III. Зрелая теория Хорни

В работе “Новые пути в психоанализе” Хорни говорит об искажении “не посредственного Собственного Я человека”, наступающего под давлением окружения, как о центральной черте невроза Цель лечения — “вернуть чело­веку его самого, помочь ему вновь обрести свою непосредственность и найти свой центр тяжести в себе самом”. Хорни предложила термин “реальное Соб­ственное Я” (“the real self”) в статье “На своем ли мы месте?” (1935) и вновь использовала его в “Самоанализе” (1942), где она впервые заговорила о “самореализации” (self-realization) “Невроз и личностный рост” (1950) начинается с проведения различия между здоровым развитием, при котором личность реализует свой потенциал, и невротическим развитием, при котором происходит отчуждение от реального Собственного Я. Подзаголовок этой по­следней книги Хорни — “Борьба за самореализацию”: в основу ее понимания, как здоровья, так и невроза, легла концепция реального Собственного Я

Реальное Собственное Я — не фиксированная структура, а набор “при­сущих человеку потенций” (таких как темперамент, способности, дарования, склонности), являющийся частью нашей наследственности и нуждающийся в благоприятных условиях для развития. Это не продукт научения, посколь­ку нельзя никого научить быть самим собой; но это и не то, что не поддается внешним влияниям, поскольку актуализация реального Собственного Я

— 12—

Предисловие к русскому изданию

осуществляется через взаимодействие с внешним миром, предоставляющим различные пути развития. Этот процесс может идти различными путями, в зависимости от тех или иных условий Однако в детстве человеку требу­ются определенные условия, чтобы его самореализация могла состояться. Они включают в себя “теплую атмосферу”, позволяющую ребенку выра­зить его собственные мысли и чувства, добрую волю близких в удовлетворе­нии его различных потребностей и “здоровое столкновение его желании и воли окружающих”.

Когда невроз родителей мешает им любить ребенка или хотя бы думать о нем “как об отдельной особенной личности”, у ребенка развивается базальная тревога, которая не дает ему “относиться к другим людям непо­средственно, как подсказывают его реальные чувства, и вынуждает его найти иные пути обращения с ними”. Чувства и поведение ребенка больше не являются искренним выражением его самого, а диктуются стратегиями защиты. “Он может идти к людям, против людей или прочь от них”.

Зрелая теория Хорни содержит описания этих стратегий и их проду­манную классификацию. В “Наших внутренних конфликтах” она обраща­ется к нашим межличностным стратегиям и конфликтам, порождаемым ими, тогда как в “Неврозе и личностном росте” нам дан полный отчет о внутри-психических защитах и их связях с межличностными.

В “Неврозе и личностном росте” Хорни предупреждает нас против “од­ностороннего внимания либо к внутрипсихическим, либо к межличностным факторам”, утведждая, что динамику невроза можно понять_“толькокак_ процесс, в котором межличностные конфликты приводят к особым внутри­психическим конфигурациям^тоторые, будучи зависимымирт прежних пат-тернов_человеческих отношении, в свою очередь изменяют их” Тем не менее, она пренебрегает^собсгвеннБгмттредупреждениём, сосредоточиваясь более на внутрипсихических факторах, что создает проблемы для читателя. Поскольку внутрипсихические построения — результат межличностных конфликтов, логичнее с них и начать изложение теории. Так и построены “Наши внутренние конфликты”, но в “Неврозе и личностном росте” Хорни, желая прежде всего рассказать читателю о своих новых идеях, несколько запутывает его, начиная с внутрипсихических стратегий, и даже временами выводит решения, принимаемые в межличностном плане, из внутрипсихи­ческих решений. Мне бы хотелось осуществить синтез ее двух последних работ, дабы “расчистить путь” читателю к более быстрому восприятию “Невроза и личностного роста”.

Пытаясь справиться с чувством “меня никто не любит”, с ощущениями своей незащищенности, ненужности, порождающими базальную тревогу, человек может принять решение о смирении или соглашательстве и начать движение к людям; может принять агрессивное или экпансивное реше­ние и начать движение против людей, или же может принять решение об отчуждении, уходе от людей. Хорни ввела термины соглашательство, агрессия, уход в “Наших внутренних конфликтах”, а в “Неврозе и личност­ном росте” говорила о смирении, захвате и отчуждении или “уходе в отстав-

— 13—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

ку”; но оба ряда терминов взаимозаменяемы. Здоровый человек способен проявлять гибкость, подвижность и избирать направление своего движения в зависимости от обстоятельств, но у человека, отчужденного от Собствен­ного Я, “выбор” движения становится компульсивным и неразборчивым. Каждое из трех решении включает некую констелляцию паттернов поведе­ния и личностных черт, концепцию справедливости и набор верований, пред­ставлений о природе человека, об общечеловеческих ценностях и условиях жизни человека. Оно включает также “сделку с судьбой”, предполагающую вознаграждение за покорность диктату выбранного решения.

Каждое защитное направление движения “раздувает” один из элементов базальной тревоги: беспомощность в решении о соглашательстве; враждеб­ность в агрессивном решении; изолированность в решении об уходе. По­скольку в условиях, продуцирующих базальную тревогу, неизменно возни­кают все эти три чувства (беспомощности, враждебности, изоляции), человек делает защитную стратегию из каждого; а поскольку эти три стратегии (на­правления движения) включают несовместимые друг с другом черты харак­тера и системы ценностей, то его раздирают внутренние конфликты. Чтобы обрести ощущение своей целостности, человек делает упор на одной из стра­тегий и становится в основном смиренным или агрессивным, или отчужден­ным от людей. Какое направление он выберет, зависит от особенностей его темперамента и от сил, действующих на него со стороны окружения.

Другие тенденции продолжают существование, но становятся бессо­знательными, проявляясь в замаскированной форме и окольными путями. Конфликт между тенденциями не был разрешен, он просто был загнан в под­полье. Когда “подземные” тенденции по какой-либо причине приближаются к поверхности, человек ощущает жесточайшее внутреннее беспокойство, которое порой парализует его, не дает ему двигаться вообще ни в каком направлении. Под каким-то мощным влиянием или под действием крупного провала своего основного решения человек может переизбрать свою глав­ную стратегию защиты на одну из вытесненных. Он считает, что “переме­нился”, “многому научился”, но это лишь замена одной защиты на другую.

Тот, у кого доминирует смирение, пытается одолеть свою базальную тревогу, добиваясь расположения и одобрения и устанавливая контроль над другими через их потребность, заинтересованность в нем. Он стремится привязать к себе других своей слабостью, любовью, уступчивостью, добро­той. Поскольку ему одновременно нужно сдаться на чью-то милость и необ­ходимо получить возможность безопасно выражать свою агрессивную тен­денцию, его часто влечет к себе противоположный, экспансивный тип чело­века: он может через него участвовать в господстве над жизнью. Такие отношения часто перерастают в “болезненную зависимость”, при которой наступает кризис, если уступчивый партнер начинает ощущать, что его под­чинение не получает награды, ради которой он жертвовал собой.

Ценности уступчивых и смиренных “лежат в области добротьг, жалости, любви, щедрости, самоотдачи, покорности; тогда как самомнение, честолю­бие, бессердечие, бессовестность, властность вызывают у них отвращение”.

— 14—

Предисловие к русскому изданию

Поскольку “любое желание, стремление, поиск чего-то большего” они считают “дерзким и опасным вызовом судьбе”, их самоутверждение и само­защита чрезвычайно заторможены. Они избирают христианские ценности, но вынужденно, потому что эти ценности необходимы для их системы защит. Они вынуждены верить в то, что надо “подставлять другую щеку”, и в то, что в мире существует порядок, установленный провидением, а добро­детель в конце концов торжествует. Их сделка заключается в том, что если они будут смиренными, любящими, будут избегать гордыни и не гнаться за славой, судьба и другие люди будут милостивы к ним. Если судьба не жела­ет соблюдать эту сделку, они или отчаиваются в божественной справедливо­сти, или приходят к выводу о своей виновности, или начинают верить в спра­ведливость, превосходящую человеческое понимание. Они нуждаются не только в вере в справедливость миропорядка, но и в вере в природную доб­роту людей, поэтому очень чувствительны к разочарованиям в этой сфере.

У личности смиренного типа, пишет Хорни, “множество ее агрессивных устремлений глубоко вытеснено”. Агрессия вытесняется, потому что агрес­сивные чувства или действия пришли бы в жестокое столкновение с необхо­димостью быть добрым и подвергли бы огромной опасности всю стратегию достижения любви, справедливости, защиты и одобрения. Тем самым стра­тегия ведет к усилению враждебности, так как “смирение и доброта иску­шают наступать им на ноги”, а “зависимость от других способствует исклю­чительной уязвимости”. Ярость, клокочущая в глубине души таких людей, угрожает их представлению о себе, их жизненной философии, их сделке с судьбой; ее необходимо вытеснить, замаскировать или же оправдать — чтобы избежать растущей ненависти к себе и враждебности к другим.

Цели, черты характера и ценности тех, в ком взяла верх экспансивная тенденция, прямо противоположны всему вышеперечисленному у “смирен­ных и уступчивых”. Не любовь привлекает их, а господство. Им отврати­тельна беспомощность, они стыдятся страдания и нуждаются в успехе, пре­стижном положении, признании. Как мы уже видели, решения, названные соглашательством, агрессией и уходом в “Наших внутренних конфликтах”, в “Неврозе и личностном росте”, становятся смирением, захватом и отчуж­дением (“уходом в отставку”). Поскольку она подразделяет решение об экс­пансии на нарциссическое, перфекционистское (необходимость совершен­ства) и решение о мести, перед нами пять основных решений вместо трех. Она не касалась нарциссизма и перфекционизма в “Наших внутренних кон­фликтах”, поэтому “агрессивное решение” можно считать эквивалентом “решения о мести”, описанного в “Неврозе и личностном росте”.

Нарциссичные люди стремятся к господству над жизнью, “любуясь собой и очаровывая других”. Часто они вырастают из одаренных детей-любимцев, которыми сверх меры восхищались. Став взрослыми, они считают мир своей кормилицей, а себя — баловнями судьбы. Они без тени сомнения верят в свои таланты и полагают, что никто против них не устоит. Их неуверенность про­является в беспрестанных рассказах о своих подвигах или замечательных качествах и в потребности получать бесконечные подтверждения своей само-

— 15—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

оценки в виде восхищения и поклонения. Их сделка такова, что если только они будут держаться за свои мечты и преувеличенные требования к себе, жизнь обязательно даст им все, чего только они ни пожелают. Если же этого не происходит, у них может наступить психологический коллапс, потому что они плохо подготовлены для встречи с реальностью.

Нормы того, кто стремится к абсолютному совершенству, чрезвычайно высоки, как в области нравственности, так и в области интеллекта. На всех остальных он смотрит с высоты этих норм. Он необычайно горд своей “пра­вильностью” и его цель — “безупречность” во всех отношениях. По таким нормам очень трудно жить, поэтому он стремится уравнять знание о нравст­венных ценностях и их воплощение в жизнь. Так он пытается обмануть себя и поэтому часто настаивает, чтобы другие жили в соответствии с его норма­ми, и презирает их за то, что они этого не делают, тем самым вынося вовне (экстернализуя) свое самоосуждение. Навязывание другим своих норм ведет к тому, что поклонник совершенства восхищается немногими избранными, а к большинству человечества относится критически и высокомерно. Сдел­ка его носит “юридический” оттенок: за его честность, справедливость и вер­ность долгу ему присуждается “справедливое отношение всех людей и жиз­ни в целом. Это убеждение в нерушимой справедливости жизни дает ему ощущение власти над жизнью”. Высотой своих норм он подчиняет судьбу. Его собственная неудача или ошибка угрожает сделке и поэтому перепол­няет его чувством беспомощности или ненависти к себе.

Мстительными людьми движет в основном потребность в злобном тор­жестве. В то время как нарциссичный тип с детства купался в восхищении, а поклонник совершенства вырос под прессом жестких норм, жаждущий мести человек подвергался в детстве грубому обращению и в нем есть потребность отплатить за все нанесенные ему оскорбления. Он считает мир “ареной, где, как сказано у Дарвина, выживает наиболее приспособленный, а сильный уничтожает слабого”. Единственный моральный закон, присущий природе вещей,— “право на стороне силы”. В своих отношениях с другими он состязателен, безжалостен и циничен. Он не верит никому, избегает эмо­циональной вовлеченности и смотрит, как бы использовать других, чтобы усилить свое чувство господства. Он относится к скромным людям, как к ду­рачью, но несмотря на это, его тянет к ним из-за их уступчивости и смирения.

Тип соглашателя (или смиренника) вынужден вытеснять свою враж­дебность ради того, чтобы могло действовать его решение, и аналогично, для мстительного человека “любое чувство жалости, или необходимость быть “хорошим”, или установка на уступку была бы несовместима с общей карти­ной его жизни, им выстроенной, и поколебала бы ее основы”. Он хочет быть твердым, жестким и относится ко всем проявлениям чувств как к признаку слабости. Он боится опасности со стороны своих тенденций к уступчивости, потому что они сделали бы его уязвимым во враждебном мире, обратили бы его взор к ненависти к себе и угрожали бы его сделке, существенно для него необходимой. Он не рассчитывает, что мир даст ему хоть что-то — он убе­жден, что достигнет своих честолюбивых целей, только если останется верен

— 16—

Предисловие к русскому изданию

"своему взгляду на жизнь, как на битву, и не позволит, чтобы на него по-влияла традиционная мораль или его собственная мягкость. Если рушится его решение захватить весь мир, он склонен возненавидеть себя.

Тот, чья главная стратегия — уход от людей, не гонится ни за любовью, ни за господством, а поклоняется свободе, покою и самодостаточности. Он презирает гонку за мирским успехом и питает глубокое отвращение к лю­бым усилиям. У него есть сильная потребность в превосходстве, и обычно он смотрит на своих собратьев свысока, но реализует свое честолюбие скорее в воображении, чем в актуальных достижениях. Он управляет угрожающим миром, изымая себя из-под его власти и выбрасывая других из своей внут­ренней жизни. Чтобы избежать зависимости от окружения, он старается подчинить себе свои внутренние порывы и довольствоваться малым. Он обычно не бранит жизнь, но покоряется ходу вещей, каков он ни есть, и при­нимает свою участь с иронией или стоическим достоинством. Его сделка состоит в том, что если он не будет сам ничего просить у людей, то и люди его не побеспокоят; если он не будет ни к чему стремиться, то и не потерпит неудачи; не будет ничего ожидать и не будет разочарован.

Отчуждаясь от людей, он отчуждается и от себя, и делает это, подавляя или отрицая свои чувства и внутренние конфликты. Его уход от активной жизни ставит его в позицию зрителя, которая позволяет ему быть превосход­ным наблюдателем, как над другими людьми, так и над собственными внут­ренними процессами. Но его самопонимание отделено от эмоций, он “гля­дит на себя отстранение, как на произведение искусства, с неким объектив­ным интересом”.

В “Неврозе и личностном росте” Хорни описывает детские пережива­ния, типичные для каждой из основных стратегий, выбираемых в дальней­шем. Однако опыт большинства детей не “типичньш”, а является неким соче­танием переживаний, и потому у взрослых имеется не “типичная” защита, а их сочетание, комбинация. Конфликты между защитами и порождают коле­бания, непоследовательность, ненависть к себе. Значение теории Хорни в том, что она позволяет нам понять противоречивые установки, поведение и верования человека как часть структуры его внутренних конфликтов. Рас­сматривая классификацию защит, проведенную Хорни, важно помнить, что она говорит о ситуации на какой-то момент, о временном срезе динамики:

решения комбинируются, вступают в конфликт, ослабевают или усилива­ются, сами нуждаются в защите, запуская “порочный круг”, и сменяются при их провале.

В то время как межличностные затруднения порождают движение к людям, против людей и прочь от людей, а также конфликт между этими направлениями движения, внутрипсихические проблемы, сопутствующие межличностным, продуцируют свои собственные стратегии защиты. Чтобы компенсировать ощущение своей слабости, никчемности и неадекватности (несоответствия), мы создаем, с помощью воображения, “идеальный образ самого себя” и наделяем его неограниченной силой, властью и невероят­ными способностями”.

— 17-

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

Процесс самоидеализации следует рассматривать во взаимодействии с межличностными стратегиями, поскольку на идеальный образ сильно влияет главная стратегия защиты, превозносящая те или иные личностные качества. Идеальный образ смиренного типа — “набор чудесных качеств, таких как доброта, отсутствие эгоизма, щедрость, уступчивость, святость, благородство, сострадательность”. Но помимо чуткости к искусству, при­роде и людям прославляется и “беспомощность, страдание и мученичество”. Мстительные люди видят себя непобедимыми в любой ситуации. Они умнее, упорнее и реалистичнее других и поэтому могут достичь большего. Они гор­дятся своей бдительностью, способностью предвидеть и планировать и счи­тают, что ничто не может их задеть. Нарциссичный человек — это “помазан­ник, перст Божий, пророк, благодетель человечества, человек предназначе­ния, ибо ему уготована судьба дать людям нечто великое”. Он воображает, что его энергия неисчерпаема, что он способен к неограниченным достиже­ниям, причем совершенно без усилий. Поклонник совершенства видит себя как совершенство во всех отношениях. Он все делает превосходно, за что ни возьмется, он абсолютно правильно судит о чем угодно, он справедлив и верен долгу в любых отношениях с людьми. Идеальный образ “ушедшего в отставку” — это “сплав самодостаточности, независимости, идущей изну­три умиротворенности, свободы от страстей и желаний” и стоического рав­нодушия к “пращам и стрелам яростной судьбы”. Они стремятся быть сво­бодными от оков и невосприимчивыми к давлению. При любом типе решения идеальный образ может быть сшит отчасти по религиозной, отчасти по куль-туральной выкройке, а может быть взят из истории или личного опыта.

Идеальный образ, в конечном счете, не улучшает нашего отношения к себе, а, скорее, ведет к усилению ненависти к себе и дополнительным вну­тренним конфликтам. Хотя качества, которыми мы наделяем себя, дикту­ются нашей главной межличностной стратегией, вытесненные решения тоже имеют свое право голоса; и поскольку каждое решение прославляет свой набор черт личности, различные аспекты идеального образа противоречат друг другу, и каждый из них борется за право быть актуализированным. Хуже того, поскольку почувствовать себя чего-то стоящим можно лишь став своим идеалом, все, что “не дотягивает” до него, ощущается как нику­да не годное, и так разрастается образ “презренного Собственного Я”, кото­рый и становится мишенью самокритики. Так много людей, пишет Хорни, “колеблется меж ощущением надменного всемогущества и чувством, что они — последние подонки”. В то время как идеальный образ выстраивается согласно главной межличностной стратегии, презренный образ наиболее сильно отражает вытесненную стратегию. По мере того как мы убеждаем себя, что мы действительно тот великий человек или та дрянь, которой мы себя вообразили, идеальный образ развивается в идеальное Собственное Я, а противоположный — в презренное Собственное Я.

Хорни кладет в основу рассуждений четыре наших Собственных Я:

реальное (или возможное), идеальное (или невозможное), презренное и актуальное. Реальное Собственное Я — не фиксированная структура,

— 18—

Предисловие к русскому изданию

а набор биологических предпосылок, которые могут быть актуализированы только во взаимодействии с окружением. Степень и форма его актуализации во многом зависит от внешних условий, в том числе — от культуры. При не­благоприятных условиях соприкосновение с реальным Собственным Я теря­ется и разрастается идеальный образ, столь же нереально грандиозный, как нереально гадок и слаб презренный образ. Актуальное Собственное Я — это тот человек, которым мы являемся, и в нем перемешаны сила и слабость, здоровье и невроз. Расстояние между актуальным и реальным Собственным Я зависит от того, насколько наше развитие было самоактуализацией, и насколько — самоотчуждением.

С формированием идеального образа мы пускаемся “в погоню за сла­вой”, так как наша “энергия, влекущая к самореализации, перехвачена дру­гой целью — сделать актуальным идеальное Собственное Я”. То, что имен­но будет почитаться “славным”, зависит от выбранного решения. Хорни не считает поиск абсолюта присущим человеческой природе. У нас есть способ­ность воображать и планировать, мы всегда стремимся подняться над собой, но здоровый человек при этом тянется к возможному и работает над дости­жением цели в рамках человеческих ограничений. Для отчужденного от себя человека есть только “все или ничего”, и для него погоня за славой — часто самая важная в жизни вещь. Она придает смысл его жизни, дает ему чувство превосходства, к которому он так безнадежно стремится. “У нас есть веская причина заинтересоваться”,— пишет Хорни,— “не кладется ли большинство человеческих жизней (в переносном или в буквальном смысле) именно на алтарь славы?” Погоня за славой превращается в “личную рели­гию”, правила которой определяет невроз личности, но при этом человек может также веровать в систему прославления, существующую в его куль­туре, и участвовать в ее ритуалах. Такие системы существуют в каждой культуре и включают в себя обычную религию, различные формы групповой идентификации, войну и военную службу, соревнования, знаки отличия и всевозможные иерархические устройства.

Сотворение идеального образа порождает не только погоню за славой, но и определенной структуры феномен, названный Хорни “гордыней”. Гор­дость, переходящая в спесь, становится атрибутом идеального Собствен­ного Я, и от этой упоенности собственным “высоким” положением выстав­ляются невротические требования к другим. В то же время личность счи­тает, что и действовать Надо в соответствии с величественностью концепции о себе. Если мир отказывается уважать невротические требования, или же сам одержимый гордыней не живет в чем-то “как Надо”, он отождествляет себя с презренным Собственным Я и испытывает испепеляющую ненависть к себе. Как и в случае идеального образа, особая природа гордости, различ­ных Надо, требований и ненависти к себе подвергается влиянию нашего главного решения и конфликтов между ним и подчиненными тенденциями.

В идеальном Собственном Я невротическая гордость занимает место реалистической уверенности в себе и самоуважения. Угроза гордыне вызывает тревогу и враждебность; ее крушение — отчаяние и “грызение”

— 19—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

самого себя. Для ее восстановления есть различные источники. Это воз­мездие, которое возвращает чувство превосходства униженному, и полная потеря интереса к тому, что угрожает гордыне. Сюда же относятся различ­ные формы искажении, такие как забывание унизительных эпизодов, отрица­ние своей ответственности, обвинения других и приукрашивание. Иногда “юмор помогает вытащить жало нестерпимого стьвда”.

Гордыня заставляет нас предъявлять невротические требования миру и окружающим. Специфика этих требований зависит от нашего главного решения, но в любом случае мы считаем, что судьба обязана уважать нашу сделку с нею, и мы должны получать то, что нам нужно, чтобы наше решение оставалось в силе. Невротические требования “переполнены ожиданием чуда”. Когда жизнь не отвечает на них, мы впадаем в отчаяние, в яростное возмущение или отрицаем стукнувшую нас реальность. Если же печальный опыт повторяется, наше решение может измениться, но может и остаться в силе. При этом человек продолжает еще больше держаться за требования, как за “гарантию будущей славы”. Наши требования усиливают нашу уязви­мость, поскольку их фрустрация угрожает повернуть нас лицом к ощущению собственного бессилия и неадекватности, из которого они и проистекают.

От “погони за славой” мы теперь можем обратиться к тому, что Хорни называет “тиранией Надо”. “Надо” заставляет нас жить в соответствии с величественным представлением о себе. Эти “Надо” — продукт идеального образа, а поскольку идеальный образ по большей части — это прославление принятого решения (смириться, стремиться к абсолютному совершенству, мстить, уйти в отставку или нарциссического), следовательно, разные “Надо” определены в основном чертами характера и ценностями, связанными с глав­ной защитой. Однако подчиненные тенденции также представлены в идеаль­ном образе, и в результате мы зачастую оказываемся “под перекрестным огнем враждующих Надо”. Мы пытаемся подчиняться противоречивым вну­тренним приказам и обречены ненавидеть себя за все, что бы мы ни делали, и даже в том случае, если, парализованные этими конфликтами, мы не делаем ничего. “Как Надо” жить невозможно не только потому, что Надо дергают в разные стороны, но и потому, что они нереалистичны: нам Надо любить всех. Надо никогда не ошибаться. Надо всегда выходить победителем, Надо никогда ни в ком не нуждаться... С Надо связаны многие вынесения вовне. Мы ощущаем наше Надо как “они Должны” (как ожидание, направленное на других), нашу ненависть к себе как их отвержение, наше “самоедство” как их несправедливое осуждение. Мы ждем, что другие будут жить по нашим “как Надо” и выливаем на них нашу ярость за собственную неудачную попытку так жить. Надо, выработанное для защиты от отвращения к себе, только уси­ливает болезнь, которую призвано было исцелить. “Угроза наказания нена­вистью к себе” превращается “в режим террора”.

Надо — основа для сделки с судьбой. Неважно, какое было принято решение: сделка состоит в том, что наши требования будут выполнены, если жить “как Надо”. Подчиняясь внутренним правилам, мы устанавливаем кон­троль над внешней реальностью. Мы, конечно, видим наши требования не

—20—

Предисловие к русскому изданию

как нечто непомерное, а только как то, чего мы вправе ожидать, принимая во внимание наше величие, и считаем, что жизнь несправедлива, когда наши ожидания не сбываются. Наше чувство справедливости определено нашим главным решением и связанной с ним сделкой.

Ненависть к себе — конечный продукт внутрипсихических стратегий защиты, каждая из которых имеет тенденцию увеличивать наше ощущение неудачи и собственной никчемности. Ненависть к себе — по сути ярость, которую идеальное Собственное Я испытывает к актуальному Собствен­ному Я за то, что оно не такое “как Надо”. Ненависть к себе в основном бес­сознательна, так как она слишком болезненна, чтобы встретиться с ней открыто. Основная защита против нее — вынесение вовне, которое может быть активным или пассивным. Активное - “это попытка перенаправить ненависть изнутри наружу: против жизни, судьбы, институтов или людей”. При пассивном “ненависть остается направленной вовнутрь, но восприни­мается или переживается как идущая извне”. Когда ненависть к себе созна­тельна, в ней часто есть примесь гордости, которая служит поддержкой самопрославления: “Даже осуждение несовершенств подтверждает божест­венные нормы, с которыми личность отождествляет себя”. Хорни рассмат­ривает ненависть к себе как “величайшую трагедию человеческого сознания. В своем стремлении к Бесконечному и Абсолютному человек начинает раз­рушать себя. Заключая сделку с Сатаной, обещающим ему славу, он вынуж­ден отправиться в ад — в ад внутри самого себя”.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: