I. Выполните анализ речи В.Л. Россельса по делу о самоубийстве.

Товарищи судьи!

Ученый работает в тиши лаборатории, писатель – в тиши кабинета, защитник – в судебном зале, куда с шумом врывается жизнь. Здесь нет абстракций ученого, нет выдуманного писателем героя и вымышленных конфликтов. Перед защитником живой человек с его подлинными, настоящими конфликтами. Но бывает, что в конфликт с живым вступает мертвый.

Так было здесь.

В ноябре прошлого года в двенадцать часов двадцать минут к платформе Шереметьевская Савеловской же­лезной дороги подходил пассажирский поезд № 43, сле­довавший на Москву. В тот момент, когда паровоз, пройдя платформу, поравнялся с заборчиком, ограждав­шим ее, под паровоз неожиданно бросилась стоявшая у заборчика девушка, может быть, в то же мгновение ужаснувшаяся тем, что сделала.

Суд должен ответить на вопрос, виновен ли началь­ник Хлебниковского отделения милиции Панкин в том, что «в результате его мучительных и не только оскорб­ляющих личное достоинство девушки, но и порочащих в ее глазах личность отца действий Елена Гордик по­кончила жизнь самоубийством».

В обширном, на десяти страницах письме Елена рассказывает о событиях, которые, по ее словам, она была не в состоянии перенести.

Она пишет, что начальник Хлебниковского отделе­ния милиции Панкин, допрашивая ее по поводу имев­шего место да даче Гордика «маленькрго недоразуме­ния», объяснил ей, что ее отцу грозит 6-летнее тюрем­ное заключение. «Он сказал: «Если ты отдашься мне, то я могу это дело изорвать или сжечь, а если нет, то... вместе с отцом в тюрьму». Я не могу перенести того, что из-за его лжи должен отец быть на скамье подсу­димых.

«Маленькое недоразумение», о котором идет речь, послужило началом трагических событий. Свидетель Ефимов показал, что 3 ноября около 10 часов вечера он, проходя в поселке Хлебниково мимо дачи Гордика, услыхал звон разбитого стекла и вслед за тем женский крик о помощи. Поспешив на крик, он увидел сидящую на крыше у разбитого окна Елену Гордик, которая плача просила его вызвать жильцов первого этажа, так как на нее кто-то напал. Он постучал в окно пер­вого этажа, вызвал оттуда Вишнякова, с которым и поднялся наверх. Квартира Гордик оказалась запертой на ключ.

Я думаю, что здесь не было ни грабителя, ни дремы с книгой, ни сна, ни просоночных иллюзий, ни соответ­ственных действий. Девочка симулировала ограбление, выдумала его так, как выдумала его год тому назад. Это мое мнение подтверждается объективными мате­риалами дела.

В квартире, кроме Елены, никого не было. Она вы­скочила на крышу через разбитое ею окно. Для чего же она предварительно в этот морозный ноябрьский вечер, когда в кухне горела зажженная лампа и топи­лась печь, открыла в другом окне створку в рост человека?

Несомненно для того, чтобы впоследствии можно было указать два пути, по которым выскочили на кры­шу она и выдуманный ею грабитель.

Елена, как мы знаем, категорически возражала про­тив приглашения милиции. Это можно объяснить толь­ко тем, что она боялась разоблачения милицией симу­ляции ограбления. Других оснований бояться вмеша­тельства милиции у нее не было.

Впрочем, наиболее близким подругам Тоне Грибко­вой и Шуре Мякиной, как они нам показали, Лена доверительно сообщила, что нападение она выдумала, умышленно разбила стекло и выскочила на крышу.

Наконец она показала 3 ноября, в день происше­ствия, на допросе Панкину: «Я выдумала ограбление», а 8 ноября – Качанову: «Я симулировала нападение».

Впоследствии она рассказывала Тофпенец, что «си­муляцией ограбления она хотела доказать отцу, что ей одной страшно оставаться дома, чтоб он ее отправил к матери», а Тане Грибковой говорила, что все это сочи­нила для того, чтобы заставить отвезти ее к матери. То же она говорила Мякиной, Лебедевой, Самушеевой и другим.

Психология Елены Гордик – психология необыч­ной девочки. В экзальтированной, как бы возвышенной любви отца к дочери и дочери к отцу нет непосред­ственной связывающей их правды, нет простоты, и Елена не скажет отцу, что она хочет к матери.

«Я каким бы то ни было способом стремилась уехать от отца, так как жизнь с ним невыносима: отец ежедневно меня оскорбляет, бьет и заставляет непо­сильно работать, отчего я получила болезнь, надорва­лась непосильной работой, и в настоящее время нуж­даюсь в лечении. Все это заставило меня выдумать ограбление, чтоб он отпустил меня к маме».

Было допрошено много свидетелей, но никто не за­свидетельствовал, что Гордик бранил, бил ее, нагружал тяжелой, непосильной работой. Это еще одна выдумка Елены, которая и на этот раз не давала себе отчета в тех последствиях, к каким она могла привести.

Нужна новая выдумка, новое фантастическое измышление о якобы невыносимой ее жизни у отца, и девочка идет по привычному пути, свойственному ее экзальтированной, склонной к необуздываемой разумом фантазии, к вымыслу с расчетом только «на сейчас», не думая, что будет дальше. Панкин к этой выдумке никакого отношения не имел, и она ему была не нужна. Эта выдумка нужна была Елене.

Панкин рассказал нам, что Елена, дав эти показания, сказала ему, что, если об этом узнает отец, она покончит самоубийством.

Она боялась огорчить отца просьбой отпустить к матери, а теперь оклеветала его, опозорила, а может быть, как она думала, довела до скамьи подсудимых.

Встретившаяся Потемкиной в эти дни Елена говорит, что «она хочет умереть, отравиться, броситься под поезд». Мысль о самоубийстве, впервые возникшая на допросе у Панкина, принимает теперь уже конкретные формы – «под поезд».

Письмо это – страшная улика против Панкина.

И только тщательный анализ может установить, что этот, на первый взгляд, убедительный, написанный рукой уходящего из жизни подростка документ на са­мом деле сплошная выдумка.

«В этом письме, которое следует рассмат­ривать как результат истероидной реакции, – говорит экспертиза, – правда и выдумка перемешаны. В какой доле они перемешаны, трудно установить, но можно предположить, что и имеющаяся доля истины облек­лась в преувеличенную форму, может быть даже кое-где порвав вовсе с реально бывшими фактами (цапример, всыпание порошка в воду, 10-минутный сон...)».

Пятница – это было 5 ноября. «Панкин повел к себе» – это обозначает или к себе на дачу, или в отделение милиции. Решительно никто не видел Елену на даче у Панкина и до 8 ноября никто не видел ее в от­далении милиции. Нам теперь точно известно, что с 4 ноября расследование Панкиным было поручено Ка­чанову, у которого с этого времени хранилось и все производство. Таким образом, Панкин ни у себя на даче, ни в отделении милиции не мог читать Елене показания.

Известный психиатр, профессор Циген в своей книге «Душевная и половая жизнь юношества» гово­рит: «Вследствие своеобразия пуберальной жизни воз­никшее депрессивное настроение приобретает переоце­нивающий характер, все мышление суживается на одном угнетающем представлении. У лиц женского пола менструальные расстройства способст­вуют усилению эффекта».

Эти слова ученого имеют прямое отношение к Елене Гордик, как будто они написаны о ней, о ее жизни и смерти.

Необычайный характер Елены требовал необыч­ного напряженного внимания, ежедневного вдумчивого наблюдения, чуткого воспитательного воздействия.

Этого не было, и лишенная близости матери, шко­лы, воспитанная в атмосфере религиозного мистицизма, увлеченная ничем не сдерживаемой фантазией, замк­нутая и одинокая, оторванная от реальной жизни, при первом столкновении с ней Елена не нашла путей для разрешения возникшего в острые дни болезни конф­ликта.

Так умерла эта девушка.

Сегодня в суде умирает ее последнее фантастиче­ское измышление о Панкине.

Виновен ли Панкин? Я думаю, что вы ответите: «Нет».

Я надеюсь, что теперь и ищущий правды Иван Каллистратович Гордик на вопрос, кто виноват, ответит: «Нет, не Панкин» и, может быть, задумается: «Кто же?»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: