Мечты о счастливом детстве

Ни о чем Чарлз Диккенс так не мечтал в детстве, как о надеж­ном, уютном, обеспеченном доме. Где бы у кухарки всегда был туго накрахмаленный по­лосатый фартук, а у горничной - аккурат­ный чепец с оборками. Где никогда не пили бы чай из выщербленных чашек, и у каждого из детей был бы отличный воскрес­ный костюмчик, аккуратно висящий на плечиках в шкафу.

В его собственном детстве дома сменялись, как картинки в волшебном фонаре: родившись в Порт­смуте, он в два года попал в Лондон, ку­да его отца, мелкого чиновника морско­го министерства, перевели на службу. Через три года семейство отправилось в Чатем, а спустя еще несколько лет - снова вернулось в Лондон.

Ни мистер Джон Диккенс, ни его жена Элизабет нисколько не заботились о том, как будет устроен их очередной дом и хватит ли в нем спален для многочисленных детей. Чарли помнит, как однажды они всей семьей вместе с квартирантом и девчонкой-служанкой, взятой из чатемского работного дома, несколько меся­цев ютились в четырех крошечных комнатах. Когда дела налаживались, ро­дители немедленно снимали какой-ни­будь милый особнячок, в котором, впрочем, тоже не устраивались основа­тельно, все время ожидая очередного вынужденного переезда. Джон Диккенс, веселый и добрый малый, из долгов не вылезал, в их семье вообще не было принято строить долгосрочные планы.

Так продолжалось до той поры, пока в 1824 году долги Джона не заставили Элизабет с малышами перебраться в казенную квартиру, становившуюся в те времена прибежищем многих беспечных граждан, похожих на чету Диккенс. Диккенса-старшего посадили в долговую тюрьму Маршалси.

Едва не утонув…

Самого Чарли - ему в ту зиму минуло двенадцать - ждала каморка в пансионе старой миссис Ройленс, где жили такие же, как он, мальчишки - недоростки, до которых не было дела их родне. А еще его ждала фабрика ваксы неподалеку от Хангерфордского рынка, где он, чтобы прокормиться, наклеивал этикетки на баночки за шесть шиллингов в неделю.

Не изжитое с годами отчаяние всякий раз охватывало Чарлза Диккенса, стоило ему только вспомнить бесконечно длинную дорогу, что пролегала от пансиона до фабрики. Дорога шла по грязным переулкам, пустырям, продуваемым всеми ветрами, и гнилым мосткам, переброшенным через сточные канавы.

Сколько раз потом он описывал в своих романах эту дорогу в никуда, которой пробираются по жизни одинокие и все­ми забытые дети: Оливер, Дэвид, Нелл! Никто и нигде не ждал его в те времена, никто, даже мать с отцом, которых он на­вещал по воскресеньям, ни разу не спро­сили, что он ест, и не промокают ли его ботинки...

Ужасное существование продолжа­лось несколько месяцев, до тех пор, пока смерть бабушки, матери непутевого Джона Диккенса, не обернулась для семейства небольшим наследством, позво­лившим отцу Чарли расплатиться с дол­гами. Семья воссоединилась под общим кровом, и Джон Диккенс на радостях да­же настоял на том, чтобы вновь отдать сына в школу.

Но было уже поздно - прежнего Чарли, мягкого беззаботного мальчугана, больше не было. Как чело­век, который, едва не утонув, выбирается на берег с твердым намерением непре­менно научиться плавать, так и Чарлз, чудом избавившийся от отвратительно­го запаха ваксы, которым он, казалось, пропах на всю оставшуюся жизнь, дал себе слово, что никогда больше не вер­нется в те времена...

Никому, даже ближайшим друзьям, он не рассказывал о тех унизительных и бесприютных месяцах своего детства. Просто, сцепив зубы, карабкался наверх, экономя каждое пенни и просиживая ночи напролет за письменным столом.

В пятнадцать он стал клерком в суде, в ше­стнадцать наскреб денег на уроки стено­графии и одолел ее, чтобы перейти ра­ботать в газету. В двадцать уже был пар­ламентским репортером, в двадцать один напечатал свой первый художест­венный очерк. А спустя четыре года вы­пустил в свет вышедшие отдельным из­данием «Очерки Боза» и начал работать над «Пиквикским клубом».