Истинная жизнь Терминатора

Когда в декабре 1989 года у нас родился первый ребенок, я был тут же, в родильном отделении, с видеокамерой.

– Подержите ребенка прямо тут!

– Нет, нам нужно его достать.

– Нет, нет, подождите. Только дайте мне убедиться в том, что я все заснял.

Наверное, акушеры уже видели все это не один раз.

Мы с Марией сделали все те приготовления, какие обычно делают молодые родители. Когда приблизился срок родов, мы пригласили домой учителя по методике Ламаза[27]. Разумеется, всем этим занимался я как отец. Нужно было проявлять чрезвычайный интерес ко всем вопросам беременности, родов и послеродового периода, перерезыванию пуповины и всему остальному, в отличие от того мира, которому принадлежал мой отец, где мужчина оставался за рамками происходящего. (Кто‑то заснял на видео, как я занимаюсь по методике Ламаза, и просмотр этих кадров убедил Айвена Райтмана снять фильм «Джуниор», в котором я играю роль ученого, забеременевшего в ходе научного эксперимента.)

Занятия по методике Ламаза явились ужасным испытанием для наших матерей.

– Ты будешь там, чтобы помогать доставать ребенка? – спрашивала моя мать. – Ты будешь снимать на видео влагалище своей жены? Извини, для меня это слишком.

Реакция Юнис была приблизительно такой же.

– Поступайте как знаете, если Мария того хочет. Лично я думала только о том, чтобы мне что‑нибудь вкололи и я отключилась. Сарджа не пускали ко мне три дня. А когда он наконец пришел, я была похожа на почтовую карточку, и единственным отличием на ней был ребенок.

Увидев, как Кэтрин появилась на свет, я ощутил невероятную радость. Я сказал себе: «Твою мать! Это мой первый ребенок!» Вот как любопытно устроено человеческое сознание: нас может поразить то, что до нас уже проделывали миллиарды людей. Разумеется, я сразу же взял все в свои руки: помогал медсестре мыть новорожденную, носил ее взвешивать, надевал ей маленький чепчик, чтобы она не простудилась, одевал ее в крошечный наряд, надевал подгузник, – и, естественно, не переставал снимать на фото и видео. Мария плакала от счастья, и я оставался с ней, пока она отдыхала, а через какое‑то время пришла медсестра и показала, как кормить грудью. Когда я слышал, как другие мужчины рассказывали, что они плакали, когда у них рождались дети, я всегда думал: «Какой вздор!» Но, разумеется, когда после рождения Кэтрин я вернулся домой и стал обзванивать своих друзей, то плакал от счастья.

Родители Марии были в Вашингтоне, а моя мать – в Австрии. «Мы не приедем до тех пор, пока вы нас не пригласите. Сейчас вам лучше побыть одним», – сказали Сардж и Юнис. Быть может, это Мария научила их так говорить, не знаю. И хотя в роды Юнис не вмешивалась, Мария была ее единственной дочерью, поэтому на следующий день она уже была у нас. Я ничего не имел против, мы уже успели насладиться уединением. Мария считала, что рождение Кэтрин стало первым большим делом, которое мы сделали одни, без вмешательства ее матери. Она была в восторге оттого, что в роддом мы поехали вдвоем.

Когда вечером следующего дня мы покидали роддом, на стоянке щелкали фотоаппаратами десятки корреспондентов. Мы отвезли Кэтрин домой, и тут началось долгое привыкание к новой обстановке. Потому что с этого момента наша с Марией жизнь как супружеской пары изменилась. Даже когда выросшие дети покидают дом, родители продолжают чувствовать ответственность за них. Теперь мне приходилось заботиться не только о себе, но и о других: о Марии, моей матери, Кэтрин, о тех детях, которым предстояло последовать за ней. Мария всегда мечтала иметь пятерых детей, потому что у нее самой в семье детей было пятеро, в то время как мне хотелось бы остановиться на двух, поскольку у меня в семье детей было только двое. Я рассудил, что мы остановимся где‑нибудь посредине.

Мария вернулась домой, и через день из Вашингтона прилетели Сардж и Юнис. Мы принялись решать вопрос с распорядком кормления и смены подгузников, а также с тем, как оформить детскую. Тотчас же в кадре появилась и няня, и я почувствовал, как моя роль в семье стремительно понижается. Все вопросы по уходу за младенцем нужно было решать только через Марию. Сначала я не обращал на это особого внимания, но затем прочитал что‑то по этому поводу и увидел по телевидению сюжет о так называемой «охране рубежей». И я сказал себе: «Да! То же самое происходит и со мной. Меня потихоньку оттирают в сторону, я все делаю неправильно, все вечно боятся, что я держу малышку не так, как надо». И я решил сломать такой порядок вещей и в полной мере насладиться отцовством.

Должно быть, я наткнулся на это в одном из журналов, которые листал, сидя в приемной врача, потому что обыкновенно я ничего не читал о том, как правильно ухаживать за новорожденными. Я рассуждал, что в каменном веке не было ни журналов, ни книг, однако у самого последнего придурка хватало ума понять, как ухаживать за младенцем, так что какие тут могут возникнуть проблемы? Если ты любишь своего ребенка, то до всего дойдешь сам, как это происходит со всем, что мы любим. Программа ухода за ребенком жестко вшита в мозг. Сколько раз, сидя в салоне самолета, я вздрагивал, услышав малейший писк малыша, находящегося за двадцать кресел позади меня.

На самом деле я считал, что мне повезло, поскольку Мария была замечательной матерью, а далеко не всегда такое можно сказать о человеке заранее. Несмотря на «охрану рубежей», я восхищался тем, как она держит ситуацию в своих руках. У меня не было никаких причин для беспокойства. Мария обладала материнским инстинктом, у нее были все необходимые знания, она прочитала кучу книг, и она работала в тесном контакте с няней, – тут все было в полном порядке, и я это прекрасно понимал даже несмотря на то, что меня отодвинули в сторону.

И все же я, невзирая ни на что, был полон решимости не допустить повторения «охраны рубежей». Поэтому когда через два года в июле 1991 года родилась Кристина, я с самого первого дня занял твердую позицию. Не то чтобы я говорил: «Нет, не надо больше просить меня выйти из комнаты». Вместо этого ночью, когда мы ложились в кровать и Мария заканчивала кормить Кристину, я сразу же забирал малышку у нее и клал себе на грудь. Кристина лежала на мне, раскинув в стороны ручонки и ножки. Не знаю, отчего я решил так поступать; наверное, кто‑то из моих друзей сказал: «Я всегда клал ребенка себе на грудь».

– И как ты можешь так спать? – спросил я у него.

– Не знаю. Иногда получается. Понятия не имею. Возможно, крепко я не засыпаю, но ничего страшного, ведь все это делается ради ребенка.

И я сказал себе: «Да! Именно так я и буду делать!» Я обнаружил, что могу спать с Кристиной на груди, но не так крепко, чтобы повернуться во сне и улечься на нее. Я лежал, забывшись в дреме, и внезапно пробуждался, услышав тихий писк малышки. Взглянув на часы, я с удивлением обнаруживал, что прошло уже четыре часа. Все было в точности так, как говорила патронажная сестра: «Кормить грудью нужно будет каждые четыре‑пять часов». Тогда я перекладывал ребенка Марии, та снова кормила его, после чего я опять клал Кристину себе на грудь, чтобы поспать еще часа два.

И в вопросах подгузников я также значительно продвинулся вперед. Я взял на себя смену подгузников, как только Мария с новорожденной вернулась домой. Я говорил женщинам: «Так, девочки, с первым ребенком я потерпел полное фиаско, потому что на каждую сотню подгузников, надетых Марией, я надевал в лучшем случае один. Это несправедливо. Несправедливо по отношению к ребенку, несправедливо по отношению к вам, несправедливо по отношению ко мне. На этот раз я хочу большего участия». Если же у меня стояли над душой, я просто выпроваживал всех из комнаты и запирал дверь на ключ.

Вот так я и постигал самостоятельно все премудрости этого дела. Недели через две моя квалификация была уже настолько высокой, что когда мы слышали плач Кристины, мне разрешалось подняться к ней одному и поменять подгузники.

«Это огромный шаг вперед», – сказал я себе. Поистине райское наслаждение – находиться в комнате одному, когда никто не заглядывает через плечо, просто видеть перед собой маленькую дочурку и менять ей подгузники. Кристина быстро успокаивалась и снова засыпала, и я мысленно восклицал: «У меня получилось!» Я упивался сознанием сделанного дела, своего участия.

Но затем, с рождением третьего ребенка, сражение началось снова, потому что Патрик был первым мальчиком. К нему нужно было относиться по‑особенному, «как к мальчику», что бы там это ни значило. Мы оба были на седьмом небе от счастья. Я никак не ожидал, что Мария будет так радоваться сыну. Она решительно настроилась взять его воспитание в свои руки, поэтому нам сначала опять пришлось с великим трудом делить между собой родительские обязанности. Но к тому времени, как в 1997 году родился Кристофер, наш второй сын, мы уже научились находить золотую середину. Когда рождаются мальчики, внезапно на смену куклам Барби приходят игрушечные машины и танки с дистанционным управлением. Родители покупают конструкторы и строят за́мки и паровозы. А еще нужно знакомить сыновей с тем, как обращаться с ножом, а потом и с тем, как стрелять из пистолета, ружья и винтовки. Все это доставляло мне величайшее наслаждение.

Рождение дочерей пришлось как раз на тот момент, когда я в своей карьере в кино достиг стратосферы. К Рождеству 1990 года, через несколько недель после того, как Кэтрин исполнился год, журнал «Тайм» поместил меня на обложку как ведущую голливудскую звезду, сказав про меня: «В свои сорок три года он является символом ведущей роли Соединенных Штатов в мировой киноиндустрии». А в праздники на экраны вышел «Детсадовский полицейский», сразу же ставший хитом.

Однако я в тот момент уже работал над еще более грандиозным проектом: «Терминатор‑2: Судный день».

Минуло уже семь лет с тех пор, как первый «Терминатор» поднял до небес наши с Джеймсом Кэмероном карьеры, и мы оба чувствовали, что продолжение должно быть обязательно. С тех пор Джим поставил еще пару замечательных картин – «Чужие» и «Бездна», и, наконец, в 1990 году получил права и предварительное финансирование на работы над «Терминатором‑2». И все же я слегка опешил, когда Джим усадил меня за столик в ресторане и изложил свой взгляд на мою роль в новом фильме.

– Ну как это Терминатор никого не убивает? – изумился я. – Он ведь терминатор, уничтожитель! Вот что хотят видеть зрители – то, как я вышибаю ногой двери и кошу из пулемета всех вокруг.

У меня возникли подозрения, что студия пошла на попятную и пытается превратить Терминатора в что‑нибудь категории «детям до 13». В свое время это погубило Конана, и я не хотел, чтобы то же самое произошло и с Терминатором.

– Нет, нет! – поспешил успокоить меня Джим. – Ты по‑прежнему очень опасен и жесток. Но теперь Терминатор возвращается в прошлое, когда Джон Коннор – мальчишка‑подросток, и перепрограммирован его защищать. Он больше не злодей. Злодей – новый, более миниатюрный, но еще более зловещий терминатор Т‑1000, запрограммированный убить Коннора. И твой терминатор должен ему помешать. Кровь по‑прежнему льется рекой, но теперь уже ее проливает Т‑1000.

Поняв, что новый фильм также будет относиться к категории «детям до 18», я сразу же успокоился.

Второй «Терминатор» начал принимать очертания, и все мои остальные предприятия процветали. Я использовал часть денег, заработанных в кино, в качестве капитала для расширения своей деятельности в недвижимости. К настоящему времени мне принадлежали три приличных жилых дома в Лос‑Анджелесе общим числом на двести с лишним квартир, а также участок в Денвере, где мы с Элом Эринджером возводили административные здания, рестораны и магазины. Наша ставка на заброшенный район Санта‑Моники также принесла свои плоды; в доме номер 3110 по главной улице теперь размещался процветающий комплекс офисов и магазинов, и весь квартал стал фешенебельным. Первых наших арендаторов – нудных корпоративных клиентов из банков и страховых агентств – сменили продюсеры, режиссеры и актеры. На втором этаже был офис у Джонни Карсона, а третий я делил с Оливером Стоуном. «Что, если я займу место слева от лифтов, – предложил он, – а вы возьмете то, что справа? Это будет соответствовать нашим политическим взглядам». Рассмеявшись, я согласился, и наши конторы и поныне располагаются именно так. Некоторое время спустя в дом переехала звезда баскетбольного клуба «Лос‑Анджелес лейкерс» Шакил О’Нил, за ним последовали другие тренеры и спортсмены.

Я также занимался важной общественной работой. Вскоре после рождения Кэтрин мне позвонили из Белого дома с предложением, которого я так ждал. «Президент хотел бы, чтобы вы возглавили президентский совет по физической культуре и спорту, – официально сообщил мне представитель президента, добавив: – Он хочет, чтобы вы занимались именно тем, что предлагали во время избирательной кампании: вернули в повестку дня вопрос здорового образа жизни для всех». Назначение «главным специалистом здорового образа жизни при президенте», как окрестила меня пресса, явилось для меня очень важным событием. Я увидел в этом кульминацию начатых много лет назад усилий по продвижению культуризма как средства укрепления физической силы и здоровья. Кроме того, работая вместе со Специальным олимпийским комитетом, я пропагандировал значение занятий физкультурой и спортом для всех, а не только для профессиональных спортсменов. Вот почему я с таким воодушевлением говорил с Бушем об этой работе. До сих пор Белый дом совершал большую ошибку, приглашая звезд спорта, а не тех, кто показал себя человеком, способным преодолеть любые препятствия и довести дело до конца. Тут нужен был не идол, не кумир, а тот, кто вкалывал бы в поте лица, а не просто восседал бы на троне. Я четко представлял себе, что нужно сделать. И к этому времени у меня уже появился вкус к общественной работе, особенно к помощи детям и подросткам. Теперь это уже не имело никакого отношения к славе.

Мою тещу это известие обрадовало не меньше меня: Юнис лично написала письмо президенту Бушу, рекомендуя меня. Она очень страстно относилась к здоровому образу жизни, не только вследствие своей ведущей роли в Специальном олимпийском движении, но также и потому, что после Тедди Рузвельта самым ярым сторонником физкультуры и спорта был ее брат Джек. Когда я позвонил Юнис, чтобы поблагодарить ее, она тотчас же спросила:

– И как администрация намеревается сообщить об этом?

– Не знаю, – сказал я. – А что бы вы посоветовали?

– Перво‑наперво, я бы добилась того, чтобы президент принял тебя в Овальном кабинете. Пусть пресс‑служба заснимет эту встречу и обнародует фотографии. Также было бы неплохо, если бы затем вы с президентом вышли бы вместе из Белого дома и обратились к журналистам. Ты должен быть готов сделать заявление о том, что приносишь с собой и какова будет твоя миссия в качестве председателя совета. Тебе нужно будет доказать, что президент сделал правильный выбор.

Юнис обладала политическим даром Кеннеди. Она понимала, что назначение на должность такого уровня не является достаточно значительным для пресс‑конференции. У президента множество всевозможных советов: совет экономических экспертов, совет по вопросам медицины, совет по проблеме наркотиков, совет по вопросу создания рабочих мест и так далее. Как правило, в случае такого назначения, как мое, пресс‑служба Белого дома просто распространяла заявление в духе: «Сегодня президент Буш объявил о назначении Арнольда Шварценеггера на должность председателя президентского совета по физической культуре и спорту». После чего нужно было из кожи вон лезть, чтобы привлечь к себе внимание. Но когда журналисты видят тебя выходящим из Овального кабинета вместе с президентом, они сразу же проникаются к тебе уважением.

Как выяснилось, президент также разбирался, что к чему: он попросил своих помощников подать заявление так, чтобы мое назначение предстало чем‑то значительным. Все прошло очень близко к тому, что предлагала Юнис. Я вышел на лужайку перед Белым домом, где ждали журналисты. Я рассказал о своем назначении, о встрече в Овальном кабинете, поделился своим энтузиазмом, своими мыслями, своими планами.

Назначение «главным специалистом здорового образа жизни» воодушевило меня, и к тому моменту, как несколько недель спустя мы с президентом снова встретились в Кемп‑Дэвиде, штат Мэриленд, я уже успел выполнить домашнее задание. Я хотел возродить и расширить все программы развития физической культуры и спорта, начатые президентом Кеннеди. Предварительно я посоветовался с Сарджем и Юнис. В свое время они были рядом с Джоном: как он сам представлял себе все это? Почему спортивные мероприятия проводились перед Белым домом на Южной лужайке? Я тщательно все записывал. Я встретился с представителями Министерства здравоохранения и социальной защиты, Министерства сельского хозяйства и сотрудниками аппарата Белого дома. Вот с чего я начал составлять план работ. Я также пригласил таких специалистов, как Джон Кейтс из Университета штата Калифорния, Сан‑Диего, принять участие в создании первого в стране Молодежного корпуса здоровья. Так что у меня были подготовлены подробные предложения.

– Совет мыслил слишком мелкими категориями, – сказал я президенту Бушу. – Необходимо это изменить. – Я описал, как мы должны бить в барабаны здесь, в Вашингтоне, добиваясь того, чтобы министерства, отвечающие за здоровье, образование и питание, координировали свои действия в рамках общенациональной кампании здорового образа жизни. И еще надо сделать так, чтобы физкультура и спорт стали играть более заметное место в жизни Белого дома. – Давайте этой весной проведем на лужайке перед Белым домом показательные тренировки, – предложил я.

Я вкратце описал то, что задумал: площадки для гольфа, тенниса, аэробики, упражнений с гирями, бейсбола, турники, канаты и прочие спортивные снаряды, доступные простому человеку. Мы пригласим тренеров, спортсменов и детей с родителями и дедушками и бабушками, а также общенациональные средства массовой информации, и в первую очередь программы утренних новостей.

– Участие примут все, – сказал я. – Затем из Белого дома выйдете вы с Барбарой и попробуете свои силы. Это будет праздник, подобный Дню независимости, и мы наглядно продемонстрируем, какую радость могут доставлять физкультура и спорт.

Президент заразился моим энтузиазмом.

– Когда мы в понедельник вернемся в Вашингтон, – сказал он, – я попрошу вас встретиться с администрацией Белого дома и начать работы по подготовке этого мероприятия.

Я также предложил возобновить программу президентских премий, сертификатов здоровья и медалей, начатую Джоном Кеннеди.

– Этими сертификатами и медалями будут гордиться, – сказал я. – Тем самым мы возродим в школах дух соперничества, что поможет привлечь к движению молодежь.

Эта мысль также пришлась президенту по душе.

Я объяснил, что моей главной задачей будет продвижение здорового образа жизни. Изучив историю этого вопроса в Соединенных Штатах, я понял, что действовать надо будет на уровне штата и на местном уровне. В некоторых штатах имелись советы по физкультуре и спорту, в других их не было. В некоторых осуществлялись программы на уровне штата, в других все отдавалось местным властям и школам. Лишь в одном штате законодательно требовались занятия физкультурой для всех детей, начиная с начальной школы и до двенадцатого класса. Я почувствовал своим долгом донести до всех штатов то, что вопрос здорового образа жизни становится одним из национальных приоритетов.

– Вы собираетесь посетить все пятьдесят штатов? – поинтересовался президент.

– Вы сами все увидите, – ответил я. – Я обожаю путешествовать и встречаться с разными людьми, предлагая им свой товар. Вот что получается у меня лучше всего.

На первой встрече в Белом доме по подготовке «Большой американской тренировки» присутствовало человек пятнадцать государственных чиновников. И все они ответили категорическим отказом. Сотрудник управления парковым хозяйством выразил опасение, что такое скопление народу испортит лужайку. Представитель службы общественной безопасности сказал: «Погода в Вашингтоне в мае может быть очень жаркой. Кто‑нибудь упадет в обморок, понадобится много еды и питья, а средств на это у нас нет». Представитель секретной службы сказал: «Если президент будет переходить от одной площадки к другой, наблюдать за таким количеством народа мы не сможем. Риск слишком большой».

Впоследствии я признался Джиму Пинкертону, политическому советнику Белого дома, с которым работал, что это было худшее совещание из всех, в которых я принимал участие.

– Я все объясню президенту, – сказал он, – и вы также должны будете переговорить с ним.

Я встретился с президентом Бушем через два дня и описал ему реакцию чиновников.

– О, это в их духе, – рассмеялся президент. – Начинается все одинаково. Но вы не отчаивайтесь. Позвольте мне переговорить с ними.

На следующей встрече все в один голос сказали:

– Какая замечательная мысль! Мы придумали, как разобраться со всеми проблемами. Конечно, все очень непросто, но президент хочет это сделать.

И вот 1 мая 1990 года, во вторник, ровно в 7 часов 19 минут утра президент в сопровождении миссис Буш вышел из Белого дома, чтобы принять участие в том, что он назвал первой ежегодной Большой американской тренировкой. Две тысячи гостей уже собрались на Южной лужайке и занимались на площадках, подготовленных на территории в четыре или пять акров: аэробика, тренажеры, метание подков, упражнения с обручем, футбол и другие игры. Телекамеры следили за тем, как президент и Барбара переходили от одной площадки к другой. Мы устроили зрелище, которое произвело бы впечатление даже на Джона Кеннеди. Это было наглядной демонстрацией того, как важны физкультура и спорт и какую они приносят радость.

Накануне мы провели генеральную репетицию. В тот момент я не задумывался о подобных вещах, но сейчас, наблюдая за приготовлениями, я учился тому, что впоследствии пригодилось мне самому, когда я проводил свою собственную избирательную кампанию. Я узнал из первых рук, как спланировать деятельность средств массовой информации так, чтобы они присутствовали там, где должны присутствовать, и не присутствовали там, где не должны присутствовать; как и когда их приглашать. Большая американская тренировка официально продолжалась с семи до девяти часов утра. Президент появился именно в 7.19, потому что, как я узнал, это было время максимальной зрительской аудитории передач «Сегодня» и «С добрым утром, Америка!» К тому времени я уже десятки раз появлялся в утренних программах, но никогда не обращал внимания на то, в какое именно время выходил в эфир. Однако с тех пор я всегда настаивал на том, чтобы появиться где‑нибудь в районе половины восьмого.

Вскоре после Большой американской тренировки я устроил небольшой отдых от работы «главным специалистом здорового образа жизни» и вылетел в Канны. Я отправился туда в первую очередь для того, чтобы заниматься продвижением фильма «Вспомнить все», выход которого на экраны был намечен на июнь этого года. Однако в пути на борту частного самолета компании «Каролко» все разговоры были только о «Терминаторе‑2». Джим Кэмерон со своим соавтором только что закончили работу над сценарием, и он обещал захватить его с собой и показать всем. Он вручил мне сценарий, как только самолет поднялся в воздух. К тому времени, как мы совершили посадку, все уже успели прочитать сценарий и возбужденно прыгали по салону, восторгаясь тем, каким сложным и технически насыщенным получился сюжет. Я всегда знал, что второй «Терминатор» не будет обычным продолжением. Кэмерон убежденный сторонник того, что зрителя всегда нужно чем‑либо удивить, и я не сомневался в том, что «Терминатор‑2» будет таким же захватывающим и неожиданным, как и оригинал. Однако то, что предложил Кэмерон, буквально сразило меня наповал. Я задал Джиму массу вопросов о меняющем свою форму Терминаторе‑1000, с которым будет сражаться мой герой, – нелегко было просто представить себе робота из жидкого металлического сплава. Вот когда я понял, что научные познания Кэмерона выходят далеко за рамки того, что известно обычному человеку. Прилетев в Канны, мы показали сценарий зарубежным прокатчикам, и те изъявили готовность сразу же подписать контракты. Никто даже не моргнул глазом по поводу того обстоятельства, что постановка второго «Терминатора» обойдется в семьдесят миллионов долларов – в десять с лишним раз дороже, чем стоил оригинал. Все понимали, что это будет грандиозный успех.

«Т‑2» с самого начала должен был стать чем‑то гораздо более значительным, чем первый «Терминатор». И дело было не только в огромном бюджете; съемки вместо шести недель заняли восемь месяцев. Это была гонка со временем: чтобы выполнить условия финансовых контрактов, мы должны были выпустить фильм к лету 1991 года. Предварительная подготовка получилась настолько сложной, что мы смогли приступить к съемкам только в октябре 1990 года, и на момент завершения работ в мае 1992 года второй «Терминатор» с бюджетом в 94 миллиона долларов был самым дорогим фильмом в истории кино.

Однажды Кэмерон сказал в интервью: «Когда я начинаю снимать фильм, я лелею мечту, что мы будем одной большой семьей, что мы прекрасно проведем время, что у нас будет замечательное совместное творчество. Однако на самом деле съемки кино – это совершенно другое. Это непрерывное сражение». В моей роли самым сложным было то, что по мере развития сюжета Терминатор приобретает определенные человеческие качества. В этом заключался гений Кэмерона – показать развитие машины. Мальчишка говорит Терминатору: «Обещай, что больше никого не убьешь», и приказывает мне разговаривать не как автомат, а как живой человек. Так что по ходу фильма я постепенно превращаюсь из машины‑убийцы в нечто такое, что пытается быть человеком, но не всегда успешно. В первый раз мои слова звучат не слишком убедительно, когда я повторяю вслед за мальчишкой: «Hasta la vista[28], крошка». Постепенно Терминатор становится все больше похожим на человека, но только до определенного предела. Он по‑прежнему очень опасен и сеет вокруг разрушения. И все же по сравнению с Т‑1000 мой герой определенно выглядит хорошим.

Мы снимали эпизоды не подряд, поэтому нам постоянно приходилось решать, каким уровнем человечности должен обладать на данный момент Терминатор. В течение первых нескольких недель я постоянно спрашивал Джима: «Здесь у меня слишком много человечности или слишком мало?»

Второй «Терминатор» открыл новую эпоху специальных эффектов. Т‑1000 сделан из жидкого металла и способен видоизменяться на глазах, принимая облик любого человека или предмета, к которому прикасается. Эту задачу решали специалисты по компьютерной графике. Однако съемки также требовали изнурительной работы актеров и каскадеров. Джим постоянно теребил своего брата Майка, и тот делал невозможное, изобретая все новые трюки и спецэффекты.

К отработкам трюков мы приступили за несколько месяцев до начала съемок. В зрелищной сцене погони по сухой сточной трубе в Лос‑Анджелесе Терминатор должен стрелять из обреза ружья десятого калибра с подствольным магазином, удерживая его в одной руке, при этом управляя мотоциклом «Харли‑Дэвидсон»: достает обрез, прицеливается, стреляет, крутит ружье, передергивая затвор, стреляет снова и так далее. На бумаге все выглядело великолепно, и это было осуществимо – надо было только повторять, повторять и повторять эти движения. Однако тренировки несли только неудобства и боль. Перчатку надевать я не мог, поскольку она застревала в механизме затвора. Я содрал кожу на ладони и пальцах, сотню раз отрабатывая этот прием, пока не научился выполнять его гладко и четко. Затем мне пришлось учиться проделывать все это, уже управляя мотоциклом. После чего к искусству управления мотоциклом и стрельбы мне пришлось добавить еще и актерское мастерство. Очень трудно смотреть, куда едешь, но при этом направлять взгляд туда, куда говорит режиссер. В одном кадре я должен был подвести переднее колесо мчащегося «Харлея» почти к самому объективу камеры, установленной на едущей впереди машине. И в то же самое время я должен был стрелять, не опуская взгляд. Если бы глаза у меня дернулись, кадр был бы испорчен.

Также мне предстояло вести «Харлей» прямо на ворота, запертые на цепь, прицельным выстрелом сбивать замок и врываться в распахнувшиеся створки. На отработку этого эпизода потребовались недели тренировок, сначала только с одним ружьем, затем с мотоциклом, и, наконец, чтобы все в целом выглядело легко и непринужденно. Еще много сил ушло на эффектный прыжок верхом на мотоцикле на дно трубы. Остальным взрослым актерам, занятым в главных ролях – Линде Хэмилтон в роли Сары Коннор и Роберту Патрику в роли Т‑1000, – также приходилось несладко. Линда в течение нескольких месяцев по три раза в день занималась силовыми упражнениями, чтобы набрать необходимую физическую форму. Все трюки были настолько сложными, что готовить их приходилось значительно дольше, чем это было на съемках первого «Терминатора».

Каждые несколько недель, когда выдавался перерыв в съемках, я снова трансформировался из Терминатора в «главного специалиста здорового образа жизни» при президенте Буше. Эта работа, а также личная дружба с президентом очень быстро стали играть важную роль в моей жизни. Сотрудничество с киностудией дало мне личный самолет «Гольфстрим II», идеальное транспортное средство для того, чтобы побывать во всех штатах. За первый президентский срок Буша я намеревался облететь все пятьдесят. То есть, у меня в распоряжении было три года. Я разворачивал перед собой карту Соединенных Штатов и смотрел, какие штаты расположены рядом. Мой план заключался в том, чтобы разбить их на группы, а затем, когда у меня будет несколько дней перерыва между съемками или мне придется отправиться куда‑нибудь по делам, я смогу посетить сразу четыре или даже шесть штатов, – разумеется, при этом нужно было оставлять определенную свободу действий, поскольку не всегда какой‑либо губернатор был свободен тогда же, когда и я. Во многих случаях, когда у меня были другие дела – скажем, семинар или соревнования в Коламбусе, – я устраивал так, чтобы заглянуть и в соседние штаты.

Встречаясь с губернатором какого‑либо штата, я первым делом заверял его в том, что политика тут не замешана никаким боком. Речь идет только о здоровом образе жизни и спорте. Многие губернаторы верили в это с трудом. «Терминатор приезжает от республиканской администрации Белого дома, чтобы обвинить меня в том, будто я не уделяю достаточного внимания детям», – думали они, опасаясь, что я подвергну их нещадной критике. Но я сразу же объяснял, что такое в моих планах не значится. Я не проповедовал философию Республиканской партии, а продвигал здоровый образ жизни. Слухи об этом ширились, и вскоре губернаторы перестали относиться ко мне настороженно. Меня встречали радушно. Всем хотелось присоединиться к борьбе за развитие физкультуры и спорта.

Для меня это был неоценимый опыт – своими глазами увидеть, как работает администрация штата и местное самоуправление. Мне еще не приходилось сталкиваться с тем, чтобы такое большое количество людей мгновенно заражалось идеей здорового образа жизни. Я прикинул, что можно посещать два штата за один день. Обычно мы начинали с завтрака вместе с губернатором, обсуждая вопросы развития физкультуры и спорта в штате. В каждом штате ситуация была своя, и мне приходилось знакомиться с текущими реалиями. Затем мы отправлялись в какую‑нибудь школу, на урок физкультуры. Далее следовала пресс‑конференция. В некоторых штатах это было грандиозное мероприятие: огромный спортивный зал битком набивается детьми и их родителями, играет школьный оркестр. Я обязательно дарил губернатору спортивную куртку с эмблемой президентского совета и помогал ему надеть ее, а потом мы с ним фотографировались в окружении детей.

Последним шагом неизменно была «встреча в верхах», на которую приглашались представители министерств образования, здравоохранения и социальной защиты, сотрудники администрации губернатора, директора школ и колледжей, владельцы спортивных клубов, представители Молодежной христианской организации, Американского союза здравоохранения, физкультуры, отдыха и танца и так далее. Как правило, собрание получалось многолюдным: приходило человек пятьдесят – сто. Мы обсуждали значение физкультуры для развития ребенка и ту опасность, какую несет недостаток физической активности. Все высказывали свои предложения относительно того, как нам работать вместе. После чего я садился в самолет, перелетал в соседний штат, и все повторялось сначала, уже во второй половине дня.

Впоследствии я обнаружил, что это во многом походило на избирательную кампанию. Тот же самый жесткий график, та же самая необходимость прибыть к определенному времени в определенное место, выступить с речью и всех завести. Школьный оркестр играет приветственный марш, местные политики обещают поддержку. Побывав в роли «главного специалиста здорового образа», во время губернаторских выборов в Калифорнии я чувствовал, что все это уже было.

Любопытно, но никто не имел ничего против того, что я пользовался своим личным самолетом. Если меня спрашивали: «Это оплачивает правительство?», я с чистым сердцем отвечал: «Нет, я плачу за все сам. Вплоть до канцелярских принадлежностей. Я занимаюсь этим не ради денег. Просто хочу вернуть долг. Мне был дарован талант к спорту, и сейчас я хочу расплатиться». Я был счастлив возможности повторять слова Сарджа.

Эти совещания были для меня словно кратким введением в политику. Когда я в Калифорнии предложил увеличить количество уроков физкультуры в школах, все разом набросились на меня.

– Ну, скажите нашему губернатору выделить больше денег на образование, чтобы мы смогли нанять дополнительных учителей физкультуры.

– Вам же известно, что сейчас экономический спад, – возразил я, – и, насколько мне известно, в нашем штате доходы существенно сократились, поэтому у губернатора просто нет средств.

– Пусть переведет деньги из других программ. Это же делается ради детей.

– Но если денег нет, почему бы не обратиться к Молодежной христианской организации или в местные спортивные клубы; быть может, они выделят вам в помощь тренеров?

– Ого! Вы предлагаете школам вместо учителей приглашать добровольцев? Просто замечательно. Но все дело в том, Арнольд, что если бы вы ознакомились с законами нашего штата, вы бы узнали, что запрещено брать добровольца на место учителя.

Я наткнулся на постановление профсоюза учителей, запрещающее брать на работу в школу добровольцев. Меня это потрясло. На самом деле речь шла не о детях, как утверждали мои противники. Их в первую очередь интересовал вопрос увеличения количества рабочих мест для учителей. Конечно, я понимал, что именно этим и должен заниматься профсоюз: отстаивать права своих членов.

Из всех губернаторов самое большое впечатление на меня произвел Марио Куомо. Нью‑Йорк стал десятым в списке штатов, которые я посетил. Если честно, до тех пор, пока я не познакомился с Куомо лично, я его недолюбливал – в первую очередь из‑за того, как он обрушился на Рейгана в 1984 году на съезде Демократической партии: «Мистер президент, вам следовало бы знать, что к нашей стране больше подходит определение «История двух городов», чем «Город, стоящий на верху горы»![29]Однако когда мы наконец встретились и заговорили о проблеме физического воспитания детей, Куомо отнесся к моей работе с большим пониманием. Он высказал много дельных замечаний. В частности, он предложил: «Нужно больше говорить о здоровье детей и о том, во что это обходится. Это очень важно. Рассказывайте о тех катастрофических проблемах со здоровьем, которые могут возникнуть у детей, не занимающихся физкультурой, и о том, какими расходами обернется для налогоплательщиков лечение больных детей». Куомо полностью поддержал меня. Я понял, почему он пользуется таким уважением у жителей штата, почему его считают выдающимся политиком.

Затем мы вышли к журналистам, и Куомо произнес целую речь о том, как это хорошо, что я разъезжаю по Соединенным Штатам на свои деньги и занимаюсь этим совершенно добровольно. «Вот что такое служба народу», – закончил он. Я подумал: «Ему известно, что я республиканец, что я представляю республиканского президента; с его стороны это поистине благожелательный жест в отношении меня». Больше того, я понимал, что Куомо прав. Мне еще оставалось объехать сорок штатов, и теперь я мог использовать в своей работе и его предложения.

Мои отношения с президентом Бушем были теплыми еще с того времени, когда мы только познакомились в годы президентства Рейгана. Я был польщен тем, что меня пригласили на церемонию инаугурации, а также тем, что мне выпадала честь представлять его на различных вспомогательных мероприятиях – хотя, должен признаться, порой я чувствовал себя неловко, представляя президента Соединенных Штатов. Несомненно, в окружении Буша хватало более достойных людей. В частности, я хорошо помню празднования по случаю дня памяти Мартина Лютера Кинга, когда в зале было много афроамериканцев, и многие выступающие были чернокожими. Если бы я сидел в зале, у меня наверняка возник бы вопрос: «Почему президента представляет именно он?» Но Буш был таким. До всего этого ему не было никакого дела. Если у человека были незаурядные способности, если он оказал президенту какую‑либо услугу или просто нравился ему, Буш продвигал его, не обращая внимания на то, как это выглядело со стороны. Он принадлежал к другой породе людей. И Буш, и его жена Барбара были очень добрыми и вежливыми. За каждую мелочь, сделанную для президента, он благодарил меня или собственноручно написанным письмом, или по телефону.

Особенно мы сблизились после того, как Буш назначил меня главой президентского совета. Каждый раз, бывая в Вашингтоне, я заезжал в Белый дом и встречался с президентом. Такие у нас были отношения. Я мог заглядывать к Бушу в любое время. Вначале главой президентской администрации был Джон Сунуну, и он также неизменно встречал меня радушно. Никогда никаких «сейчас босс занят, приходите завтра».

Мы считали за честь то, что нас неоднократно приглашали провести время вместе с президентской четой в Кемп‑Дэвиде. Порой Белый дом становится слишком тесным, и Буши любили отправиться в Кемп‑Дэвид на выходные, хотя президент всегда захватывал с собой работу. Я прилетал вместе с ними на вертолете или встречал их там. Мы ходили по местным ресторанам, а в воскресенье отправлялись в церковь. И, разумеется, президент Буш любил физическую активность и спортивные игры.

Однажды, когда кто‑то из журналистов спросил у него: «Господин президент, Арнольд показывает вам какие‑либо упражнения?», Буш рассмеялся и сказал:

– О, когда он приезжает в Кемп‑Дэвид, мы с ним постоянно занимаемся вместе. Арнольд показывает мне силовые упражнения, а я учу его играть в уоллибол.

– Уоллибол? Вы хотите сказать, в волейбол?

– Нет, нет, именно в уоллибол.

– Что это за игра?

– У нас есть закрытая площадка, на которой мы играем в волейбол, и у нас особые правила, согласно которым можно отбивать мяч от стены[30]. Арнольд уже играл несколько раз, и у него начинает что‑то получаться.

Я полностью расслаблялся в гостях у президента. Мы метали подковы. Мы плавали. Мы занимались с гантелями и гирями. Я даже стрелял вместе с ним по тарелочкам! (Когда еще ребята из секретной службы разрешат находиться при оружии в присутствии президента?) Как‑то в начале 1991 года, когда Кэтрин только училась ходить, мы втроем приехали в гости к Бушам и отправились кататься на санках. К несчастью, санки эти оказались совсем не похожими на обычные, с полозьями, которыми можно управлять ногами. Они были плоскими и скользили совершенно по‑другому. Мы с президентом скатились с горки слишком быстро и врезались в Барбару. Она оказалась в больнице со сломанной ногой. У меня есть фотография, которую потом прислал мне президент Буш. На ней мы с ним несемся вниз на санках, а внизу приписано рукой Барбары: «Арнольд, поворачивай, черт тебя побери, поворачивай же!»

После вторжения иракских войск в Кувейт в августе 1990 года в Кемп‑Дэвиде проходили напряженные совещания. Мне было как‑то не по себе перемещаться от кризиса реального мира к воображаемым угрозам съемок «Терминатора‑2». Министр обороны Дик Чейни и генерал Колин Пауэлл, председатель объединенного комитета начальников штабов, приезжали в Кемп‑Дэвид, чтобы ввести президента в курс последних событий и принять решение по ключевым вопросам. К осени президент Буш начал операцию «Щит пустыни» – массивное наращивание американских войск и войск стран коалиции на территории Саудовской Аравии вдоль границы с Ираком и Кувейтом. Я тоже внес небольшой вклад в общее дело, после того как прочитал в газете, что американские солдаты в пустыне используют для силовых упражнений мешочки с песком. Конечно, мышцам нет никакого дела до того, что именно их нагружает. И все же я рассудил, что можно лучше позаботиться о наших солдатах. Поэтому я обратился к генералу Пауэллу и спросил, как он относится к отправке в пустыню специального оборудования для тренировок. Пауэлл с восторгом ухватился за это предложение, и в течение нескольких дней мне удалось убедить производителей пожертвовать для операции «Щит пустыни» сорок тонн тренажеров, гантелей, эспандеров и прочего снаряжения. Доставка всего этого грузовым кораблем заняла бы несколько недель, поэтому Пауэлл и Чейни договорились об отправке груза воздухом из Оклахомы, вместе со снаряжением гражданских специалистов. Через две недели тренажеры уже были в войсках, и мне потекли рекой благодарственные письма с фотографиями и описанием того, как солдаты занимаются посменно, чтобы максимально эффективно использовать спортивное оборудование.

Я всегда с большим уважением относился к вооруженным силам, поскольку мне самому улыбнулась американская мечта, а эти мужественные и решительные люди стояли на ее страже. Еще с той поры, когда я был чемпионом по культуризму, я взял за правило при первой возможности навещать военные базы и боевые корабли. Когда я ушел в кино, мне показалось совершенно естественным добавить в план рекламных поездок посещение американских военных базы за рубежом. Также я часто заглядывал в подразделения морской пехоты, несущие службу в американских посольствах в Японии, Германии, Южной Корее, России и многих других странах. Ни на каких курсах не учат, как развлекать солдат, но я проконсультировался с другими знаменитостями, такими как Джей Лино, и выработал свою собственную тактику. Я рассказывал о своих фильмах, шутил (чем больше, тем лучше), показывал какой‑нибудь новый фильм, быть может, раздавал сигары. Главным было поднять боевой дух солдат – и выразить им свою благодарность. Гораздо позже, когда я стал губернатором, многие из администрации штата спрашивали: «Почему вы проводите столько времени в войсках? Зачем вы боретесь за право военнослужащих на бесплатное образование? Почему вы помогаете им получать кредиты? Зачем вы создаете рабочие места для уволенных из армии? Почему вы боретесь за ускорение строительства домов для ветеранов и строите больше жилья для ветеранов, чем кто‑либо из ваших предшественников? Почему вы требуете признания на государственном уровне синдрома посттравматического стресса и помогаете молодым ребятам, возвратившимся из армии?» Ответ был очень простой: без этих отважных и мужественных людей Америка не была бы страной свободы. Только увидев воочию, какую работу проделывает армия, с какими опасностями и лишениями ей приходится сталкиваться, можно понять, что мы перед ней в неоплатном долгу.

Лишь один раз мне довелось стать в Кемп‑Дэвиде свидетелем действительно серьезного события. Разумеется, для гостей доступ в конференц‑зал, служивший командным пунктом президента, был закрыт. Но однажды в феврале 1991 года, когда я, приехав в гости, сидел у себя в комнате и читал сценарий, меня вызвал президент.

– Приходи сюда, познакомишься с ребятами, – сказал он.

Собравшиеся в конференц‑зале устроили небольшой перерыв, чтобы перекусить и отдохнуть. Представив меня, президент сказал: «Тебе известно, что мы здесь принимаем важные решения в связи с войной на Ближнем Востоке». Уже полным ходом шла операция «Буря в пустыне», авиация коалиции наносила удары по иракским войскам, а вдоль границы разворачивался мощный бронетанковый кулак. «Взгляни на эти фотографии», – продолжал президент, протягивая мне кадры аэрофотосъемки. Затем он прокрутил видео, снятое камерой, закрепленной на шлеме командира танка, показывая, как близко к границе подошли наши войска. Танковые дивизии постоянно маневрировали, выдвигаясь к границе и отходя назад, и Буш объяснил, что скоро настанет день, когда они двинутся в Кувейт и в Ирак. «Тем самым мы застигнем противника врасплох, и еще его пригвоздят вот они… – Президент показал мне расположение наших боевых кораблей в Персидском заливе, готовых обрушить на врага крылатые ракеты, а также высадить десант морской пехоты. – Удар последует такой сильный, что враг будет ошеломлен», – закончил он.

Военный совет продолжился в неформальной обстановке с того места, на котором прервался. Присутствующие говорили по‑деловому кратко, напоминая врачей в операционной. Да, эти люди обсуждали вопросы жизни и смерти, но в прошлом им уже приходилось принимать подобные решения, и они знали, что делать. Не было ни колебаний, ни паники. А неформальная обстановка лишь отражала дух Кемп‑Дэвида – более раскрепощенный, чем в Белом доме; вот почему все любили собираться именно здесь.

Когда все закончили есть, президент сказал:

– Так, я сейчас провожу Арнольда и покажу ему новую лошадь. Я вернусь через двадцать минут.

Я уехал на следующий день, зная, что наземные боевые действия начнутся в течение ближайших сорока восьми часов. Это был четверг, то есть через два дня, 23 февраля, войска коалиции должны были перейти в наступление. Я шел и думал: «Мне известно то, что не знает никто за пределами этого узкого круга. Ни журналисты, абсолютно никто». То, что президент Буш оказал мне такое доверие, произвело на меня огромное впечатление. Я чувствовал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не злоупотреблю оказанным мне доверием и не подведу этого человека.

Остаток 1991 года выдался для меня поистине золотым везде: дома, в общественной работе и в кино. «Терминатор‑2: Судный день» вышел в прокат в выходные, в День независимости, и быстро стал самым кассовым фильмом в моей карьере. Всего через три недели родилась Кристина. Я также стал гордым обладателем первого в мире гражданского «Хаммера», чей военный прототип «Хамви»[31]сыграл значительную роль в ходе войны в Персидском заливе. Впервые я увидел «Хамви» только летом прошлого года, в Орегоне, где мы снимали эпизоды «Детсадовского полицейского». Мимо проехала колонна «Хамви» американской армии, и я сразу же влюбился в эту машину. Это был самый красивый, самый прочный внедорожник из всех, какие я только видел. В состав стандартного «Хамви» входило такое оснащение, которое владельцы «Чероки» и «Блейзеров» покупают для своих машин за тысячи и десятки тысяч долларов: огромные колеса, огромные зеркала заднего вида, высокий дорожный просвет, дополнительные фары, в том числе инфракрасные, спереди «кенгурятник» и лебедка, чтобы самому вытягивать себя из затруднительного положения. И без дополнительной обвески «Хамви» выглядел классно!

Я не только хотел получить такую машину для себя; я сразу же понял, что если убедить производителей выпустить модификацию для рядовых граждан, машина не будет иметь конкурентов. Вот к чему сводилось мое предложение, которое я сделал руководству компании «Эй‑эм дженерал» в Лафайетте, штат Индиана, выпускавшей машину для военных. Я выклянчил один «Хамви» для себя, отдал его в авторемонтную мастерскую, чтобы подогнать под стандарты гражданских машин и облагородить салон, а затем отослал обратно в Лафайетт со словами: «А теперь скопируйте вот это». «Эй‑эм Дженерал» так и поступила; вот почему, когда первые «Хаммеры» поступили на рынок, эти машины так тесно ассоциировались со мной.

В том году я провернул еще одно интересное деловое начинание. В октябре я встретился в Нью‑Йорке с Сильвестром Сталлоне и Брюсом Уиллисом, чтобы дать официальный старт новой сверкающей машине по производству денег: сети ресторанов и магазинов «Планета Голливуд». Собрались все знаменитости. Это было не просто событие, это было образование новой империи.

Идея заключалась в том, чтобы распространить «Планету Голливуд» по всему миру, превратив ее в магнит, притягивающий всех тех, кто любит американских кинозвезд. Элементами обстановки будут памятные вещи актеров и съемочный реквизит – такой, как летный костюм Тома Круза из «Лидера», гидрокостюм Джейн Мэнсфилд из «Эта девушка не может иначе» и мотоцикл из «Терминатора». В ресторанах будут устраиваться премьеры новых фильмов, их будут навещать звезды, в них будут продаваться специально разработанные куртки, футболки и прочие сувениры. Это было детище Кейта Бариша, кинопродюсера, и Роберта Эрла, создавшего глобальную сеть ресторанов, связанных с музыкальными реликвиями, – «Хард‑рок кафе». Кейт убедил Роберта в том, что рестораны с голливудской темой будут еще популярнее ресторанов с музыкальной темой – особенно теперь, после падения «железного занавеса», когда весь мир стал открыт для американской культуры. Они поделились своей мыслью со мной. «Мы хотим, чтобы вы стали нашим партнером. У вас деловой склад ума. И вы кинозвезда первой величины. Если вы согласитесь, за вами потянутся остальные».

Я нашел данную идею разумной, и известие об этом распространилось быстро. Вскоре адвокат Джейк Блум, представлявший также интересы Слая и Брюса, сказал, что они тоже хотят присоединиться. «Вы не возражаете против их участия?» – спросил он.

«Нисколько», – ответил я. Особенно я был рад в отношении Сталлоне. Джейк знал, что мы с ним враждовали уже много лет. Корни этого уходили ко временам первых «Рэмбо» и «Рокки», когда Слай считался первым голливудским героем, а я пытался его догнать. Помню, я говорил Марии во время съемок «Конана‑разрушителя»: «Мне наконец заплатили за фильм миллион, но к этому времени Сталлоне получает уже три миллиона. Мне кажется, будто я стою на месте». Чтобы зарядиться энергией, я представлял Сталлоне своим заклятым врагом, точно так же, как создавал себе демонический образ Серхио Оливы в те времена, когда боролся за корону Мистера Олимпия. Я настолько привык ненавидеть Слая, что начал критиковать его на людях – его тело, то, как он одевается, – и пресса цитировала мои нелицеприятные высказывания в его адрес.

Я не мог винить Сталлоне в том, что он отплачивал мне той же монетой. Больше того, Слай поднял наше противостояние на новый уровень, тайком подбрасывая средствам массовой информации всякие отвратительные небылицы про меня. Какое‑то время он даже выплачивал компенсацию одному английскому журналисту, у которого я выиграл иск по обвинению в клевете. Но время шло, я все увереннее чувствовал себя звездой, и наконец пришла пора искать примирения. Я сказал Джейку: «Передайте Слаю, что ему будут только рады, и этим шагом я предлагаю забыть былые обиды».

И вот я, Слай и Брюс стали одной командой. Мы вместе летали на открытие очередного ресторана сети «Планета Голливуд», встречались с местными знаменитостями, махали фотокорреспондентам, общались с прессой и делали все возможное, чтобы отблагодарить поклонников за их преданность и поддержку. На борту самолета мы со Слаем курили крепкие сигары и непрерывно травили анекдоты. О былой вражде мы не вспоминали. Как это свойственно мужчинам, мы все отрицали, словно никаких трений между нами никогда не было.

Несмотря на то что мне приходилось столько работать, я все чаще ловил себя на том, что начинаю скучать. Та же самая скука охватила меня после того, как я в третий или четвертый раз подряд завоевал титул Мистер Олимпия. Внезапно мне уже перестало казаться таким важным то, что у меня самая накачанная мускулатура. Этот этап был для меня пройденным, я добился своей цели: культуризм привел меня в Америку и открыл передо мной двери кино. Но я уже перерос этот уровень, подобно тому, как в свое время перерос деревянные паровозики, с которыми играл в детстве. Разумеется, мне по‑прежнему хотелось продвигать культуризм как вид спорта, и мне по‑прежнему хотелось продвигать здоровый образ жизни. Однако сам факт того, что у меня самая накачанная мускулатура, больше не имел для меня никакого значения.

Следующей задачей было стать первым героем боевиков. Со временем я выполнил и ее. Затем я сделал еще один шаг, занявшись комедиями. Но я всегда понимал, что когда‑нибудь перерасту и это.

За семь лет, прошедших между двумя фильмами «Терминатор», кардинально изменилось мое отношение к бизнесу. На всем протяжении восьмидесятых я словно одержимый вкалывал на съемках. Я был постоянно нацелен на вершину, стремился удваивать свой гонорар с каждым следующим фильмом, жаждал добиться рекордных кассовых сборов и стать величайшей звездой. Мне буквально была ненавистна необходимость спать. Работая над «Терминатором», я мечтал о том, как было бы хорошо работать безостановочно, словно машина. Тогда я всю ночь снимался бы в студии у Джима Кэмерона, а утром просто переодевался бы и отправлялся на натурные съемки с другим режиссером, работающим в дневную смену. «Вот это было бы классно! – рассуждал я. – Можно было бы снимать по четыре фильма в год!»

Но теперь, после «Терминатора‑2: Судный день», я смотрел на все уже совершенно другими глазами. У меня была растущая семья. Я хотел спокойной, уютной жизни с женой и детьми. Хотел видеть, как растут Кэтрин и Кристина. Хотел проводить с ними больше времени, возить их куда‑нибудь на каникулы. Хотел встречать их дома, когда они возвращаются из школы.

Поэтому я стал думать о том, как найти равновесие. Я решил, что идеальным ритмом будет снимать по одному фильму в год. Я стал общепризнанной звездой первой величины, поэтому мне больше не нужно было никому ничего доказывать. Но зрители ждали от меня новых фильмов, поэтому я должен был позаботиться о том, чтобы возвращаться к ним, и обязательно с чем‑нибудь хорошим. Я хотел иметь возможность снимать любой фильм, если только мне понравится какой‑то сценарий или меня увлечет какая‑нибудь мысль. Однако теперь передо мной открылись и другие возможности, и одного кино мне уже было недостаточно.

Я подумал о том, чтобы поддерживать интерес к кино так же, как это делал Клинт Иствуд, приправлявший карьеру актера режиссурой и постановкой фильмов, – причем иногда он появлялся в своих собственных фильмах, а иногда и не появлялся. Мне пришлась по душе эта новая цель, вместе с новым риском потерпеть неудачу. Клинт в Голливуде был одним из немногих, кто умел мыслить трезво. Он всегда вкладывал свои деньги мудро и никогда их не терял. Ко всем своим деловым предприятиям – таким, как сеть ресторанов и гольф‑клубов в Северной Калифорнии – он относился страстно. Клинт неизменно оставался одним из моих кумиров с тех самых пор, как я приехал в Америку. Я не знал, есть ли у меня такие же способности, как у него, но, возможно, теперь, когда одного кино уже было мне недостаточно, я тоже должен был попробовать себя в чем‑нибудь новом.

И была еще одна совершенно другая сфера, в которой я мог попробовать проявить себя. Клинта избрали мэром его родного городка Кармел, штат Калифорния. Мне эта мысль также приходилась по душе, хотя я тогда еще не представлял себе, какой именно должности я буду когда‑нибудь добиваться. К тому же на меня произвел впечатление постоянный контакт с семействами Шрайверов и Кеннеди, несмотря на то что в политическом плане мы находились по разные стороны баррикад.

В ноябре 1991 года к идее бороться за выборную должность меня совершенно неожиданно подтолкнул Ричард Никсон. Он пригласил меня к себе по случаю открытия праздничной благотворительной выставки в своей президентской библиотеке, которое должно было состояться через несколько часов после открытия библиотеки Рейгана. Я понимал, что многие ненавидят Никсона, не простив ему Уотергейтский скандал, обернувшийся такими проблемами для всей страны. Однако, если не брать это в расчет, я восхищался Никсоном и считал, что он был потрясающим президентом. Подозреваю, он догадывался о том, как я к нему отношусь, поскольку даже в самое тяжелое для него время я публично поддерживал его в средствах массовой информации. Больше того, мне нравилось хвалить Никсона, так как есть у меня страсть восставать против всеобщего мнения и шокировать окружающих.

Приглашая меня на церемонию открытия, Никсон сказал мне по телефону: «Арнольд, я хочу, чтобы вы получили удовольствие». На самом же деле он, не сказав мне ни слова, устроил так, что я должен был выступить с речью. Я согласился, ни о чем не подозревая, и захватил с собой своего племянника Патрика, сына моего погибшего брата и его невесты Эрики Кнапп. Патрик, которому было уже двадцать с небольшим, недавно окончил юридический факультет университета Южной Калифорнии и устроился помощником к моему адвокату Джейку Блуму. Мне нравилось проводить с ним время и учить его, что есть что. Мы отправились на открытие выставки, собравшей около тысячи трехсот человек.

Никсон мастерски владел искусством обхаживать своих гостей, и это произвело на меня впечатление. Он сказал:

– Арнольд, я хочу пригласить вас к себе в кабинет.

– Мой племянник может пойти вместе со мной?

– О, разумеется.

Мы прошли в кабинет, и Никсон засыпал меня самыми разными вопросами: чем я занимаюсь, что происходит в кино, как я стал республиканцем, почему ввязался в политику. Ответив на все его вопросы, я выложил ему самое сокровенное: «Я приехал в Америку, потому что это лучшее место на земле, и сделаю все возможное, чтобы она и дальше оставалась лучшим местом на земле. И для этого нельзя допустить, чтобы всякие придурки боролись за президентское кресло и болтались в Белом доме. Нам нужны настоящие вожди. Нам нужно ясно представлять, как двигаться вперед, причем не только в Вашингтоне, но и по отдельности в каждом штате и в каждом городе. Поэтому я всегда должен быть уверен, что голосую за того, за кого нужно. Мне нужно знать, какие у этого человека взгляды, как он голосовал в прошлом, как он представляет интересы штата, хороший ли он лидер и так далее». Я рассказал о том, какие проблемы стоят перед Калифорнией в области здравоохранения и образования, – всей этой информацией я владел с тех пор, как стал председателем совета по физической культуре и спорту. И еще я говорил о том, как сделать штат более привлекательным для бизнеса.

Тут вошел помощник и сказал: «Господин президент, все уже готово. Вас ждут». Мы встали и направились к выходу, но тут Никсон обернулся и сказал мне: «Вы должны бороться за пост губернатора штата Калифорния. Если вы на это пойдете, я окажу вам всяческую поддержку, насколько это только будет в моих силах». Его заявление стало для меня полной неожиданностью, потому что до того мы ни словом не обмолвились об этом. И вообще до Никсона никто всерьез не предлагал мне идти в большую политику.

Когда мы вошли в зал, Никсон предложил Патрику сесть, а мне сказал: «А вы оставайтесь здесь, около сцены». Там уже стояло несколько человек, в том числе комик Боб Хоуп, и я присоединился к ним.

Затем Никсон подошел к микрофону и начал говорить. Речь получилась хорошая, непринужденная, и на меня произвело впечатление то, что говорил он без бумажки. Никсон красноречиво рассказал о библиотеке и о той задаче, которая перед ней стоит, перечислил свои достижения, упомянул про те начатые им программы, которые необходимо продолжать. «И, конечно, нельзя не сказать о том, что у меня есть замечательные последователи. Друзья, вы отвечаете за то, чтобы довести до конца мои начинания, и я очень признателен вам за вашу поддержку, – сказал он. – А сейчас я хочу представить вам человека, с которым связано будущее нашего штата и…»

Дальше я уже ничего не слышал, поскольку сердце гулко заколотилось у меня в груди.

«Быть может, Никсон хочет просто упомянуть обо мне», – подумал я. Но я знал, что на самом деле он предложит мне выступить. Во мне началась внутренняя борьба. Одна моя часть говорила: «Твою мать! Я совершенно не готов!», но другая возражала: «Парень, сам Никсон говорит о тебе. Радуйся!» Я услышал, как президент сказал: «Арнольд, поднимайся сюда», и раздались аплодисменты. И я поднялся на сцену и повернулся к залу, ломая голову, что сказать всем этим людям. И тут Никсон шепнул мне, но так, что это услышал весь зал: «Думаю, тебе нужно сказать несколько слов».

К счастью, если ты относишься хорошо к какому‑нибудь человеку, тебе прекрасно известно, чем это объясняется, поэтому слова идут от души. Я не колебался ни мгновения. Мне даже удалось пошутить: «Ну, мне всегда очень приятно, когда меня просят выступить без предварительного уведомления, но все равно, огромное вам спасибо!» Это вызвало смех. Далее на протяжении нескольких минут я рассказывал о том, как стал республиканцем. Я рассказал, как впервые увидел Никсона по телевизору во время избирательной кампании 1968 года, когда «он говорил о поддержке правоохранительных органов». Несколько человек захлопали. Я продолжал: «Никсон поддерживал военных, Пентагон, военное присутствие во всем мире. Америка может быть сильной только тогда, когда у нее сильная армия!» Снова аплодисменты.

«И еще Никсон говорил о строительстве экономики, которая будет глобальной. Он говорил об устранении всех торговых барьеров и тарифов, и о том, что в конечном счете мы должны защищать наше процветание, а не наш труд!» Громкие аплодисменты. «Я слушал все это, затаив дыхание. А поскольку я приехал из социалистической страны[32], особенно мне понравились слова: «сбросьте государство со своей спины!». Аплодисменты и восторженные крики.

«И с того самого момента я стал ярым сторонником этого человека. Я неизменно поддерживал его, и сегодня я здесь, поскольку по‑прежнему поддерживаю его. Нам нужно побольше таких вождей, как он!» Теперь уже все хлопали и кричали. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья.

Потом президент Никсон снова отвел меня к себе в кабинет и сказал: «Помни то, что я говорил тебе о борьбе за пост губернатора».

Я почувствовал, что мысль о большой политике, предложенная таким человеком, как Никсон, является чем‑то реальным. Однако для меня она пока что еще не стала чем‑то вроде «теперь это непременно случится». Я не зацикливался на ней, не устанавливал конкретные сроки, не говорил себе: «Это будет обязательно сделано в следующем году». Я оставался спокоен.

Глава 20

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: