ИНСТИТУТ РАДИЯ – КОРПУС КЮРИ».

Глядя на крепкие стены и волнующую надпись, Мари вспоминает слова Пастера:

«Если завоевания для пользы человечества волнуют вашу душу; если вас поражают изумительные достижения науки, такие, как электрический телеграф, дагерротип, анестезия и целый ряд других замечательных открытий; если участие Вашего отечества в расцветании этих чудес пробуждает в вас чувство соревнования, то, заклинаю вас, проникнитесь интересом к тем священным обителям, которым дано выразительное наименование – лаборатории. Требуйте, чтобы их число умножалось, а сами они усовершенствовались. Это храмы будущего изобилия и благосостояния. В них человечество возвеличивается, обретает силу и становится лучше. Там оно учится читать произведения природы, творить ради прогресса и всеобщей гармонии, тогда как собственные деяния человечества очень часто проис ходят под влиянием варварства, фанатизма и инстинкта разрушения».

В чудесные июльские дни «храм будущего» на улице Пьера Кюри возведен.

Но это июль 1914 года.

Война

Мари сняла на лето дачу в Бретани. Ирен и Ева уже там, с гувернанткой и кухаркой. Мать обещала приехать к ним 3 августа. Ее задерживает в Париже конец учебного года. Она привыкла оставаться на каникулы одна в пустой квартире на набережной Бетюн, отказываясь на это время даже от горничной. Целый день она в лаборатории, к себе возвращается поздно вечером; порядок в доме, весьма относительный, поддерживает консьержка.

Мари – дочерям, 1 августа 1914 года:

«Дорогие Ирен и Ева, дела, кажется, принимают дурной оборот: с минуты на минуту ждем мобилизации. Не знаю, смогу ли я уехать. Не тревожьтесь, будьте спокойны и мужественны. Если война не грянет, я выеду к вам в понедельник. В противном случае останусь здесь и перевезу вас сюда, как только представится возможность. Мы с тобой, Ирен, постараемся быть полезными».

2 августа:

«Дорогие мои девочки, мобилизация началась, и немцы вторглись во Францию без объявления войны. Какое-то время нам нелегко будет сноситься друг с другом.

Париж спокоен и не производит тяжелого впечатления, несмотря на грустное зрелище проходящих войск».

6 августа:

«Дорогая Ирен, мне очень хочется привезти вас сюда, но в настоящее время это невозможно. Запаситесь терпением. Немцы с боями проходят через Бельгию. Доблестная маленькая страна не согласилась беспрепятственно пропустить их… Французы, все до одного, твердо надеются, что схватка будет хоть и жестокая, но недолгая.

Польская земля в руках немцев. Что останется ни ней после них? Я ничего не знаю о своих родных».

Вокруг Мари образовалась небывалая пустота. Все ее коллеги – работники лаборатории призваны в армию. С ней остались только механик Луи Раго, не мобилизованный из-за болезни сердца, и уборщица ростом с ноготок.

Полька забывает, что Франция для нее только отечество по избранию. Мать семейства не думает о том, как ей соединиться с дочерьми. Болезненное, хрупкое создание забывает о недугах, женщина-ученый откладывает до лучших времен незаконченные труды. Мари помышляет только об одном: служить своей второй родине. В грозном испытании еще раз проявляется ее чуткость, ее инициативность.

Она не приемлет простой выход: запереть лабораторию и надеть на себя, как это делали в то время многие отважные француженки, белую косынку сестры милосердия. Немедленно ознакомившись с организацией санитарной службы, она находит в ней пробел, который, по-видимому, мало беспокоит начальство, но ей кажется трагичным: полевые госпитали почти совсем лишены рентгеновских установок!

Как известно, Х-лучи, открытые в 1895 году Рентгеном, позволяют исследовать, не прибегая к вскрытию, внутренность человека, «увидеть» и сфотографировать его кости и органы. В 1914 году во Франции имелось еще очень мало рентгеновских аппаратов, да и те находились в руках частных врачей-рентгенологов. Военно-санитарная служба предусмотрела на время войны оборудование госпиталей рентгеновскими аппаратами только в некоторых крупных центрах, признанных достойными подобной роскоши. Вот и все.

Но роскошь ли – волшебный прибор, позволяющий точно определить местонахождение засевшей в ране пули или осколка снаряда?

Мари никогда не работала с рентгеновскими лучами, но в Сорбонне она каждый год посвящала им несколько лекций. Она отлично разбиралась в этом вопросе.

Поэтому ей совершенно ясно, чего потребует эта ужасная бойня: нужно без промедления создавать одну рентгеновскую установку за другой…

Произведя разведку, она бросается вперед. За несколько часов составлена опись аппаратов, имеющихся в лабораториях университета, включая и свой собственный, и опрошены все конструкторы. Все пригодное рентгеновское оборудование собрано и затем распределено по госпиталям Парижского округа. Для обслуживания аппаратов завербованы добровольцы из профессоров, инженеров, ученых.

Но как оказывать помощь раненым, которые с ужасающей быстротой стекаются в еще не оборудованные для рентгеноскопии полевые госпитали? Некоторые из госпиталей не имеют даже источника электроэнергии для питания рентгеновских аппаратов…

Мадам Кюри находит выход. На средства Союза женщин Франции она создает первый «радиологический автомобиль». В обыкновенном автомобиле Мари размещает рентгеновский аппарат и динамо, которое приводится в действие автомобильным мотором и дает необходимый ток. С августа 1914 года эта передвижная станция объезжает госпиталь за госпиталем. Во время битвы на Марне одна эта установка даст возможность подвергнуть рентгеновскому обследованию всех раненых, эвакуированных в тыл.

* * *

Быстрое продвижение немцев ставит перед Мари вопрос совести: ехать ли ей в Бретань к дочерям или оставаться в Париже? А в случае угрозы столице со стороны захватчиков должна ли она уходить вместе с отступающими санитарными службами?

Мари спокойно взвешивает все за и против и принимает решение: что бы ни случилось, она останется в Париже. Ее удерживает в Париже не только предпринятое ею благое начинание. Она думает о лаборатории, о точных приборах, хранящихся на улице Кювье, о новых кабинетах на улице Пьера Кюри. «Если я буду там, – убеждает она сама себя, – немцы не осмелятся, пожалуй, разграбить их. Если же я уеду, все пропадет».

Она рассуждает так, несколько лицемеря, чтобы найти логическое оправдание инстинкту, который руководит ею. Упрямой, стойкой Мари не по душе бегство. Трусить – значит играть на руку врагу. Ни за что на свете не доставила бы она удовольствие победителю войти в брошенную лабораторию Кюри. Она вверяет своему шурину Жаку дочерей, подготовив их к разлуке.

Мари – Ирен, 28 августа 1914 года:

«…Предполагается возможность блокады Парижа, в таком случае мы можем оказаться отрезанными друг от друга. Если это произойдет, переноси разлуку мужественно, так как наши личные желания ничто в той большой игре, которая идет сейчас Ты должна чувствовать свою ответственность за сестру, заботиться о ней, если наша разлука продлится дольше, чем я думаю».

29 августа:

«Знаешь ли, дорогая Ирен, нет никаких оснований опасаться, что мы будем отрезаны друг от друга, но мне очень хотелось сказать тебе, что нужно быть готовыми ко всяким переменам обстоятельств… Париж настолько близок к границе, что немцы могут подойти к нему. Это не мешает нам надеяться на окончательную победу Франции. Итак, мужество и уверенность! Не забывай, что ты старшая сестра, пришло время отнестись к этой роли со всей серьезностью».

31 августа:

«Только что получила твое милое письмо от субботы, и мне, чуть не до слез, так захотелось поцеловать тебя. Дела идут не очень хорошо, и на душе у всех у нас тяжело и неспокойно. Нам потребуется большое мужество, и я надеюсь, что оно найдется. Мы должны твердо верить, что после дурных времен вернется хорошая пора. В надежде на это я прижимаю к своему сердцу моих горячо любимых дочек».

Если Мари так спокойно готовится не покидать Парижа и в случае его окружения, бомбардировки или даже оккупации, то только потому, что в нем находится одно сокровище, которое ей хочется спасти от захватчиков: грамм радия, хранящийся в лаборатории. Ни одному посланцу не дерзнула бы мадам Кюри доверить драгоценную частицу, и она решает сама отвезти ее в Бордо.

И вот Мари уже в битком набитом вагоне поезда, эвакуирующего официальных лиц и чиновников. На ней плащ из черного альпага, в руках небольшой портплед со спальными вещами, а среди них… грамм радия, тяжелый ларчик, где под защитой из свинца хранятся крохотные пробирки. Каким-то чудом мадам Кюри находит свободный краешек скамьи и ставит около себя тяжелый тюк.

Намеренно не слушая пессимистические вагонные разговоры, она смотрит в окно на залитую солнцем равнину. Вдоль железнодорожного полотна стелется шоссе, а по нему на запад бегут бесконечной вереницей автомобили.

Бордо наводнен беженцами. Носильщики, такси, номер в гостинице – все в одинаковой степени недоступно. Уже смеркается, а Мари все еще стоит на вокзальной площади, подле своей ноши, которую не в силах поднять. Ей кажется забавным положение, в какое она попала. Уж не придется ли ей до утра стоять на часах у тюка ценою в миллион франков? Нет. Один из спутников Мари, чиновник министерства, узнал ее и пришел на выручку. Этот спаситель предоставил ей комнату в частной квартире. Радий спасен. Утром Мари помещает в сейф свое тяжелое сокровище и, наконец освободившись, едет обратно в Париж.

Поездка в Бордо осталась незамеченной, но отъезд в столицу вызывает оживленные толки. «Дама, возвращающаяся туда», – вокруг такого чуда скопляется народ. «Дама» остерегается разоблачить себя, но более разговорчивая, чем обычно, старается смягчить тревожные слухи и спокойно уверяет, что Париж «устоит», что его жителям ничего не угрожает…

Воинский состав, куда пробралась эта единственная «штатская», движется невероятно медленно. Не один раз он останавливается среди голого поля на целые часы. Какой-то солдат дает Мари большой ломоть хлеба из своего вещевого мешка. Со вчерашнего утра, с той минуты, как она вышла из лаборатории, у нее не было времени поесть. Она умирает с голоду.

В мягком свете первых дней сентября Париж, затихший под угрозой, приобретает в ее глазах особую недосягаемую доселе красоту и ценность. Разве можно лишиться такой жемчужины? Но неожиданно какая-то весть разливается по улицам Парижа бушующим прибоем. Мадам Кюри, покрытая дорожной пылью, спешит узнать, в чем дело: немецкое наступление сломлено, началась битва на Марне!

Мари встречается со своими друзьями Аппелем и Борелем. Она намерена теперь же предложить свои услуги основанной ими санитарной организации «Национальная помощь». Поль Аппель, председатель этого учреждения, проникается жалостью к бледной измученной женщине. Он заставляет Мари прилечь на кушетку и упрашивает ее дать себе отдых на несколько дней. Мари не слушает. Она жаждет действия, действия! «Лежа на кушетке, бледная, с широко раскрытыми глазами, она была одно горение», – расскажет позднее Аппель.

Мари – Ирен, 6 сентября 1914 г.:

«…Линия фронта сейчас меняется: неприятель как будто отходит от Парижа. Мы твердо надеемся, мы верим в победный конец.

Засади юного Фернана Шаванна за решение задач по физике. Если вам трудно работать во имя настоящего, работайте во имя будущего Франции. Увы, после этой войны не станет многих, их надо будет заменять. Как можно прилежней занимайтесь физикой, математикой».

Париж спасен. Мари разрешает вернуться дочерям, которые решительно протестовали против эвакуации. Ева возвращается в коллеж, а Ирен сдает экзамен на звание медицинской сестры.

* * *

Мадам Кюри предугадала все: что война будет затяжной, кровопролитной, что все чаще и чаще придется оперировать раненых на месте, что хирурги и рентгенологи должны будут находиться на своем посту в полевых госпиталях и, наконец, что автомобили с рентгеновскими установками окажут неоценимые услуги.

Один за другим оборудует Мари у себя в лаборатории эти автомобили, прозванные на фронте «кюричками», не обращая внимания на равнодушие и глухую враждебность всяких бюрократов. Наша «трусиха» стала вдруг требовательной и властной особой. Она тормошит беспечных чиновников, требует у них пропуска, наряды, визы, а те чинят препятствия, потрясают уставами… «Пусть штатские не лезут к нам!» – гак рассуждают многие из них. Но Мари требует, спорит, настаивает на своем.

Она беспощадно «грабит» и частных лиц. Великодушные женщины, вроде маркизы де Ганэй и принцессы Мюрат, дарят или одалживают ей свои лимузины, а она сразу превращает их в рентгеновские передвижные установки.

«Я верну вам автомобиль после войны, – с чистосердечной уверенностью обещает она. – Право, я вам верну его, если он уцелеет».

Из двадцати автомобилей, оборудованных таким образом, Мари один оставляет для себя: это «рено» с тупым капотом и кузовом в виде товарной фуры. Разъезжая в этом ящике защитного цвета с красным крестом и французским флагом, нарисованными прямо на кузове, она ведет жизнь былых вольных завоевателей.

Телеграмма, телефонный звонок уведомляют – мадам Кюри о том, что полевому госпиталю, переполненному ранеными, требуется немедленно рентгеновская установка. Мари проверяет оборудование. Пока солдат-шофер заправляет машину горючим, она идет за своим темным плащом, дорожной шляпой, круглой, мягкой, утратившей цвет и форму, берет свое имущество: саквояж из желтой кожи, весь в трещинах и царапинах. Садится рядом с шофером на открытое для ветра сиденье, и вскоре доблестный автомобиль несется на полной скорости, пятьдесят километров в час, по направлению к Амьену, Ипру, Вердену.

После неоднократных остановок, долгих объяснений с недоверчивыми часовыми они добираются до госпиталя. За работу! Мадам Кюри поспешно выбирает одну палату под рентгеновский кабинет и велит принести ящики. Распаковывает приборы, монтирует съемные части. Раскручивает провод, который соединяет аппарат с динамо, оставшимся в машине. Один знак шоферу – и Мари проверяет силу тока. Перед началом исследования она готовит рентгеновский экран, раскладывает перчатки, защитные очки, специальные карандаши для разметок, свинцовую проволоку, предназначенную для выявления места попадания в тело осколков, чтобы все было под рукой. Она затемняет кабинет, закрывая окна черными шторами или же попросту больничными одеялами. Рядом, в импровизированной фотографической лаборатории, помещаются бачки, в которых будут проявляться пластинки. Не прошло и получаса, как приехала Мари в госпиталь, а уже все готово.

Начинается печальное шествие. Хирург и Мари запираются в темной комнате, где работающие приборы окружены таинственным световым ореолом. Приносят носилки за носилками со страждущими человеческими телами. Мари регулирует аппарат, наведенный на израненную часть тела, чтобы получить четкое изображение. Вырисовываются очертания костей и органов, между ними появляется какой-то темный предмет: пуля, осколок снаряда.

Ассистент записывает наблюдения врача. Мари снимает копию с изображения на экране или делает снимок, которым хирург будет руководствоваться при извлечении осколка. Бывают даже случаи, что операция производится тут же «под рентгеном», и тогда хирург сам видит на рентгеновском экране. как в ране движется его пинцет, обходя кость, чтобы достать засевший осколок.

Десять раненых, пятьдесят, сто… Проходят часы, а иногда и дни. Все время, пока есть пациенты, Мари живет в темной комнате. Прежде чем покинуть госпиталь, она обдумывает, как можно оборудовать в нем стационарную рентгеновскую установку. Наконец, упаковав оборудование, она занимает место в волшебном фургоне и возвращается в Париж.

Вскоре госпиталь увидит ее снова. Она взбудоражила всех и вся, чтобы раздобыть аппарат, и приезжает установить его. Ее сопровождает лаборант, найденный неизвестно где и неведомо как обученный. В дальнейшем госпиталь, оснащенный рентгеновской установкой, обойдется и без ее помощи.

Кроме двадцати автомобилей Мари оборудовала таким образом двести рентгеновских кабинетов. Более миллиона раненых прошли через эти двести двадцать стационарных и передвижных установок, созданных и оборудованных трудами мадам Кюри.

Ей помогают не только ее знания и мужество: Мари в высшей степени одарена способностью выходить из затруднительных положений, она в совершенстве владеет тем замечательным методом, который в войну окрестили системой «выверта». Нет ни одного свободного шофера? Она садится за руль своего «рено» и с грехом пополам ведет его по разбитым дорогам. Можно видеть, как в стужу она изо всех сил вертит рукоятку, заводя заупрямившийся мотор. Можно видеть, как она нажимает на домкрат, чтобы переменить шину, или же, сосредоточенно нахмурив брови, осторожными движениями ученого чистит засорившийся карбюратор. А если надо перевезти приборы поездом? Она сама грузит их в багажный вагон. По прибытии на место назначения она же все сгружает, распаковывает, следит, чтобы ничего не потерялось.

Равнодушная к комфорту, Мари не требует ни особого внимания к себе, ни привилегий. Вряд ли какая-нибудь другая знаменитая женщина причиняла бы так мало беспокойства. Она забывает о завтраке и обеде, спит, где придется – в комнатушке медицинской сестры или же, как это было в гугстедском госпитале, под открытым небом, в походной палатке.

Студентка, когда-то мужественно переносившая холод в мансарде, легко превратилась в солдата мировой войны.

Мари – Полю Ланжевену, 1 января 1915 года:

«День моего отъезда еще не установлен, но он не за горами. Я получила письмо с сообщением, что рентгеновский автомобиль, действовавший в районе Сен-Поля, потерпел аварию. Другими словами, весь Север остался без рентгеновской аппаратуры. Я хлопочу, чтобы ускорить свой отъезд. Не имея сейчас возможности служить своей несчастной отчизне, залитой кровью после ста с лишним лет страданий, я решила отдать все силы служению своей второй родине».

Ирен и Ева теперь живут почти как дочери солдата. Мать берет «увольнительную» лишь тогда, когда почечные колики приковывают ее на несколько дней к постели. Если Мари дома, значит она больна. Если Мари здорова – она в Сюиппе, в Реймсе, в Кале, в Поперинге, в одном из трехсот – четырехсот французских или бельгийских госпиталей, в которых она перебывала за время военных действий. Странные эти волнующие адреса, куда Ева посылает письма, сообщая матери о своих успехах по истории или сочинению.

«Мадам Кюри, Отель Благородной Розы, Фурне».

«Мадам Кюри, подсобный госпиталь 11, Мюрвилар, Верхний Рейн».

«Мадам Кюри, госпиталь 112…»

Почтовые открытки, нацарапанные наспех самой мадам Кюри на остановках, приносят в Париж лаконичные вести.

20 января 1915 года:

«Дорогие дети, мы прибыли в Амьен, где переночевали. У нас лопнули только две шины. Привет всем. – Мэ».

В тот же день:

«Прибыли в Абвилъ. Жан Перрен наскочил со своим автомобилем на дерево. К счастью, отделался легко. Продолжаем путь на Булонь. – Мэ».

24 января 1915 года:

«Дорогая Ирен, после различных происшествий прибыли в Поперинге, но не можем работать, пока кое-что не наладим в госпитале. Хотим построить гараж для автомобиля и отгородить часть большой палаты под рентгеновский кабинет. Все это меня задерживает, но иначе нельзя.

Немецкие самолеты сбросили бомбы на Дюнкерк, несколько человек убито, но население нисколько не напугано. То же бывает и в Поперинге, но не так часто. Почти все время грохочут пушки. Дождей нет, слегка подморозило. В госпитале меня приняли чрезвычайно радушно: отвели хорошую комнату и топят печь. Здесь лучше, чем в Фурне. Питаюсь в госпитале. Целую тебя нежно. – Мэ».

Май 1915 года:

«Дорогая, мне пришлось восемь часов прождать поезда в Шалоне, и я приехала в Верден только сегодня в пять часов утра. Автомобиль тоже прибыл. Устраиваемся. – Мэ».

В один апрельский вечер 1915 года Мари, вернувшись домой, была несколько бледнее обычного и не такая оживленная, как всегда. Не отвечая на тревожные вопросы близких, она заперлась у себя в комнате. Она была не в духе. Не в духе потому, что на обратном пути из форжского госпиталя шофер резко крутанул руль, и автомобиль, перевернувшись, свалился в кювет. Мари, которая сидела, кое-как примостившись между приборами, засыпало лавиной ящиков. Она была крайне раздосадована. Ее беспокоила не боль от ушиба, а мысль – и это было первое, о чем она подумала, – что рентгеновские снимки, вероятно, разбились вдребезги. Тем не менее, лежа под грудой ящиков, она не могла удержаться от смеха. Ее молодой шофер, потеряв присутствие духа и способность рассуждать, бегал вокруг разбитого автомобиля и вполголоса справлялся:

– Мадам! Мадам! Вы еще живы?

Не сказав никому об этом приключении, она заперлась, чтобы подлечить раны, впрочем легкие. Газетная статья в отделе происшествий и окровавленные бинты, найденные в туалетной комнате, выдали ее. Но Мари уже снова уезжает со своим желтым саквояжем, круглой шляпкой и с бумажником в кармане, с большим мужским бумажником из черной кожи, который она купила «для войны».

В 1918 году она забудет этот бумажник в ящике стола, откуда его извлекут только в 1934 году, после ее смерти. В нем найдут пропуск на имя «Мадам Кюри, начальника Радиологической службы»; бумагу из отдела Государственного секретариата артиллерии и боеприпасов – «разрешается мадам Кюри пользоваться военными автомобилями»; около дюжины командировочных удостоверений «особого назначения», выданных Союзом женщин Франции; четыре фотографии: одна – Мари, одна – ее отца, две – ее матери, г-жи Склодовской; два пустых мешочка из-под семян, несомненно посеянных между двумя поездками на клумбах лаборатории. На мешочках надпись: «Розмарин лекарственный. Время посева с апреля по июнь».

У мадам Кюри не было никакого специального костюма для такого необыкновенного образа жизни. Старые ее платья украсились повязкой Красного Креста, кое-как приколотой булавкой к рукаву. Она никогда не носит косынки: в госпитале Мари работает с непокрытой головой, в простом белом фартуке.

«Ирен сказала мне, что Вы находитесь в окрестностях Вердена, – писал ей из Вокуа ее племянник Морис Кюри, артиллерист. – Я сую нос во все проходящие по дороге санитарные машины, но всегда вижу только кепи, густо расшитые га' лунами, а я не думаю, чтобы военные власти захотели упорядочить состояние Вашего головного убора, не предусмотренного уставом…»

У «кочевницы» совершенно нет времени заниматься домашними делами. Ирен и Ева вяжут фуфайки для подшефных фронтовиков и отмечают на большой карте, висящей в столовой, ход боевых действий, вкалывая маленькие флажки в стратегические пункты. Мари требует, чтобы дети отдохнули на каникулах без нее, но на этом и кончается ее опека. Она не запрещает Ирен и Еве при воздушных налетах ночью оставаться в постели, вместо того чтобы уходить в погреб и там дрожать от страха. Не запрещает им в 1916 году поступить в бригаду бретонских жнецов, чтобы заменить мобилизованных мужчин, и целые две недели вязать снопы или работать на молотилке; не запрещает в 1918 году остаться в Париже при обстреле города «бертой». Она не стала бы любить слишком осторожных, слишком прихотливых дочерей.

Ева еще не может приносить пользу, но Ирен в свои семнадцать лет посвятила себя радиологии, не отказавшись при этом от сдачи экзамена на степень бакалавра и от слушания лекций в Сорбонне. Вначале она была лаборанткой у своей матери, затем стала получать самостоятельные задания. Мари посылает ее в госпитали и считает естественным, что Ирен, на которую возложены слишком ответственные для ее юного возраста поручения, находится в действующих армиях в Фурне. Гугстеде, Амьене. Тесная дружба связывает мадам Кюри с дочерью-подростком. Полька уже не одинока. Она может теперь беседовать по-польски о своей работе и личных делах с сотрудницей, с подругой.

В первые месяцы войны она советуется с Ирен по очень важному вопросу:

– Правительство просит частных лиц сдать ему свое золото, скоро будет выпущен заем, – говорит она дочери. – У меня есть немного золота, и я хочу вручить его государству. К этому я присоединю свои медали, которые мне совсем не нужны. Есть у меня и еще кое-что. По лености я оставила вторую Нобелевскую премию – наш самый верный капитал – в Стокгольме, в шведских кронах. Я бы хотела репатриировать эти деньги и. вложить их в военный заем. Это нужно государству. Но я не строю никаких иллюзий: деньги наши, по всей вероятности, пропадут. Поэтому я не хочу совершить такую «глупость» без твоего согласия.

Шведские кроны, обмененные на франки, становятся французской государственной рентой, «национальной подпиской», «добровольной контрибуцией»… и понемногу распыляются, как и предвидела Мари. Мадам Кюри сдает свое золото во Французский банк. Служащий, принимавший его, берет у нее монеты, но с негодованием отказывается отправить в переплавку знаменитые медали. Мари нисколько не чувствует себя польщенной. Она считает подобный фетишизм нелепостью и, пожав плечами, уносит коллекцию своих наград в лабораторию.

* * *

Иногда, если выпадет свободный час, мадам Кюри садится на скамью в саду на улице Пьера Кюри, где растут ее любимые липы. Смотрит на опустевшее новое здание Института радия. Думает о своих сотрудниках, ныне фронтовиках, о своем любимом ассистенте, геройски погибшем поляке Яне Данише. Она вздыхает. Когда же кончится этот кровавый кошмар? И когда можно будет снова взяться за научную работу?

Мари не томится в бесплодных мечтах и, не переставая воевать, готовится к мирной жизни. Она находит средства перевезти лабораторию с улицы Кювье на улицу Пьера Кюри. Упаковывая, нагружая и разгружая, ведя свой радиологический автомобиль от одного здания к другому, она выполняет труд муравья, который вскоре дает результат: новая лаборатория готова! Мадам Кюри завершает свое дело, защитив внушительным укреплением из мешков с песком пристройку, укрывшую радиоактивные вещества. В начале 1915 года она перевезла из Бордо свой запас радия и отдала его на службу стране. Радий, подобно рентгеновским лучам, оказывает на человеческий организм различные терапевтические действия. Мари посвящает свой грамм радия «службе эманации». Каждую неделю она посылает пробирки с эманацией радия в различные госпитали. Они способствуют лечению неудачно зарубцевавшихся ран и многих повреждений кожи.

Радиологические автомобили, рентгеновские установки, служба эманации… Этого недостаточно. Мари заботит отсутствие лаборантов Она предлагает правительству организовать и обеспечить подготовку специалистов по радиологии. Вскоре около двадцати слушателей первого курса собираются в Институте радия. В программе теоретические занятия по электричеству и рентгеновским лучам, практические занятия по анатомии. Преподаватели – мадам Кюри, Ирен Кюри и еще одна очаровательная женщина-ученый, мадемуазель Клейн.

Сто пятьдесят будущих сестер-радиологов, которых Мари обучает с 1916 по 1918 год, набраны отовсюду. Многие из них почти совсем не имеют образования. Престиж мадам Кюри вначале отпугивает учениц, но сердечный прием, оказанный им ученой-физиком, покоряет девушек. Мари обладает даром делать науку доступной невежественным умам. Она так высоко ценит хорошо выполненную работу, что когда ученице – бывшей прислуге – удается безукоризненно проявить рентгеновскую пленку, это ее радует, как личный успех.

Союзники Франции, в свою очередь, обращаются к знаниям мадам Кюри. Начиная с 1914 года она часто посещает бельгийские госпитали. В 1918 году она командирована в Северную Италию, где изучает местные радиоактивные источники. Немного позднее она примет в своей лаборатории человек двадцать солдат американского экспедиционного корпуса, которых ознакомит с явлениями радиоактивности.

* * *

Новая специальность сталкивает Мари с самыми различными людьми. Некоторые хирурги, которые понимают пользу Х-лучей, считают мадам Кюри ценным сотрудником и крупным ученым. Другие, более невежественные, относятся к ее приборам с большим недоверием. Но после нескольких просвечиваний они убеждаются, что это дело стоящее, и едва верят своим глазам, когда находят под скальпелем, в месте, точно указанном Мари, осколок снаряда, который они тщетно искали в израненном теле. И, сразу уверовав, они готовы видеть в этом чудо.

Элегантно одетые женщины, «ангелы-хранители» госпиталей, по виду определив положение этой скромно одетой особы, не считающей нужным назвать себя, порою обращаются с ней, как с мелкой служащей. Мари только забавляет их ошибка.

Мадам Кюри, подчас сдержанная и недоступная, бывает очаровательной в обращении с ранеными. Крестьяне, рабочие пугаются рентгеновского аппарата и спрашивают, не будет ли им больно при просвечивании. Мари успокаивает: «Вот увидите; это все равно, что сфотографироваться». Ей это удается вполне, этому способствует красивый тембр ее голоса, легкие прикосновения рук, большое терпение и огромное, благоговейное уважение к человеческой жизни. Чтобы спасти человека, избавить его от ампутации, от увечья, она готова на самые тяжкие усилия. Он не отступает от больного, пока не использованы все возможности.

Мари никогда не говорит о трудностях и риске, которым подвергается. Не говорит ни о несказанном утомлении, ни о смертельной опасности, ни об убийственном действии рентгеновских лучей и радия на ее слабый организм. Перед товарищами у нее беззаботное, даже веселое лицо, более веселое, чем когда-либо прежде. Война предписала ей хорошее настроение как лучшую личину мужества.

А на душе у нее невесело. Ее гложет глубокая тоска по прерванной работе, по родным в Польше, от которых нет известий, и ужас от охватившей весь мир бессмысленной жестокости… Воспоминания о тысячах искромсанных тел, о стонах и страданиях надолго омрачат ей жизнь.

Пушечный салют в знак перемирия застает Мари в лаборатории. Ей хочется украсить флагами Институт радия, и она вместе с сотрудницей Мартой Клейн бежит искать по магазинам французские флаги. Их нигде нет. Тогда она покупает три отреза ткани нужных цветов, а уборщица, мадам Бардине, наспех сшивает их и вывешивает на окнах. Мари трепещет от волнения и радости и не может усидеть на месте. Она и мадемуазель Клейн садятся в старый радиологический автомобиль, измятый, изрубцованный за эти четыре года всяких приключений. Лаборант Школы физики и химии садится за руль и ведет машину наудачу по улицам, в водовороте счастливого и торжествующего народа. На площади Согласия толпа не дает проехать. Люди влезают на крылья «рено», взбираются на крышу. Когда же автомобиль вновь трогается в путь, то уже везет на себе десяток пассажиров, которые и просидят на импровизированном империале все-утро.

* * *

У Мари не одна, а две победы. Польша возрождается из пепла после полуторавекового рабства и становится независимой.

Урожденная пани Склодовская вспоминает свое детство под ярмом царизма, свою юношескую борьбу. Не зря она когда-то прибегала к скрытности и хитрости с царскими чиновниками, не зря вместе с товарищами тайком посещала «Вольный университет», собирающийся в бедных комнатках Варшавы, и учила грамоте крестьянских детей в Щуках… Патриотическая мечта, во имя которой она много лет назад чуть было не пожертвовала своим призванием и даже любовью Пьера Кюри, на глазах становится реальностью.

Мари – Юзефу Склодовскому, 31 января 1920 года:

«Итак, «мы, рожденные в рабстве, в цепях с колыбели»,[7] увидели то, о чем мечтали: возрождение нашей страны. Мы не надеялись дожить до этой минуты, мы думали, что ее увидят разве что наши дети, – и эта минута наступила. Правда, страна наша дорого заплатила за это счастье, и ей придется еще расплачиваться за него. Но можно ли сравнивать сегодняшние тучки с горечью и унынием, которые мы испытали бы после войны, останься Польша по-прежнему в цепях и раздробленной на кусочки? Я, так же как и ты, верю в будущее».

Эта надежда, эта мечта утешает Мари Кюри в ее личных невзгодах. Война помешала ее научной работе. Война подорвала ее здоровье. Война разорила ее. Деньги, которые она вручила государству, растаяли, как снег на солнце, и, задумываясь над своим материальным положением, она грустит. Ей за пятьдесят, и она почти нищая. У нее только профессорское жалованье –.двадцать тысяч в год. Хватит ли у нее сил еще несколько лет, до получения пенсии, совмещать преподавательскую работу с директорством в лаборатории? Не оставляя своей новой военной профессии (еще два года предстояло учащимся слушать курс радиологии в Институте радия), Мари вновь отдается страсти всей своей жизни – физике. Мари уговаривают написать книгу «Радиология и война». В ней она превозносит благо научных открытий, их общечеловеческую ценность. Трагический опыт войны дал ей новые основания для преклонения перед наукой.

«История военной радиологии дает разительный пример неожиданного размаха, какой может получить в определенных условиях практическое приложение чисто научных открытий.

В довоенное время Х-лучи имели весьма ограниченное применение. Великая катастрофа, разразившаяся над человечеством, вызвала такое страшное количество человеческих жертв, что появилось горячее желание спасти все, что только можно, и употребить для этого все средства, способные сберечь и защитить человеческие жизни.

И тотчас, как мы видим, рождается стремление взять от Х-лучей предельно все, чем они могут быть полезны. Казавшееся трудным оказывается легким и сразу получает нужное решение. Оборудование, штат – все множится, как по волшебству: люди несведущие обучаются, а равнодушные отдаются делу. Так научное открытие в конце концов завладевает своим настоящим полем действия. Такой же путь развития прошла и радиотерапия, то есть применение в медицине радиоактивных веществ.

Какой же вывод мы можем сделать из этого неожиданного успеха, выпавшего на долю новым видам излучений, открытым в конце XIX столетия? По-моему, он должен вселить в нас еще большее доверие к бескорыстным исследованиям и усилить наше восхищение и преклонение перед наукой».

В этом сухом научном произведении невозможно уловить все значение личной инициативы Мари Кюри. Сколько в нем дьявольски безличных формул, сколько упорства в желании стушеваться, остаться в тени! Мари не враждебна своему «я», оно просто не существует. Кажется, что вся ее работа сделана какими-то неведомыми существами, которых она называет то «лечебными учреждениями», то просто «они» или же в крайнем случае «мы». Само открытие радия относится к «новым видам излучений, открытым в конце XIX столетия». А если мадам Кюри вынуждена говорить о себе, она пытается слиться с безымянной толпой:

«Изъявив желание, как и многие другие, послужить делу национальной обороны в пережитые нами годы, я сразу обратилась к области радиологии…»

И все же одна мелочь доказывает нам, что Мари отлично сознает, какую помощь оказала она Франции. Когда-то она отказалась – и впоследствии снова откажется – от ордена Почетного легиона. Но близким ее известно, что если бы в 1918 году ее представили к награде «За военные заслуги», это был бы единственный орден, который она бы приняла.

Ее избавили от необходимости поступиться своими правилами. Многие «дамы» получили знаки отличия, орденские розетки… Моя мать – ничего. Несколько недель спустя роль, сыгранная ею в великой трагедии, стерлась у всех из памяти. И, несмотря на ее исключительные заслуги, никто не подумал приколоть солдатский крестик к платью мадам Кюри.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: