Выражение признательности 24 страница

Захватнический тип, безотносительно его особых характеристик, склонен переоценивать свои способности или таланты. Он склонен также относиться к своей работе как к исключительно важной и переоценивать качество ее выполнения. Те, кто не склонен разделить его мнение о своей работе, кажутся ему или просто неспособными его понять (“вот перед какими свиньями приходится метать бисер”), или завистниками, которым нельзя давать веры. Любая критика, неважно насколько серьезная или доб­росовестная, ео ipso ощущается как враждебные нападки. И, в силу необхо­димости отбросить любые сомнения в себе, он склонен задумываться не о справедливости критики, а о том, как оградить себя от нее, так или иначе.

—263—

Карги Хорни Невроз и личностный рост

По той же причине его потребность в признании его работы, в любой форме, безгранична Он склонен считать, что имеет право получать такое признание и негодовать, если оно не ожидается

Сопутствует этому его почти полная неспособность доверять другим, по крайней мере коллегам и сверстникам Он может откровенно восхи щаться Платоном или Бетховеном, но ему трудно оценить любого совре менного философа или композитора, тем более трудно, если тот представ ляет угрозу его собственному уникальному значению Он может быть свер чувствителен к тому, что в его присутствии хвалят чьи то достижения

Наконец, зов власти, характерный для всей группы, включает в себя неявное убеждение, что просто не существует препятствии, которые он не мо1 бы преодолеть силой воли или в силу своих выдающихся способно­стей Надо полагать, что тот, кто первым выдвинул лозунг, висящий в неко торых американских учреждениях “Трудное мы сделаем сейчас, невозмож ное — чуть погодя”, принадлежал к данному типу В любом случае, он один из тех, кто понимает этот лозунг буквально Потребность доказать свою власть часто делает его изобретательным и побуждает приняться за такие задачи, за которые другие поостереглись бы взяться Но она же таит опасность недооценки предстоящих трудностей Нет такого дельца, которое он не провернул бы моментально, нет болезни, которую он не определил бы с первого взгляда, нет статьи или лекции, которую он не навалял бы тотчас же, нет такой поломки, кторую он не устранил бы лучше любого механика

Совместное действие этих факторов (переоценка своих способностей и качества проделанной работы, недооценка других людей и имеющихся трудностей и относительная невосприимчивость к критике) отвечает за то, что он часто не видит существующих в его работе нарушении Эти наруше ния различаются в соответствии с преобладанием нарциссических, перфек ционистских или высокомерно-мстительных склонностей

Нарциссичньш тип, которого дальше всех уносит его воображение, демонстрирует их наиболее явно При тех же примерно дарованиях, он наиболее продуктивный среди личностей, чье главное решение — захватить все вокруг Но и он сталкивается с различными трудностями Одна из них та, что он разбрасывается его интересы слишком разнообразны, его силы уходят слишком во многих направлениях Например, женщина считает, что должна быть совершенной хозяйкой, женой и матерью, еще она должна быть лучше всех одета, заседать во всех комитетах, приложить руку к по ш тике и стать великой писательницей Деловой человек, помимо того что взял в свои руки слишком много предприятии, ведет широкую политиче скую и общественную деятельность Когда, в конце концов, такой человек осознает, что ему не сделать столько дел сразу, он утешает себя тем, что все дело в его разносторонней одаренности С плохо скрытым высоко мерием он может выражать зависть к тем счастливым беднягам, у кото рых всего один дар На самом деле, разнообразие его способностей может быть вполне реальным, но не оно источник проблемы Она возникает из настоятельного отказа от осознания, что его достижениям есть предел

Гшва 13 Невротические нарушения в раооте

Следовательно, временное решение ограничить свою деятельность, обычно временным и остается Против всякой очевидности противоположного он быстро скатывается назад, к своему убеждению, что другие бы не могли делать столько дел сразу, а он, вот, может, и может в совершенстве Огра ничение своей деятельности пахнет для него поражением и презренной ела бостью Перспектива быть таким же, как другие люди, с такими же преде­лами возможностей, унижает его, а потому — нестерпима

Другие нарциссичные личности растрачивают свои силы не на разные виды одновременной деятельности, а на то, чтобы успешно начинать и тут дее бросать одно дело за другим У одаренных молодых людей это все еще выглядит так, словно им просто нужно время, чтобы перепробовать всякие занятия, чтобы выяснить, что же их больше всего интересует И только более внимательное исследование личности в целом может показать, верно ли это простое объяснение Например, у него вспыхивает страстный инте рее к сцене, и он пробует себя в качестве драматурга, первые попытки выглядят многообещающими — и вдруг он все бросает Потом, тем же порядком, он пробует писать стихи или заниматься сельским хозяйством Затем идет воспитание детей или медицина, все с тем же взлетом энтузи азма, сменяющимся потерей интереса

Но идентичный процесс может происходить и у взрослого человека Он делает наброски к большой книге, создает какую то организацию, у него широкие деловые проекты, он работает над изобретением — но снова и снова интерес испаряется, прежде чем хоть что то сделано Воображение рисует ему сияющую картину быстрых и величественных достижении Но интерес куда то пропадает при первой же реальной трудности, с которой приходится столкнуться Однако его гордость не позволяет ему признать, что он y6ei ает от трудностей Потеря интереса помогает сохранить лицо

Два фактора вносят вклад в лихорадочные метания, характерные для нарциссического типа вообще его отвращение к упорной проработке дета леи и к последовательным усилиям Первая установка уже в школьном воз­расте подозрительна на невроз У ребенка могут быть, например, идеи для сочинения, показывающие хорошее воображение, и в то же время он опре деленно бессознательно сопротивляется тому, чтобы написать ею чисто и без ошибок Та же неряшливость может снижать качество работы взрос лого Он может считать, что ему подобают блестящие идеи или проекты, а “отделывают” их пусть посредственные, обычные людишки Следователь но, ему не трудно перепоручить работу дру1 им, если только это возможно Если у нею есть подчиненные или сотрудники, которые способны довести идею до ума, все идет хорошо Ьсли же ему надо сделать работу самому (написать статью, разработать фасон одежды, составить документ), он может считать работу сделанной в совершенстве к своему полному удовлетворе­нию, еще и не начав реальную работу по обдумыванию идеи, их проверке, перепроверке и собиранию воедино То же может произойти и с пациентом в анализе И здесь мы видим, что еще определяет его проблемы, помимо общих идеи величия ему страшно увидеть себя во всех подробностях

265-

Кирен Хорни. Невроз и личностный рост

Его неспособность к последовательным усилиям идет от тех же корней. Его особая гордость — “превосходство без усилий”. Его воображение увле­кает слава драматичная, необычная, а скромные задачи текущего дня кажут­ся унизительными. Соответственно, он способен к спорадическим усилиям:

может быть энергичным и предусмотрительным в опасной ситуации, уст­роить грандиозный прием, в неожиданном приливе сил настрочить ответы на письма, которые копились месяцами и т.п. Такие усилия питают его гор­дость, а постоянные — только оскорбляют. Да каждый Том, Дик и Гарри могут чего-то достичь, корпя над работой каждый день! Хуже того, не при­лагая никаких усилий к делу, он всегда отговаривается тем, что уж, конеч­но, достиг бы чего-то великого, если бы только постарался по-настоящему. Причина глубоко спрятанного страха перед постоянными усилиями в том, что они угрожают разрушить иллюзию неограниченной силы и власти. Давайте предположим, что человек хочет вырастить сад. Хочет он того или нет, но скоро ему придется понять, что земля не превратится в цветущий рай за ночь. Сад будет постепенно улучшаться — настолько, насколько он будет над этим работать. Такой же отрезвляющий опыт он получит, посто­янно сидя над докладами и статьями, занимаясь хоть рекламой, хоть препо­даванием. Есть фактические ограничения времени и сил, и что-то можно, а что-то уже нельзя сделать в рамках этих ограничений. Пока нарциссиче-ский тип держится за иллюзию беспредельности своих сил и достижений, он вынужден беречься от такого разочаровывающего опыта. Если же это не получается, он не может не страдать от него, как породистый рысак от воловьего ярма. Конечно, такое отношение к труду будет, в свою очередь, утомлять и изнурять его.

Подводя итог, скажем, что нарциссичный тип, несмотря на свои пре­красные задатки, часто разочаровывает результатами своей работы, потому что, в соответствии со своей невротической структурой, просто не умеет работать. Трудности поклонника совершенства, некоторым образом, про­тивоположны. Он работает методично, и, скорее, слишком уж дотошен к деталям. Но он так стиснут тем, что дело Надо сделать и сделать Как Надо, что места для оригинальности и непосредственности просто не оста­ется. Поэтому он делает все медленно и непродуктивно. Из-за своих тре­бований к себе он легко перетруждается и страшно устает (как хорошо известные идеальные хозяйки), а в результате заставляет страдать других. Кроме того, поскольку он так же дотошно требователен к другим, как и к себе, он часто действует на них удушающе, особенно если он работает администратором.

У высокомерно-мстительного типа тоже есть свой актив и пассив. Среди остальных невротиков он самый лучший работник. Если бы не было странновато говорить о страсти по отношению к эмоционально холодному человеку, то можно было бы сказать, что у него страсть к работе. Из-за его неуемного честолюбия и сравнительной пустоты жизни вне работы, каждый час, когда он не работает, кажется ему потерянным. Это не значит, что он наслаждается работой (он не умеет наслаждаться ничем), но он и не устает

—266—

Глава 13. Невротические нарушения в работе

от нее. Фактически он кажется неутомимым, как хорошо смазанная маши­на. Тем не менее, при всей своей работоспособности, продуктивности и часто при остром, критическом уме, работает он вхолостую. Я не говорю здесь о худшем варианте этого типа — человеке случая, которого инте­ресует только внешний результат работы — успех, престиж, торжество — неважно, производит ли он мыло, пишет картины или научные статьи. Но даже если ему интересна сама работа, помимо славы, он часто останавлива­ется на краю поля своей деятельности, не пытаясь дойти до его сути. Как учитель или социальный работник, он будет, например, интересоваться методиками преподавания или социальной работы, а не детьми или клиен­тами. Он, скорее, будет писать критические разборы, чем сам примет в чем-то участие. Он будет из кожи вон лезть, чтобы ответить на все возможные вопросы, чтобы за ним осталось последнее слово, но не попытается сам ска­зать новое слово. Короче, он заботится о том, чтобы владеть предметом, а не о том, чтобы обогатить его.

Поскольку его высокомерие не позволяет ему доверять другим, а своих идей у него недостает, он может легко присваивать идеи других, не осозна­вая этого. Но и тогда, в его руках, эти идеи превращаются во что-то механи­ческое и безжизненное.

В противоположность большинству невротиков он способен хорошо и быстро планировать и может составить достаточно ясное представление о том, как будут развиваться события (и уверен, что его прогнозы всегда оправдываются). Поэтому он может быть хорошим организатором. Но его способность имеет ряд следствий. Ему трудно поручить работу другим. Высокомерно презирая людей, он убежден, что только он может все сделать как следует. Организуя что-то, он использует диктаторские методы: он склонен унижать и эксплуатировать, а не стимулировать; убивать радость и инициативу, а не пробуждать их.

Способность строить долгосрочные планы позволяет ему перенести временные неудачи сравнительно неплохо. Однако при серьезных испыта­ниях он может впасть в панику. Когда живешь почти исключительно кате­гориями победы или поражения, возможность поражения, конечно, пугает. Но поскольку он Должен быть выше страха, он страшно сердится на себя за свой страх. Кроме того, в таких ситуациях (экзамены, например) он ненави­дит тех, кто предназначен быть его “судьей”. Все эти эмоции обычно пода­вляются, и результатом внутренней бури могут стать такие психосоматиче­ские симптомы, как головная боль, кишечные спазмы, сердцебиение и т. п.

Трудности смиренного типа почти точка в точку противоположны трудностям захватнического типа. Он склонен ставить слишком невысо­кие цели, недооценивать свою одаренность, важность и ценность своей работы. Его терзают сомнения и самоуничижительный критицизм. Ему далеко до веры в то, что он может невозможное, его легко захлестывает чувство “я не могу”. Качество его работы не обязательно страдает, а вот он сам — всегда.

- 267 —

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

Личности смиренного типа чувствуют себя довольно легко и факти­чески работают хорошо, пока они работают для других: как домохозяйка, экономка, секретарь, социальный работник или учитель, медсестра или уче­ник (для восхищенного учителя). В этом случае на то, что у них существуют трудности, указывает хотя бы одна из двух часто встречающихся особенно­стей их работы. Во-первых, есть заметная разница между их работой в оди­ночку и совместно с другими. Антрополог, например, может во время поле­вых исследований быть неистощимо изобретателен, работая с местными жителями, но полностью теряется, когда дело доходит до формулировки его открытий; социальный работник может быть компетентен с клиентами или в качестве супервизора, но ударяется в панику, когда надо написать отчет или отзыв; студент-художник хорошо пишет в классе в присутствии педа­гога, но забывает все, чему выучился, оставаясь один. Во-вторых, они могут остановиться на уровне работы, который значительно ниже их способ­ностей. Им и в голову не приходит, что они зарывают талан в землю.

Однако по разным причинам начать делать что-то самостоятельно они могут. Они могут продвинуться до того момента, когда уже потребуется писать или выступать публично; их честолюбие, в котором они себе не при­знаются, толкает их к более независимой деятельности; не в последнюю очередь, это может быть влиянием самых здоровых и самых неудержимых побуждений: талант рвется наружу и, наконец, заставляет их искать ему выражения. И тут, когда они пытаются выйти из тесных рамок, создан­ных “процессом усушки” в их невротической структуре, начинаются реаль­ные трудности.

С одной стороны, их требования совершенства так же сильны, как и у захватнического типа. Но если те легко согреваются самодовольным удо­влетворением от достигнутого превосходства, смиренный тип не устает себя ругать и всегда готов найти в своей работе промахи. Даже после хоро­шего выступления на публике (может быть, он устроил вечер или прочел лекцию) он все еще будет подчеркивать, что забыл то или это, не выделил четко того, что имел в виду, держался слишком робко или слишком нагло и т. п. Так начинается почти безнадежная битва, в которой он сражается за совершенство, повергая в прах самого себя. Вдобавок, требования достичь идеала питаются еще из одного источника. Его табу на честолюбие и гор­дость делают его “виноватым”, если он стремится к личным достижениям, и только высшие достижения могут искупить вину. (“Если ты музыкант так себе, лучше уж тебе мыть полы.”)

С другой стороны, если он перешагивает через эти самые табу, или, по крайней мере, начинает осознавать это, начинается саморазрушение. Это тот же процесс, который я описывала, говоря о соревновательных играх: как только такой тип личности понимает, что выигрывает, он не может больше играть. Таким образом, он все время стоит между пеклом и петлей, ему надо и на гору взобраться и носа не высовывать.

Дилемма вырисовывается четче всего, когда конфликт между влечени­ями к захвату и к смирению выходит на поверхность. Например, художник,

—268—

Глава 13. Невротические нарушения в работе

пораженный красотой какой-то вещи, уже видит перед собой дивную ком­позицию. Он начинает писать. Выходит прекрасно. Он в приподнятом на­строении. Но потом, то ли слишком уж хорошо все пошло (лучше, чем он может вынести), то ли не достигнуто было совершенство, которое он видел перед собой вначале, но он начинает себе вредить. Он начинает улучшать картину. Она становится хуже. Тут он приходит в неистовство. Он продол­жает “улучшения”, но краски становятся все более скучными и неживыми. В одну секунду вещь погибла; он все бросает в полном отчаянии. Через некоторое время он начинает другую картину — только чтобы пройти через те же муки.

Точно так же писателю пишется легко, пока он не начинает понимать, что дело пошло и правда хорошо. С этого места (не понимая, конечно, что “опасным местом” стало само его чувство удовлетворения) он начинает придираться к себе. Возможно, он действительно дошел до трудного места, скажем, до описания того, как его главный герой должен вести себя в сло­жившейся ситуации; однако более вероятно, что эта трудность только кажется ему громадной, потому что ему уже мешает деструктивное презре­ние к себе. В любом случае он становится беспокойным, не может несколь­ко дней засадить себя за работу, рвет в припадке ярости последние стра­ницы в клочья. У него могут быть кошмары, где он заперт в одной комнате с маньяком, готовым убить его — простое и ясное выражение убийствен­ности его злости на себя *.

В обоих примерах (а таких примеров можно легко привести множество) мы видим два отчетливых шага: творческий шаг вперед и деструктивный шаг назад. Обращаясь к тем личностям, в которых влечения к захвату были подавлены и возобладало влечение к смирению, мы скажем, что шаги впе­ред у них становятся крайне редкими, а назад — менее неистовыми и драма­тичными. Конфликт протекает более скрытно, весь внутренний процесс, разворачивающийся во время работы, перешел в хроническую форму и усложнился — распутать его стало еще труднее. Хотя в этих случаях нару­шения в работе могут быть самой главной жалобой, их не так-то легко можно понять. Природа их выясняется только постепенно, после того как ослабнет вся невротическая структура.

Сам человек замечает, что, выполняя творческую работу, не может сосредоточиться. Он легко теряет мысль или у него пусто в голове; или мысли его шныряют по всяким повседневным мелочам. Он нервничает, суетится, тупеет, раскладывает пасьянс, звонит куда-то по телефону, хотя с этим можно было бы и подождать, подпиливает ногти, ловит мух. Он сам себе противен, делает героические усилия, чтобы начать работу, но скоро так устает, что вынужден бросить.

Не видя того, он стоит перед двумя своими хроническими препят­ствиями: самоумалением и неумением взяться за суть вопроса. Его само-

В статье “ Затруднения в работе” я приводила оба примера, но говорила о таком пове­дении только как о реакции на то, что не было достигнуто ожидаемое совершенство.

—269—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

умаление во многом происходит, как мы знаем, из его потребности не давать себе развернуться, чтобы не нарушить табу на что-то “вызыва­ющее”. Он, потихоньку от самого себя, подкапывается под себя, ругает, сомневается в себе — и это высасывает все его силы. (У одного пациента был характерный зрительный образ себя: у него на каждом плече висит по злому карлику, они беспрестанно пилят его и говорят ему обидные гадо­сти.) Он может забыть, что он только что прочел, увидел, подумал, или даже то, что сам писал по данному вопросу. Он может забыть, что собирал­ся написать. Все материалы для статьи лежат под рукой, но приходится долго рыться, прежде чем они найдутся, и, главное, они куда-то пропадают, стоит им только понадобиться. Точно так же, когда доходит до его выступ­ления во время дискуссии, он начинает с ужасным чувством, что ему нече­го сказать, и только постепенно оказывается, что у него есть много умест­ных замечаний.

Его потребность удерживать себя не дает ему, говоря другими словами, пользоваться принадлежащим ему богатством. В результате он работает с тоскливым чувством своего бессилия и незначительности. В то время как для захватнического типа все, что бы он ни делал, приобретает великую важность, путь даже объективно эта важность пренебрежимо мала, сми­ренный тип, скорее, извиняется за свою работу, пусть даже она объективно очень важна. Характерное его высказывание, что ему “надо” работать. В его случае это не выражение сверхчувствительности к принуждению, как в случае “ушедшего в отставку”. Но он счел бы это слишком вызывающим, слишком амбициозным, если бы признался, что хочет чего-то достичь. Он не может даже почувствовать, что хочет сделать хорошую работу — не только потому, что его влекут строгие требования совершенства, но пото­му, что такое намерение кажется ему высокомерным и рискованным вызо­вом судьбе.

Его неумение взяться за суть вопроса обусловлено в основном его та­бу на все, что подразумевает напор, агрессию, власть. Как правило, говоря о его табу на агрессию, мы думаем, что он не умеет требовать, манипу­лировать другими, подчинять их. Но те же установки преобладают у него по отношению к неодушевленным предметам и интеллектуальным проб­лемам. Как беспомощен он может быть со спустившей шиной или с заев­шей молнией, так и с собственными идеями. Его трудность не в том, что он непродуктивен. У него бывают хорошие свежие идеи, но ему трудно их ухватить, взяться за них, биться над ними, ломать себе голову и преодо­леть проблемы, проверить их, придать им форму и связать воедино. Мы обычно не думаем о совершении этих операций, как о натиске, напоре, агрессивных шагах, хотя сам язык указывает на это; мы можем это понять, только когда эти шаги затруднены из-за общего запрета на агрессию. Сми­ренному типу может хватить храбрости высказать свое мнение, если он уж так далеко зашел, что оно у него имеется. Запреты обычно начинаются раньше — он не осмеливается прийти к заключению или иметь свое собст­венное мнение.

-270—

Глава 13. Невротические нарушения в работе

Эти препятствия сами по себе достаточны для медленной, с большими потерями времени, неэффективной работы или для того, чтобы вообще ничего не делалось. Можно в этом контексте вспомнить высказывание Эмерсона, что мы не совершаем ничего, потому что урезаем себя. Но муча­ется смиренный тип личности (и, в тоже самое время, у него остается воз­можность что-то совершить) потому, что его влечет потребность в высшем совершенстве. Не только качество проделанной работы Должно удовле­творять его строгим требованиям; методы работы тоже Должны быть совер­шенными. Студентку-музыканта, например, спросили, работает ли она систематически. Она смутилась и ответила: “Не знаю”. Для нее “работать систематически” означало сидеть, не вставая, за пианино по восемь часов, все время усердно занимаясь, вряд ли даже с перерывом на обед. Посколь­ку она не могла так предельно и непрерывно сосредоточиться, она накиды­валась на себя и называла себя дилетанткой, которая никогда ничего не достигнет. На самом деле, она много изучала музыкальные произведения, их различное прочтение, движения правой и левой руки — другими слова­ми, она могла бы вполне быть удовлетворена серьезностью своей работы. Имея в виду непомерные Надо, вроде вышеописанных, мы легко предста­вим, сколько презрения к себе вызывают у смиренного типа обычно неэф­фективные способы его работы. Напоследок, для довершения картины его трудностей: даже если он работает хорошо или достигает чего-то стоящего, знать ему об этом неположено. Так сказать, его левая рука не должна ведать, что творит правая.

Он особенно беспомощен, принимаясь за творческую работу, напри­мер, начиная писать статью. Его отвращение к власти над предметом не дает ему все спланировать заранее. Следовательно, вместо того чтобы набросать план или полностью организовать материал в уме, он просто начинает писать. На самом деле, это вполне приемлемый путь для другого сорта людей. Захватнический тип, например, может так и поступить, без малейших колебаний, а его черновик покажется ему таким замечатель­ным, что он и не станет продолжать работу над ним. Но смиренный тип полностью неспособен к черновикам, с их неизбежным несовершенством в формулировке мыслей, стиле и связности. Он остро чувствует каждую неуклюжесть, недостаток ясности или последовательности и т.п. По содер­жанию его критицизм мог бы стать уместным, но бессознательное презре­ние к себе, которое он вызывает, так мучительно, что он не может продол­жать. Он говорит себе: “Бога ради, оставь ты это; всегда можно будет потом поработать”,— но такой подход ему не помогает. Когда он начинает сначала, он опять может написать одно-два предложения или записывает несколько небрежных мыслей на тему. Только тогда, после большой траты труда и времени, может он наконец спросить себя: “Ну, что же на самом деле ты хочешь написать?” Только тогда он сделает грубый набросок, затем второй, более детальный, потом третий, четвертый и т. д. Каждый раз затаенная тревога, идущая от его конфликтов, немного затихает. Но когда доходит до окончательного оформления, готовности к отправке или

—271 —

Карен Хории. Невроз и личностный рост

к печати, тревога может снова возрасти, поскольку теперь вещь должна быть безупречной.

Во время этого болезненного процесса острая тревога может возник­нуть по двум противоположным причинам: он впадает в беспокойство, когда дело затрудняется и когда дела идут слишком хорошо. Дойдя до запу­танного вопроса, он может отреагировать шоком, рвотой, потерей сознания или его может “охватить паралич”. Когда, с другой стороны, он понимает, что все идет хорошо, он может начать саботировать работу еще решитель­нее, чем обычно. Позвольте мне проиллюстрировать такой саморазруши­тельный отклик случаем одного пациента, чьи затруднения стали понемногу убывать. Он уже заканчивал статью и заметил, что некоторые параграфы, над которыми он работал, чем-то знакомы ему. Вдруг он понял, что уже один раз их писал. Порывшись на столе, он действительно нашел отличный черновик этих параграфов, сделанный им не далее, как вчера. Он, не ведая того, провел почти два часа, формулируя идеи, которые уже были им сфор­мулированы. Потрясенный такой “забывчивостью” и думая о ее причинах, он вспомнил, что написал это место достаточно свободно и принял это за счастливый знак того, что он преодолевает свои трудности и становится способен закончить статью за короткое время. Хотя такие мысли имели солидную основу в действительности, это было больше, чем он смог выне­сти, и он устроил сам себе маленький саботаж.

Когда мы понимаем, какие ужасные препятствия приходится преодоле­вать в работе этому типу личности, становятся яснее некоторые особен­ности его отношения к работе. Одна из них — тяжелые предчувствия и даже паника перед началом участка работы, трудного для него: с точки зре­ния замешанных в этой работе конфликтов, она кажется ему невыполнимой задачей. Один пациент, например, регулярно простужался перед тем, как надо было читать лекцию или ехать на конференцию; другого тошнило перед премьерами; еще одна валилась с ног перед походом за покупками на Рождество.

Понимаем мы и то, почему он может делать работу только по кусочкам. Внутреннее напряжение, в котором он работает, так велико и стремится так вырасти во время работы, что он просто долго не выдерживает. Это прило-жимо не только к умственной работе, но происходит и с любой другой работой, которую он выполняет самостоятельно. Он может убрать в одном ящике стола, а другой оставить на потом. Он подергает сорняки в саду, копнет раз-другой и остановится. Он попишет полчаса-час, и должен пре­рваться. Но тот же человек может быть способен работать не отрываясь, когда делает что-то для других или вместе с ними.

И наконец, мы понимаем, почему он так легко отвлекается от своей работы. Он часто обвиняет себя в том, что у него нет настоящего интереса к работе, и это вполне понятно, потому что он часто ведет себя, как обижен­ный школьник, которого силой засаживают за уроки. На самом деле, его интерес может быть искренним и серьезным, но процесс работы изводит его даже больше, чем до него доходит. Я уже упоминала маленькие отвлечения

—272—

Глава 13. Невротические нарушения в работе

от работы, такие как телефонный звонок или сочинение письма. Более того, в соответствии со своей потребностью угождать другим и завоевывать их привязанность, он слишком легко доступен для любых просьб со стороны семьи и друзей. В результате он иногда (по совсем другим, чем у нарцисси-ческого типа, причинам) слишком распыляет свои силы. И в довершение, зов любви и пола имеет для него силу принуждения, особенно в юные годы. Хотя любовь обычно все равно не делает его счастливым, она сулит испол­нение всех его потребностей. Неудивительно, что он часто заводит стре­мительный роман, когда трудности в работе становятся нестерпимыми. Иногда это повторяется раз за разом: он поработает немного и даже что-то сделает, затем погрузится в любовь, иногда по типу болезненной зависи­мости; работа сходит на нет или становится невозможной; он вырывается из отношений, снова садится за работу — и так далее.

Подведем итог: любая творческая работа, которую смиренный тип лич­ности делает самостоятельно, делается вопреки преградам, часто непре­одолимым. Он работает не только при достаточно постоянных помехах, но также под гнетом тревоги. Степень страдания, связанного с таким процес­сом творчества, конечно, бывает различной. Обычно есть лишь короткие промежутки, когда он не страдает. Он может радоваться в то время, когда задумывает какой-то проект, так сказать, играет идеями, составляющими его, без того, чтобы рваться на части из-за противоречивых внутренних предписаний. У него может быть краткий жар удовлетворения, когда рабо­та близка к завершению. Но после он склонен утратить не только чувство удовлетворения от сделанного, но и чувство, что это сделано им, несмотря на внешний успех или признание. Для него унизительно думать об этом, смотреть на это, потому что он не верит себе, что сделал это, раз завершил свой труд вопреки внутренним проблемам. Для него одно воспоминание о самом существованиии этих проблем уже чистой воды унижение.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: