Всякое лыко было в строку 1 страница

Такое могло присниться лишь в страшном сне – в мае 74‑го с работы сняли старшего тренера сборной СССР по хоккею Всеволода Боброва. Осиротела команда, которая под его началом стала вторым призером первенства мира и Европы, а затем дважды в этих турнирах одерживала верх. Традиционный повод для увольнения – плохо играли – в данном случае не фигурировал. Об освобождении «Бобра» промолчала печать, и лишь спустя некоторое время появилось сообщение без комментариев – старшим тренером хоккейной сборной стал Борис Кулагин. Позднее он дал несколько интервью, но ни разу – поразительная вещь – не обмолвился о причинах увольнения коллеги, словно и не был помощником Боброва два сезона.

Один мой знакомый, «командированный» из органов госбезопасности в спортивный мир, незадолго до своей кончины уверял меня, что если бы можно было собрать воедино все написанное, иначе говоря, все доложенное когда‑либо о Боброве, то получился бы преогромный фолиант, так много «настучали» на легендарного человека. Ему всякое лыко ставили в строку.

Я упомянул в одной из предыдущих глав об отлете наших сильнейших хоккеистов в США на исходе 73‑го года. А спустя сутки после этого по Москве пополз слух, что по вине Боброва самолет с хоккейной сборной вылетел из Шереметьева со значительным опозданием.

Бобров договорился приехать в аэропорт вместе с руководителем делегации, тогдашним президентом советской хоккейной федерации Николаем Корольковым, который, являясь заместителем председателя Мособлисполкома, был по работе связан со службами Аэрофлота. Он точно знал, что самолет по техническим причинам полетит позднее положенного времени, а потому не спешил в Шереметьево. Между тем пассажиры, вылетавшие в США, все настойчивее требовали вылета. Им долго морочили головы рассказами о неблагоприятных метеоусловиях, влияющих на задержку, но над Москвой было ясное небо, и ропот усиливался.

Тогда один из работников порта раскрыл недовольным причину задержки. Мол, не прошли регистрацию двое, причем один из них – знаменитый Бобров. Естественно, возмущению воздушных путешественников не было предела, – ох уж эти спортсмены, все им дозволено. Надо отдать должное командиру воздушного корабля – он не только, благодаря сильному попутному ветру, сумел наверстать упущенное время, но и посадил машину в Нью‑Йорке раньше срока. А потому пассажиры быстро забыли о предполетных огорчениях. Но случай с отлетом самолета за океан попал в сводку происшествий в Москве. Об этом, вполне понятно, узнали в ЦК КПСС, но разбираться не стали, решив вернуться к истории после чемпионата мира, который предстоял в Хельсинки в апреле наступающего года. Словно кто‑то предвидел, что она ляжет весной Боброву новым лыком в строку.

А примерно за месяц до соревнования в финской столице по Москве распространились слухи, что «Бобер» отлупил в гостинице «Москва»… внука Ленина.

Вот что произошло на самом деле. После ужина в ресторане «Эрмитаж» Бобров и упоминавшийся мной Казарминский решили навестить общего знакомого, остановившегося в «Москве». Путь от Каретного ряда был недолог. И уже через каких‑то 30 минут дежурная на последнем этаже гостиницы стала свидетельницей того, как из кабины лифта вылетает в коридор мужчина, а над ним в позе гладиатора‑победителя, сделавшего свое дело, застыл разъяренный старший тренер хоккейной сборной.

Бобров терпеть не мог, когда его толкали в переполненном вагоне метро или электрички, а особенно злился, когда наступали на искореженные бесчисленными травмами ноги. Всегда спокойный, уравновешенный, он в таких случаях не выдерживал, делал замечания, требовал извинения. Видимо, некто крепко достал Боброва в переполненном лифте, если Всеволод Михайлович поднял на хама руку.

Что ж, и именитые люди могут попадать в переделки, а потом и в скандальную хронику. Известный австралийский журналист Ричард Хьюз однажды в нетрезвом виде в одном из токийских баров подрался с Рихардом Зорге. А на пути героя моего повествования оказался мелкий служащий, поднимавшийся нетрезвым из местного ресторана, никакой не родственник Ленина, а командировочный из одного из областных городов России (из Тулы или Владимира, точно не помню). Утром следующего дня он хватался за голову – надо же, с кем свела судьба. В милицию с заявлением о нападении Боброва не обращался. Боялся, как бы на работе не узнали о случившемся. В те годы за появление в общественном месте в нетрезвом состоянии руководители предприятий или учреждений своих подчиненных наказывали строго, вплоть до увольнения…

Так фамилия Боброва второй раз за короткое время, по ходу хоккейного сезона, попала в сводку происшествий в Москве.

…Долгие годы существовало правило – отправлять одного из инструкторов Отдела пропаганды ЦК КПСС, как правило, того, кто «вел» спорт, на чемпионат мира по хоккею в составе делегации. Видимо, командировкой партийного клерка подчеркивалось значение, придаваемое Центральным Комитетом партии виду спорта, который безумно любил Леонид Ильич.

Один из таких сопровождавших – Немешаев – стал свидетелем того, как матч первого круга с чехословацкой сборной сборная СССР на чемпионате мира 1974 года проиграла с сокрушительным счетом 2:7! Нетрудно представить состояние хоккеистов и их тренера, когда они возвращались в раздевалку. И вдруг инструктор ЦК КПСС, неказистый с виду человек, всегда тихоня, решил показать себя (зря, что ли, его командировала партия!) – у функционера вдруг прорезался голос и вдогонку Боброву раздалось: «А команду, между прочим, тренировать надо! »

Быть может, другой на месте Боброва промолчал бы в ответ, но Всеволод не сдержался и выпалил: «А не пошел бы… »

Бобров никогда не рассказывал мне, кто ему сообщил спустя две недели после чемпионата об освобождении от занимаемой должности и назывались ли при этом мотивы увольнения, а я не спрашивал. А тот турнир подопечные Боброва выиграли убедительно – набрали 18 очков в 10 играх, больше всех забросили (64 шайбы), меньше всех пропустили (18), опередив вторых призеров – шведов – на семь очков. Наконец, добились самой крупной победы на чемпионате – со счетом 17:0 над сборной Польши, занявшей пятое место.

…А болельщики никак не могли понять – за что же убрали Боброва после второй подряд победы сборной СССР на чемпионате мира. Немешаев (его жена и жена руководителя Отдела пропаганды ЦК КПСС Тяжельникова – родные сестры) через некоторое время был направлен из Центрального Комитета партии на укрепление Спорткомитета РСФСР, где он в роли заместителя председателя влип в какую‑то историю с дамой, зашла речь об аморалке, после чего советчик Боброва сошел с номенклатурной орбиты и исчез с горизонта, оставив солидный рубец на сердце Мастера.

Учитель и ученик

Играя за футбольную команду ЦДКА, Бобров не задумывался над тем, будет ли он тренером. Пришел он в ЦДКА незадолго до своего 22‑летия, а ушел в 27 лет. На спортивных аренах от творил в ту пору чудеса. Поклонников и поклонниц было более, чем достаточно. Семьей еще не обзавелся. Любимая сестра заботливо вела домашнее хозяйство. Бобров еще склонен был на проделки, о которых порой и не подозревал Аркадьев. Впрочем, это свойственно любому молодому человеку, стремящемуся познать в жизни как можно больше.

Бобров мог поразительно запоминать и усваивать все что угодно – сильный удар, обводку, удар по воротам, наконец, игру в теннис, или пинг‑понг, навыки управления быстроходным скифом. Скажем, его никто никогда не учил этикету, но человека, более галантного и обворожительного в манерах, трудно представить. Все впитывая и вбирая в себя, Бобров, конечно, запоминал и как работает Аркадьев, хотя никаких заметок, записей на этот счет не делал.

Бобров никогда не говорил: «Я – ученик Аркадьева». Из‑за природной скромности он считал, что называться учеником прославленного тренера, великолепного теоретика, прекрасного практика надо заслужить. Сам же, особенно в футбольных командах, он всегда старался претворять взгляды Аркадьева, работу свою или коллег сверял по Аркадьеву.

«Я не представляю своей жизни без Аркадьева, – говорил Бобров в одном из последних в своей жизни интервью. – Он для меня не просто тренер, даже слово наставник не вмещает всего того, что значит для меня Аркадьев. Это и школа, и уроки футбола, и университет культуры – все на свете. И если я совершал какие‑то ошибки в жизни, а я их совершал, то, видно, мало учился у Бориса Андреевича».

– В футболе я на многое смотрю глазами Аркадьева, – признавался в другой раз Бобров, – но это вовсе не значит, что я вижу все то, что видит он. Для этого нужно быть Аркадьевым.

Казалось бы, чего проще – повторить в себе учителя, но, увы, не каждому это дано.

В конце мая 1967 года, будучи в «пожарном порядке» назначенным старшим тренером футбольной команды ЦСКА, Бобров, занявшись поиском причин неудач, без труда установил диагноз болезни. Он крайне удивился, узнав, что в подготовительный период футболисты ЦСКА ни разу не провели кросс, сделав упор на занятия с мячом. «Конечно, индивидуальные занятия с мячом – похвальная вещь, но в предсезонье лучше не забывать атлетическую и волевую подготовку, – говорил мне Бобров. – Ведь почему в майских матчах у армейских футболистов не наблюдалось взаимозаменяемости и подстраховки? Из‑за плохой физической подготовки».

Бобров сменил тогда на посту старшего тренера Шапошникова, в конце 40‑х годов тоже игравшего за ЦДКА и, казалось бы, помнившего предсезонные занятия Аркадьева.

В мае 1977 года Боброва опять срочно пригласили к армейским футболистам, вновь оказавшимся в неудачниках турнира. И что же? Причина поражений оказалась не нова: учебная предсезонная программа, как выяснил Бобров, выполнялась в игровом режиме – упор делался на контрольные матчи в Сухуми. Перемежались они двумя поездками за рубеж – там тоже были игры.

Из‑за плохой черновой работы, из‑за того, что команда не занялась как следует специальной подготовкой, атлетизмом, на нее в апреле – мае посыпались беды. Плохо тренированные футболисты стали получать травмы. Среди выбывших оказались те, кто составлял костяк коллектива. Из‑за отставания в физической подготовке армейцы уступали соперникам в скоростной выносливости. «Вот откуда вялые и однообразные действия, увлечение поперечными передачами, за которые игроки ЦСКА цеплялись как за соломинку», – сделал вывод Бобров. К чувствительным поражениям привело увлечение без достаточных на то оснований атакующими действиями.

В этом случае Боброву пришлось менять Алексея Мамыкина, один сезон игравшего за армейцев под началом Аркадьева, и, стало быть, тоже знакомого с работой этого тренера не на словах.

Установить причины неудачного выступления команды было половиной дела. Предстояло выводить ее из полосы неудач. И снова помог Аркадьев. Нет, Бобров не приглашал его на тренировки или на предматчевые установки, не подготавливал совместно с ним разбор проведенных игр. Ведь как поступил бы Аркадьев, окажись он в сходной ситуации? Он не стал бы требовать от футболистов подлинной самоотверженности, самоотдачи в игре до тех пор, пока они не наберутся сил. После очередного появления в ЦСКА Боброва здесь стали практиковаться тренировки два‑три раза в день. Прилежный ученик Аркадьева старался повысить интенсивность занятий. Число игр он свел до минимума, определенного календарем соревнований.

Готовясь к сезону 1978 года, Бобров, по системе Аркадьева, не в пример предшественникам, закладывал достаточно крепкий атлетический фундамент. Занятия специальной подготовкой, атлетизмом позволили футболистам встретить сезон сильными, не боящимися травм, а это, в свою очередь, повлияло и на моральный настрой спортсменов. Не уступая никому в скоростной выносливости, футболисты ЦСКА оказались в состоянии навязать соперникам свою игру. Ликвидировав отставание в физической подготовке, Бобров сумел сделать состав стабильным. В результате у него появилась возможность наигрывать новые звенья, отрабатывать различные тактические варианты. Недаром в конце первого круга футболисты ЦСКА едва не стали лидерами.

Пока Бобров выступал за ЦДКА, четыре раза состоялись турниры дублеров. В двух случаях резервный состав армейского клуба был первым и дважды вторым. Прочные тылы позволяли команде ЦДКА задавать тон в соревнованиях, причем даже одновременная потеря, как некогда, из‑за травм двух лучших в стране нападающих не помешала победной поступи армейцев, в итоге ставших чемпионами.

Аркадьев относился к дублерам своей команды с не меньшей ответственностью, чем к основному составу – посещал все без исключения их игры, интересовался бытом молодых футболистов, их учебой или работой, составом семей, одобряют ли домашние увлечение спортом.

За дублеров ЦДКА в годы расцвета этой команды играли преимущественно футболисты, хорошо зарекомендовавшие себя в различных армейских клубах. Дидевич, несколько сезонов заменявший в основном составе Боброва или Федотова, до появления в ЦДКА выступал за Дом офицеров (Рига), а еще раньше за ленинградские авиационно‑технические курсы. Портнов, Вячеслав Соловьев, Водягин были рекомендованы Аркадьеву после того, как они хорошо зарекомендовали себя в команде военного факультета Института физкультуры. Шапошников до переезда в Москву выступал за команду Забайкальского военного округа. Москвич Башашкин, будущий олимпийский чемпион, юношей игравший за «Спартак», проходя службу в армии, был замечен Нестором Чхатарашвили, позднее удостоенным звания заслуженного тренера СССР, попал к футболистам Дома офицеров (Тбилиси), а от них – к Аркадьеву, в ЦДКА. Будущий игрок сборной СССР Нырков, первые в своей жизни матчи проведший на стадионе Юных пионеров, прибыл в ЦДКА из Группы советских войск в Германии, откуда пригласили Николая Сенюкова, Анатолия Родионова, Виктора Чанова. В команде МВО, прежде чем попасть к «лейтенантам», хорошо проявили себя защитник Виктор Чистохвалов, полузащитник Михаил Родин, еще два будущих чемпиона СССР Аркадьев всегда считал, что из игроков, неизбалованных судьбой, легче создавать ансамбль единомышленников. Вот почему никогда, как бы тяжело ни приходилось тренируемой им команде, он не прекращал привлекать в основной состав футболистов, еще неизвестных широкой публике. Даже в 1958 году, когда Борис Андреевич во второй раз возглавил армейцев и команда уже мало напоминала ту, с которой его в 1952 году разлучили, он все равно предпочитал иметь дело в первую очередь с футболистами, прибывшими из спортклубов военных округов. Так, впервые в футболках ЦСК МО (так в 1957–1959 годах называлась армейская команда) появились защитники Виталий Щербаков, Юрий Олещук и Дмитрий Багрич, полузащитник Дезидерий Ковач, нападающие Иван Дуда, Владимир Стрешний, чуть позже – Дмитрий Дубровский и Михаил Мустыгин. Причем два новичка – Щербаков и Багрич – сразу после дебюта в ЦСК МО были названы кандидатами в олимпийскую сборную СССР.

Бобров, дважды назначавшийся старшим тренером ЦСКА, тоже охотно вводил в основной состав игроков, приглашенных из окружных команд. Победами в некоторых матчах в 1968 и 1969 годах и особенно в 1978 году ЦСКА как раз обязан футболистам, до этого выступавшим за спортивные клубы Армии Львова, Киева, Одессы, а также за ГСВГ.

Аркадьев и Бобров, высоко ценившие пополнение, присылаемое им военными округами, работали в неодинаковых условиях.

При Борисе Андреевиче новобранцы поступали в преуспевавшую команду, когда Ничто не предвещало трудные времена. Поэтому Башашкина, Чистохвалова, Ныркова, Водягина, Вячеслава Соловьева, Портнова, Дидевича, Шапошникова Аркадьев мог готовить для выступления за основной состав долго.

На одном из дружеских шаржей Аркадьева изобразили словно наседку в окружении цыплят. Верно подмечено: Аркадьев возился едва ли не с каждым новобранцем. Не случайно неожиданно появлявшийся дебютант сразу заставлял говорить о себе. Юрий Нырков, новичок в сезоне 1948 года, проведя 18 матчей в чемпионате СССР и в кубковом турнире, самых первых в своей жизни, после окончания сезона был назван в списке 33‑х лучших игроков под первым номером среди левых защитников.

Анатолий Башашкин вошел в историю как великолепный центральный защитник. Но начинал он в ЦДКА полузащитником. Отыграл сезон, потом еще один, несомненно прибавлял в игре, но не настолько, чтобы остаться в памяти. А потом благодаря Аркадьеву стал центральным защитником, игра которого надолго стала синонимом высокого класса. Борис Андреевич «пропустил» его через дублирующий состав. И вот, когда не смог выступать в центре защиты Иван Кочетков, первый номер в списке 33‑х лучших в сезоне 1948 года, его безболезненно для команды заменил Башашкин.

Бобров дважды принимал команду уже после начала сезона, когда она терпела бедствие и находилась в группе аутсайдеров. Ситуация была аховая – такая, когда говорят, что тут уж не до жиру, быть бы живу. И все же ученик Аркадьева шел на то, чтобы приглашать в ЦСКА игроков из окружных армейских команд. И они, как я уже заметил, помогали выйти из полосы неудач.

Справедливости ради надо сказать, что в распоряжении Боброва оказались футболисты из военных округов не столь одаренные и способные, каких получал в свое время его учитель. Кстати сказать, Борису Андреевичу, когда он во второй раз пришел работать в ЦСКА, немного повезло: наиболее приметных игроков из спортивных клубов военных округов прислали его ученики – Алексей Гринин, работавший во Львове, Виктор Чистохвалов – в Киеве, Владимир Никаноров – в Свердловске.

Они прекрасно знали вкусы своего тренера и рекомендовали действительно самых лучших, что были под их началом.

В другое время Бобров стал бы тоже охотно возиться с молодняком, лепить из приготовишек мастеров, как поступал Аркадьев в годы расцвета «команды лейтенантов» и в меньшей степени после своего второго пришествия, или как он сам делал в ВВС, встретив среди новобранцев Исаева, Бубукина, Порхунова, Володина, никогда до этого не игравших в чемпионате СССР, а с годами снискавших известность. Володин, в отличие от трех других названных мной футболистов, никогда не привлекался в сборную СССР, но играл за московских динамовцев в 1955 году, когда они стали чемпионами СССР.

Но Бобров, во второй раз возглавив ЦСКА, не располагал футболистами, даже по классу близкими тем армейцам, которых имел Аркадьев. Да и конкуренция в чемпионате страны возросла. Но ни с чем не желали считаться военачальники, требовавшие от Боброва как можно быстрее возвратиться на ударные позиции в советском футболе.

Преемственности поколений, к чему всегда стремился в своей работе в армейском клубе Борис Андреевич, создавая боеспособный дублирующий состав, не стало в помине в ЦСКА, еще до того, как Бобров первый раз стал старшим тренером родной команды. Вынужденный приглашать иного игрока, уже известного в классе «А», Всеволод Михайлович вел с ним обстоятельные беседы, стараясь понять, что представляет собой новобранец. И горько становилось ему потом, когда обнаруживалось, что он ошибся в пришельце, не разобрался, зачем тот пожаловал в ЦСКА, как например, в случае с динамовцем Вшивцевым.

Борис Андреевич считал, что для скомплектования сильной перспективной команды двух лет работы мало. А ему во втором случае дали только два сезона, да еще без устали торопили наращивать успехи, не считаясь с возможностями его футболистов, занявших в 58‑м году 3‑е место, требовали уже в следующем сезоне стать чемпионами.

А между тем у него не сложились отношения с командой. Сам он позднее вспоминал об отсутствии тогда единства чувств, усилий, мыслей, из‑за чего, на его взгляд, дальнейшая работа тренера в этом клубе становится бесперспективной.

Бобров‑тренер при неудачах напоминал своего великого Учителя. В обоих случаях Всеволода Михайловича тоже торопили. Во второй раз ему отвели для работы и вовсе всего полтора сезона. Вторично снимая его за 6‑е место, военачальники забывали, как он дважды поднимал команду из самых глубин турнирной таблицы.

К сожалению, в 1978 году, незадолго до окончания сезона, в команде ЦСКА возник заговор против старшего тренера. В смуте участвовали не только игроки (в первую очередь это – Саух, Назаренко, Высоких). Старший тренер вдруг перестал устраивать своих помощников. Потребовалось вмешательство ГлавПУРа, после чего отмечен небывалый случай – чемпионат Бобров завершал без помощников, если не считать, что в срочном порядке к нему прислали бывшего вратаря Пшеничникова, никогда не работавшего тренером.

Боброва уже не было в живых, когда меня познакомили с человеком, который, по его словам, давно меня знал заочно. «Вы Ведь часто вместе с Бобровым приезжали на стадион, вместе уезжали. А мне всегда хотелось посидеть рядом с вами, услышать, что говорит Бобров. Но не решался, боялся показаться навязчивым. Однажды осмелился и занял место рядом с вами. Вы, конечно, не помните этого. Ну, думаю, теперь я узнаю все, что Боброву по душе, а что нет. И каково было мое разочарование, когда я, просидев рядом с вами, так и не понял, что по ходу матча понравилось Всеволоду Михайловичу, кому он симпатизировал».

Также ничего не узнал бы от Боброва о его симпатиях, о его разочарованиях любой другой человек, занявший место рядом с Всеволодом Михайловичем на каком угодно матче, – футбольном, хоккейном.

Бобров смотрел почти любой матч молча, очень внимательно. В любой, самой головокружительной схватке у ворот, иногда в своеобразной свалке своих и чужих игроков для него, будь он на трибуне или у кромки поля, всегда было ясно, кто последним коснулся мяча и послал его в сетку. «Толя, – после игры спросит он иной раз Масляева, – как это ты сегодня ухитрился понять, куда послать мяч?» И добавит с улыбкой: «Растешь, уже не путаешь, где какие ворота». А Толя, герой матча, лишь довольно улыбался и думал про себя: «Надо же, какой у нас тренер. Полкоманды подбежало ко мне спросить, я ли забил гол, а Бобров с трибуны все увидел… »

«М‑да», «Да…», «Мог бы и в „девятку"», – вот, пожалуй, и все, что можно было услышать от Боброва по ходу любого матча – футбольного, хоккейного. Он весь уходил в игру, он словно ставил себя на место любого футболиста, как и хоккеиста. Реплики, комментарий вслух, конечно бы, отвлекали Боброва от хода поединка.

Бобров не мог не понимать, насколько он популярен. Поэтому он прекрасно отдавал себе отчет в том, что означает в его устах оценка действий спортсмена, особенно прозвучавшая по ходу игры в окружении болельщиков или в толпе, покидавшей стадион. Моментально тысячеустая толпа разнесла бы по всей Москве, да еще в вольной интерпретации, что думает Бобров по поводу игры известной команды или популярного нападающего. Вот почему на трибуне стадиона он выглядел нелюдимым, замкнутым, хотя в повседневной жизни более компанейского человека, большего жизнелюба трудно представить.

Конечно, сказывалась и природная скромность Всеволода. Правда, в одной из его книг часто можно встретить такие фразы: «Я люблю того‑то», «Я многих отыскал сам в хоккейной толпе» и т. п. Но он так никогда не говорил. Это постарался журналист Леонид Горянов, литзаписчик обеих бобровских книг. После первой из этих книг «Самый памятный матч» вышла на нее рецензия Льва Филатова в газете «Советский спорт», содержавшая много справедливых упреков в адрес литзаписчика. Литературная запись – это хорошо обработанная крепкой редакторской рукой рукопись или же текст, в основу которого положено все, что наговорено собеседником, также отредактированный. Ничего подобного у Горянова не было, некоторые страницы представляли собой пересказ сухих газетных отчетов о футбольных и хоккейных матчах.

Горянов обиделся на Филатова и во второй книге снял упоминание, кем сделана литературная запись. Получилось, что вся книга от первой до последней строчки написана самим Бобровым. При чтении некоторых ее страниц волосы вставали дыбом – так называемый автор рассказывал о случаях, которых на самом деле не было. Например, речь шла о подготовке хоккейной команды «Спартак» к очередному матчу с ЦСКА. Но в дни, когда это якобы происходило, Бобров работал старшим тренером футбольной команды ЦСКА, а потому не мог одновременно «рулить» спартаковскими хоккеистами. И таких несуразиц во второй книге набралось немало.

По‑человечески можно понять Боброва, когда Горянов предложил ему стать автором книги. Кому из знаменитых людей не хочется увидеть свою фамилию на обложках книг?! Не желая обидеть Боброва, щадя его самолюбие, никто из журналистов не откликнулся на появление второй его книги. Зато теперь во всех энциклопедических изданиях, где сообщаются биографические сведения о Боброве, названы две его книги, те самые, что состряпал Горянов.

Всеволод ценил встречи с болельщиками в клубах любителей спорта, на спортивных вечерах, в выпусках устных журналов. Из зала, где выступал Бобров, часто слышался смех. Всеволод умел выступать. Хорошо срабатывали его природный юмор, любовь к шутке. Порой слушатели Боброва смеялись до слез.

Подойти к Боброву после его выступления мог каждый. Поначалу Всеволода робко спрашивали, когда после травмы вернется в строй известный игрок, и вот уже с просьбой оставить автограф потянулись записные книжки, листочки бумаги, программки и даже проездные билеты.

Всегда находились люди, которых до этого судьба сводила с Бобровым, – одни называли какую‑то улицу в Омске, другие вспоминали преподавателей или слушателей Военно‑воздушной академии. Боброву часто оставляли номера своих телефонов, адреса, предлагали звонить, заезжать, если окажется, например, в Омске, спрашивали, а как ему позвонить на службу или домой. И он отвечал. Встречались и такие люди, с которыми Всеволод однажды провел вечер в компании, или летел одним рейсом, или какое‑то время принимал процедуры в военном санатории…

И они считали, что можно с этим добрейшим человеком при новой встрече держаться на правах старого друга, не задумываясь, приятно ли это ему порой ставя его в неловкое положение.

Иной на месте Боброва никак не отреагировал бы на такую встречу, пошел бы дальше своей дорогой, а он выслушивал, что ему рассказывают или о чем спрашивают. Иногда односложно отвечал, иногда просто поддакивал, а когда напоминали о якобы предыдущей встрече, восклицал: «А, как же, помню, помню…», что не мешало спустя некоторое время спросить меня, а кто это все же был.

«Как кто?» – удивлялся я. – Наверное, твой давний знакомый, ведь он так много о себе рассказал, о жене, о сыне, о том, что приобрел седьмую модель, упомянул какого‑то Игоря…» «Не мог же я отвернуться, если человек здоровается, обращается, еще подумает, что я зазнался», – неизменно отговаривался Всеволод. И видя, что мне не нравилась беспардонность прохожего, обещал, что выслушал подобный рассказ в последний раз.

Однако проходило какое‑то время и очередной бойкий человек останавливал Боброва гденибудь на улице Горького и интересовался его самочувствием, а то и планами на отпуск, прогнозами на очередной футбольный матч и скрывался в толпе, бежал дальше…

Получив от редакции газеты «Труд» задание написать обзор, Всеволод звонил мне и просил зайти. Ох, как он, бедолага, старался, мучился. Иная его фраза казалась мне удачной, а он просил прочитать записанное мной предложение еще и еще раз, непременно после этого внося исправление. У Всеволода неизменно чувствовалось стремление высказать претензию, сделать замечание кратко и очень четко. Не случайно в его статьях и обзорах чувствовалось удивительное сочетание принципиальности, строгости и доброжелательности.

Не помню, чтобы кто‑нибудь обиделся на критику Боброва, прислал опровержение на его заметки или статью. На заседании президиума Федерации хоккея СССР (Бобров одно время был его членом) он, взяв слово, всегда говорил спокойно и, как никто, доказательно. По ходу его выступления любому было ясно: не держит Бобров для критикуемого камень за пазухой, а критикует ради общего дела, ради славного хоккея.

…Проступки Виктора Полупанова, известного нападающего, разбирали несколько раз и подолгу. Пригласив его вновь на очередное заседание президиума, тогдашний его председатель Георгий Мосолов, известный летчик‑испытатель, говорил в адрес провинившегося много и долго. О том, что пить водку и играть в хоккей несовместимо, в унисон председателю говорили многие члены президиума. Картина была совершенно ясна, но у меня в тот вечер складывалось впечатление, что никто не решится выступить последним, сказать о необходимости сурового наказания игрока, совсем недавно блиставшего в рядах сборной СССР. Заговорил наконец Бобров. Именно он с присущим ему спокойствием внес убедительное предложение о строгом наказании. Моментально, без всяких обсуждений, его приняли. Продолжавшееся несколько часов заседание закрылось. Больше к вопросу о проступках этого хоккеиста президиум не возвращался.

В конце 40‑х – начале 50‑х годов на трибунах, в ложах прессы, а иногда и на страницах спортивных газет и журналов появлялись разные суждения по поводу того, кто открыл Боброва. Одни вспоминали, как именно они рекомендовали паренька из Сестрорецка в ленинградское «Динамо» (до сих пор встречается утверждение, что Всеволод играл за эту команду, одну из сильнейших в свое время в стране, хотя он не провел за нее ни одного матча), другие рассказывали, как по их совету Бобров поехал из Омска в Москву тренироваться и играть у самого Аркадьева (как было на самом деле, читатели этой книги уже знают).

По‑человечески нетрудно понять тех, кто оказался свидетелем дебюта прославленного спортсмена, того же Боброва. Однако не надо обладать ни опытом, ни проницательностью, чтобы хоть раз, увидев в игре молодого Боброва, предсказать ему блестящее будущее. Открыть Боброва было так же просто, как «открыть» самородок, вдруг непостижимым образом оказавшийся на письменном столе.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: