И что же ты увидел в глазах Иисуса, Сила? — тихо проговорила Диана. 5 страница

— Все тогда оставили Его, Марк. Я отверг Его — помнишь? И признал, только когда снова увидел живым.

— Ты не понимаешь! У меня была возможность доказать свою любовь к Иисусу, а я не смог. Павел хотел идти дальше. Я сказал Варнаве, что с меня хватит. Павел меня до смерти перепугал. Я хотел домой. Не очень-то по-мужски, верно?

— Кто такой Павел?

— Савл из Тарса. Он называет себя греческим именем, чтобы греки его слушали. — Он встал и принялся ходить взад вперед. — Он вообще никого не боится! В Пафе у тамошнего проконсула, Сергия Павла, был волхв чародей, еврей по имени Елима. Проконсул к нему прислушивался, и тот ему на нас наговаривал. Я думал, нас посадят в тюрьму. Мне хотелось убраться оттуда подобру поздорову, но Павел и слышать об этом не хотел. Он настоял, чтобы мы вернулись. Не желал слушать никаких доводов.

— И что?

— Обозвал Елиму мошенником! Тот, конечно, и есть мошенник, но заявить такое перед проконсульским судом? И этого было мало. Он еще сказал, что Елима — отъявленный лжец и сын дьявола. И вот, значит, Елима призывает на нас всяческие проклятия, а Сергий Павел багровеет на глазах. — Он шагал по комнате туда-сюда. — Он уже кликнул стражу, и я подумал: Ну все. Вот мне и конец. И тут Павел указывает на Елиму и говорит, что рука Господа против него и поразит его слепотой. И тот вдруг ослеп! Стражники так и отскочили от нас. А Елима мечется и зовет на помощь. — Иоанн Марк на мгновение замолчал. — Проконсул так побелел, что мне показалось, он прямо там и помрет. Но потом он стал слушать Павла. Боялся не слушать.

Иоанн Марк расстроено всплеснул руками.

— Он даже устроил пир, и Павел с Варнавой всю ночь проговорили с ним об Иисусе и о том, как он может спастись от грехов. А у меня было одно желание — поскорее унести оттуда ноги и вернуться домой!

— Так что, Сергий Павел уверовал?

Иоанн Марк пожал плечами.

— Не знаю. Он пришел в изумление. Значит ли это «уверовал»? Одному Господу известно. — Он фыркнул. — Может, он решил, что Павел — чародей посильнее Елимы.

— А как ты добрался до дома?

Он снова сел и сгорбился.

— Мы отплыли из Пафа. Когда прибыли в Пергию, я попросил у Варнавы денег на обратный путь. Он пытался меня отговорить.

— А Павел?

— Он только посмотрел на меня. — Глаза Иоанна Марка налились слезами. — Он думает, у меня нет веры.

— Он так сказал?

— Он мог и не говорить, Сила! — Он сложил руки на коленях, повесил голову. — У меня есть вера! — Плечи его затряслись. — Есть! — Он поднял взгляд, сердито защищаясь. — Только не такая, чтобы делать то, что он. Я не умею вести споры в синагогах или проповедовать толпам людей, которых никогда в жизни не видел. Павел свободно говорит по-гречески, как ты, а я начинаю запинаться, когда меня забрасывают вопросами. Не успеваю даже вспомнить стихи Писания на еврейском, куда уж там на других языках! — У него был несчастный вид. — Потом-то мне приходит в голову все, что можно было сказать, что нужно было сказать. Но уже слишком поздно.

— Господу можно служить и по-другому, Марк.

— Назови мне хоть что-нибудь такое, что я могу, чтобы это было хоть кому-нибудь нужно!

— Ты три года следовал за Иисусом и апостолами. Был в Гефсиманском саду в ночь, когда схватили Иисуса. Напиши о том, что видел и слышал. — Я положил руку ему на плечо. — Ты можешь посидеть, подумать, а потом все записать. Ты расскажешь всем о том, что делал для людей Иисус, о чудесах, которые ты видел.

— Это ты у нас книжник.

— Ты был при этом. А я — нет. Твое свидетельство очевидца поможет другим поверить истине: что Иисус — Господь. Он — Бог с нами.

Иоанн Марк призадумался:

— Иисус говорил, что пришел не для того, чтобы Ему служили, а чтобы другим послужить и отдать свою жизнь для искупления многих...

Заговорив об Иисусе, молодой человек изменился в лице. Он знал Господа лично — это приносило ему успокоение. Никто бы не усомнился ни в любви Марка к Иисусу, ни в мире, который давали ему отношения с Ним.

— Напиши о том, что знаешь сам, чтобы и другие могли узнать Его.

— Это я могу, Сила, но я хочу делать не только это. Не желаю больше убегать и прятаться. Мне хочется говорить людям об Иисусе — людям, которые никогда даже представить не могли такого Бога. Только я чувствую, что пока... не готов.

Я знал: придет день, когда Марк будет твердо стоять перед толпой и бесстрашно проповедовать об Иисусе — Спасителе и Господе всего сущего. И уверил его в этом. Богу еще понадобится его пламенное сердце служителя. Жизнь Марка, подобно моей, проходила в синагогах, у ног учителей. Но его прежняя ученость была чужда миру рынков и площадей, не простиралась до Кесарии и за ее пределы.

— Если хочешь проповедовать язычникам, Марк, тебе мало просто говорить на их языке. Ты должен научиться думать по-гречески. Чтобы это было для тебя так же естественно, как на еврейском или арамейском.

— А ты мне поможешь?

— С этого дня мы с тобой будем говорить между собой по-гречески.

Так мы и делали, хотя его мать кривилась всякий раз, слыша, как сын говорит на языке необрезанных язычников.

— Знаю, знаю, — воскликнула она однажды, позволив себе перед тем усомниться в моей мудрости на этот счет. — Если они поймут, кто такой Иисус и признают его Господом и Спасителем, то перестанут быть гоями; а будут уже христианами.

Бывало, старые предрассудки пытались взять верх над верой в учение Христа.

— В глазах Каиафы и прочих, мама, мы сами гои, не лучше греков и римлян, — вступил в разговор Иоанн Марк.

— Ты подслушивал у дверей!

— Тебя и так везде слышно. Старое прошло, мама. Христиан не разделяют ни народы, ни культуры, ни сословия.

— Умом-то я это знаю, а вот сердце порой не поспевает. — Встав на цыпочки, она положила руки ему на плечи. Он наклонился, и мать поцеловала его. — Вот тебе мое благословение. Ну, идите.

Она помахала вслед нам обоим.

Павел и Варнава писали нам из Антиохии Писидийской, где проповедовали в синагогах. Некоторые иудеи слушали и уверовали, многие — нет. Несколько таковых подговорили набожных женщин из влиятельных семей и начальников города и устроили беспорядки. Павел с Варнавой были изгнаны прочь.

«Куда бы мы ни пошли, везде за нами следуют некоторые иудеи, твердо решившиеся воспрепятствовать нам проповедовать Христа Мессию в синагогах...»

Даже когда они отправились в Иконию и проповедовали язычникам, эти враги явились и там, чтобы отравлять умы, выступая против Слова. Павел, как всегда, уперся накрепко:

— Мы останемся, доколе Богу будет угодно, и будем проповедовать Христа распятого, погребенного и воскресшего.

Они пробыли в Иконии долго, пока иудеи и язычники, объединившись, не составили замысел побить Павла камнями. Павел с Варнавой бежали в Листру, потом в Дервию. Невзирая на риск, они продолжали проповедовать. В Листре они исцелили калеку от рождения, и греки сочли их богами. Павел и Варнава пытались удержать народ от поклонения им, а иудеи, пришедшие из Антиохии, воспользовались этой возможностью настроить толпу против них.

«Толпа побила Павла камнями», — писал Варнава. — «Иудеи из Антиохии вытащили его тело за городские ворота и там бросили. Мы все собрались вокруг него и стали молиться. Когда Господь воскресил его, наш страх и отчаяние улетучились. Мы вернулись в город, и ни иудей, ни язычник не смел Павла и пальцем тронуть. Слава Господу! Друзья перевязали раны Павла, и мы отправились в Дервию и проповедовали там, а потом возвратились в Листру, чтобы помочь укрепиться верующим, назначить старших и увещевать наших братьев и сестер твердо держаться веры пред лицом испыта ний...»

Следующее письмо пришло из Памфилии. Они проповедовали в Персии и Атталии. Писали и другие. «Павел и Варнава вернулись на корабле в Сирийскую Антиохию...»

Эти сообщения весьма воодушевили Иерусалимскую церковь.

Однако не обошлось без неприятностей. В среду учеников вкралось лжеучение. По возвращении в Антиохию Павел с Варнавой обнаружили, что вере и язычников, и иудеев грозит опасность. Они отправились в Иерусалим, чтобы обсудить вопрос, успевший уже внести разлад в отношения между братьями.

— Некоторые христиане из Иудеев учат, что язычники должны обрезаться, чтобы спастись.

Все члены церковного совета в Иерусалиме были иудеи по рождению и соблюдали Закон всю свою жизнь. Каждый был обрезан на восьмой день после появления на свет. Каждый следовал установленной Богом системе жертвоприношений. Даже в свете распятия и вознесения Христа нелегко было отринуть законы, на которых мы выросли.

— Это же печать завета!

— Ветхого завета! — возражал Павел. — Мы спасены благодатью. Если мы требуем от этих язычников обрезываться, то возвращаемся к Закону, который сами никогда не могли исполнить. Христос освободил нас от этого бремени!

Никто из нас в совете не мог бы похвалиться таким наследием, как у Павла. Чистокровный иудей, из колена Вениаминова, фарисей и один из лучших учеников Гамалиила, он жил, строжайшим образом исполняя закон отцов, будучи горячим его ревнителем, что доказывало рвение, с которым он преследовал нас, пока Иисус не преградил ему путь на дороге в Дамаск. И вот этот самый Павел теперь стоит и яростно выступает против того, чтобы наложить иго Закона на христиан, обращенных из язычников!

— Братья, это ложное учение! Дух Святой уже явил себя через веру этих язычников. Вспомните Корнилия! — Глаза всех обратились на Петра, тот задумчиво кивал.

Павел и Варнава рассказали о чудесах и знамениях, происходивших среди греков в Листре, Дервии и Иконии.

— Истинно, эти события — достаточное доказательство, что Бог почитает их Своими детьми. — Павел распалялся все сильнее. — Бог их принимает. Как же можно хотя бы помыслить о том, чтобы вернуться назад к Закону, от которого освободил нас Христос? Никак!

Мы попросили Павла и Варнаву удалиться, чтобы помолиться и дальше обсудить это дело. Павел сверкнул глазами, но промолчал. Позже он признавался мне, что ему хотелось продолжать спор, но он понял, что Господь желает, чтобы он возрастал в терпении. Меня это сильно насмешило тогда.

Решение далось нам нелегко. Все мы были иудеи, и Закон Моисеев впитали с молоком матери. И все же Петр высказался за всех нас: «Мы все — без различия — спасаемся благодатью Господа Иисуса: и мы, и они». Однако оставались и другие опасения. Надо было дать новообращенным из язычников указания, чтобы они не позволили снова увлечь себя ко всякого рода распутству, присущему их культуре. Мне довелось путешествовать более, чем многим членам совета, так что я знал, о чем веду речь. Я насмотрелся языческих обрядов не меньше, чем мой отец, побывавший в Асии, Фракии, Македонии и Ахайе, и рассказывавший мне об увиденном. Нельзя было просто утверждать, что мы спасены благодатью, и на этом остановиться!

Иаков предложил компромисс.

Пока шло обсуждение, я исполнял роль секретаря и записал самые важные пункты, по которым было достигнуто соглашение. Необходимо было уверить христиан из язычников, что спасение дается по благодати Господа нашего Иисуса, и предостеречь их от употребления пиши, посвященной идолам, мяса удавленных животных и крови. А также от блуда. Все это могло быть их обычаем, когда они поклонялись ложным богам. Все согласились, что составить письмо надлежит нам с Иаковом.

— Кто-то должен доставить его на север, в Антиохию. чтобы никто не смел сказать, что его написали сами Павел пли Варнава.

Паков нужен был в Иерусалиме. Вызвался Иуда (также прозванный Варсавой) и предложил, чтобы я присоединился к нему.

— Раз письмо будет написано твоей рукой, Сила, тебе и идти — засвидетельствовать это. Тогда никто не усомнится в его происхождении. — согласился Петр.

О, как возбужденно забилось мое сердце! И в то же время затрепетало. Десять лет уж минуло с тех пор, как я в последний раз отваживался покинуть пределы Иудеи.

Пришло время сделать это снова.

* * *

Когда я готовился к путешествию с Иудой, Павлом и Варнавой, ко мне пришел Иоанн Марк. Он сделал большие успехи в греческом, стал более уверен в себе и твердо веровал, что Бог снова призывает его в Сирию и Памфилию. Молодой человек просил меня замолвить за него словечко перед Павлом, и я согласился.

Не ждал я столь резкого отказа от рьяного защитника благодати!

— Пусть остается в Иерусалиме и служит там! Он уже однажды был призван и убежал от Божьего призвания.

— Призван, но не готов.

— Сила, у нас нет времени нянчиться с ним.

— Он и не просит, чтобы с ним нянчились.

— И на сколько его хватит, прежде чем он опять соскучится по матери?

Сарказм его действовал мне на нервы.

— У него были и другие причины, Павел. Не только тоска по родным.

— Ни одна из этих причин не убедит меня, что это надежный человек.

Я оставил его в покое, решив вернуться к этому разговору завтра, чтобы у него было время поразмыслить. Варнава пытался меня предостеречь.

— Но таить обиду — это же грех, Варнава! — Мы быстро подмечаем чужие недостатки, не видя их в себе самих.

— Да, но дело в том, что Павел, более чем кто-либо, кого я знаю, руководим решимостью нести повсюду слово о Христе. Поэтому, он не всегда понимает людей, не столь к этому устремленных.

Пропустив мимо ушей его мудрый совет, я сделал новую попытку. Я решил не ходить вокруг да около.

— Ты так красноречиво говорил о благодати, Павел. А для Иоанна Марка у тебя ее нет?

— Я простил его.

Тон его вызвал у меня раздражение.

— Очень мило с твоей стороны!

Как легко забыть, что едкие слова только разжигают пламя гнева.

Павел посмотрел на меня. Взгляд у него был мрачный, щеки пылали.

— Он бросил нас в Пергии! Я могу простить, но не могу позволить себе забыть его трусость.

— Иоанн Марк — не трус!

— Я бы больше уважал его, если бы он сам говорил за себя!

Что бы я ни делал, все становилось только хуже.

* * *

Сразу же по прибытии в Сирийскую Антиохию я зачитал письмо Церкви. Христиане из язычников вздохнули свободно, узнав о постановлениях Иерусалимского совета. Некоторые же христиане из иудеев принялись спорить. Когда семя гордости уже пустило корень, вырвать его непросто. Мы с Иудой остались проповедовать учение о благодати Христовой всем, уверовавшим в распятие, погребение и воскресение Иисуса. Некоторые иудеи не желали слушать и ушли. Мы же продолжали наставлять тех, кто не обманывался человеческой гордыней, внушаемой добрыми делами. Мы надеялись утвердить их в вере, чтобы им устоять перед лицом гонений: мы ведь знали, что они приближаются.

Я часто слышал проповеди Павла. Он был великолепным оратором, подкреплявшим свою речь доказательствами из Писания. С какой легкостью он переходил с греческого на арамейский. В спорах никогда не уступал, но с помощью своего выдающегося ума завоевывал новые души — или же возбуждал ярость толпы! Не существовало вопроса, который поставил бы его в тупик.

Я начал понимать затруднения Иоанна Марка. Рядом с человеком, пережившим столь драматичное обращение, обладающим таким могучим умом и образованием, даже самый ревностный христианин мог почувствовать себя совершенно не приспособленным к служению. Если бы не преимущества, полученные мною в юные годы, возможно, это смутило бы и меня. Я не боялся Павла, но его пылкость нрава и всегдашняя уверенность в собственной правоте нередко раздражали и меня. То, что он на самом деле всегда оказывался прав, вызывало у меня уважение, но не способствовало привязанности. Только позже, ближе познакомившись с ним, я полюбил его, как брата.

* * *

Из Иерусалима пришло письмо.

Павел наблюдал, как я читаю свиток.

— Что случилось?

— Ничего. — Я скатал его, внутренне удивляясь, почему известие о том, что пора домой, так расстроило меня. — Нас с Иудой вызывают назад в Иерусалим.

— Когда уладишь там свои дела, возвращайся в Антиохию.

Его приказ меня озадачил. Мы мало разговаривали после спора, касавшегося Иоанна Марка. Хотя оба мы относились друг к другу с уважением и были едины в вере в Иисуса Христа, между нами всегда оставалась преграда. К тому же, чтобы разрушить ее, ни один из нас не прилагал больших усилий.

— Ты хороший учитель, Сила.

В ответ на эту похвалу я приподнял брови и наклонил голову.

— Ты тоже, Павел. — Я не льстил ему. — Никогда не слышал, чтобы кто-либо так продуманно и убедительно защищал дело Христово. Если бы вера шла от разума, весь мир бы уже уверовал, что Иисус — Господь.

— Нужно делать то, что Иисус повелел! Мы должны идти и научить все народы!

— И научите — вы с Варнавой. — Я слабо улыбнулся. — И другие, — добавил я, имея в виду Иоанна Марка.

— Ты хорошо подходишь для этого, Сила. В совете двенадцать членов, и они могут избрать еще кого-нибудь из знавших Иисуса и сопровождавших Его три года, когда Он проповедовал. Пусть совет бросит жребий, кто будет вместо тебя.

Всякому нравится считать себя незаменимым...

— Я не думаю...

— Не думаешь, что можно решать, не спросив Божьей воли? Я прочел ее на твоем лице, когда ты читал письмо, которое держишь в руках. Тебе больше по душе учить, чем управлять.

— Но об управлении я знаю больше.

— Когда мы утешаемся Богом, Он исполняет желание нашего сердца. Так говорит Писание. А твое желание — идти в мир и проповедовать. Ты что, будешь это отрицать?

— У каждого из нас свое место в теле Христовом, Павел. Я должен служить там, где во мне нуждаются.

Он хотел сказать что-то еще, но сжал губы. Покачал головой, развел руками и удалился.

Мы с Иудой вернулись в Иерусалим и в Совет. Я беседовал с Иоанном Марком и видел его разочарование.

— Я сам пойду в Антиохию и поговорю с Павлом. Может, тогда он увидит, что я уже не боюсь.

Я подумал, что это мудро. Молодой человек приходился родственником Варнаве. Возможно, Варнава уговорит Павла дать ему еще одну возможность. Что до моего собственного желания вернуться в Антиохию, я предоставил это Господу. Я знал, что найдутся и другие, кто может сопровождать Павла, люди с большей мудростью, чем у меня, способные сносить его крутой нрав. Но мне этого хотелось. Он будоражил мою веру. В его обществе невозможно было закоснеть в самодовольстве.

Через некоторое время, после того как Иоанн Марк покинул Иерусалим, из Антиохии пришло письмо для Петра и Иакова.

— Сила, Павел просит освободить тебя от обязанностей в Совете, чтобы ты мог отправиться с ним в Сирию и Киликию. Он хочет посетить основанные им церкви и посмотреть, как там дела.

Такая просьба удивила меня.

— А Варнава? Он что, заболел?

— Они с Иоанном Марком отплыли на Кипр.

Можно было себе представить, что произошло между Павлом и Варнавой. Павел так и не смягчился, а Варнава не мог позволить юному родственнику окончательно упасть духом. И правильно сделал.

Петр посмотрел на меня:

— Павел говорил с тобой об этом в Антиохии?

— Да. — Я почувствовал на себе пристальные взгляды. — Я сказал Павлу, что буду служить там, где во мне больше нуждаются.

Иаков изучал мое лицо.

— Ты ведь молился об этом, верно?

— Не переставая.

Члены совета начали обсуждение. Некоторые не хотели отпускать меня из Иерусалима. Мои способности к управлению приносили пользу Церкви. Но я знал: Павел прав. Мое место могут занять и другие — люди, проявившие силу характера и веры, выстоявшие в гонениях.

— Ты провел много времени в путешествиях, больше других, Сила. Ты будешь Павлу хорошим спутником. Чувствуешь ли ты призвание от Бога на этот труд?

— Да. — Я просил Господа, если это Его воля, дать мне явную возможность, — письмо Павла и решение Совета лишали меня последних сомнений.

Другие вопросы подождут, пока мы не встретимся с Павлом в Антиохии.

Мы помолились и прибегли к жребию. На мое место был избран Варсава. Это был честный трудолюбивый брат, многократно доказавший свою любовь к Иисусу и Церкви.

На следующее утро я отправился в Антиохию.

* * *

Павел приветствовал меня холодно:

— Это ты его прислал, так ведь?

Можно было не спрашивать, что он имеет ввиду. Все читалось на его лице. Неужели гнев его так велик, что помешает нам трудиться вместе?

— Иоанн Марк сказал мне, что намерен поговорить с тобой. Он думал, что тогда ты увидишь: он уже не так робок, как раньше. Однако, я так понимаю, что у нас все сложилось плохо.

— Неплохо. Для других. Но брать его с собой я не хотел.

Под другими он, конечно, разумел Варнаву.

— Почему?

— Я не знаю заранее, на сколько мы уходим, Сила. По меньшей мере, на год, может быть, и больше. Я не уверен, достанет ли ему посвященности.

— А Варнава с этим не согласился.

— Я в первый раз в жизни увидел, как он рассердился. Он настаивал, чтобы мы взяли Марка. Я отказался рисковать.

Я криво улыбнулся:

— Откуда ты знаешь, что у меня хватит храбрости идти до конца?

Под правым глазом у него дернулась жилка.

— В ту ночь, когда я вломился к тебе домой, и по моему наущению тебя избили и переломали в твоем доме все, что попалось под руку, ты ни разу не обругал меня — и не закатил истерику, пытаясь меня остановить. — Он встретился со мной глазами. — Я шел с намерением тебя убить, но то, как ты себя вел, остановило меня.

— Это Бог тебя остановил.

— Жаль, что Он не остановил меня раньше...

Я знал — он говорит о Стефане.

— Наше прошлое — груз, который мы оставили у Креста. — Чтобы между нами не было секретов, я рассказал ему о том, что сделал я.

— Ты хотя бы... никого не убил.

Я не смог сдержать улыбки:

— Павел, твое здоровое честолюбие видно невооруженным глазом, но давай не будем состязаться, кто из нас больше нагрешил!

Он как будто удивился, потом побледнел.

— Да! Мы все согрешили и лишены славы Божьей. Это истина, которую люди должны знать, чтобы понять, насколько нуждаются в Спасителе нашем Иисусе Христе.

То, с какой мукой он выговорил эти слова, сказало мне, что его фарисейское прошлое до сих пор оставалось для него испытанием веры. Ему было о чем сожалеть. Но разве все мы не испытываем порой угрызений совести о том, что оставили за спиной — о своей слепоте, о потерянных днях и годах, которые могли быть прожиты для Христа? Мы должны постоянно напоминать друг другу: мы спасены благодатью, не по делам. «Нет осуждения тем, кто во Христе Иисусе». Павлу нужно будет приводить на память его же собственные слова — часто. «Благодатью мы спасены через веру. И это не наша заслуга, это Божий дар». Бог избрал этого человека нести свидетельство, и его бурное прошлое, когда он был так уверен в собственной праведности, служило доказательством того, что Богу под силу преобразить всякого в новое творение и направить на новый путь.

Глаза его заблестели от слез.

— Мы омыты Его кровью.

— И облеклись в Его праведность!

— Аминь! — произнесли мы в один голос. И рассмеялись счастливым смехом свободных людей, связанных одной целью.

Павел схватил меня за руку.

— Мы с тобой поладим, друг мой.

И мы, правда, поладим. Но в этот момент ни один из нас еще не знал, какие нелегкие дни ожидают впереди нас обоих.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Прежде, чем отправиться в совместное путешествие, мы с Павлом решили выработать стратегию.

— Греки не знают Писания, — сказал он, — поэтому надо обращаться к ним так, чтобы им было понятно.

Я вспомнил, что мой отец говорил о том же в свое время и сказал об этом Павлу:

— Отец заставлял меня изучать логику и греческую поэзию. — Чтобы торговать лучше, чем греки, мне надо было научиться думать, как они.

Важным вопросом было то, что мы не хотели обременять едва вставшие на ноги церкви заботой о нас. У меня были кое-какие сбережения, которые могли нас выручить, но Павел настаивал, что надо самим зарабатывать на жизнь.

— И чем мы займемся?

— Я могу делать палатки — это наше семейное ремесло. А ты что умеешь?

— Переводить и писать письма.

Мы решили придерживаться главных торговых путей и центральных городов, — так больше шансов, что Слово быстрее распространится по империи. Начинать будем с синагог. Мы ожидали, что там нам окажут гостеприимство, как странникам, дадут кров и возможность проповедовать. Договорились поддерживать связь с Иерусалимским советом с помощью писем и гонцов.

— Даже если иудеи примут Благую весть, не будем забывать и проповедовать язычникам на площадях.

Агора — рыночная площадь — средоточие всей общественной, политической и деловой жизни во всяком городе — от Иерусалима до Рима. Где еще можно встретить в таком количестве людей, никогда не слышавших вести, которую мы несем?

Выработав такой план, мы отправились на север, по пути останавливаясь в сирийских церквях. Идти было тяжело. Я не привык странствовать пешим ходом. Каждая мышца в теле причиняла мне боль, и с каждым днем боль становилась все сильнее, но Павла что-то гнало вперед, и он гнал меня. Я не противился: мы оба понимали, что время коротко, и Христос может вернуться в любое время. Я знал, что еще достаточно молод, и тело мое успеет приспособиться к тяготам путешествия. Мы несли в сердцах самое важное слово на свете: путь спасения для всего человечества. Никакие неудобства не могли остановить нас.

Зато остановили грабители.

Это было по пути на север, в Таврских горах. На нас напали шестеро. Когда нас взяли в кольцо, я засомневался, доберемся ли мы с Павлом до Исса или Тарса. Один прижимал мне к горлу нож, а другой и это время обыскивал. Еще двое копались в вещах Павла в надежде найти что-нибудь ценное. Мне не следовало удивляться, когда ничего подобного там не обнаружилось. Он с первого дня говорил, что уповает лишь на промысел Божий. Я был не таким зрелым в вере, хоть и уверовал раньше Павла, и носил за поясом набитый деньгами кошелек, который разбойник сразу же приметил. В остальном, — кроме плаща и подаренного отцом пояса, а также чернильницы, футляра с тростниковыми перьями, да маленького ножичка, которым я пользовался, чтобы подчищать написанное и резать папирус, — взять с меня было нечего.

— Смотри-ка! — Негодяй схватил мой кошелек и потряс им. Он перебросил его своему предводителю, тот развязал и высыпал на ладонь динарии. Ухмыльнулся при виде немаленькой суммы, которой хватило бы нам на много недель.

Другой обыскал Павла.

— Ничего! — он с отвращением оттолкнул свою жертву.

— Может, у меня и нет денег, — дерзко заявил Павел, — но есть что-то гораздо более ценное!

— И что же это за ценность?

— Путь вашего спасения!

Разбойники загоготали. Один, выступив вперед, схватил Павла за горло, приставив к нему острый клинок.

— А как насчет твоего спасения, недоумок?

Краска бросилась Павлу в лицо.

— Даже воры и разбойники будут желанными гостями на пиру Господнем, если покаются.

Я видел, как мало им понравилось это утверждение, и мысленно взмолился, чтобы нам не закончитьсвое странствие с перерезанным горлом на пыльной дороге в горах. Но если уж так суждено, я решил не сходить в могилу безгласно:

— Иисус умер за все наши грехи: и за ваши, и за мои.

— Это еще кто такой — Иисус?

Я вкратце рассказал им обо всем, молясь, чтобы мои слова оказались подобны семенам, упавшим на добрую землю. Возможно, суровая жизнь так перепахала их, что почва готова принять семя.

— Я видел Его распятым — и встретил снова через четыре дня. Он говорил со мной. Преломил хлеб. Я видел его руки со шрамами от гвоздей.

— Через несколько месяцев он встал передо мной на дороге в Дамаск, — продолжил Павел, не страшась кинжала у горла. Он схватил бродягу за запястье и пристально взглянул ему в глаза. — Если ты оставишь меня лежать мертвым на этой дороге, знай, что я тебя прощаю.

Это прозвучало с такой искренностью, что тот так и уставился на него. Павел разжал руку.

— Я молю, чтобы Господь не вменил тебе греха.

— Отпусти его! — прорычал главарь.

Разбойник отпрянул в замешательстве.

— Держи! — предводитель шайки швырнул кошель с деньгами. Я поймал его, прижав к груди.

— Что ты делаешь? — зашумели остальные. — Нам нужны эти деньги!

— Чтобы их Бог потом гнался за нами? Нет уж! Тут пройдут и другие.

Так верю ли я в Божий промысел?

— Лови! — Я кинул кошелек обратно. — Считай, что это подарок от Господа, Которому мы служим. Лучше возьми это, чем ограбишь кого-нибудь еще и навлечешь на себя больший грех.

— Поосторожнее выражайся! — Грабитель взмахнул ножом.

— Господь видит твои поступки. — Павел шагнул вперед, вперив взгляд во всадника. — Эти люди идут по твоим стопам.

Тот беспокойно заерзал на лошади, держа мой кошель, будто ядовитую змею и сказал: — Тем, кто вас встретит в следующий раз, не очень-то понравится состояние ваших карманов.

Неожиданная озабоченность головореза нашим благополучием несколько ободрила меня. Страх Господень — начало всякой мудрости. Однако последующие его слова предвещали мало хорошего:

— Уведите их!

Нас отвели в горы. Лагерь их напомнил мне пустыню Ен-гадди, где Давид скрывался от Саула и его армии. Обильные источники, стоянка под защитой скал, женщины и дети, высыпавшие навстречу. Я совсем обессилел. Павел же проговорил с ними ночь напролет и на третий день нашего пленения крестил двоих.

Они проводили нас до прохода в горах, именуемого Киликийскими воротами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: