Ломовцев Валерий - Мелодия 2 страница

Мы работали в лёгких скафандрах. Свой пояс защиты Дэл оставил у ракеты. Оружие лежало там же. Дэл с побледневшим лицом повернулся ко мне:

— Оно движется к нам!

— Лоэз, Лейтон, на нас напали. Какие-то «сумерки». Они уничтожили ракету. Мы безоружны. У Дэла нет пояса защиты...

Сквозь треск разрядов донёсся голос Лоэза:

— Понятно, держитесь!

Рябью подёрнулась скала метрах в ста от нас.

— Эллин, оно уже здесь!

— Бежим!

Мы помчались во весь дух к высокой скале с плоской вершиной. Дэл бежал впереди. Я со включённой защитой старался отставать. Не оглядываясь, я ощущал приближение «сумерек». Они гнали перед собой волну угнетения. Эта волна парализующе воздействовала на сознание. Я не знал, поможет ли моя защита, но то, что Дэл был беззащитен, знал наверняка. Он стал задыхаться, снижать темп. Я нагнал его:

— Дэл, быстрее!

— Не могу...

Было невероятно, что Дэл устал, с его физической подготовкой такой бег не составлял труда.

— Дэл, ты должен. Соберись!

— Не могу, меня парализует... — задыхался тот.

— Держитесь, ребята, — донёсся голос Лейтона. — Мы над вами.

Я глянул вверх: на вершину, куда мы бежали, опускалась ракета.

— Эллин, беги сзади, экранируй Дэла, — прокричал Лоэз.

До ракеты оставалось метров двести. Навстречу уже бежали друзья. В их руках блестели тяжёлые фотейлеры мультидиапазонного обстрела. И тут Дэл споткнулся. Он кубарем прокатился метра три, вскочил на ноги, сделал шаг и провалился в трещину. Я по инерции пробежал вперёд. Остановился. Метнулся назад.

— Эллин, руку!

Я упал на край трещины. «Сумерки» настигли нас. Дэл схватил мою руку. Я рванул его вверх. Передо мной возникло искажённое страхом и болью лицо. Пронзительный крик... Серая пелена... Мою голову, тело, сознание словно сдавило могучими ручищами. Пелена рассеялась. Дэл исчез. Моя рука сжимала скрюченную кисть его...

Подбежали Лоэз и Лейтон.

— Что это было? Где Дэл?

Я молча положил кисть на камень... Глаза Лоэза вспыхнули знакомым холодным огнём. «Сумерки» отхлынули к скалистой стенке и замерли, словно насторожившись.

— Где «это»?

Я махнул в сторону скалы.

— Не вижу.

— У «этого» отличная мимикрия.

«Сумерки» колыхнулись и быстро двинулись

к нам. Лоэз и Лейтон быстро вскинули оружие. Голубая вспышка озарила красные скалы. Стенка рухнула, словно сделанная из песка... «Сумерки» продолжали нестись, набирая скорость. Лоэз передвинул диапазонатор за ультрафиолетовую область. «Сумерки» врезались в невидимый барьер. Они потемнели, и вся их масса стала мелко вибрировать. Теперь было видно, что они представляли собой клочковатое облако. Вдруг из него вырвался сноп багровых искр в нашу сторону. Лоэз мгновенно шевельнул оружие. Сноп погас. Облако быстро стянулось в чёрный шарик. Он рассыпался, исчез.

— Кажется, всё...

— Быстро в модуль.

В руке у Лейтона болтался пояс силовой защиты...

*

...В школе Большого Космоса наряду с древними системами аутогенных тренировок преподавали старинную систему борьбы. Из неё было выброшено всё лишнее, закостеневшее, и, обновлённая, она была поставлена на службу подготовки к космосу. Она давала отличную выносливость, сообразительность, хладнокровие, мгновенную реакцию, постоянную готовность к неожиданностям. Из беспощадного оружия поражения себе подобных она превратилась в незаменимое орудие индивидуальной приспособляемости.

Все очень любили эти тренировки. У меня кое-что не получалось, и Лоэз помогал мне. Он был опытным борцом: имел высокую мастерскую степень. Мы подружились, когда я поступил в школу Большого Космоса. Лоэз был старше на два курса. Он обладал большим хладнокровием. Его энергия поражала. Во время тренировок он был сплошным взрывом.

Мне особенно не удавался прямой удар кулаком.

«...Ты должен не бояться нанести себе увечья. Ты должен отречься от своего тела. Смотри на него, как на орудие, полностью подчиняющееся твоей воле. Отстранись от усталости; не верь ей и не слушай её, отрабатывай, отрабатывай, отрабатывай», — говорил Лоэз.

Он демонстрировал удар: вытянув левую руку вперёд, мгновенно убирал её назад, в то же время неуловимым движением выстреливал правую вперёд. Нога, отставленная назад, выпрямлялась, как тетива лука. Я пробовал, но у меня получалось плохо.

«Забудь обо всём, войди всем своим существом в удар, — вновь говорил Лоэз и подводил меня к «мягкому» тренажёру. — Бей в пластину. Ты должен почувствовать импульс удара. В момент соприкосновения кулака с целью он пробегает по телу в виде тока, отражается от точки опоры ноги и вновь возвращается в кулак. Нужно только, чтобы тело в этот момент было единым мышечным блоком. Смотри...»

Он подходил к жёсткому тренажёру, с коротким вскриком делал неуловимое движение... и пятисантиметровая пластина паркетного тонита разлетелась, как стекло. Я пробовал, но только отбивал кулак... Но однажды я почувствовал этот импульс...

...Лоэз и Эллин проходили практику по биологии в уссурийской тайге. Их лаборатория располагалась недалеко от коттеджа лесника. Он занимался, в качестве хобби, приручением диких животных и писал об этом научные работы. Лесник каждое утро присылал курсантам лосиное молоко с роботом. У тех был жёсткий распорядок дня, в семь подъём, полчаса гимнастический комплекс, потом — прогулка, завтрак и работа.

После прогулки они не застали робота с молоком. Сели завтракать. Вдруг со стороны коттеджа донёсся слабый крик. Эллин вскочил. Вслед за этим послышалось приглушённое рычание.

— К леснику, — коротко приказал Лоэз.

Метрах в двухстах от коттеджа, на тропинке, валялся изувеченный робот, рядом — бидон с пролитым молоком. Робот лежал лицом вниз, подвернув под себя руки. Пластик спины был изборождён глубокими царапинами. Земля вокруг — истоптана и изрыта. Лоэз перевернул робота. Тот мёртвой хваткой сжимал в руках окровавленный кусок тигриной шкуры.

— Тигр, — задумчиво произнёс Лоэз. — Но почему он напал?

— Вернёмся за паралазом? Мы безоружны.

— Нет времени. Вперёд!

В загонах, клетках кричали, выли напуганные животные. Входные двери — настежь. У порога — растерзанная овчарка. Из дома доносилось свирепое рычание. Они заглянули в открытое окно. Там, считавшийся ручным тигр в луже крови таскал хозяина. На бедре тигра зияла огромная рана... Ужас сковал тело Эллина...

Как часто в тиши кабинетов, в напряжённом творческом ритме лабораторий, на спортивных площадках мы верим, что приближаемся к совершенству. И в своём круге понятий, привычек, мыслей — мы спокойны, уверенны; твёрдо смотрим в будущее, осознаём себя значительными, могучими. Мы для кого-то авторитеты, кого-то учим жить, кому-то снисходительно улыбаемся. Мы философски комментируем чьи-то несчастья и успехи. Но иногда жизнь, словно подслушав эти философские суждения, испытывает нашу уверенность в себе и в ней. Она бесцеремонно вытаскивает нас из мягкого гамака привычек, как улитку из раковины, и швыряет под ноги самой смерти... А заглянув в её оскаленную пасть, мы с ужасом чувствуем, как зыбка наша уверенность в себе. Нас покидает сила и опыт. А интеллект, чудесная способность философских умозаключений, тает, словно пыльная дымка над дорогой... Наше маленькое «я» тонет в вязких пучинах страха. И нужно найти силы, чтобы полностью отречься от себя. Иначе сознание свернётся в маленькую капельку, вмещающую только вопль о пощаде. А это — неминуемая гибель. Даже если останешься жив...

...Ужас сковал Эллина. Он отшатнулся от окна. Его ноги ослабли и дрожали. Из живота по телу расползалась омерзительнейшая тошнотворная слабость. Эллин почувствовал смертельную усталость, словно не спал много дней.

— Лоэз, — хрипло выдохнул он, — уйдём отсюда, он может броситься на нас!

Лоэз пронзительно взглянул. В его глазах не было презрения, но был жгучий укор. Напрасно... Перед ним стояло отупевшее от страха животное. Глаза Лоэза стали холодными:

— Отойди в сторону.

Эллин, потеряв остатки соображения, поплёлся мимо второго окна. И тут перед ним на подоконнике возникла окровавленная, оскаленная пасть. Из последних сил он бросился в сторону от дома. Он не слышал, как Лоэз приказал ему остановиться, не видел, как тигр бросился следом. Он бежал, как во сне, словно продирался сквозь загустевший, как трясина, воздух.

Эллин не видел, как Лоэз метнулся к тигру, как прыгнул вместе с ним и в воздухе рубанул его в бок. Зверь извернулся, пытаясь лапой задеть нового противника, потерял траекторию, грохнулся наземь и покатился, кусая бок с переломанными рёбрами. Лоэз метнулся к нему, но провалился в ячейку валявшейся в густой траве металлической решётки. Оправившийся зверь бросился на Лоэза. Тот, блокируя руками лапы и морду зверя, в падении ударил ногой в грудное сплетение. Но удар из-за плохой точки опоры получился слабым. Тигр упал на спину, перевернулся на живот. Из его пасти падала кровавая пена. Лоэз повредил защемлённую ногу.

Эллин, лёжа у кромки леса, пришёл в себя. Не было того парализующего страха. И уже сжигало изнутри другое, не менее сильное чувство — чувство стыда. У горла бился какой-то комок, и вместе с ним в мозгу какая-то назойливая фраза. Наконец, Эллин осознал её простой и прозрачный смысл: «Трусливая скотина, трусливая скотина...»

Зверь готовился к новому броску. Его хвост нервно прыгал из стороны в сторону. Эллин глянул в его глаза, и они показались ему совершенно белыми от ненависти...

Тигр вскочил на ноги. Медленно обежал Лоэза. Тот, не поворачивая головы, следил за ним. Вдруг тигр, пригнув голову, прыгнул. Его рык слился с пронзительным выкриком Лоэза. Тигр получил несколько ран и откатился, извиваясь всем телом. Лицо Лоэза покрывалось мертвенной бледностью. Его грудь была разорвана наискось. Обнажившиеся мышцы быстро покрывались кровью. Она широким ручьём потекла вниз.

«Вставай, скотина! — кричало в мозгу у Эллина. — Ведь если тигр опомнится, — Лоэз погиб!»

Тот, потеряв силы, неловко лежал на боку. Его глаза равнодушно следили за движениями зверя. Тигр, искалеченный и тоже потерявший прежнюю силу, уже немногого стоил, но всё же, повинуясь звериному инстинкту, готовился к последнему нападению.

Эллина охватил ужас, но совершенно не похожий на прежний ужас. Он не похож на страх смерти, но он сильнее его. Этот ужас приходит не часто и не ко всякому. Но когда он приходит, человек видит себя, как на ладони. Эллин физически ощутил, что перестанет быть человеком, самим собой, если не сбросит цепкого инстинкта малодушия. Он отчётливо осознал, что если не сделает этого, то все его достижения, всё прошлое потеряют всякую цену. Стало ясно, что сейчас должно решиться: существовал ли он вообще? И может ли в дальнейшем называть себя со всей правотой — «Я»? Если не найдёт в себе силы подавить инстинкт, — значит, его и не было никогда. А было лишь непонятное, аморфное, нереальное состояние психики, набитой тёмными инстинктами, механическими привычками и некоторой способностью делать обобщающие выводы. И вся эта серая масса, обильно политая эмоциональностью, по той же самой привычке называлась — «Я»...

Эллин почувствовал, как напрягся брюшной пресс. Вдоль спины и груди пробежала горячая волна, ударила в голову. Перед глазами словно лопнула плёнка, и окружающее расширилось до невероятных размеров. Неведомая сила подняла его на ноги. Тело казалось чужим, далёким. И с каждым мгновением оно наполнялось этой неведомой силой. Казалось: еще немного, и она разорвёт позвоночник, грудь, голову...

Эллину казалось, что это не он, а кто-то другой встал между зверем и Лоэзом. И этот другой с торжеством и возмущением, исторгнутым, кажется, из самых глубин человеческой эволюции, закричал:

— Иди ко мне, тварь!.. Что разлёгся? Иди!

Тигр поднялся и с хрипом тяжело кинулся на этого другого. И тот ушёл корпусом в сторону и нанёс в висок зверю сокрушительный удар. И получилось это совсем, как у Лоэза. Тигр рухнул с проломленным черепом. Но перед этим успел полоснуть лапой по не ощущающему боли телу, впустив рефлекторным движением в него все пять когтей. Эллин покачнулся, немного погодя сел на землю, привалился к мёртвому ещё вздрагивающему зверю. С минуту он смотрел куда-то вдаль. Но взгляд его совершенно ничего не выражал. По грязной изорванной рубашке текла кровь. Но он не чувствовал ни боли, ни страха, и все другие чувства оцепенели. Эллин ощущал невыразимый, всепоглощающий покой. И этот покой неизъяснимо нежно шептал: «Ты обрёл себя, навечно...» Голова Эллина свесилась на грудь: он потерял сознание. Свежий ветер разворошил его чёрные волосы, и ослепительным серебром вспыхнула на солнце притаившаяся прядь...

Лоэз во второй раз спас меня и себя. Он нашёл силы освободить ногу, дотащиться до видеофона и вызвать помощь. Лесника спасти не удалось...

В роботе нашли неисправность. Вероятно, он сам набросился на пробегающего тигра. А тот, воспылав ненавистью ко всему человекоподобному, сломал робота и напал на людей. Потом я не раз ещё попадал в подобные ситуации — с Лоэзом, с другими, но более не терял себя никогда...

...Я вскинул фотейлер. Лоэз кошачьим движением двинулся ко мне.

— Стоять, Лоэз! Я отлично знаю твои реакции. Ты тоже знаешь, что моей достаточно, чтобы нажать гашетку, если только шевельнёшься в мою сторону.

Глаза Лоэза пылали белесым огнём ненависти, который был у убитого нами когда-то давно, на Земле, тигра, и в руке он держал ремень фотейлера. Ему нужно было только перебросить его в руках — и все мы были бы мертвы... Лоэз, Лоэз... Это не твои глаза... Это не ты. То, что стояло передо мной, было проявлением психополя, овладевшего и по сути уже убившего Лоэза. Мне необходимо уничтожить это проявление. Я бы сделал это немедленно. Но сзади Лоэза стояли друзья, ничего не понимающие друзья, и маршрутная ракета, и это всё же был Лоэз... Нужно было как-то сместить траекторию возможного выстрела, чтобы не задеть товарищей. И нужно было это сделать, чтобы не догадалось об этом психополе.

Ни одной мысли не должно возникнуть в моём уме, показывающей моё намерение. Никаких планов действий. Мои действия должны были основываться на предчувствиях и интуиции. Иначе — я проиграл. Мы играли с Полем на высоких уровнях энергии и сверхинтеллекта, и основным способом переиграть было внутреннее безмолвие и непредсказуемость. Ставкой с моей стороны была жизнь, а значит, жизнь друзей, жизнь «Тора» и экспедиции, громадный труд землян. Что ставило Поле, мне было не совсем ясно, — всё, с чем мы боролись и что побеждали, было лишь его проявлением. Но мне казалось, что оно играет в эти игры от скуки и, проигрывая что-то, испытывает только лёгкое разочарование.

Область моей интуиции, защищённая от различения психополем, выдвинула в открытую часть ума состояние: его можно описать так: «Убить Лоэза... Убить сейчас же... Но сзади друзья... Как быть?.. Как же быть, чёрт возьми!.. Если не я его, то он меня... Но сзади друзья... А... всё равно... Если он меня, то друзья всё равно обречены, а так — кто-нибудь останется... Спасусь я, доберёмся до «Тора»... Мы улетим... Стрелять, только стрелять... Это уже не Лоэз... сейчас...»

...Поверит ли Поле, потеряет ли бдительность? И тогда я отведу друзей и «Тор» от линии разрушения... Оно поверило... Коварство! Беспредельное коварство... Оно уверовало в моё намерение и... отпустило Лоэза! Передо мной стоял прежний не понимающий ничего Лоэз... Мой друг... Часть моей духовной жизни... Коварство! Нет слов... Да и, видимо, нет смысла их искать... увы, как хрупки мерки нравственности и человечности для нечеловеческого могущества и скучающего в далёкой галактике неведомого интеллекта...

Поле делало манёвр, и это было очевидно.

— Эллин, в чём дело? Ребята, что такое? — на меня смотрели добрые глаза Лоэза. Он сделал движение ко мне.

— Лоэз, не приближайся — убью!

— Ты с ума сошёл, Эллин!

Интуитивный ум вывел в открытую область: «Поле его отпустило, что-то задумав... но передо мной прежний Лоэз... прежний Лоэз... я не могу его убить... нет... нет... по крайней мере, не сейчас... может быть, его можно вырвать из лап Поля...»

— Эллин, ты хочешь убить меня? — растерянно и с грустью спросил Лоэз. Где-то в стороне от освещённой открытой области ума горящей искринкой на мгновенье вспыхнуло: он почувствовал, что происходит...

— Нет, Лоэз, нет! — В моих глазах появились слёзы. Вся открытая область сознания была заполнена жалостью к Лоэзу. Но интуитивный ум по закрытым каналам, осознавая всю ситуацию и оставаясь в стороне, управлял движениями тела. Я словно в отчаянье, чуть опустив фотейлер, шатаясь и протягивая к Лоэзу руку, сделал два шажка к нему и одновременно чуть-чуть в сторону... Ровно настолько, чтобы линия разрушения не задела товарищей... Чуть выше мушки блестели глаза. Это были не глаза Поля — белые от ненависти, напоминающие глаза тигра, — это были глаза моего друга...

Когда я нажимал гашетку, вместе со вспышкой вместо образа Лоэза я увидел остановившиеся от страха и непонимания глаза котёнка, которого я убил двадцать пять лет назад...

— На этот раз ты проиграло, Поле... — сказал я вслух.

Но радости или удовлетворения от этой победы я не чувствовал. Слёзы всё продолжали стекать по моим щекам, хотя надобности в них теперь не было никакой. Мне словно шепнул кто-то в ухо ехидно, а потом повторил равнодушно: «Ведь убил ты Лоэза, а не проявление Поля...» Ну, почему я не раскрылся в тот момент, когда нажимал гашетку?.. Ведь тогда на мушке были бы глаза не доброго котёнка, а белые глаза жестокости. Мне было бы неизмеримо легче...

— Поле, я выиграл, — повторил я, пытаясь найти в своих словах простой смысл необходимого действия и утешение для истекающего незримой кровью сердца. Но утешение не приходило.

— Ты слышишь, я отыграл нашу жизнь! Отзовись.

И тут я ощутил, нет, не увидел, а ощутил без всякой формы, цвета, звука, совершенно нематериальную снисходительную ухмылку. Эта ухмылка стала слабеть, гаснуть и растворилась в каком-то всепоглощающем равнодушии. И вместе с этой ухмылкой от меня ушёл весь смысл моей победы...

— Мерзость, — закричал я, — покажись! Проявись хоть на минуту, и я рассчитаюсь с тобой! Стань тигром, и я убью тебя, стань исчадием ада... А лучше покажись таким, какое ты есть! Я разорву тебя на клочки... Ты могущественно, но трусливо, подло, коварно... Ты заставляешь меня убивать друзей. Выйди ко мне в открытом бою. Появись!..

Но меня окружало всё то же холодное бездонное равнодушие. И мне захотелось, как двадцать пять лет назад, закричать, завыть: «Почему так, почему?..»

— За что ты его убил?

— Я уже объяснял: если бы не я его, — он, а точнее, Оно расправилось бы с нами.

— Но Оно же отпустило его.

— Ещё раз повторяю: это был манёвр.

Сельвин обхватил голову руками.

— Но Оно может вселиться и в нас... Значит, ты и нас, как Лоэза...

— Вы под защитой моего гиперополя — Лоэз решил обойтись своими силами и поплатился.

— А если ты не выдержишь?

— Бессмысленный вопрос...

Сельвин с недоверием смотрел на меня. Вся его открытая область сознания была доступна для меня. Там был сумбур из мыслей, эмоций и желаний. Этот сумбур питался всё возрастающим потоком неуправляемой психической энергии. И всё это было окрашено недоверием ко мне. Я различил отдельные мысли: «А если Эллин лжёт, почему я должен ему верить? Он говорит, что Лоэз был под влиянием Поля.. Но... может, как раз...»

— Эллин, — в глазах Сельвина было отчуждение, — почему я должен верить тебе? Может, всё как раз наоборот: ты и есть проявление Поля, а не Лоэз. Ты, а не Лоэз... Да, да! Ты это Поле, а не Лоэз. Ребята, точно, — мы под влиянием Эллина. Он контролирует наши мысли, а мы о нём не знаем ничего! В нём Поле. Оно нас дурачило с самого начала... Оно расправится с нами, как с Дэлом и Лоэзом! Ну, нет... Ничего не выйдет!

Сельвин бросился к фотейлеру. Командир схватил его за руки.

— Прочь, Эйл! Я уничтожу эту гадину. Она во всём.

Остальные навалились на Сельвина.

— Отпустите меня! Вы тоже, как он. Да, да! Вы уже под влиянием Поля. Вокруг меня только Поле, только Поле. Я остался один. Все друзья уже убиты...

Сельвин резко вывернулся из рук товарищей, нанёс короткий удар ногой Леду под левый сосок. Тот рухнул. Боковым ударом ноги Сельвин атаковал командира в голову. Тот успел уйти в сторону. И вот Лейтон нанёс короткий щелчковый удар чуть слева от крестца обезумевшего Сельвина. Тот упал на колени и рухнул лицом на пол. Мы быстро связали его.

...— Ребята, кажется, всё... Ракету затягивает в какой-то кратер. С моим сознанием что-то происходит... Я вижу себя и ракету со стороны... А теперь вижу вас... Моё «я» растворя

Это было последнее сообщение Лейтона перед тем, как он исчез. На этой планете, как и на первой, очевидно, проявлялось Поле.

...— Проклятая система! — взорвался командир. А потом, внешне успокоившись, он с силой продолжил: — Лед, Эллин, здесь нет жизни в нашем понимании. Здесь рухнули все каноны гуманности человеческой. Это проклятое образование играет с нами, как кошка с обречённой мышью. Оно холодно и расчётливо убивает нас. Все попытки установить с ним мирный контакт растворяются в его инертном равнодушии. Оно не оставит нас в покое. Предлагаю уничтожить всю эту чёртову систему! Может быть, тогда и удастся вырваться!

— Да, — сказал Лед, — может быть, уничтожив его логово, мы расправимся и с ним. Как ты, Эллин?

Я ничего не сказал, но молча кивнул. Я опять ощутил нематериальную ухмылку, растворившуюся в холодной бездне, и у меня появилось какое-то чувство обречённости.

— Эллин, — сказал командир, — бери в свои руки управление этой операцией.

— Эйл, мне кажется, что оно начинает прощупывать и закрытую область интуиции...

Командир резко повернулся. Воцарилась напряжённая тишина.

— Если это так... значит, оно может распознать сущность твоего гиперполя и мы... погибли... — растерянно проговорил Миар.

— Значит, вполне возможно, что оно и сейчас слышит нас... — добавил командир.

— Возможно, и слышит... — сказал я, — дайте разобраться в ощущениях.

Я углубился в себя. Всё окружающее исчезло. Вначале померк свет, потом стали слабеть звуки, слились в один монотонный шум. Он свернулся в какой- то осязаемый клубок и растаял. Исчезли все телесные ощущения. Дыхание стало слабеть и почти не ощущалось. Сердце, казалось, остановилось. Моему сознанию открылось психологическое пространство мысли. Сознание казалось отдельным от потока мыслей. Они виделись чуждыми образованиями. Ум слабо регистрировал их. Я почувствовал открытые поля ума и эмоций моих товарищей. В них была тревога — и надежда... В этой открытой области умов, объединённых и закрытых моим гипнополем, носилось множество беспорядочных мыслей, образов, ощущений. Были тут и мысли уже погибших Дэла, Лейтона, Лоэза... Всё это теснилось и наслаивалось, сталкивалось и перемешивалось друг с другом в невероятных сочетаниях. И всё это билось, в общем-то, в тесных границах моего гипнополя.

Я осторожно ощутил его границы. Брешей никаких не было. Но что-то — почти неосязаемое — говорило о присутствии Поля в этой замкнутой сфере. Это чувство было где-то «вверху» — выше пространства ума. Я поднялся выше. Всё мелькание мыслей и образов прекратилось, наступило полное безмолвие. Открылось более широкое психологическое пространство. Но это безмолвие замутня- лось какой-то струйкой просачивающейся тревоги. Только теперь я отчётливо ощутил точку чувства присутствия этого Поля. Я постарался локализовать это чувство и углубился в него — словно упал на него всей тяжестью своего сознания, энергии и ощущений.

Постепенно стала вырисовываться ранее казавшаяся единым целым структура этого чувства. Чувство было динамичным и нарастающим. Я неуклонно пробирался к его истоку. При этом ощущались какие-то энергетические заслоны и ловушки. Но я упорно преодолевал их. Моё привычное «я» исчезло. И вместо этого было ощущение необычайной, но концентрирующейся широты и какого-то всепоглощающего устремления. Это чувство враждебного присутствия теперь ощущалось конусообразным, и вершина этого конуса, к которой я стремился, была... в довольно высоких областях интуитивного ума...

Я вошёл в неё. И, наконец, достиг вершины этого конуса — причины чувства враждебного присутствия... Здесь и была брешь... И из неё на меня глядели всё те же белесые глаза ужаса. Я — теперь бесконечно самоотречённое стремление — бросился на них. Глаза стали меркнуть и скрылись за знакомой «стеной» равнодушия, но уже вовне моей системы. Я стал осознавать необходимость целостности защиты. Брешь стала затягиваться. И вот её уже нет.

Я стал медленно спускаться вниз, в область обычного ума. Сознание всё более облекалось в форму привычного ощущения «я». Вместе с тем оно теряло высокие уровни энергии. Я переходил из пространства в пространство всё ниже и ниже. И, наконец, вошёл в область, объединённую гиперполем. Стали регистрироваться определяющим умом спонтанные образы и мысли. Я тут почувствовал, как переполнено гиперполе. Появился знакомый клубок звуков, он стал рассыпаться. Я приоткрыл глаза. Забрезжил свет. Я увидел нечто совершенно незнакомое, и это нечто имело какие-то радужные блики. «Нечто» стало совершенно чётким, но понятным всё ещё не стало. Но вот через несколько минут это нечто стало понимаемым. Это просто был наш салон управления и товарищи вокруг — так всегда окружающее пространство воспринимается, когда выходишь из глубокой стадии концентрации сознания на иных областях своего существования. Я начал ощущать своё тело — оно было очень холодным и слабым. Стало восстанавливаться и углубляться дыхание. Товарищи растирали мне область сердца и массировали голову.

— Ну, как?

— Поле проникло в гиперполе «через верх», через область интуитивного ума.

— Значит, гиперполе для него открыто, оно знает наши намерения и может с нами расправиться?

— Теперь нет. Я ликвидировал брешь и «нарастил» «стенки» гиперполя глубоко в интуитивный ум. Но наши намерения оно, очевидно, успело узнать... Нижние отделы гиперполя переполнены мыслео- бразами. Они нам мешают и создают нервозную обстановку. Предлагаю их выбросить, тем более Поле их увидело...

— Хорошо. Но в безопасности ли мы? А если Поле «перескочит» через верхние границы гиперзащиты? И вообще — каков его потенциал в этом отношении? Ведь гиперполе защищает ум, сознание только с боков, как боковая поверхность цилиндра, а верхние и нижние торцы открыты. Почему бы Полю этим не воспользоваться? Кроме того, что нам делать? Если Поле узнало наши намерения и будет знать последующие, — как мы вырвемся отсюда?

— Твоя модель сознания условная — на самом деле всё бесконечно сложнее, но конкретные выражения этих сложностей довольно просты и доступны простым решениям. О потенциале Поля я не знаю, но чувствую, что он громаден. За «нижний» край сознания беспокоиться нечего — через него Поле не проникнет: низы сознания характерны мизерным потенциалом «решающего принципа» энергии. Все действия Поля снизу легко пресечь. Поле может проникнуть через барьер гиперзащиты через верх, через глубокие слои интуитивного ума. Чтобы не пропустить Поле через верх, нужно быть постоянно бдительным к его малейшему вторжению. Но для этого нужно постоянно пребывать на высоких уровнях интуитивного ума, но быть отстранённым от него, чтобы не оказаться неосознанно отождествлённым с Полем. И нужно подниматься выше его на порядок.

Предполагаю, несмотря на то, что Поле знает наше намерение, выполнять его. Иного выхода у нас нет. Иначе мы не вырвемся отсюда. Грубоматериальное оружие: стационарные фотейлеры, инерционные преобразователи, силовые поля, — может противостоять подобному оружию Поля. Тонкоматериальному овладению нашей психикой можем противопоставить гиперзащиту. Чтобы её закрыть сверху, — мне нужно уйти высоко, выше интуитивного сознания и оттуда управлять вашими действиями.

— Но как ты будешь управлять? Ведь в это время ты будешь полностью бесчувствен. Ты даже не сможешь общаться телепатически, потому что будешь гораздо выше пространства мысли.

— Верно. Мы составим цепочку сообщений. Я подниму сознание Леда выше пространства мысли — его подготовленность в этом отношении достаточна. Оттуда он будет посылать вам в пространство мысли оформленные директивы.

...Мы осознавали, что вырваться из системы можем, лишь идя на большой риск. Обрести свободу мы могли, только рискуя «Тором», а значит, собой. Все деловито готовились к прорыву. Вначале мы хотели уничтожить планеты, где активнее всего проявлялось Поле, быть может, даже всю систему — она вся могла быть его материальной инфраструктурой. Мне подготовили силовое ложе, и я, не теряя времени, стал погружаться в концентрацию. У верхней кромки гиперзащиты я ощущал себя вновь невыразимым самоотречённым потенциалом энергии. Исполненный могучего покоя, этот потенциал был тем не менее бдительным стражем в верхних границах гиперзащиты и мог уловить любое враждебное вторжение.

Подобное ложе занял Лед. Он закрыл глаза, расслабился и тут же почувствовал, что его захватила какая-то волна, которая увлекла его прочь от привычных ощущений. Вначале он ощутил себя оторванным от звуков. Те обрели какое-то самостоятельное существование. Это существование было удивительно новым. Лед почувствовал их целостность, их какое-то общее единство. Звуки были чем-то объединены. Наконец, Лед понял: их объединяет общий, какой-то первоосновный ритм. Все звуки вместе, казалось, вибрировали, то затухали, то усиливались. Это было подобно тому, когда к ушам прижимаешь и убираешь ладони. Тут Лед почувствовал, что этот ритм существует и в теле. Казалось, что тело — часть чего-то большего и в нём пульсируют объединённые единым ритмом токи какой-то грандиозной единой субстанции. Эти токи пронизывали каждую клеточку тела. Вскоре все отдельные телесные ощущения были заглушены, как бы сложились, и Лед чувствовал только биение этого глобального пульса жизни.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: