У НЕЕ БЫЛ ТАЛАНТ ОБЩЕНИЯ С ЛЮДЬМИ

Петр Дейсан:

Мы с Тоней были знакомы без малого двадцать лет. Работалось с Антониной легко. Она великолепный журналист с послушным пером, некосноязычна, с прекрасной памятью, блестящей эрудицией. Писала, как и говорила, — легко и просто. Однако, в долгом общении нашем всякое бывало. Были ссоры, была ругань вдрызг. Но никогда не было обид. Я всегда был уверен в глубокой порядочности Тони.

По своему характеру Антонина, как и большинство по-настоящему одаренных людей, непредсказуема. Она могла быть веселой и беззаботной, но в то же время как-то молниеносно могла впасть в настроение беспросветной депрессии. Она могла запросто в новогоднюю ночь в кафе, при многолюдье, взять в руки свечу, встать на колени и читать свои стихи — дрожащим голосом, со слезами в горле и на глазах.

Тоня могла вместе с рамой выставить стекло в комнате крепко ей насолившего, запустив в окно хорошим булыжником. Могла она вступить в «смертельную схватку» с соловецкой милицией, спасая от отстрела собак. Кстати, собак, как любила она говорить, знала «всех в лицо». Обязательно приласкает дворняжку, угостит, поговорит с ней по-человечески.

Дом Антонины всегда был открыт, и для всех без исключения. Она не делила людей по сорту. У нее в доме бывали и академики, и писатели, и художники, и алкаши, и обыкновенные проходимцы. Доверчива, как ребенок, была наша Тоня. Она и частенько вела себя по-детски. К примеру, оправдывалась, ну точно ребенок, строила свои оправдательные объяснения, всегда начиная с придаточного причины — «потому что я проспала, поэтому опоздала...»

Любая «лапша» могла без затруднения повиснуть на Тониных ушах — всё принимала на веру. Она последним куском и последней копейкой поделится, лишь бы помочь несчастному. А «несчастный» зачастую «слезу вышибет» душещипательными россказнями, и глядишь — прямехонько в магазин чешет, «актерский гонорар» торопится на бутылочку разменять.

Смотришь — у Мельницы уже двое бездомных живут. Один, никогда и нигде не работавший, как-то покопался в своей генеалогии и обнаружил, что приходится Антонине каким-то «многоюродным» братцем. Вот и приютила сердобольная Тонюшка «братца», поселила на раскладушку, поставила на котловое довольствие к своему, ну никак не богатому, столу. И кормился «братец» до тех пор, пока, наконец, не попал на казенные харчи, где-то чего-то грабанувши.

Второй, никем не признанный «поэт Гадюкин», блиставший более опрокидываемыми стаканами, нежели поэтическим даром, вконец пропившись, тоже напросился на постой и пропитание к Антонине, до получения гонорара за какие-то свои поэтические труды. Вот в этом вся Тоня — сердце ее, как и дом, было открыто для всех и вся, для обманов тоже.

Беззлобный она человек была. Всегда приветлива, всегда отзывчива. Очень любила бабушек и дедулек. Им ведь немного нужно: только несколько теплых, участливых слов да помочь чем-то: то в магазин сходить, то грибочками или ягодами поделиться. В парилке Тоня любила бабулек веничком обхаживать. «Положу, — говаривала, — на полок несколько рядов бабушек и стегаю веником. Некоторые любой молодухе фору дадут, крепкие бабули».

Мельница... Эта «кликуха» как-то приклеилась к Тоне сразу и навсегда. Не обижалась она на нее. Идет Мельница — все Соловки видят. Красиво идет — плывет семенящей походкой, почти на прямых ногах. Голова поднята высоко, смотрит прямо. Ей нечего было стыдиться, глаза прятать. Жила открыто, искренно. Если любила, то не таясь. Расставание с любимым тоже секретом не являлось.

Кстати, о ее влюбчивости. Это уж была ее слабинка. Она влюблялась всегда. Могла влюбиться в любого человека, независимо от пола, «потому что человек замечательный». Как-то и я придумал ей прозвище по этой теме — «Влюбчивая ворона». Она многое доверяла мне из своей «амурной биографии», в основном драматичной. И мужички-то у нее все какие-то невзрачные были, за редким исключением. Прямо как в том мультике. Но умела видеть она в людях красивое. Сердцем любила смотреть. Не каждому это дано.

Эта сторона жизни Мельницы больно уж не нравилась соловецким «блюстителям нравственности». Доставалось Тонюшке от языков, злых и завистливых. Доставалось бедняжке. Но, слава богу, научилась тогда она жить, игнорируя общественное мнение на свой счет. Не всяк так сумел. Не одну душу злые языки опорочили, в могилу вогнали. Ох, не одну! Злились языки, не имели пищи для своих тайных откровений и обличений, так как жила Антонина на виду, открыто.

А как Тоня пела! Возможно, с точки зрения музыкальных канонов и неправильно, но по душевности пения для меня на Соловках не было лучшей исполнительницы. «Тонь, ну давай мою любимую», — часто ее просил я в минуты особенного состояния души. И неслось из сердца буквально: «Как поймали ворона, ворона сетью да силком, сетью да силком...»

Соловецкая природа для Антонины была ни с чем не сравнимой. Она ее чувствовала, пожалуй, лучше всех нас. Любое время года было ей по-своему прекрасно. Вот только ветров не любила. «Голова больно томится от ветра», — говорила она.

Чуть свободная минута выдастся — Антонина уже в лес бежит за грибами или ягодами. Любила ходить одна. Знала тайные «залежи грибов». Я все удивлялся: «Тоня, как тебе удается со своим минус семь зрения столько грибов находить?» Улыбается: «Я их чую». Ну, прямо миноискатель, а не Мельница. От Тони я, человек южный, почти никогда не имевший дела с грибами, получал первые уроки грибосоления. Научился. Иногда неплохо получается.

Вот пишу, а сердце рвется. Не верю. До сих пор не верю, что нет уже нашей Мельницы. Сейчас мы как-то стараемся все лаком покрыть, все приукрасить. Под трафаретом «ушла из жизни» скрываем истинные причины этой смерти. А Тоня ведь не ушла! Она вырвалась из жизни, выбросилась из нее. От нас с вами выбросилась. Вы это-то чувствуете?!!

Теперь нам только остается уповать на милость Божью. Он-то разберется, кто есть кто. Господи! Милостив буди к рабе Твоей Антонине. Пожалуйста. Прости нас, Тоня, дружок.

Михаил Галинский:

Прожили мы с ней вместе лет десять. По любви. Мирской любви. Когда «умерла», ушла из тела, тяжело переживал расставание, но время все смыло в бесстрастную память. Значимым осталось только то, что любили «в одну строну»: я знал, что она любила Остров, и сам любил эту землю. «В одну сторону» оказалось важнее, чем друг друга.

Нравилась в ней прямота, искренность. Любимая Богом искренность.

Жизнь ее в тяжелый цвет была окрашена алкогольной зависимостью. Когда люди не могут еще открыть Божью радость в каждом дыхании — вынуждены усыплять себя в «веселии» ими же выдуманных праздников.

Несмотря ни на что, многое успела сделать. И внутри, и снаружи. Снаружи (пока «красные» перестраивались в «белых») — газета свободных времен «Соловецкий вестник». Сказала то, что хотела сказать, и забросила этот проект. Рутинная журналистская брехня не могла ее удовлетворить. Могла пойти босиком на Реболду и жить там у какого-нибудь не совсем позорного бича. Могла поехать на Колыму. Любила бродить по соловецким тропинкам, искать грибы, дышать ветром.

Нравился ее русский язык, которым писала в газете: без канцелярского, наукообразного или еще какого-нибудь акцента. Естественный. В квартире на стене висели портреты Ивана Бунина и Чехова.

Петр Леонов:

Тоню многие соловецкие односельчане воспринимали по внешнему мужикасто-грубоватому обличию как «свою в доску». И выпить любила, и посплетничать могла. Тоня могла бы вслед за Высоцким, на вопрос анкеты «Какой ты?», честно сказавшим «Разный», повторить это же слово. Да, она была разной. О грехах ее знаю не понаслышке: она сама часто обрушивала на меня свои ужасные исповеди. К счастью, мне посчастливилось узнать и совсем другую Антонину — тонкую, трогательную, ранимую, влюбленную в литературу, нет, не женщину, скорее девочку. Эти скрытые под маской «компанейской журналистки» черты, впервые раскрылись для меня через наше общее пристрастие — любовь к книгам.

Сразу после нашего переезда на Соловки Антонина пришла знакомиться. Первое, что спросила, умею ли я играть на гитаре. Пришлось разочаровать. «А петь-то ты хоть умеешь?» Когда узнала, что и петь не умею, огорчилась окончательно. «Так какого же ты… на Соловки приехал! А мне говорили — артист с „Таганки“…» Пришлось еще раз огорчить, сообщив, что в театре я был всего-навсего завлитом. Утраченный интерес ко мне у нее вернулся лишь после того, как я начал распечатывать коробки с привезенными с материка книгами. «Ух, ты! Сколько книг!» — по-детски восторгалась она. Чем больше книг появлялось, тем сильнее она начинала меня любить. Особенно радовалась, когда видела, что у меня оказывались те же книги, что и в ее библиотеке. «Сразу видно родного человека», — говорила она. И у нее, и у меня было не так уж много «бестселлеров», детективов и прочего мусора, зато в обилии — классики, поэзии, книг по искусству, краеведческой литературы, а кроме того, немало «странных книг». Поняв, что я, как и она, люблю такие, однажды Тоня мне на день рождения подарила, оторвав от сердца, «Записки предателя эсера Гребнева», изданные в Костроме в 1918 году.

Вообще-то с книгами она расставалась ох как неохотно. Однажды я рассказал ей, что был потрясен, попав в один дом с шикарной библиотекой, где на прощанье мне предложили взять со стеллажей на память любую книгу, какая понравится… Я сказал, что тоже стремлюсь достичь такого состояния, когда буду рад подарить другому свою любимую книгу. Тоня сильно запереживала и заявила, что никогда не сможет дорасти до такой степени жертвенности. А ведь смогла. Правда, уже после смерти.

Уезжая жить с Соловков в Архангельск, Тоня взяла с собой свои «самые-самые» книги. А остальные доверила на временное хранение мне. Взяв при этом с меня слово, чтобы я не отдавал их никому, даже сыну Саше. После гибели Антонины я оказался в тяжелом положении. Что делать с доставшимися мне сотнями чужих книг? Потом, с Божией помощью, нашел выход. Договорился в Москве, чтоб отпечатали экслибрисы «Из книг Антонины Мельник» с изображением мельницы, вклеил их в Тонины книги и раздариваю их теперь на память о соловецкой Мельнице. Я думаю, Там она этому порадуется. Ибо покойникам ничего уже не надо. Кроме нашей любви, памяти и молитвы.

P.S. В 1991 г. в Северодвинской типографии, где печаталась газета «Соловецкий вестник», Тоня сумела отпечатать «Краткий православный молитвослов» для монастыря. Этого уникального издания, ставшего библиографической редкостью, в библиотеке Антонины я не обнаружил. Видно, при жизни успела все раздать людям, думая, что им молитвословы нужнее.

Ольга Шапошник:

Антонина приехала на Соловки в 1978 году с маленьким сыном из небольшого городка близ Нижнего Новгорода. Окончила Казанский университет и работала в хлопотливой и сложной должности сотрудника отдела научной пропаганды местного музея. Была хорошей соседкой в нашем ведомственном доме на Заозерной улице.

Антонина Викторовна — первый секретарь соловецкой секции «Мемориал». Главным делом своего соловецкого бытия считала газету «Соловецкий вестник», которую учредила вместе с Сельским советом и музеем. Публиковала интереснейшие материалы. Тираж — 500 экземпляров. Рассылка — по России и за рубеж.

Не побоялась первой заявить в своей газете о возникновении небольшой православной общины при Свято-Филипповской часовне и напечатать репортаж об освящении часовни. И это ее подвиг. Время было на Соловках глухое. Издевательский хохот, клевета, молчание, игнорирование сопровождали жизнь общины в те ясные святые дни, хотя молитвенная помощь россиян, бывших соловчан да и поселковых жителей, была значима и конкретна. Для многих соловчан Свято-Филипповская часовня стала местом молитвы, крещения родственников и помина души усопших православных христиан, в том числе и Антонины. Исповедь и причастие Святых Таин свершилось у Антонины Мельник в часовне святителя Филиппа с помощью о. Германа. Господь взвесил ее добрые дела и, наверное, оправдал. Иначе ее могилка не оказалась бы в такой близости от новой часовни во имя Всех Святых.

Антонина Сошина:

У нее было теплое отношение к совершенно разным людям. Она с любым человеком могла общаться на равных, с любым бичом. Как-то мы с ней возвращались с Анзера, усталые. На Реболде оказались в час ночи. Шла какая-то машина в поселок. Мы взгромоздились в кузов из последних сил, и вдруг подходит маленький худенький мужичок, босой, слегка подвыпивший. Антонина была такая большая, красивая. И он сразу к ней обращается: «А вы можете со мной под ручку пройтись возле наших домов? Чтобы все видели, с какой я красивой женщиной иду». Я бы, наверно, ему отказала: час ночи, сил совсем не осталось с каким-то полупьяным мужиком под ручку ходить. А она совершенно спокойно согласилась. И вот они под ручку идут вдоль домов, и действительно мужики из окон выглядывают. Они туда-сюда прошлись, и мы уехали. А он еще до опушки бежал следом, рукой махал.

Она умела дружить с совсем простыми людьми. К бабушкам соловецким любила ходить. Когда мы с ней работали над лагерной экспозицией, она общалась и с заключенными, и с их родственниками, переписывалась с ними, старалась им помочь. Ее отношения с ними всегда выходили за рамки служебных.

Владимир Киселев. ПОСЛЕСЛОВИЕ:

Василий Матонин писал о ней: "Ее последними словами были размышления о Соловецких лагерях особого назначения. Это не боковой сюжет в беседе под старый Новый год, но ведущая тема жизни, боль неотступная. Еще в советское время Тоня собирала картотеку с именами бывших узников, исторические факты, свидетельства очевидцев, которых с каждым годом становилось все меньше".

Тоня шагнула в вечность 13 января 1997 года Похоронена на Соловецком кладбище Архангельской области. Вот ее пророческие стихи

Я вознесусь над Соловками —
Единственной моей землей,
И не успею я руками
Ее коснуться. Боже мой
Поднимет, сильный и веселый,
И я свое забуду имя,
Над островами, над поселком,
Над мертвыми и над живыми.
Еще нет дня сорокового.
Пока я здесь, я буду с вами
В лесу, у озера, у моря
Поглажу легкими руками.
Я вас люблю.

И возвышается сегодня над ее неогороженной, поросшей деревцами, могилой безымянный, грубо сколоченный деревянный крест с надписью «Она любила эту землю. 3.10.47 – 13.01. 97». Словно бы это не Антонина Викторовна Мельник (Мамонтова) на Большом Соловецком острове на местном кладбище обустроила в 1992 году Могилу Безымянного Заключенного, символически обозначающую место гибели соловецких узников (для этого места в Москве была изготовлена мемориальная доска, доставленная на Соловки в 1995 году). Власть старается побыстрей ее забыть. И не далее как неделю назад открыла в Архангельске памятник Сталину.

Ее тонко чувственное сердце видело и ужасалось: Россия катится в никуда, народ сатанеет и глупеет, общество погрязает во лжи и ненависти к окружающему миру; гласность, дарованная Перестройкой, зажимается сменившими обличье чекистами и необольшевиками; русский Север погибает на глазах. Видела Антонина, что и труды ее по восстановлению памяти невинно убиенных (на Соловках при Сталине был создан самый крупный лагерь ГУЛАГ) постепенно идут насмарку. Но дожила бы она до века XXI, ужаснулась бы еще больше. Так что последний ее шаг с позиции человека, радеющего за судьбу страны, объясним. Она устала. Но – этот шаг категорически неприемлем! Рано или поздно пустая до одури эпоха первого двадцатилетия нового века закончится. Общество неминуемо отрезвеет от дутого «величия» деградирующего государства и почитания ничтожеств у кормила власти, и наступят новые времена. Обязательно наступят! Увы, Тоня нас уже не слышит… А то бы я ей напомнил пушкинское: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья. Россия вспрянет ото сна. И на обломках самовластья напишут наши имена».

PS: автор повествования, архангелогородец Василий Матонин в довершение написанному мне сообщил: «Ее младший сын Саша Мельник тоже умер. Старший сын - Алексей - пропал без вести...»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: