Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой-либо форме с использованием электронных и механических средств, включая фотокопирование и ксерокопирование, без непосредственного разрешения автора, за исключением цитирования со ссылкой кратких выдержек. Типографское издание книги и перевод на иностранный язык возможны только при согласии автора и заключении с ним договора. Любое изменение и искажение структуры текста недопустимо.

Ломовцев Валерий - Ищущим

ВАЛЕРИЙ ЛОМОВЦЕВ — автор книг «Ищущим», «Ищущим, Ждущим, Любимым» — первая и вторая части; книг цикла «Практическое Мировоззрение»; книг серии «Встречи»; поэтических сборников: «Обновление мира», «За маревом радужных струй», «Странствие любви», «Звёзды дождя», «Забытый свет», «Мосты Тишины», сборников рассказов и других работ.

Изначальный вариант повести «МЕЛОДИЯ» был завершён в 1972 году, но впервые опубликован только в апреле 1999 года. Настоящее издание третье.

Твои глаза на миг появятся из тьмы, Надземным светом путь мой озарят. Зовут с собой в тот мир, где вы и мы В мечте слились единой всё объять...

Жди нас, мы вернёмся...»

Я медленно открыл глаза. Вихрь охлаждённого воздуха упруго врезался в стартовый буфер. Багровые блики заскользили вдоль силового коридора. Синий металл «Тора» побелел от изморози. Корабль чуть вздрогнул, через миг был вышвырнут с планеты. Около двадцати секунд он ещё шёл по трансгалактической направляющей. Тускло мигнул индикатор. Всё...

Струился холодный воздух, раскачивая багровые от заката горы. На стартовом буфере таяла плёнка инея — последний след блуждающего кусочка дома.

«Жди нас. Мы вернёмся...»

Нет, вы не вернётесь. Вам неоткуда возвращаться. Того, что стало вашей вечной болью, уже не найти. Когда я это понял? Несколько месяцев назад? А может быть, с тех пор прошли сотни, миллионы лет?.. Не знаю.

Сегодня день моего рождения. Я прожил тридцать лет. Бездна времени и расстояния превратила их

в пригоршню застывших слезинок памяти. Тридцать лет... Они отшумели, словно древние сосны Земли. Нахлынувший океан растворил в равнодушной мгле живую плоть деревьев. Но мягкая земля, впитав тёплую зелень, окаменела. Я брожу по берегу моей памяти и собираю янтарные капельки-мгновения. Набрав горсть, иду к одинокой хижине усталого ума. Крепко, но бережно сжимаю ладонь: боюсь потерять и самый маленький кусочек воспоминаний. Моя хижина пуста. В ней нет ничего, кроме горящей свечи остановившегося сознания. Я опускаюсь на колени, беру одну каплю и кладу её в зыбкое пламя. Белый дым призрачными волокнами поднимается вверх. Ноздри мои дрожат, я чувствую щемящий запах невозвратного...

...Голубизна неба — ослепительна. В зените — солнце. На бетонной площади синяя громада «Тора». Наш корабль — венец усилий миллионов умов и многих поколений. Цветы, напутствия, поцелуи, слёзы прощания... «Мы верим в вас и ждём...» Я последним скрываюсь в люке. Нас девять, и я руководитель экспедиции...

...На Земле — всё дом. Там ветка сирени, звон ручья, горящее ночное небо сладко шепчут, что мир — прекрасная песня. То же небо в космосе монотонно убеждает: мир холоден и равнодушен. Человек — человечек...

Страшна пустота космоса, но страшнее собственная. Хотя... это одно и то же. Когда человек осознаёт, что гнетущая бездна — это проекция его собственного чувства одиночества, он может бороться с ним.

С пустотой космоса же бороться нельзя — бессмысленно...

В мучительной борьбе со своими несовершенствами человек вырывает опалённые огнём истины. Он осознаёт, что мир бесконечно многообразен. И это многообразие существует одновременно. Добро и зло, огонь и холод, страсть и равнодушие — тесно сплетены. Человек, сам того не подозревая, властен выбирать: каким ему видеть мир, а значит, и творить — прекрасным и тёплым или холодным и жутким. Человек понимает, что мир — песня; когда он сам песня...

...Моноролл мчался к побережью Индийского океана. В салоне вагона было почти безлюдно. В кресле сидел молодой человек и рассеянно смотрел в окно. Две заметные линии, опущенные в уголки губ, и седая прядь волос, спадающая на лоб, делали его немного усталым. Взгляд серых глаз казался холодным, но чуть заметная улыбка была располагающей. Временами он подолгу застывал неподвижно. Взгляд его становился сосредоточенным, недвижимым.

Напротив сидели двое: парень и девушка. Они, улыбаясь, о чём-то говорили вполголоса. У девушки были ласковые тёплые глаза цвета коры молодой сосёнки; светлое лицо с небольшим носиком, яркие губы с постоянно поднятыми уголками. Волосы, завивающиеся почти в локоны, были чуть темнее глаз. Её собеседник был удивительно похож на неё.

За стеклом стремительно неслись пейзажи. Ближе — они сливались в сплошную полосу, и лишь почти у горизонта можно было разглядеть что-то.

Юноша с седой прядью отвернулся от окна, скользнул взглядом по салону, заглянул в глаза девушке и изумлённо поднял брови. Он словно только увидел её. Он смотрел на неё и тогда, когда она заметила это и когда заметил её попутчик. Встречаясь с ней взглядом, он отводил глаза, но не смущался, тут же смотрел вновь. Наконец, девушка не выдержала. Она прошептала спутнику, чтобы он сделал что-нибудь, иначе её проглотят... Тот засмеялся и спросил: не хотят ли действительно проглотить. Юноша немного смутился, но совершенно серьёзно заявил, что первый раз видит такую красивую девушку и ничего подобного никогда не видел...

— Правда? — спросила она.

— Ну, конечно!

Девушка повернулась к спутнику, рассмеялась...

...Так я познакомился с тобой и твоим братом...

...Геометрия Лобачевского, Римана, теория относительности, квантовая теория, расширяющаяся вселенная, звёздные коллапсы... Да, наше пространство искривлено. Всё в нём стремительно разбегается от одного центра. Спрашивать, с какой скоростью, — бессмысленно. Но формулы говорят, что расширение вселенной не будет вечным. Когда-нибудь она начнёт сжиматься. Мы посланы попытаться выяснить: не ждёт ли вселенную момент времени, где- то в далёких пучинах будущего, когда она, подобно умирающим звёздам, безудержно сжимаясь, свернётся в точку, в непостижимое человеческим разумом образование. Мы должны узнать: неизменна ли постоянная кривизны пространства далеко от Млечного Пути. Наша цель — галактика М82...

...Медленно и величаво плыл в пространстве колоссальный сгусток материи — галактика. Её гигантские спиральные ветви раскинулись на сотни тысяч световых лет. Сверху и снизу спираль усыпал беспорядочный рой звёзд. Рой сгущался в центре. Миллиарды и миллиарды солнц... Все цвета спектра: видимого и невидимого. Тысячи цивилизаций, десятки «Великих колец», «Союзов Галактики».

Плыла звёздная система...

Умирали и рождались светила. Умирали и рождались эволюционные циклы мыслящих существ. Они покоряли природу, творили искусственные планеты и древесные хижины; поклонялись атмосферным явлениям и управляли квазитронными реакциями; наслаждались культурой и разрушениями.

Шло время...

И вот на фоне величия и гармонии появилось мутное пятнышко. Зазвучали тревожные ноты. Замерла галактика, прислушалась к себе и космосу. Вдруг содрогнулась от страшных аккордов, родившихся в её сердце. Непостижимый взрыв рванул её внутренности.

Умирала галактика...

Срывались с мест звёздные системы. Рвались связи кратных звёзд. Неслись во все стороны энергетические ураганы. Сталкивались и проникали друг в друга шаровые скопления. Пыль разбитых миров заволакивала созвездия.

Медленно угасала галактика...

В пыли рождались новые, нестабильные звёзды и, не успев обзавестись мало-мальски развитой жизнью, лопались, как мыльные пузыри...

Этот грандиозный мир умирал уже сотни миллионов лет...

Людям, чей срок жизни не больше двухсот, он казался застывшим, как фотоснимок.

Взрывающаяся галактика...

Возможно, пространство в её области искривлено иначе...

...Брат только проводил тебя до Побережья, и целых двадцать дней я был с тобой! Я забыл обо всём. Лазил на самые высокие пальмы за понравившимися тебе цветами; нырял невесть куда, чтобы порадовать тебя золотистым кораллом.

Мы находили такие уголки на Побережье, где древняя тишина, наверное, не ведала, что есть иные звуки, чем шелест волн на песчаном берегу. И там я даже читал свои мальчишеские стихи, где розы и грёзы блуждали в туманности Андромеды...

Уже через неделю я не мог поверить, что есть на свете или был кто-нибудь роднее и ближе тебя. Мне казалось, что когда-то, очень давно, я забыл огромную часть самого себя. И ты пришла... Я вспоминал тебя без образов и слов, как вспоминают запах или нежность.

Двадцать дней... Я помню каждое мгновенье... Я помню, как, переливаясь розовым от заката светом, стекали струйки по упругому телу, когда ты выходила из воды. Помню твою привычку: в задумчивости пересыпать песок из ладони в ладонь. Помню, как осторожно ты опиралась на моё плечо, когда высыпала из мокасин камешки. Ещё я помню последний вечер... Мы шли вдоль берега у самой кромки воды. Я держал тебя за руку. Порыв ветра взметнул твои волосы, и одна прядь коснулась моего лица. Ты улыбаешься... Твои глаза теплее весеннего солнца, и сегодня в них странная, глубокая синева...

Твои зубы, как первый снег, а губы... губы, как багровые тучки...

— Я люблю тебя... — сказал я. Сказал просто, так же просто, как и пришло в голову. И сам удивился: почему сказал так спокойно и буднично и почему только сейчас? Ведь я сто... тысячу лет любил тебя!

Ты остановилась, опустилась на песок, взяла пригоршню пены и долго сдувала её с пальцев. И тут я жутко испугался: ведь всего двадцать дней... двадцать дней...

Но вот ты подняла голову. В глазах стояли слёзы... и светилась радость...

...Время моего знакомства с тобой было временем множества планов. Я уже сделал порядочно в области n-мерной геометрии, в связи с этим — в физике трансцендентальных скоростей. Мой трактат о переходе сознания в межличностное поле вызвал много споров. Я отказался от всех степеней и званий — невозмутимость ума и духовное уединение ценил дороже. Хотя со временем сил не стало меньше, но планов поубавилось. Я понял, что многое, очень многое, людям не скажешь, даже если есть что сказать. Я уходил в работу, словно нырял на дно моря, и там, на едином вздохе, созерцал неведомые чудеса подводного царства. А наверху стремительно неслись, исчезали часы, сутки, месяцы. И когда я, задыхающийся, уставший, выбирался на берег, то обычный мир казался одновременно и обновлённым, и знакомым, но не менее чудесным. Он пульсировал внутренней силой, был настолько упругим и осязаемым, что, вглядываясь в него, я не переставал удивляться.

Удивился я и тебе... Нет, нет, совсем не так, как другому... иначе. Ты навсегда осталась для меня лишь приоткрытой дверью в непознанный мир, маленькой, но бесконечной вселенной одного из n-мерных пространств, которые сходятся где-то в безвременном абсолютной любви, в сердце породившей всех нас сущности...

...Середина осени. Последнее утро перед полётом. На открытой террасе прохладно. Я давно не сплю, смотрю на закипающий восток. Ты лежишь рядом, прижавшись лицом к моему плечу. Я знаю: ты тоже не спишь — щёточки твоих ресниц щекочут кожу.

Когда на прошлой неделе я сказал, что полёт продлится многие годы, ты долго молчала. Потом села рядом и опустила мне голову на колени... И позже ты ничего не говорила о полёте. Я не видел твоих слёз, и ты вела себя, словно ничего не произошло. Но я видел: у тебя погасли глаза, ты быстро уставала от самой лёгкой работы и часто слушала «Хоральную фантазию» Баха. Я тоже не упоминал о полёте. Да и что я мог сказать? Ведь любил тебя я, а я осознавал себя лишь как вечное стремление познавать, познавать и искать сердце мира... И ты понимала это...

Мы молчим. Тишина. Болезненная, ветхая, смертельно уставшая тишина. Мы боимся за её зыбкое существование. Идут минуты, и мы боимся ещё больше. Мы боимся всего... и друг друга тоже. Я боюсь нависшей тучи, роняющей редкие капли, ветки клёна, пытающейся дотянуться до нас. Ты боишься, что я обниму тебя, боишься слов, даже самых тихих и ласковых. Потому что всё это — начало прощания...

Ты вздрагиваешь: звонят.

За пять часов до отлёта меня позвали к видеофону. Звонила ты, была взволнованна, просила приехать в Парк Берёз. Я приехал и долго ждал тебя. Наконец, у начала аллеи появилась ты. Я пошёл навстречу. Поднялся ветер, взметнул жёлтый смерч увядших листьев, помчался к тебе. Ты остановилась, удерживая развевающиеся волосы. Смерч облетел вокруг, поднялся над тобой и бессильно рассыпался...

И тут до ослепления ярко вспыхнула мысль: «А ведь ты остаёшься, остаёшься. И, может быть, это последняя наша встреча. Идут последние часы, последние минуты, когда я ещё могу видеть тебя так близко, слышать твой голос, коснуться тебя, а не просто ощущать незримо...»

— Эллин, я не приеду на космодром. Мне кажется, слышишь, Эллин, мне кажется, — мы никогда больше не встретимся! Никогда, слышишь, Эллин?..

...Бывает, музыка органа врывается в сознание подавляющей волной. И тогда она сметает на своём пути всё — настроения, мысли, желания. Вначале те сопротивляются, прячутся в тёмные закоулки ума. Но музыка настигает их, обволакивает и растворяет в себе.

Но бывает иначе...

Кассета давно вибрировала, но я ничего не слышал. Я смотрел на стебель засохшей полыни, трепетавшей на ветру. Сквозь него видел багровое солнце. Оно тяжело катилось вдоль горизонта. Я не слышал ни одного аккорда. Звуков не было вообще. Природа утонула в каком-то дозвёздном безмолвии. И этим безмолвием была она — музыка...

...Вечерний ветер налетел покалывающей прохладой. И каждая клеточка тела ощутила её, ощутив, растворилась. И осталось удивительное состояние невесомости, чистоты и единства сознания.

И это была музыка...

Оцепеневший ум утонул в её звенящей материи. И эта материя соединила в одно природу и слушателя. Незримые стороны вещей проявлялись так, что, казалось, не было, вообще не было времени, когда они открывались через борьбу и муки.

Нет, я никогда не видел моря и неба... А теперь — вот они... Угрюмые скалы далеко у горизонта посветлели, шевельнулись. Их мрачная форма, истончав, растаяла, и пролилась в море лучезарная суть. Тёплые волны принесли её на берег и шелестящей пеной положили передо мной. И она тихо горела радужным огнём в лучах тонущего заката...

Музыка...

Я видел, как сквозь зеленеющий полог неба проступают звёзды. А капля влаги, упавшая на выветренный стебель полыни, рождает умерший запах...

Мне вдруг открылась истина, что музыка — не звуки! Я осознал, что нет ни моря, ни звёзд, ни меня... а есть только музыка. Вся Вселенная — музыка... Древние соборы, мрачные скалы, кладбища — видят многие, слушая орган Баха. Они не слышат его... Ведь если приходит музыка, всё должно уйти. Иначе она не приходит...

Лишь иногда, когда застынет последний звук органа, иногда, мне кажется, что я видел чёрную, холодную, бескрайнюю плоскость. По ней струится множество живых и осенних листьев. Не видно начала этого потока, неведомо, куда он течёт. А над ним пронизывают ничто грандиозные сполохи невиданного, кипящего звёздами света, при этом исполненные странной мягкости, даже нежности... И всё это то болезненно шуршит горечью осени, то мягко струится талым снегом весны... Шуршит и струится, струится...

Но я понимаю, что это лишь жалкие попытки ума выразить прикосновение Бесконечности, прикосновение того, что было ещё до звёзд.

Хотя верно, что музыка узнаётся во всём, даже перестав звучать. Как часто, не найдя её в формулах и размышлениях, я уходил с тобой в лес. Там, ошалев от зелени, беготни, смеха, касался твоих губ и видел в глазах твоих всё те же древесные вздохи органа...

...По широкой тахте бегал жёлтый пушистый котёнок. У него были огромные зелёные глаза, розовые подушечки лапок и полосатая шкурка. С ним играл мальчик. Он дразнил его привязанной на нитку бумажкой. И когда котёнок хватал бумажку своими острыми коготками и, свернувшись в клубок, быстро-быстро кусал её, мальчик заливался безудержным смехом. Он отнимал у котёнка бумажку, нежно щекотал ему брюшко и, оглянувшись на дверь, целовал его прямо в розовую влажную мордочку...

Мальчик любил котёнка. Очень-очень. Он нашёл его в лесу, худого, грязного. Родители разрешили взять его домой. Мальчик сам его выкупал в маленьком тазике, в тёплой воде. Сам кормил его, сам укладывал спать, а днём носил с собой повсюду. Родителям была приятна любовь мальчика к животному. Они только не позволяли целовать его. Котёнок жил в доме почти месяц...

Спрятав коготки, он отталкивал руки мальчика. Тот от избытка нежности, захлестнувшей через край его маленькое сердечко, схватил котёнка, стал тормошить его, подбрасывать над головой; всё выше и выше. Котёнку сначала нравилось. Потом он испугался, жалобно замяукал. Но мальчик знал, что сейчас он опустит его на пол, нальёт молока, а потом они пойдут в лес. Последний раз котёнок подлетел слишком высоко. Мальчик не сумел его поймать. Тот, ударившись о вытянутую руку, отлетел в сторону и упал между спинкой тахты и стеной. Мальчик испуганно заглянул за спинку и оцепенел от ужаса. Там стоял редуктор термообогревателя, холодно поблескивая острыми углами, а рядом в агонии бился котёнок... Он, лёжа на боку, выгибал спинку, лапками царапал пол. Головка его завернулась набок, глаза закатились, из горла вырывались какие-то отрывистые мычащие звуки. На одном ушке блестело несколько алых капелек...

Мальчик бросился к котёнку, схватил его умирающее тельце. Захлёбываясь слезами, он пытался выправить головку, но никак не мог этого сделать.

Странно и жутко было видеть, как что-то неведомое заворачивает головку всё дальше и дальше. И оно гораздо сильнее и мальчика, и котёнка. Всё тело того напряглось в последний раз. То неведомое отпустило головку, она свалилась вниз. Котёнок обвис на руках, как маленькая пушистая тряпочка...

Но мальчик не мог этому поверить. Он положил бездыханное тельце на стол, стал двигать лапки, целовать ещё тёплую мордочку — всё напрасно...

Мальчик огляделся по сторонам: ещё несколько минут назад было светло и радостно, а теперь стены, цветы, небо и солнце — всё стало угрюмым и враждебным. Мальчик задыхался, он уже не мог плакать. Мир — такой широкий, ясный и ласковый, — теперь невероятно сузился: стал страшным, навис бесконечной тяжестью, глянул огромными полными ужаса глазами, закачался и стал разваливаться...

Мальчик бросился из дома. Побежал через лес к морю. Выскочил на берег, побежал вдоль...

...Ярко светило солнце. Синь неба сливалась с морской синью. Весело кричали чайки. На отмели резвились крабы... Но во всём этом мальчик видел агонию гибнущего мира. В голове, вместе со стуком крови, громко звучало: почему так, почему так, почему?!

Мальчика нашли через несколько часов далеко от дома. Он, забившись в расселину, что-то бессвязно бормотал. Он заболел и болел долгие месяцы...

...Наше нынешнее бытие — вне времени. «Тор» вошёл в причину пространства и времени. Тем самым он был вне измерений и цикличностей мироздания. Но это не было точкой. Человечество открыло это состояние, но никто ещё не постиг его существа. Это было непередаваемым благом самосуществования всего живого и даже того, что мы называем неживым. Такой Покой и такая пронизывающая Жизнь делали из нас существ без плоти, но сопереживающих всему, что есть, и всему, чего ещё нет. Это бытие, не имеющее ни прошлого, ни будущего, — превосходит всё, что о нём можно сказать. Это состояние ни с чем несравнимо... Но всегда, как только я внутренне гляжу в сторону этого бытия, меня охватывает чувство, что мы все изошли из него и в него вернёмся... Меня всегда завораживала грандиозность тайны простых и малых вещей. Интуитивно чувствовалась связь малого с великим. Такая связь, которая может обнаружиться вдруг, однажды — их единством...

...Сегодня мы долго бродили по лесу, и чудесные мхи дарили нам ускользающую, терпкую красоту уходящего мига. И вместе с этим можно было уловить электрический экстаз мига, который ещё приближается. А между тем и другим — такой невинный покой. Ничем неколебимый и неустрашимый и совсем не требующий усилий, чтобы себя содержать. Покой, остановленность, похожие одновременно и на пронзительное пламя любви, и на всё покрывающую золотом заката мудрость. И всё это неслышно скользит и тонет в синей вечности неба. Может быть, это равновесие зрелости?.. Как это странно — юность, исполненная зрелости... И можно наоборот. Мы бродили среди мхов и причудливых трав, нас скрывали вековые ели и лёгкий туман в лощинах. А к вечеру мы с грибами выбрались к озеру, окружённому соснами. Ты сидела, прислонившись к тёплой коре. Мир медленно остывал, и сквозь остывающие сумерки на нас стала смотреть вселенная своими звёздами.

Как я люблю дым нашего костра... Я до сих пор чую его горькую суть, которая соединила дом и веч- ность... Странно и щемяще неповторимо — единство дома и вечности, единство малого и великого, нашедших свою общую суть. Где вы сейчас, мои осенние мхи?.. Где сосны? Где туманные ручьи, текущие от костра по вересковым полянам?.. Где теперь ты, моя маленькая вселенная, которая так любила сидеть, прислонившись к тёплой коре?..

...Наш корабль ещё не совсем вышел в трёхмерное пространство из вневременной пустоты. И мы уже не один день двигались на границе между хрустальной чистотой вечности и космосом, на переживаемой, но недоказанной границе пространства — и его причины. Мы плыли между исполинскими колоннами багрово-сине-зелёных туманностей, пронизанных голубыми и жёлто-золотыми лентами, напоминающими невиданные реки. Временами они во мгновение ока окружались сверкающими сполохами неведомой природы, которые, казалось, делали зримой саму бесконечность вселенной. О эти реки среди беспредельных просторов мироздания!.. Без берегов, без начала и конца, безмолвно висящие среди самих причин существования звёзд...

Странные, рассеивающиеся на своих границах контуры колонн создавали масштаб такой грандиозности, с которым ещё не соприкасались чувства человека. Нисходящие из беспредельности, они уходили в невообразимую даль. Хотя в космосе верх и низ относительны, но было ощущение, что они пронизывают вселенную сверху вниз, снизу вверх. Это был вселенский лес, плодами которого были звёзды и, на грани восприятия наших приборов, даже галактики.

Всё вокруг было заполнено каскадами светящихся туманностей, и сквозь них эти звёзды и галактики нагревали вселенную.

Их затаённый и ощутимо тёплый свет делал что- то с моим сердцем и разумом. Это было похоже на миг перед пробуждением, на миг между волшебным сном и бодрствованием, когда мир сна оказывается подкреплённым реальностью этого бодрствования. Но так бывает лишь миг, а здесь это длилось вечно... И вот мы вышли в обычный космос, с его привычными глазами звёзд.

...Неожиданности последовали вскоре. Однажды Дэл возбуждённо вбежал в салон. Все встревожились. Дэл обвёл присутствующих растерянным взглядом и выдавил:

— Я с ускорителя... вакуум... рождает частицы... Кто-то равнодушно пошутил:

— А крокодилов не рождает?

Дэл обидчиво поджал губы и протянул распечатку. Мы склонились над ней.

— М-да... — протянул командир. — Может, с измерительной аппаратурой что?

— Я всё проверил дубль-схемами.

Командир оглядел нас. В его глазах появилось

лёгкое волнение. То же самое испытывали и мы. Вакуум и частицы... Это поразительно! Хотя давно уже выдвигались гипотезы, что абсолютно чистый вакуум это не пресловутое ничто, а первоисточник всей ощущаемой материи; что это единство двух изначальных энергий с противоположными знаками. Эти энергии, соединившись, теряли возможность

проявляться. Но иногда, по каким-то причинам, равновесие нарушается. И в этот момент творится материя. Понятно, что творится условно. Она уже существовала в виде энергий вакуума.

Но одно дело маловероятная гипотеза — и реальные факты.

— Проверим ещё раз, — сказал командир.

Мы спустились в шахту ускорителя и убедились воочию: вакуум рождал частицы. Нуклоны, мезоны, гипероны... Дэл чуть не прыгал от радости. Уже этим открытием наша экспедиция была оправданна. Дэл сутками не слазил с ускорителя: проверял, ставил эксперименты. Экипаж вскоре нашёл механизм «обволакивания» этих частиц тахионами. То есть прояснил способ включения времени в пространство, на уровне изначальной дискретности мира. Элементарные «кольца» тахионов замыкали в себя остальные частицы, те, которые относятся к принципам пространства, и потом, размыкаясь и совмещаясь между собой, они образовывали изначальные спирали времени, несущие в себе изначальные элементарные частицы пространства. Дэл мечтал на Земле сделать доклад и утереть нос тем, кто был против его кандидатуры в экипаж «Тора». Бедняга Дэл... А может быть, счастливчик. Как всё же иногда уютен масштаб нашей житейской суеты, когда под ним проводит черту дроби знаменатель нечеловеческих процессов со своим непостижимым смыслом... Потом был Сельвин. Он сказал, что скорость корабля не соответствует пройденному расстоянию... Для всех это было, как удар по голове.

— Одно другого хлеще, — пробурчал командир.

Расчёты проверили — всё точно. Со временем несоответствие становилось значительнее. И корабль приблизился к шаровому скоплению на месяц позже. Мы никак не могли найти причину этого. Основной задачей экспедиции было выяснение общих процессов в необычной галактике. Поэтому более узким исследованиям: изучению отдельных звёзд, планет, систем, — было выделено сравнительно мало времени.

Мы искали в изломанных линиях гравитационного хаоса этой галактики признаки константы кривизны пространства. Нам нужно было определить коэффициенты интерпретации этой константы в силовых потоках, которые незримо поддерживали материальную структуру рукавов этой звёздной системы. Нам нужно было понять, почему она потеряла стабильность. Нам нужно было сделать причину этого очевидной для человечества. Зачем? Частных причин было много. Но, может быть, только лишь для того, чтобы в нашей системе не повторилось того же...

...Отправной точкой исследований мы выбрали систему кратных звёзд. Три совсем не похожие друг на друга звезды были связаны взаимным тяготением. Самая малая, подобно нашему Солнцу, была жёлтого цвета, по массе чуть превосходя его. Вторая — красный гигант — превосходила Солнце в пятьдесят раз, но была холоднее его в два раза. Последняя — чуть больше Солнца, но температура на её поверхности достигала двадцати тысяч градусов. Она была ослепительно голубого цвета.

Эта система звёзд имела около сотни планет. Тут были планеты меньше нашего Меркурия и больше гиганта Юпитера. Некоторые из них двигались по невероятно сложным и замысловатым орбитам.

«Тор» лёг на круговую орбиту планеты с массой чуть больше земной. Это была безжизненная планета. Вероятно, не было жизни и на других. Слишком жёсткие условия на развитие жизни налагали эти три владыки системы.

После сбора предварительной информации, занявшего два месяца, мы приступили к выполнению основной программы. Для проведения исследований мы часто опускались на планету. По ландшафту она немногим отличалась от нашего Марса до заселения — пустыни, трещины, разрушенные невысокие гряды гор, одиноко торчащие скалы.

На вид небо было изумительным. Здесь никогда не было полной темноты. А в редких случаях, когда в небе не светило одно из солнц, свод, казалось, был обвешан ёлочными игрушками. Множество разноцветных планет, от ярких точек до размером вполовину нашей Луны; множество звёзд — их было значительно больше, чем на Земле, — вызывали ощущение волшебной сказки; волшебной, таинственной и почему-то тревожной сказки...

Мы часто с Дэлом уходили в короткие маршруты. И мне казалось, что я вернулся в детство...

...Первые годы нашей жизни... это незамутнённая полнота чувств. Это великое изумление, до дрожи, от блестящих разноцветных стекляшек... Это немое, невыразимое восхищение полем цветов, когда совершенно непонятно, где кончается запах василька, а где начинаешься ты... Первые годы нашей жизни — это маленькое круглое солнце, которое живёт за холмом, к которому так хочется в гости... Это добрый месяц, которого со слезами просишь сойти и подружиться... Это весь мир — ласковая мать, и каждое прикосновение её — откровение...

...Планета была очень удалена от своих светил. Призрачным жёлто-красным светом покрывалось всё, когда всходил красный гигант. Он поднимался из-за горизонта, словно панцирь слоновой черепахи. Голубое солнце — напротив — казалось маленькой вишенкой, но свет её был ослепителен. И в этом свете всё казалось почти белым и самосветящимся. Часто в небе сверкало два, а то и все три солнца одновременно, и тогда создавалась невообразимая картина, с какими-то невиданными принципами пересечения светотеней, которую невозможно описать...

...Когда они появились, мы не видели. Но Дэл заметил, что всё, покрытое сумеречным покровом, исчезает бесследно. Так исчезли наши приборы на краю плато. «Сумерки», расползаясь по нему, коснулись посадочного модуля. Он, с выключенным силовым полем, оказался беззащитным. У него исчезли стартовые домкраты, и он повалился набок. «Сумерки» окутали его, отхлынули, оголив опустевшую площадку...

12 3 4 Следующая ⇒

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных