Деревенский алькальд

Сеньор Хуан Лопес и в личной жизни и на службе являл собой олицетворение тирании, свирепости и гордыни в обращении с подчиненными; тем не менее в часы, остававшиеся у него от служебных обязанностей, от трудов по хозяйству и от ежедневной кулачной расправы с собственной супругой, он снисходил до того, что распивал кувшин вина в обществе местного писаря и пономаря. Это привычное вечернее занятие подходило уже к концу, когда перед взором алькальда предстал мельник.

— А, дядюшка Лукас! — воскликнул алькальд, почесывая в затылке, словно стараясь привести в действие извилину обмана и лжи. — Как поживаешь? А ну-ка, писарь, поднеси стакан вина дядюшке Лукасу! А сенья Фраскита? Все такая же красавица? Давненько я ее не видал! Да… А какой, брат, нынче хороший выходит помол! Ржаной хлеб не отличишь от чистого пшеничного! Так, так… Ну ладно, садись, отдохни. Слава богу, нам торопиться некуда.

— Я и сам терпеть не могу торопиться! — подхватил дядюшка Лукас; до сих пор он не раскрывал рта, но подозрения его все возрастали от этого дружеского приема, последовавшего за столь грозным и срочным приказом.

— Так вот, Лукас, — продолжал алькальд, — раз у тебя нет никаких спешных дел, переночуй-ка здесь, а рано утром мы обсудим наше дельце…

— Ну что ж… — ответил дядюшка Лукас с иронией и коварством, которые ни в чем не уступали дипломатии сеньора Хуана Лопеса. — Раз дело терпит… можно перекочевать и не дома.

— Дело неспешное и для тебя не опасное, — прибавил алькальд, введенный в обман тем самым человеком, которого хотел обмануть. — Можешь быть совершенно спокоен. Эй, Тоньюэло, пододвинь-ка Лукасу ящик, пусть сядет.

— Стало быть… пропустим еще? — сказал мельник, усаживаясь.

— Держи, — сказал алькальд, протягивая ему полный стакан.

— Из таких рук приятно и выпить… Споловиньте, ваша милость!

— Что ж, за твое здоровье! — произнес сеньор Хуан Лопес, выпивая половину.

— За ваше, сеньор алькальд! — ответил дядюшка Лукас, допив остальное.

— Эй? Мануэла! — позвал алькальд. — Поди скажи хозяйке, что дядюшка Лукас остается у нас ночевать. Пусть постелит ему на чердаке.

— Э, нет! Ни в коем случае! Я и на сеновале высплюсь как король.

— Имей в виду, что у нас есть постели…

— Охотно верю! Но зачем беспокоить семью? У меня с собой шинель.

— Ну, как хочешь… Мануэла, скажи хозяйке, что ничего не надо…

— Вы только уж позвольте мне сейчас же лечь спать, — вовсю зевая, продолжал дядюшка Лукас. — Вчерашнюю ночь у меня было пропасть работы, я даже глаз не сомкнул.

— Ладно! — с величественным видом дал разрешение алькальд. — Можешь идти хоть сейчас.

— Нам тоже пора домой, — заметил пономарь, заглядывая в большой глиняный кувшин и желая выяснить, не осталось ли там чего-нибудь. — Должно быть, уже десять или около того.

— Без четверти десять, — сообщил писарь, предварительно разлив по стаканам остатки вина, отпущенного на этот вечер.

— Итак спать, господа! — возвестил амфитрион,[20]осушая свою порцию.

— До завтра, сеньоры, — попрощался мельник, допивая стакан.

— Обожди, тебе посветят… Тоньюэло! Проводи дядюшку Лукаса на сеновал.

— Сюда, дядюшка Лукас! — сказал Тоньюэло и прихватил с собой кувшин, в надежде найти в нем еще хоть каплю вина.

— Бог даст, до завтра, — прибавил пономарь, выливая себе в глотку остатки из всех стаканов.

С этими словами он отправился домой, пошатываясь и весело распевая De profundis.[21]

— Ну, сеньор, — сказал алькальд писарю, когда они остались вдвоем, — дядюшка Лукас ничего не заподозрил. Мы можем спать спокойно. Пожелаем коррехидору успеха…

Глава XVIII

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: