибудь я знаю точно, — знаю, что нет меня...”. Но когда опыт завершен, гл. героя не удается переубедить, что он все еще жив. Характерно, что само сомнение здесь свидетельствует о том, что герой жив. После короткого обморока, вызванного действием мнимого яда, он приходит в себя, а здесь начинаются “проклятые вопросы”. Кроме того, Набоков в худож. форме коснулся состояния выполненности сознания в посмертном опыте, когда вся лента воспоминаний внезапно актуализируется в короткой вспышке озарения.

Борхес, чьи мысли о сне и сновидении наиболее ярки и глубоки, также обращался к этой традиц. теме: сон — часть яви или, иначе, вся явь — это сон, между ними нет особой разницы; мы можем бодрствовать, спать и видеть сны, но характер умственной деятельности не меняется. Эти идеи он блестяще выразил в форме притчи. Кудесник во сне вознамерился создать человека во всей филигранной полноте, чтобы потом приобщить его к действительности. Огромными усилиями мысли, чувства и воображения ему удалось это сделать, и беспокоило только одно: как бы сын не стал размышлять о своем необыкновенном отличии и ненароком не понял, что он существует лишь как сон отца. Переживания кудесника были прерваны внезапным пожаром, и он отдался огню — пришла пора умереть. Но огонь не опалил, лишь приласкал его, и кудесник с покорностью и ужасом понял, что и сам он — лишь призрак, снящийся другому.

Особое место в виртуальной реальности сна-метафоры занимают так называемые “просветленные сновидения”, когда спящий отчетливо осознает, что он видит сновидение и даже может наблюдать его как бы со стороны. Во сне можно отступать от себя и созерцать свое чувство, размышляя о сне и яви. “Просветленные сновидения” — это, по-видимому, формы измененного дискретного состояния сознания, характеризуемые тем, что человек ощущает себя в среде, к-рую его разум оценивает как “нереальную” (или, во всяком случае, как необычную), причем в то же время свойства сознания приобретают ясность и просветленность (Я.С. Друскин), типичные для обычного дневного сознания.

Возможно, что обыденные сновидч. состояния являются не более чем частным случаем просветленного сновидчества. Дневная составляющая психики, диктуемая стереотипами культуры (консуетал), и ночная составляющая, несущая черты архаич. прошлого, вероятно, способны вступать в явный и осознанный диалог, что и происходит в “просветленном сновидении”. Высказывая эти мысли и ссылаясь далее на концепции Ч. Тарта и А. Адлера, В.В. Налимов подчеркивает связь и преемственность, существующие между дневным, логически структурированным сознанием и свободно текущим ночным сознанием, что проявляется, в частности, и в “просветленном сновидении”. Эта проблема разрабатывается сегодня учеными и в лабораторных условиях. В частности, С. Лаберж и его группа в Центре изучения сна при Стэнфорд. ун-те предложили программу по обучению осознанному сновидению и получили первые положит, рез-ты.

При всей близости “дневной и ночной” реальностей остается значимым вопрос о их различии, о том, каков человек в виртуальной реальности сна. В частности, каковы его представления об истинности, ложности, очевидности и доказанности того, что снится. Ницше обратил внимание на специфич. “логику сна”, к-рая имеет корни в самой культуре. В сновидениях мы как бы снова проходим урок прежнего человечества. Прежде всего для спящего привычно легковерное отношение к гипотезе, мы удовлетворяемся первой попавшейся для объяснения чувства и тотчас верим в ее истинность. Он полагает, что человек умозаключает во сне так, как он это делал наяву много тысячелетий подряд: первая причина, к-рая приходила в голову, была достаточной для объяснения и принималась за истину. Во сне это первобытное свойство человечества возрождается, сон переносит нас к отдаленным эпохам человеч. культуры. Сонное мышление идет привычным путем простейших умозаключений и в этом смысле сон и служит отдыхом для мозга, тогда как дневное мышление должно удовлетворять более строгим требованиям, к-рое ставит перед ним более высокая культура. Вот почему дух спящего так часто ошибается, принимает мнимые причины за истинные, отсутствующую одновременность событий или обратный их порядок как данность.

Рассмотрение “логики сна” в контексте культуры приводит Ницше к выводу о том, что более зрелое логич. мышление, строгое отношение к причине и действию — это совсем недавнее приобретение, ибо еще и теперь наш разум и рассудок непроизвольно возвращаются к примитивным формам умозаключений, и мы значит, часть своей жизни по-прежнему пребываем в этом состоянии. По-видимому, не во всем можно согласиться с философом, особенно в оценке логики первобытного мышления, достоинства к-рой уже отмечались исследователями, в частности Леви-Брюлем, однако сама идея связать сновидения и культуру, рассматривать не столько их содержание, сколько логич. структуру, безусловно заслуживает внимания и позволяет увидеть еще одну особенность сновидений как виртуальной реальности.

О своеобразии логики сна размышлял и Л. Шестов, рассматривая изменения “очевидности” в зависимости от состояний человека, что не учитывается, по сути дела, в гуссерлевской гносеологии. Спящий человек, сравнительно с человеком бодрствующим, может считаться как бы существом из другого мира, где вступают в свои права иная логика, представление об очевидности и a priori, не имеющие ничего общего с относит. истинами действит. мира. Если вдруг у спящего зародится сомнение в истинности того, что происходит в сновидении, т.е. если истина реального мира попытается вмешаться в реалии сна, то логика сновидений вступает в свои права и с “очевидностью”, не терпящей и не допускающей никаких сомнений, властно направит мысль грезящего человека к “абсолютной” истине сна. Вырваться из этих представлений, избавиться от бессмысленной, кошмарной лжи сновидений можно только единств, путем — проснуться. Очевидно, что Шестов, в отличие от Ницше, не усматривает связи логики сна и культуры, но он стремится понять, как преобразуются ведущие моменты познания в иной реальности — мире сновидений, фиксируя сам факт изменений истинности и очевидности, хотя и не вскрывает их причины.

Итак, в самом деле нет “маркера”, позволяющего различать два различных состояния — бодрствующего и спящего — внутри самого сознания, или это различение становится возможным лишь в экстремальных ситуациях? Вопрос по-прежнему остается открытым. Но сегодня предлагаются принципиально иные пути его решения, в частности социологами П. Бергером и Т. Лукманом. Они исходят из того, что вся жизнь индивида должна быть субъективно осмысленной, а разл. ее социальные формы должны получить объяснение и оправдания, или легитимацию. Именно легитимация определяет, почему индивид должен вести себя опр. образом, осуществлять то или иное действие и почему вещи и события являются такими, каковы они есть. Среди разл. уровней легитимации значимым для понимания природы сна и сновидений оказывается уровень символич. универсумов. Это своего рода система отсчета, смысловая матрица для реальностей иного, чем повседневность, типа. Любой человеч. опыт, маргинальные, т.е. не включенные в реальность повседневного существования, ситуации индивид, жизни могут получить легитимацию в пределах данного смыслового универсума. Сон как раз и является ситуацией, отличающейся от повседневной жизни и наделенной своей особой реальностью. Сновидения интегрируются, наряду с др. реальностями, в смысловую целостность и получают разл. рода объяснения и оправдания с помощью тех или иных теорий данного символич. универсума. Значения снов определяются в рамках реальности повседневной жизни, имеющей верховный статус “самой реальной”, тем самым ослабляется шок, возникающий при переходе от одной реальности к другой. Повседневность — это привычное существование, как бы “дневная сторона” человеч. жизни, тогда как маргинальные ситуации, в

т.ч. сновидения, составляют ее “ночную сторону”, таящую угрозу не только кошмаров, но безумной мысли о том, что реальность повседневной жизни — не что иное, как иллюзия. Это безумие можно снять именно в рамках смыслового универсума, к-рый упорядочивает все мысли и представления сознания таким образом, что реальность повседневной жизни остается верховной и все расставляет по своим местам. Итак, из любых сновидений существующий в об-ве смысловой (символич.) универсум позволяет “вернуться к реальности” повседневной жизни, а также, несмотря на “сюрреалистич.” метаморфозы сновидений, вернуться к нормальному восприятию самого себя как обладателя стабильной и социально принятой идентичности.

Для прояснения природы сна как виртуальной реальности несомненный интерес имеет соотнесение сна и еще одного вида реальности — сцены, театра, худож. и эстетич. деятельности во всех ее видах. Привлекая нашедшие отражение в трудах многих авторов идеи о сне как представлении и “неумолимом подателе пьес”, Борхес исходит из того, что душа освобождается от плоти, принимается играть, грезить, может легко вообразить то, чего обычно наяву с нею не случается, сочиняет мгновенно. Эта необыкновенная особенность сна отмечается многими. В частности, Фуко, предваряя статью крупнейшего психиатра 20 в. Л. Бинсвангера “Сновидение и экзистенция” (“Traum und Existenz”, 1930), написанную с позиций Dasein-анализа, размышляет о “субъекте сновидения” — бытии сознания в его свободе от воздействия чувственного мира, только в “течении смыслов” и свободной от направления “временности”. Свойство сна, раскрепощающего душу, привлекло и А. Бретона, к-рый в своем знаменитом “Манифесте сюрреализма” разум спящего с его “убежденностью в бытии” оценивает как неизмеримо более богатый, нежели разум бодрствующего человека. Сон снимает “бремя логики”, к-рая в наше время годится лишь для решения второстепенных вопросов, усмиряет “жажду анализа”, в яви одерживающего верх над живыми ощущениями. Эти способности сна и сновидений близки поэзии, живописи, театру, что отмечает и Борхес, когда пишет, что близкое к бессознательному обладает живостью, не свойственной самой реальности. Сны носят драматич. характер, во сне человек превращается в театр, аудиторию, в актеров, в сюжет, слова; сам сон многосюжетен, фрагментарен, все может происходить одновременно и мгновенно. Но поскольку мы привыкли к линейности, повествованию, то и снам мы придаем нарративную форму. Сны — это своего рода худож. произведения, возможно, наиболее архаичный из способов худож. выражения.

Лит.: Декарт Р. Избр. произв. М., 1950; Лейбниц Г. Соч. в 4-х т. Т. 3. М., 1984; Фрейд 3. Психология бессознательного. М., 1989; Бретон А. Манифест сюрреализма // Называть вещи своими именами. М., 1986; Налимов В.В. Спонтанность сознания. М., 1989; Теория метафоры. М., 1990; Набоков В.В. Пьесы. М., 1990; Друскин Я.С. Сны // Даугава. 1990. № 3; Ницше Ф. Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1990; Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991; Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992; Борхес Х.Л. Письмена Бога. М.,1992; Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1992; Сон — семиотич. окно. М., 1993; Малкольм Н. Состояние сна. М., 1993; Носов Н.А. Психологич. виртуальные реальности. М., 1994; Шестов Л. Memento mori: (По поводу теории познания Эдмунда Гуссерля) // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994; Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995; История ментальностей. Истор. антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996; Лаберж С. Осознанное сновидение. Киев; М., 1996; Лаберж С., Рейнгольд X. Практика осознанного сновидения. М.; Киев, 1996; Хоружий С.С. Род или недород? Заметки к онтологии виртуальности // ВФ. 1997. № 6; Фрейд 3. Толкование сновидений. СПб., 1997; Hadfield J.A. Dreams and Nightmares. L, 1954; Adier A. What Life should Mean to You. N.Y., 1958; Malcolm N. Dreaming. L.; Los Ang., 1959; Altered States of Consciousness. A Book of Readings. Ed. by Tart Ch. N.Y., 1963; La Berge S. Lucid Dreaming. Los Ang., 1985; La Berge S., Rheingold Н. Exploring the World of Lucid Dreaming. N.Y., 1990; Dream and Existence // М. Foucault and L. Bincwanger. Ed. by K. Hoeller. L., 1986; Modernity and the Hegemony of Vision. Berk.; Los Ang.; L., 1993; Sites of Vision. Ed. by Levin D.M. Camb. (Mass.), L„ 1997.

Л.А. Микешина, М.Ю. Опенков

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: