Мнение Победоносцева и миссионеров.

Я обещался подробнее поговорить о религиозных взглядах моих новых знакомых из числа „толстовцев" — Сергея и Льва.

Но я предвижу, что найдутся читатели, которые могут предложить вопрос: да стоит ли останавливаться на религиозных убеждениях людей, из кото-

рых один является недоучившимся гимназистом, а другой — простым рабочим? В виду этого, считаю нелишним сказать несколько слов, почему именно представляется интересным и даже существенным прислушаться в данном случае к мнениям этих людей, из которых один принадлежит к городскому полуинтеллигентному слою, а другой во многих отношениях является типичным представителем деревенского пролетариата.

Еще покойный Победоносцев старался уверить, что учение Толстого „начинает уже становиться достоянием народной массы". По его словам, толстовство, как секта, наблюдалось в целом ряде губерний, а именно: в Харьковской, Воронежской, Курской, Полтавской, Киевской, Екатеринославской и, наконец, на Кавказе и в Сибири.

По уверению Победоносцева, „толстовство, как более свежее и богатое умственными силами учение, начинает подчинять себе все другие сектантские лжеучения, мало-по-малу теряющие под влиянием его свою самостоятельность и оригинальность". Но, помимо этого, толстовство, по свидетельству Победоносцева, с успехом пролагает себе путь и в среде православной части населения. При этом метафизическую сторону нового учения крестьяне яко бы оставляют в покое, как непонятную и потому неинтересную для них; но „они усваивают практическую сторону толстовства, которая представляется им крайне привлекательной, а именно, социально-коммунистические чаяния его". Вообще Победоносцев всячески старался уверить, что религиозная сторона в народном толстовстве почти отсутствует, уступив свое место социально-политической.

В доказательство этого приводились кое-какие факты. Так, например, сообщалось, что „штундо-толстовцы" Уманского уезда, Киевской губернии, на бесе-

дах с миссионером свободно и откровенно заявляли, что Иисус Христос родился обыкновенным, естественным образом, и что многие места Евангелия и посланий апостолов лишены достоверности. При этом о Л. Н. Толстом они отзывались, как о старшем брате и учителе жизни".

Далее указывалось, что среди последователей рационалистических сект самыми излюбленными вопросами являются вопросы социальные. „Неохотно вступая в беседы по вопросам веры", эти сектанты „готовы с удовольствием, сколько угодно, говорить по вопросам социальным: о неравенстве богатств и состояний, о равном разделе имуществ, о передаче всей земли и т. д.". Такое настроение миссионеры также почему-то приписывают влиянию „толстовства".

На основании подобного рода фактов К. П. Победоносцев утверждал, что „религии в толстовстве, как секте, мало, но что здесь главное — протест против религии, и не во имя какой-либо другой религиозной истины, а по соображениям социально-политическим".

В своих ежегодных отчетах покойный обер-прокурор Синода часто указывал, что даже среди последователей старообрядчества все сильнее прививаются рационалистические идеи и убежденья. В подтверждение этого приводились факты в таком, например, роде. В Вятской губернии один из выдающихся старообрядческих начетчиков отвергает загробный мир и божественность Иисуса Христа.

„Христос, — говорит он, — был совсем не Бог, а только ученый человек, подобный Брюсу... Говорят, что, кроме видимого мира, есть еще небесное царство, рай и преисподняя. Однако астрономы, которые смотрят в телескопы и видят на несколько миллионов верст, никакого рая не видали"...

Другой молодой раскольник той же губернии, т. е.,

Вятской, в беседе с миссионером высказал, что он вместе с графом Л. Н. Толстым признает Христа за гениального учителя, а также, что ему нравится молоканство за его отрицательное отношение к церковным обрядам.

Приводя подобные факты, покойный Победоносцев не старался выяснить те социальные и психологические причины, в силу которых рационалистические взгляды находили особенно много сторонников и приверженцев в широких слоях трудового народа. Но он постоянно считал необходимым подчеркнуть, что рационалистические и политические идеи, наблюдаемые в современном сектантстве, „проникли в эту среду не без влияния весьма опасного религиозно-социального лжеучения графа Толстого, практически примененного к понятиям и жизни простого народа".

Насколько же справедливы все эти обвинения, все эти запугивания?

Идя по следам Победоносцева, православные миссионеры, в свою очередь, старались и до сих пор стараются представить „народное толстовство" чем-то в высшей степени грозным и опасным не только для господствующей церкви, но и для существующего государственного и социального строя.

В виду этого, полагаем, будет не бесполезно поближе приглядеться к представителям „народного толстовства", тем более, что вопрос об отношении к этому явлению государства, без сомнения, в скором времени встанет на очередь в нашем парламенте, при решении общего вопроса о свободе совести.

IV.

Плоть и дух.

Итак, в чем же состоит credo этих странных людей, их миропонимание? Как и какие идеи своего

первоучителя восприняты ими и переработаны? Каково их отношение к современному обществу и государству, к науке и культуре?

Хотя на эти темы мне пришлось немало беседовать со Львом и Сергеем, но, вместо того, чтобы воспроизводить здесь эти беседы, я предпочитаю познакомить читателей со взглядами этих людей, основываясь не на разговорах, а на их собственных письмах. Думаю, что это во всех отношениях будет целесообразнее. В беседах, особенно в спорах, люди часто неточно излагают свои мысли, недостаточно определенно формулируют свои положения, кое-чего не договаривают, кое-что прорывается у них лишнее. Другое дело — письма, особенно письма к друзьям и единомышленникам.

Прибегая к этому приему, я тем самым устраняю возможность нареканий на себя и обвинений в произвольном или субъективном освещении и истолковании миросозерцания этих людей. Главным образом, мне придется основываться на письмах Сергея, который имеет привычку подробно описывать своим друзьям, „братьям-голубчикам", все те злоключения, которым он то и дело подвергается в своих скитаниях по России. Все свои столкновения с властями — полицейскими и судебными, — свои впечатления, свои мытарства по тюрьмам и участкам, свои беседы и споры с разными лицами о религиозных и этических вопросах, — все это он подробно описывает в письмах.

Друзья Сергея переписывают на ремингтоне его письма и деятельно распространяют их среди лиц, интересующихся религиозными исканиями. Лично мной получено от Сергея разрешение пользоваться его письмами по моему усмотрению.

Основываясь на этих письмах, необходимо признать, что религиозно-нравственные взгляды и убежде-

ния Сергея и Льва отличаются большой простотой и в то же время необыкновенной прямолинейностью. „В каждом человеке, — говорят они, — живут два начала, два существа. Одно слепое, чувственное, смертное, для которого необходимо есть и пить, и другое — зрячее, разумное, любящее, вечное, — то, что называется совестью. Голос совести — есть голос Божий. Таким образом это-то вечное начало и есть Бог, оно-то и дает жизнь всему, им-то и должен жить человек".

Благодаря такому дуализму, у них выработалось в высшей степени отрицательное, пренебрежительное отношение к „слепому, чувственному" телу, о котором — по их мнению — совсем не следует думать, не следует заботиться. Если вам, положим, угрожает заключение в тюрьме, то это отнюдь не должно смущать вас, так как в тюрьме — изволите видеть — будет только ваше тело, дух же, составляющий главное существо человека, всегда и везде свободен.

Был такой случай. Однажды их заперли в темную, вонючую „арестантскую", очевидно, играющую роль карцера для заключенных. Мы находимся в полной темноте, — пишет Сергей, — и чувствуем духоту и вонь, сидим некоторое время на скользком полу. Брат Лев возмущается и начинает стучать в дверь и звать: „Люди, братья, кто здесь есть?" Я говорю: „Лева, что ты, ведь мы сами пришли сюда, это наука, в другой раз не пойдем, и если им надо будет, они сами внесут наши тела, куда им угодно. А дух свободен везде и не зависит от формы".

И Лев согласился с этими доводами и признал, что протест с его стороны был „соблазн и паденье" и что этот случай является хорошей наукой для них. Тем не менее, однако, когда на их зов явился атаман (дело происходило в казацкой станице), то Лев обратился к нему с вопросом:

— Дорогой брат, верите ли вы в Бога?

Атаман смущается и говорит: — „Верю".

— Зачем же вы братьев своих сажаете в темницу?

Атаман начинает ругать сторожей, зачем они посадили арестованных в темный карцер, и делает распоряжение о переводе их в светлый каземат.

Из этого видно, что даже стук в дверь карцера и призывы к „людям-братьям" об освобождении считаются действиями предосудительными, свидетельствующими о „падении" тех, кто прибегает к такого рода действиям.

По мнению Сергея, очевидно, нужно было молча и беспрекословно сидеть в темном и вонючем карцере до тех пор, пока лица, посадившие их туда, не вспомнили бы о них. По-видимому, даже перспектива задохнуться в этой темной и грязной клоаке не могла служить поводом и основанием для протеста. Итак, никакой протест против насилий не допускается, главным образом, потому, что все эти насилия направлены будто бы только против тела, а не против духа. О теле же не следует заботиться, так как „тело не принадлежит человеку (?), поэтому каждый, кто только захочет, может его побить, ранить и даже уничтожить. А вот разумную волю никто не может отнять от человека, точно так же, как его разум, его мысли. Вот это мое, это моя собственность, и никто в мире не может заставить меня мыслить и действовать так, как он хочет. Никто не может заставить меня, например, служить в солдатах... Да, тело могут замучить, но душу никогда". Вообще же тело постоянно трактуется, как что-то чужое для человека, постороннее. Отрицательное отношение к телу, к плоти, между прочим, ярко сказалось при решении толстовцами проблемы пола и брака. Основной вопрос человеческого существования —

половой — разрешается нашими толстовцами с той же прямолинейностью, с какой разрешаются ими и все другие вопросы первостепенной важности.

Вот, например, какой диспут на эту тему мы находим в одном из писем Сергея. Сидя под арестом, он беседует с каким-то „сборщиком податей" о браке и целомудрии.

„Я сам думаю провести жизнь целомудренно, так как семейная жизнь служит препятствием, соблазном для жизни в Боге, — заявляет Сергей. — Брак — это грех против целомудрия; а распутство — грех против брака. Конечно, если только я не в состоянии буду жить целомудренно, то один выход, — это брак, т. е. взаимное согласие двух людей различных полов иметь детей только друг от друга. Если, же человек, живя нецеломудренно, не вступает в брак, то такой человек — несчастный урод".

Собеседник Сережи, „сборщик податей", не соглашается с таким взглядом на брак. „Мне кажется, — говорит он, — что каждый человек непременно должен жениться; иначе, если все мы будем жить целомудренно, то род человеческий прекратится".

— „Голубчик! — восклицает Серёжа, — зачем вы заботитесь о роде человеческом; позаботьтесь о себе, ведь вы только самого себя можете знать. Зачем заботиться о том, что вне вас, оставьте это на волю Божию. Попробуйте жить целомудренно, не заботьтесь о других, а заботьтесь о том, чтобы в вас, как в частице рода человеческого, было как можно больше любви, кротости, смирения и тогда вы узнаете, что брак это есть похотливое, затемняющее истину, порабощающее дело. Сейчас же вместе с браком всплывают различные семейные интересы, встающие и заслоняющие Божеское. Появляется животная семейная любовь, стоящая выше любви человеческой, братской, Божеской. Поскольку человек отдается Богу, постольку узы се-

мейные отпадают от него, для него тогда все люди братья, все дети одного отца, весь мир — дом Божий".

Конечно, сборщик податей поражен такой аргументацией. „Тогда, — говорит он, — если вы хотите жить целомудренно, то лучше всего поступить как скопцы, иначе очень трудно прожить".

Но Сережа, в свою очередь, не может согласиться с таким советом. „Нет, брат, — говорит он, — поступать, как скопцы, это значить, уродовать свое тело, значит итти против воли Бога; Отец мой не плоть, а дух, но я создан духом во плоти, — говорил Христос, — когда на него находило искушение избавиться от плоти. Да, если, наконец, человек и поступит, как скопцы, то он все-таки не избавится от дурных похотливых мыслей... Не нужно уродовать своего тела, но надо отгонять от себя все порочные похотливые мысли и жить добрыми, хорошими мыслями..."

Сергею, очевидно, неизвестно, что, кроме скопцов прибегающих к „малой и большой печати", в русском расколе имеются еще „духовные скопцы", которые, решительно отвергая физическое оскопление, так называемые „печати", в то же время проповедуют полное и абсолютное воздержание от половых сношений путем силы воли. В сущности это те же монахи, обрекающие себя на вечное безбрачие, целомудрие и воздержание. Монахами же, без сомнения, являются и те толстовцы, которые на брак и половые сношения смотрят глазами Сергея и Льва.

V.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: